Непраздная

Солнце выставило свои щупальца над лесистым холмом, лаская прогнившие крыши деревушки. Огибая кое-где редкие антенны, оно поползло нести день во все углы маленькой сельской вселенной. Пробираясь меж грядок, солнце старалось не наступить на грабли и не рухнуть в опрометчиво оставленный хозяевами открытым колодец. Помня свою миссию, солнце отчаянно грело землю, и быть бы жаре, да вот только холодный резкий ветер ежеминутно напоминал людям, что май – это еще не лето. По крайней мере, в этой деревушке дела обстояли именно так. Добралось солнце до краешка деревни, где почва уходила в лесок да в песок, чтоб потом утонуть в близкой речушке. Там, на отшибе, где полузаброшенные дачные дома с наслаждением заростали крапивой, солнце наконец осветило двух престранных стариков. Они были, кажется, ровесниками, но колоссально отличались друг от друга, как замо́к и за́мок. Стоящий на пороге деревенского дома пожилой мужчина был поджарым, долговязым, кучерявым, горбоносым и не в меру улыбчивым. С неохотой открывший ему обветшалую дверь второй мужчина оказался более чем на полголовы ниже незваного гостя, патлатым, безгубым, мрачным, да и, ко всему прочему, носил на неприятном своем носу старые, клееные-переклееные очки. — Доброе утро, сосед, – кучерявый и носатый с улыбкой протянул обитателю деревянной халупы руку, но тот, презрительно хмыкнув, не сделал ответного жеста, – меня зовут Петр, по батюшке Артемьевич. Мы с супругой сняли на пару месяцев соседний дом. Вот, решил с вами познакомиться. Всегда ведь лучше сразу лично познакомиться с соседями, правда? — Дачники?.. – Ответил вопросом на вопрос старик в очках, хоть вовсе и не походил на жителя Одессы. Петр Артемьевич снова улыбнулся, на сей раз немного жалобно, и, поняв, что рукопожатия сегодня не дождется, смиренно опустил ладонь. — Да, дачники. Деревня – это прекрасно, но, честно говоря, я бы при всем желании не смог тут постоянно жить. Это слишком много сил требует. — Что правда, то правда, – Петр каким-то чудом сумел уловить более-менее благожелательные нотки в кислом голосе нового соседа, – Не каждый потянет. На лице мужчины отразилось даже нечто вроде самодовольства, что он может жить в деревне безвылазно, а новый его знакомец – нет. Прождав с минуту в безмолвии, будто надеясь, что навязчивый дачник не вытерпит и уберется восвояси, хозяин дома наконец изволил представиться – хрипло и внезапно: — Михель Георгиевич. — Немец? Голландец? – оживился Петр. — Мать – обрусевшая немка, – почему-то нехотя признался Михель и с тоской посмотрел в сторону затапливаемого солнечным маслом леса. Петр Артемьевич от любопытства хрустнул длинными пальцами. — О, а мой отец из поляков вышел... — Да хоть из племени Мумба-юмба, мне, вобщем-то, насрать, – не выдержал Михель, – Сейчас важно одно: ты стоишь на пороге моего дома в своей неуместной накрахмаленной рубашке и что-то хочешь от меня. Чего именно? — Простите, если отвлек вас от чего-то важного, я всего лишь хотел познакомится, – без тени обиды отвечал непробиваемый (соответственно имени) Петр. Чисто, искренне и бескорыстно ненавидящий людей Михель, или, как без всякого уважения и без всякой же причины называли его в деревне, Хемуль уже готовился послать незваного гостя дальше пресловутого х*я и захлопнуть дверь, но... — Петенька!.. Петя!.. – вслед за серебристым голосом из-за пушистых зарослей сирени появилось очаровательное существо. Петр обернулся, Михель сделал шаг вперед, вытянул черепашью шею и обомлел. По тропинке к его халупе с неухоженным полисадником легкими шажками шла удивительной красоты женщина. Все в ее облике поражало скудное воображение Михеля Георгиевича: светлые вьющиеся волосы, хрупкая миниатюрная фигура, яркие губы и (что было, разумеется, самым главным и изумительным!) округлый живот. Да, она несомненно ждала ребенка, ждала уже месяцев шесть или семь, как мог бы предположить человек с наметанным глазом. Михель Георгиевич, как ни странно, оказался именно таким человеком. Он глядел на женщину, остервенело, до боли вжимая пальцем очки в переносицу, а она спокойно шла навстречу Петру, словно кроме него ничего в мире больше не существовало, и с нежностью придерживала одной рукой тяжелый живот. Злой весенний ветер облеплял женщину тканью ее легкого платья, бесстыдно демонстрируя идеально округлые формы тела. — Это моя Анечка, – заявил Петр с гордостью и обнял супругу за хрупкие плечи. Михель наконец смог вдохнуть и выдохнуть. Аня взглянула на него спокойно и немного брезгливо, а затем подняла голову, заглядывая в лицо своему длинному Петеньке: — Петя, я тебя потеряла. Ты бы хоть предупредил, куда уходишь. — Я думал, ты спала! – Улыбка Петра стала шире и веселее прежнего. – Да и что тут может со мной случиться? Волки съедят, что ли? Он тихо рассмеялся, и Михель с внутренним трепетом увидел, как рука Петра полноправно легла на беременный живот жены. — Не знаю... – взгляд больших Аниных глаз, обрамлённых темными ресницами, на секунду вновь остановился на Михеле Георгиевиче, – У меня странное предчувствие... — Ты устала с