Shuddering, you were made, my love, To shake up my heart
Тони мог бы собой гордиться — столько выпивки в школу на его памяти еще никто не проносил. Он наверняка поставил бы рекорд, если бы кто-нибудь вел учет подобным вещам. Даже Пивз одобрительно присвистнул и не стал стучать преподавателям. Так уж вышло, что никто из них в этом году не хотел возвращаться домой на зимние каникулы. Никто, кроме Люциуса, о чем тот не упускал возможности напомнить окружающим, всем своим видом показывая, что никакой Хогвартс и никакие друзья не сравняться с вечеринкой в его поместье, изысканной едой и собственной спальней, которую не нужно ни с кем делить. Выслушав эти, несомненно, веские аргументы, Тони намекнул, что ни одной ночи каникул не собирается провести в своей постели, а поскольку их соседи уезжали, спальня оставалась целиком и полностью в распоряжении его лордейшества Малфоя. Люциус щедрости предложения не оценил, и Тони пришлось сменить тактику. Он запретил всем уговаривать Люци остаться: напротив, велел желать хороших каникул в компании семьи и приятного поедания круассанов на завтрак. Это сработало: Люциус заткнулся, и усердно делал вид, что не собирался никуда ехать с самого начала. Лорд или не Лорд, а ему тоже не хотелось быть на рождество одному. Бутылку медовухи, стоимость которой была всего немногим ниже стоимости всех остальных приобретенных им бутылок вместе взятых, он вручил Слизнорту — за то, что декан любезно разрешил им остаться, не задавая лишних вопросов. Тони, правда, не знал, согласился ли он из-за бутылки, благодаря его ли, Тони, сногсшибательному обаянию, или потому, что просил за них Северус. Северус был единственным из них, кто получил приглашение в знаменитый клуб, действительно будучи у профессора на хорошем счету. Вместе с приглашением он получил разрешение посещать зелья вместе с выпускным курсом, хотя и эту программу значительно обгонял. Слизнорт, хоть и был слизеринцем и прекрасно разбирался в полезных людях, тоже в глубине души не любил дураков и благоволил юным дарованиям. Тони он полезным не счел — его фамилия в Англии не имела достаточно веса, а в зельеварении он понимал не больше, чем в изысканных французских круассанах Люциуса. Люциус, кстати, и надоумил его выбрать зелья на шестом курсе — чтобы быть у Слизнорта «на виду», как раз вот для таких случаев, когда за них нужно было замолвить словечко или закрыть на что-то глаза. Сам Люци разбирался в зельях ничуть не лучше Долохова. Он внес вклад в общее дело тем же способом, что и всегда: заплатил за медовуху. Но Северуса они решили все равно взять с собой, для верности. Он презрительно покривился на них, заявил, что ему-то остаться разрешили уже давно, но все равно пошел. На Слизнорта это произвело должный эффект: он растрогался, принимая поздравления, пожелал «любимым ученикам» счастливых праздников и подмигнул Снейпу, бормоча что-то про то, что «юноша» наконец-то взялся за голову и нашел правильных друзей. Долохова он, разнообразия ради, назвал «молодым человеком», и одобрил его стремление брать под крыло младших софакультетчиков. Тони отчаянно пытался сдержать хохот и молился, чтобы Снейп подождал с закатыванием истерики до момента, когда они выйдут из кабинета. Уж кто-кто, а он в опеке не нуждался. Вернее, скорее умер бы, чем позволил себе ее принять. Северус, однако, удержал себя в руках и вежливо озвучил их просьбу — с трех последних курсов набиралось восемнадцать человек, и никто не хотел уезжать. Слизнорт поморщился, объявил, что когда вышеупомянутые три курса выпустятся, у всего школьного персонала гора с плеч свалится, но согласился как-то договориться с директором. Не считая их троих, оставались Нарцисса и Нотт, просто потому что не хотели ни разлучаться, ни терпеть надзор со стороны дражайших родственников, младший Лестрейндж, потому что Тони намекнул, что братец у него хоть и невыносимый, но сам он — ничего, и ему пора бы