Я пребывала под защитой огромного покрывала, сотканного из множества отдельных кусков. Если из-под него не вылезать, то невозможно понять, какую теплоту оно дает, окутывая тебя. И только когда вторично не сможешь спрятаться под его покровом, ты по-настоящему понимаешь, чего лишился.
© Банана Ёсимото «Цугуми»
— Вы точно уверены, что задержите его, госпожа? Сакура промолчала. Уверена она не была совершенно. Навыки ее кендзюцу находились на среднем уровне, достаточном, чтобы противостоять такому же среднему уровню или чтобы преподавать искусство ученикам, но против хитокири у нее не было ни единого шанса. Против сильнейшего хитокири. Его называли Хитокири Шаринган, потому что он словно видел каждую технику своих противников и мог скопировать ее. Говорили, его меч проложил путь из эпохи Бакумацу в мирную эпоху Мэйдзи; путь этот был устелен трупами и залит кровью, но вел к тому, что настал относительный мир. Хрупкий, зыбкий, все еще поднимались восстания, далеко не все японцы легко приняли варваров из-за моря на своей земле, не все были готовы сложить клинки, и все же… — Госпожа? — Все будет хорошо, Данзо-сан. Не волнуйтесь за меня, — Сакура попыталась улыбнуться. — Я просто его задержу, вот и все. Меня услышит полиция. Или же полиция найдет ее труп. Хитокири мог пронзить ее мечом в одно мгновение: про его скорость ходили легенды. Как и про его ловкость, хитрость и силу. Сакура понимала, почему Данзо смотрел на нее, как на сумасшедшую, сама считала, что это безумие, но иначе не могла. Потому что ходили слухи, что прячется хитокири в ее больнице; раньше здесь была школа Харуно Иясу, но впоследствии Сакура все поменяла, сделав додзё палатами. К ней приходила полиция, Сакура сначала не хотела пускать их даже к калитке, но потом передумала, впустила, разрешила все осмотреть, чтобы убедились, что никакой хитокири здесь не прячется. Даже если ей и поверили, все равно слухи не прекратились, а недавно хитокири совершил еще одно убийство, и о нем заговорили снова. В больницу Харуно стали обращаться реже, на рынке она часто ловила на себе подозрительные взгляды. Это раздражало, Сакура такого не заслужила. — Вы каждый вечер ходите его выслеживать, — заметил Данзо. — Кроме прочего, разве это не вредит вашей репутации? Одинокая девушка одна на улице так поздно… Сакура сдержалась и не закатила глаза. Данзо беспокоился о ней, но не был ей отцом или родственником, чтобы делать такие замечания. Он никем ей не был. Всего лишь старик, которого она однажды нашла раненым, выходила и с тех пор он жил с ней, помогая с больницей. Говорил, что ему некуда больше идти, что его семья убита, а Сакура чем-то напоминает ему дочь. — Я не просто девушка, а хозяйка больницы, — отрезала она. — Я врач. Я даже не раз видела голых мужчин, и все вокруг прекрасно это знают. Данзо что-то неодобрительно проворчал, а Сакура вздернула нос. Она никогда бы не подумала стыдиться того, что врач. Она изучала не только японскую, но и западную медицину, а ее отец исповедовал технику Тэндзин Синъё-рю. Сакура тоже овладела этим искусством — на среднем уровне, была только окуири. Врач из нее получался гораздо лучше, чем воин. — Я пойду. Охраняйте больницу, — распорядилась она. Крепко затянула ленту, сделав высокий хвост, взяла боккен — на всякий случай, потому что боккен мало бы помог ей в бою, и решительно отодвинула сёдзи, выходя в сгущающиеся сумерки. Город еще не спал. У раменъя Ичираку весело гудела толпа, у цветочной лавки Яманака собрались женщины — посплетничать о мужьях и детях. Здесь бы не появился хитокири, а вот на более дальних и безлюдных улицах… …в том, что этот мужчина и был хитокири, у Сакуры сомнений не возникло; мечи запретили носить, а у него в ножнах на поясе явно находился настоящий меч, а не деревянный, как у нее в руке. Стараясь шагать как можно тише, Сакура пошла за мечником, тайком наблюдая за ним. Высокий. Волосы почему-то седые, хотя старым он не казался — взлохмаченные, не длинные и не короткие. Широкие плечи, уверенные движения — его фигура источала силу. Сакура точно сошла с ума, если собиралась на него напасть. Только этот человек клеветал на ее больницу, и, вспомнив об этом, она вспомнила и про свой гнев. Как он посмел запятнать имя Харуно Кизаши?.. — Шаннаро! Стоять, Хитокири Шаринган! Мужчина будто вздрогнул. Сакура думала, что в тот же миг он выхватит меч и ей повезет, если атакует вполсилы, но он даже не потянулся к клинку. Лениво обернулся — действительно не старый. Глаза уставшие, но на вид ему