дороги. Да и холодно тут. Иди домой, полежи еще. Я скоро вернусь, – Петр склонился и мягко поцеловал Анечку в переносицу. Та бессмысленно поправила супругу воротник рубашки и, развернувшись, поплыла обратно к дому песчаным корабликом. Сквозь сирень оба мужчины все еще ощущали Анин запах – запах молодого тела, колокольчиковой туалетной воды и новой жизни. Первым пришел в себя, как ни странно, Михель. — И зачем ты ее, беременную, притащил в эту глушь? – Сварливо поинтересовался он, чувствуя, как при произнесении слова «беременную» у него потеют руки, а под диафрагмой будто с приятной болью натягивается струна. — Ну, во-первых, не такая уж тут и глушь – при хорошей дороге минут двадцать до города ехать, – обстоятельно начал объяснять Петр Артемьевич, – а во-вторых, Ане психотерапевт советовал смену обстановки... — Мозгоправ, что ли? – Михель жутко дернул какой-то лицевой мышцей, которой большинство людей мира управлять никак не умело. Петр вздохнул. — Вроде того... — Припадочная она у тебя, что ли? — Да нет, – Петр, заложив руки за спину, зачем-то поглядел себе под ноги и ковырнул носком ботинка ступеньку, – вроде тоска у нее какая-то. Ну, оно не мудрено: представь, каково ей почти каждый божий день на наш химзавод смотреть! Михель Георгиевич честно постарался представить химзавод и мысленно согласился, что там, должно быть, уныние овладевает людьми (а особенно – женщинами в положении) на раз-два. — Ребенок-то первый? – в свой вопрос Михель постарался вложить максимум дружелюбия, но, кажется, его тон от этого стал только мрачнее. Впрочем, Петр был слишком поглощен мыслями о собственном счастье, чтоб придираться к настроению собеседника. — Да, первый. И у меня, и у нее. — Ну, с ней-то понятно, – хмыкнул Михель, – совсем молоденькая еще... — Тридцать пять лет. — Да? – Искренне изумился Михель и изо всех сил постарался воскресить в памяти только что виденное им прелестное лицо с округлыми щечками, обрамленное ангельскими волосами, – А по ней и не скажешь... Хемуль был редкостно искренен. Члены привычного ему деревенского контингента, в особенности же – женщины, к таким годам превращались в чёр-те что. Заплывшие вульгарные тетки в рваных резиновых тапках, обтянутые безвкусными дешевыми платьями, из-за обильных жировых складок походили на гиганстких гусениц. Край подбородка безвозвратно тонул в короткой жабьей шее. По заплывшим лягушачьим фигурам угадать очередную беременность не представлялось возможным; они и сами частенько не знали о них. Просто некрасивые в шестнадцать лет, а к тридцати – и вовсе уродливые, спившиеся, развращенные, эти тетки были тупы, как пробки, и крикливы, как чайки. На фоне этого блевотворного, курящего и пьющего разноцветия Анна была не просто красавицей, а сном, лесной нимфой, волшебным мороком... Михель с неудовольствием вспомнил вдруг о существовании Петра и впервые поглядел на него с чем-то вроде оценки. — И кто же ты такой, что тебе досталось эдакое сокровище? Слово «сокровище» произнесено было с огромной долей сарказма. Этот длинный, болтливый и неуместно улыбчивый тезка знаменитого апостола производил впечатление человека, который не раскусил бы такой простой хитрости, и Петя действительно не раскусил. — Ну, зачем же так... грубо? Я не миллионер, конечно, но профессия интеллегентная – инженер. А Анечка – бухгалтер. На заводе и познакомились, – Петр Артемьевич слегка смущенно начал с хрустом перебирать свои бледные городские пальцы. — По любви, значит? – зачем-то уточнил Михель и не получил ответа. Все было слишком очевидно. Сам того не замечая, Михель Георгиевич недовольно скривил верхнюю губу. Странная штука эта ваша любовь: может заставить совершенной красоты молодую женщину мягко прижиматься к долговязому, бестолковому, не первой свежести инженеру с жалобными круглыми глазами; может заставить ее даже позволить ему кончить в нее, зачать малыша и покорно терпеть все тяготы беременности, пока муженек с детским интересом касается ладонью круглого живота... — Что ж, мне пора, Аня меня ждет. До скорой встречи, – Петр снова протянул соседу руку, и тот после нескольких секунд брезгливого раздумья соблаговолил на сей раз пожать ее. Петр Артемьевич ушел широкими шагами высокого человека, а Хемуль остался на пороге собственного дома – стоять, слушать, смотреть. Вот дунул ветер, дрогнули и закачались ветки сначала на одном, потом на другом дереве; остервенело засвистела какая-то птичка; на пересохшей дороге поднялась волной пыль. Вот вроде из увитого несъедобным виноградом, запрятанного за сиренью дома напротив послышались голоса. Михель Георгиевич закрыл глаза, чтоб ничего не мешало ему слушать, и, когда отчетливо разобрал женский смех и непонятно к чему громко сказанную фразу «Пусть водители сами боятся!», от внезапной слабости прислонился к дверному косяку. С минуту пробыв в таком положении, он вдруг встрепенулся, словно о чем-то вспомнил, и поспешно скрылся в своем жилище, громко хлопнув дверью. Старый дом заскрипел и вздрогнул, от тяжелых шагов прогнулись столетние половицы. Хемуль удалился в свою мастерскую.