перестать прятаться у Рудольфуса за юбкой, «мелочь», как называл их Люциус: Барти, Регулус — еще один с невыносимым братом, и Розье, все время невыспавшийся, бледный и похожий на длинное блеклое привидение. Еще оставался Паркинсон, вратарь их сборной — оставался по личному приглашению Тони и с одной-единственной целью — радовать его, Тони, своим восхитительно-упругим прессом, сильными руками и удивительной, наличествующей только у зажатых вчерашних девственников, которые еще и себе-то признаться не успели в своей ориентации, нетребовательностью. Впрочем, Паркинсон, при всех своих неоспоримых достоинствах, имел весьма серьезный недостаток: Тони с ним было скучно. Всякий раз, когда он открывал рот, чтобы поговорить, а не заняться чем-нибудь куда более приятным, Долохова клонило в сон. Он так старательно пытался не сказать ничего лишнего и так упорно не имел ни на что своего мнения, что выносить его компанию становилось почти невозможно. Поэтому Тони пытался придумать парочку запасных вариантов, но никак не мог решить, схлопочет ли он сильнее, если попытается подкатить к Эйвери — пламенно-рыжему, безупречно красивому и преступно гетеросексуальному, — или если сделает Люциусу какое-нибудь неприличное предложение. То есть, от Люциуса он, конечно же, не схлопотал бы — зато Снейп бы его попросту отравил. Люциус влип. Втрескался по уши в эту язву, в эту ледяную колючку, против любых существующих законов логики, вопреки всему. Тони сначала решил, что другу от Снейпа что-то нужно — Лорд Малфой не имел привычки светло и трепетно улыбаться людям, от которых ему ничего не было надо. Тони по себе знал: вместо улыбок ему доставались, обычно, жалобы на все и всех в целом и на его дурной вкус, отсутствие манер, хамство, неотесанность и невежественность в частности. Тони не обижался. Люци он знал, как облупленного, поэтому имел все основания полагать, что за жалобами и упреками таится крепкая привязанность — не менее крепкая, чем его собственная. Но факт оставался фактом: расплывался в улыбках и переставал брезгливо морщиться по поводу и без Малфой только в присутствии Северуса. Тони был достаточно внимателен, чтобы заметить, что чувство это, собственно говоря, взаимное: Снейп поначалу тоже подбирался, старательно изображал дружелюбие и вежливый интерес, и следил тяжелым взглядом за каждым движением блистательного Люци, когда думал, что тот не замечает. Люци, скорее всего, правда не замечал: он был хорошенький, его всегда провожали взглядами (не всегда — добрыми), он красовался на публике, всегда был одет с иголочки, всегда наслаждался вниманием. Зато Тони нового «поклонника» заметил. Не придал поначалу значения, но потом оказалось, что дурной характер Снейпа был в разы сильнее его желания быть приветливым (если это можно было так назвать в его случае): он плохо переваривал светскую болтовню, легко раздражался и просто не переносил глупости. Как-то раз заявил Мальсиберу, особенно нудно и витиевато рассуждавшему о несовершенстве устройства министерства, что не ему, не способному превратить письменный стол в табуретку, говорить о политике. Добавил, что если в министерстве окажется еще и он — и так уже несовершенный аппарат не выдержит и рухнет. На Северуса удивленно покосились — критика власти была излюбленным занятием старшекурсников, разговоры эти были совершенно неразличимы между собой и мало содержательны, но всегда вызывали если не горячую поддержку, то хотя бы молчаливое согласие. Снейп, очевидно, осознал это слишком поздно, — откуда ему было знать, раньше он на таких вечерних посиделках не присутствовал, — стушевался, поджал губы и вышел. Тони почувствовал, как его мнение о новом члене их компании, стремительно меняется в лучшую сторону. А потом Люциус внезапно поддержал его, тоже сказал несчастному Мальсиберу что-то колкое, и все внезапно согласились, что Снейп был прав. Была у него такая раздражающая привычка — быть все