было не больше тридцати. Нижнюю половину лица целиком скрывала тканевая черная маска. Смотрел он на Сакуру так, что ей стало неловко: шел человек по своим делам, а она догнала его, вскинула свой боккен, бросается обвинениями, мешает ему отдыхать в конце дня… да какого черта? — Простите, — мягко сказал хитокири, — но я не понимаю, о чем вы. Сакура вспыхнула. — Не притворяйся! Ты носишь меч! Это запрещено! — О, — он глянул на свой меч так, словно впервые видел. — И правда… Это было невыносимо: она два чертовых месяца пыталась его найти, а он вел себя, как клоун. Цокнув сквозь зубы, Сакура атаковала; было сложно заставить себя бить в полную силу, особенно человека, который не сопротивлялся, но она снова вспомнила больницу и отца, и смогла. Все равно хитокири ушел бы от ее удара. Боккен врезался прямо ему в лоб. Сакура изумленно распахнула глаза. Хитокири смотрел на нее сверху вниз, и она все больше чувствовала себя идиоткой — он даже не остановил ее меч, не то что не увернулся. Она его ударила. Она. Его. — Госпожа, — сказал хитокири так же мягко, как прежде, — я уверяю вас, вы обознались. Я просто бродяга. У меня нет семьи и работы, я странствую, только сегодня пришел в этот город и пока не знаю, что здесь происходит. — А меч? — Сакура хотела звучать грозно, но вышло растерянно. Мужчина пожал плечами. Лезвие сверкнуло в свете луны; он обнажил меч профессиональным движением, но… — Сакабато? — растерялась Сакура еще больше. Лезвие сакабато выглядело таким чистым, словно им никогда никого даже не царапали. Дав ей рассмотреть клинок получше, мужчина вернул меч в ножны. — Теперь вы мне верите? — Верю, — неохотно признала Сакура. Следовало бы еще и извиниться, но ей не хотелось извиняться. — Что тебе за толк таскать с собой этот меч? Ответить он не успел, даже если и собирался — тишину разрезали свистки полиции.***
Ничего особенного в Токио Какаши не планировал — просто город, один из многих на пути. Пройти и двинуться дальше. У него не было четкой цели уже давно, с тех самых пор, как воцарилась эпоха Мэйдзи… или раньше. Иногда ему казалось, что он потерялся на дороге жизни, что ему попросту нет места в новом мире, но все же ему отчаянно хотелось увидеть этот новый мир, поэтому он продолжал жить — хотя жизнь ему была не нужна. Он собирался зайти поесть куда-то; деньги были только на что-то одно — ужин или ночлег, а так как стояло теплое лето и ночевать Какаши мог на улице, то выбор был очевиден. Очередной скучный вечер, полная кошмаров ночь и утро, что не принесет радости… и вдруг за его спиной кто-то выругался и назвал по имени. По тому имени, какое Какаши предпочел бы забыть, и под которым все его помнили. Девушка. Хрупкая, тоненькая, но что-то в ней было; его опытный глаз рассмотрел мечницу. Посредственную, большую ставку она наверняка делала на хакуда. Розовые волосы схвачены на затылке в высокий хвост. Глаза полыхают яростью. Красивая. То, что она говорила, Какаши совершенно не понравилось: если кто-то знает его имя и узнал его самого… Но их беседу прервали свистки полиции на соседней улице, и все оказалось куда банальнее. Высокий человек в скрывающем лицо шлеме размахивал катаной, нападая на полицейских: одного убил наповал, второму отсек ухо, на мостовую хлынула кровь. Какаши поморщился. Услышав шум, девчонка с розовыми волосами примчалась сюда, а он последовал за ней — сам точно не знал, почему. Теперь понял. Когда девчонка рванулась вперед к человеку в маске, Какаши быстро и цепко ухватил ее за плечо, останавливая. — Эй! — возмутилась она. — Пусти немедленно! — Это и есть тот самый! — заголосил полицейский. — Это Шаринган! — Пусти! Девчонка хотела ударить его ногой, но Какаши ловко ушел от удара. — Я закричу, — предупредила она. — Хочешь, атакуй его, — прошипел он. — Но тогда умрешь. — Пусть!.. — но вдруг речь девушки почему-то оборвалась, и она, насупившись, пробормотала, — Ладно. — Запомните мое имя! — загрохотал убийца в маске. — Я Хитокири Шаринган из школы Харуно Иясу! — Бред!.. Широкая ладонь зажала ее рот. Сакура изо всех сил укусила руку, но бродяга не дернулся, хотя она ощутила вкус его крови на языке, и это ее отрезвило. Если она погонится за этим хитокири, то что?.. Ну что она сделает? Она бесполезная. В очередной раз Сакура это поняла, и в очередной раз от этого стало больно. Даже незнакомый бродяга ее защищал. Бродяге тоже наверняка было больно. Сакура уже потеряла счет, сколько раз за этот вечер ей становилось стыдно. — Не нужно за ним гнаться, — спокойно сказал бродяга, убирая руку. — Ты уже знаешь, из какой он школы… — Это больше не школа. — А? — Это больше не школа! — рявкнула она. — Я уже не беру учеников! Это больница! Кстати, — Сакура скосила глаза на чужую руку, — тебе рану надо обработать. — Ерунда, так пройдет, — отмахнулся он. — Знаешь, сколько во рту микробов? У тебя рука лишняя? — Сакура закатила глаза. Эта твердолобость людей, в особенности мужчин, когда они ни за что не хотели лечиться и признавали, что ранены, только если меч торчал из спины и мешал спать, невероятно ее бесила. — Не лишняя, — вдруг согласился бродяга. — Прошу, позаботься обо мне.***