время правым. Люциусу, однако, он старался не грубить. Старался целый месяц или около того, хотя Тони начал понимать, что ему ужасно хочется съязвить. В конце-концов, он не сдержался. Люциус намудрил чего-то с зельем, оно опасно задымилось, забулькало и вязкой грязно-бурой массой полезло из котла. Когда обеспокоенный Слизнорт пришел выяснять, что случилось, Снейп пробубнил, что Лорд Малфой, кажется, засмотрелся на свое отражение в серебряной ложечке, потому что зрелище это куда более привлекательное, чем какое-то там зелье. Потом бросил что-то в котел, сделал замысловатый жест палочкой, и непривлекательное зелье перестало дымить и улеглось, обиженно булькнув напоследок. Тони посмеивался в кулак, окружающие ошарашенно молчали: Люциусу обычно не хамили, а когда все же хамили — он этого не спускал. Долохов был уверен, что этот раз станет исключением: друг наверняка обратил внимание только на ту часть высказывания, в которой его назвали привлекательным. Так и оказалось. Северус, правда, что-то себе придумал и не подходил к ним до самого ужина, пока Тони, сжалившись, не намекнул ему, что Малфой совсем не в обиде. Вечером в гостиной они сидели вместе. Короче, Снейп начал понимать, что выгонять его никто не собирается, и обнаглел. Чем сильнее он наглел, тем больше нравился Тони — и Люциусу, кажется, тоже. А потом Тони их застукал. Ничем откровенно неприличным они не занимались, были возмутительно одеты и держали руки выше талии, но целовались уже явно долго. Северус краснел некрасивыми пятнами, но явно наслаждался, Люциус приобнимал его за плечи, периодически проходясь пальцами по шее, игриво царапаясь и заставляя прижиматься ближе. Тони они заметили не сразу, и он позволил себе полюбоваться зрелищем несколько минут. Но потом его все же заметили. Снейп заледенел, торопливо оттолкнул от себя руки Малфоя, кинул на Тони убийственный взгляд и вылетел из кабинета. Люциус попытался окликнуть его, но ответом ему был лишь грохот захлопывающейся двери. — Тебе обязательно было все портить? Чего пришел? — возмутился он, поправляя рубашку и волосы. — Тебя искал, — улыбнулся Тони. Он, справедливости ради, правда искал Люциуса. Ему было скучно и хотелось если не секса, то хотя бы невинно пообжиматься с кем-нибудь без обязательств, а его любимый «без обязательств» которую ночь блистал своим отсутствием. Пустующий кабинет был их «местом для свиданий». Выбрал его Тони, старательно рассчитав все так, чтобы класс был максимально далеко от ночных обходов, но при этом чтобы до него можно было легко и незаметно добраться из их гостиной. Люци оценил и пользовался, им даже приходилось несколько раз договариваться об очередности, и оба знали, что если после отбоя они не в спальне — то, скорее всего, тут. Поэтому Тони сюда и шел, собираясь шугнуть очередного ухажера Люциуса и предложить другу куда более приятную альтернативу — себя. — Нашел? — проворчал Малфой, совсем не выглядящий довольным предложенной «альтернативой». — Доволен? — Я же не знал, что ты с ним! — попытался оправдаться Тони. — А с кем мне еще быть? — Я думал, вы еще лет пять за ручки взяться будете собираться. А ты не промах! — Долохов! — Ну вот, чуть что — сразу Долохов. — Я что, не прав? — Иди и скажи ему, что ты никому не скажешь, — потребовал Люциус. — Зачем? — не понял Тони. — Долохов! — Да нет, я то, конечно, не скажу. Но что-то я понять не могу, он тебя стесняется что ли? Тебя? — Нет. Он думает, я должен стесняться его. — А ты стесняешься? — Нет конечно! Он… Тони, ты что, не понимаешь? — Понимаю, что ты влип, — усмехнулся Долохов. — Без тебя знаю! — Люциус поджал губы и нервно прошелся по кабинету. Он не выглядел, как полагалось выглядеть влюбленным — счастливым и беззаботным. Скорее — настороженно-задумчивым. — Люци, ты же не думаешь, что наши однокурсники — слепые идиоты? Все и так знают, что у вас что-то происходит. — Но когда получат этому прямое подтверждение — говорить станут о нем. О том, что ему несказанно повезло, и о том, что он сделал, чтобы я до него «снизошел». Как думаешь, он оценит? До Тони потихоньку доходило. От блистательного Лорда Малфоя никто ничего такого не ожидал, и никто бы не поверил, что он совершенно по-идиотски влюбился во вздорного некрасивого полукровку. Следовательно, это Снейп будет выглядеть идиотом, не замечающим, что с ним забавляются, вероятно от скуки, а Люциусу и взгляда косого не достанется. — Ты же понимаешь, — спросил Тони, — что никто из наших ничего такого думать не станет? Или, по крайней мере, не скажет и не сделает ничего обидного? А на остальных — наплевать. — Мне наплевать, Тони! А ему — нет! Я и так все время чувствую, что он делает мне одолжение, я не хочу, чтобы ему пришлось выносить еще и сплетни. — Люци, а ты уверен, что… — Замолчи! — огрызнулся Малфой. — Ни в чем я не уверен. Но он дает мне повод надеяться, что это не он тут до меня «снизошел». Что все по-настоящему. Вот и не мешай мне. Тони проглотил свое изумление, похлопал друга по плечу и, правда, пошел за Снейпом. Северус нашелся в гостиной. Сидел в кресле у камина, нервно теребил подушку и смотрел в огонь. Тони тихонько опустился напротив. — Чего тебе, Долохов? — хлестко бросил Снейп. — Не надо изображать благородство, иди, растрепли всем. — Все, у кого есть мозги, и так догадались, — пожал плечами Тони. — С остальными не вижу смысла разговаривать. Снейп бросил на него колючий взгляд исподлобья, весь бледный и какой-то уязвимый, будто раненый. — Ты же сам понимаешь, рано или поздно все равно бы всплыло. — Прекрасно, — выплюнул он. — Всплыло. Ты сам все видел. Смейся. Давай, начинай злорадствовать. Скажи, что я повелся на деньги. Или что просто идиот, поверил, что красавец Малфой правда может быть ко мне неравнодушен. Чего молчишь? Вперед! Но Тони продолжил молчать и пытался не разулыбаться. Люциус «не был уверен» совершенно безосновательно — это было по-настоящему. — Я не Поттер, — осторожно сказал, наконец, он. — Если ты не заметил. И не Блэк. Не кто-то из этих придурков. Снейп продолжал сверлить его тяжелым, ненавидящим взглядом. — Люци — мой друг. Я хочу, чтобы он был счастлив. — И готов смириться с его выбором и потерпеть меня? Как любезно с твоей стороны! — Перестань. Северус, правда, я тебе не враг. Если бы мне казалось, что он выбрал неправильно — я бы ему сказал. Но я пока не вижу ничего, что заставило бы меня так думать. — То есть пока мне удалось тебя не разочаровать. Я польщен. Тони тяжело вздохнул. Он вообще умел, интересно, разговаривать нормально? — Если ты еще не понял, ты мне горячо симпатичен, Северус. Я пытаюсь подружиться. Ни в коем случае не намекаю, что побегу жаловаться Люци, если ты отвергнешь мою симпатию, просто предлагаю подумать, действительно ли тебе нужно со мной ссориться. Снейп удивленно замолчал, сдулся, выдохся. Правда что ли не думал, что может кому-то действительно нравиться? — Я и не пытаюсь, — наконец пробормотал он, — с тобой поссориться. — Видимо, это я должен быть польщен, — усмехнулся Долохов. — Бери что дают, — немедленно ощетинился он. — А я и не отказываюсь. Просто… Не обижай его, ладно? Я люблю этого придурка. — Сомневаюсь, что его вообще возможно обидеть. — Он заставляет всех думать, что нет — и поэтому никто не пытается. Начнешь делать также — и от тебя отстанут. — Нужно быть совсем идиотом, чтобы это сработало. — А я и говорю сейчас про совсем идиотов. Те, кто «и так все понимают» — обижать ни тебя, ни его не захотят. Но если что — скажи мне, я дам им по роже. — Без твоей защиты обойдусь! Тони, не способный больше сдерживаться, рассмеялся. Северус, видимо, решил не обижаться — улыбнулся, скупо и измученно. Тони протянул ему ладонь, как для рукопожатия — Снейп, естественно, повелся, и через секунду оказался стиснут в объятиях. Попытался оттолкнуть, но, конечно же, не преуспел. — Сделаешь так на людях — я тебя