Со стороны ее больница вправду больше походила на школу, но на вывеске значилось «Больница Харуно». У ворот отцветала вишня. В саду постукивал содзу. Звенели цикады. — Раньше там были додзё, — Сакура кивнула влево. — Теперь палаты. Настоящую операцию я не сделаю, аппаратуры нет, но по мелочи… перевязать раны, обработать, остановить кровь, наложить швы… Лихорадку лечу, расстройство желудка. Роды могу принять. Бродяга с уважением кивнул. — Сюда, — Сакура дернула подбородком в сторону бывшего додзё. Теперь там стояли кровати, у стен — шкафчики с инструментарием и лекарствами. Сделав знак бродяге сесть на одну из кроватей, она села рядом, взяв его руку в свои. Кровь остановилась, но промыть стоило. — Подождите здесь, — зачем-то сказала Сакура, уходя за нужными инструментами. Называть его на «ты» после того, как ошиблась на его счет, было уже неудобно, пусть он и не обижался. Бродяга оказался прекрасным пациентом — молча терпел все ее манипуляции, не дергался и не ойкал (мужчины иногда твердят, что не боятся ничего и не дрогнут перед ликом смерти, но перед ликом доктора еще как дрожат). — Все, — Сакура поправила повязку. — Поносите немного, потом снимете. Через сутки, не раньше. Есть хотите? Данзо должен был уже приготовить ужин. Бродяга осмотрел перевязанную ладонь, будто оценивал ее работу. — Спасибо, госпожа. И за предложение поужинать тоже. С удовольствием его приму, — он улыбнулся одними глазами. Красиво улыбнулся. Сакура обрадовалась, что стемнело и поэтому нельзя увидеть, как на ее щеках вопреки желанию появляется румянец.***
В мисках дымился ароматный рис с жареными хиджики. Какаши сел на пятки, разломил палочки, принюхался — пахло вкусно. Жила девушка не одна, как выяснилось — вместе со стариком. Тот щурил подслеповатые глаза, и что-то в нем ощущалось подозрительное. — У нас всегда была небольшая школа, — начала рассказывать она. — Не более десяти учеников. Больница стала популярнее, но с тех пор, как начались эти убийства, люди боятся ко мне приходить. Они и раньше не то чтобы горели желанием, я начинающий врач, к тому же женщина, обращаются ко мне только соседи… а теперь стало совсем паршиво. — Да, — сказал Какаши. — Даже сейчас имя хитокири Шарингана пугает, — каждый раз это причиняло боль, каждый раз он понимал, что боль оправдана. — Вот только зачем он это делает? — девушка сердито фыркнула. — Мы больше не школа… что ему до больницы? — Действительно странно, — согласился Какаши. — Может, вам лучше забыть об этом? Уехать отсюда? Квалифицированные врачи нужны везде, вы сможете сделать карьеру получше, чем в этой дыре… Он осекся; если бы взглядом можно было убивать, его бы уже убили на месте. — Харуно Иясу была школой моего отца, — отчеканила девушка. — Он умел убивать, но умел и лечить, и всегда говорил, что меч должен в первую очередь защищать жизни. Полгода назад его отправили на войну на юго-западе, и там он погиб, и… — она сжала кулаки на коленях. — …отец был добрым человеком… он хотел мира… он сам построил этот дом… но ты же бродяга! — зло добавила девушка, снова переходя на «ты». — Тебе не понять! Тебе что, ты сегодня здесь, завтра там, у тебя нет ничего, что ты ценишь! Каждое слово — как пощечина. Какаши вдруг окатило стыдом, как ледяной водой из ушата. Он отставил в сторону пустую миску. — Верно. Мне не понять. Но знаешь что? Тот человек, называвший себя Шаринганом, убил бы тебя одним ударом. Думаешь, твой отец обрадовался бы, если бы его дочь погибла, защищая доброе имя уже несуществующей школы? Девушка молчала. Какаши показалось, что воздух наэлектризован. — Спасибо за еду, — он поднялся. — И за перевязку. Идя к выходу, он был почти уверен, что в голову прилетит миска, но не прилетела — только взгляд жег лопатки. И почему-то была уверенность, что он еще встретит эту девушку. Встретит, и тогда обязательно узнает ее имя. Какаши жалел, что так и не узнал.