прокляну, — пообещал он, не слишком, впрочем, недовольный. — Договорились, — ответил Тони. На следующее утро Малфой сиял, как новенький снитч, а Снейп косился на окружающих холодно и чуть презрительно, пока шел с Люци на завтрак едва ли не под руку. Тони незаметно подтолкнул Северуса к концу стола, занятому старшекурсниками, и ради такого случая уступил неизменное место рядом с другом, а сам уселся напротив, и имел удовольствие наблюдать, как два влюбленных идиота то и дело как бы случайно сталкиваются мизинчиками. Нарцисса приветливо кивнула Северусу, Нотт, не отрывавший от нее взгляда, кажется, вообще его не заметил, старший Лестрейндж удивленно покосился, но промолчал — впрочем, ему вообще редко кто нравился, зато младший, Рабастан, криво усмехнулся и подмигнул, пододвигая к новоприбывшему тарелку с бисквитами. Регулус, сидевший чуть поодаль, как и всегда между Краучем и Розье, долго и пристально пытался поймать взгляд Снейпа, поймал, внимательно посмотрел на него и кивнул. Тони решил, что эти двое подружатся.***
Именно Регулуса из их неразлучной троицы Тони заметил первым. Поначалу он показался Долохову испорченным избалованным мальчишкой: наследник, гордость семьи, слизеринец — не то, что старший брат. Тони пытался осадить себя: ничего плохого в этом не было, и не ему, с его политическими взглядами, было воротить нос. Люциус, в конце-концов, был такой же. Но Люциуса он любил, и делал для него исключение, а для Блэка делать не собирался. Он быстро понял, что ошибся — Регулус будто сам был не рад быть наследником и гордостью, он старательно и упорно добивался всего своими силами, оказался далеко не дурак, и статусом не кичился — разве что изредка, чтобы насолить брату. Тони плохо понимал природу их взаимоотношений, но ему казалось — Реджи предпочел бы оказаться на гриффиндоре, наплевав на надежды родителей, лишь бы чертов Сириус уделял ему внимание. Но у Сириуса обнаружились новые друзья, а младший братишка явно его разочаровал. У Тони это все вызывало какую-то смутную, неясную досаду. Младшего брата у него не было, но ему представлялось, что если бы был — сам бы он не отвернулся. И не хотел бы, чтобы отвернулись от него. Но старший Блэк раздражал его, и поначалу он решил, что лучшего способа его взбесить, чем подружиться (или не только «подружиться») с его младшим братом и представить нельзя. А потом Реджи, внезапно, оказался совсем не против подружиться — ему было скучно с однокурсниками и он успел зарекомендовать себя как манерную, благородную до мозга костей ледышку, не умеющую веселиться. А он умел. И, пожалуй, хотел. Или просто завидовал брату. Как бы то ни было — Тони усовестился и решил подобрать Реджи просто так, безвозмездно. И его приятелей вместе с ним. Как они сошлись с Розье, он мог понять — тоже наследник рода, пусть и не такого древнего, с мрачноватым чувством юмора и вечно презрительным выражением лица. А вот что в их обществе делал Крауч — Тони понять не мог. Он убей не помнил его первокурсником — Барти мало говорил и вообще старался не отсвечивать, никуда не влезал и ничем не выделялся. Потом стал поприметнее, начал шутить и огрызаться в ответ, если кто-то его задирал. Он повзрослел и обнаглел, но как-то разом, одномоментно, и, наконец, в прошлом году на выпускной вечеринке выкинул такое, что Тони мог разве что завистливо присвистнуть. Подлить грифам измененный вариант веритасерума, развязывающий язык настолько, что каждая мысль оказывалась озвучена вслух — Долохов если бы и додумался, то не рискнул. Некоторых вещей он предпочел бы не знать. Например, что Петтигрю заглядывается на Люциуса. Он бы точно смог прожить без этой информации. Зато старший Блэк, орущий о своих пылких чувствах к Люпину, пока Поттер пытается снять его со стола, походя отмечая, что задница Блэка в кожаных штанах — это дивное зрелище… На это Тони с удовольствием бы посмотрел еще раз. Пару десятков раз. Короче говоря, с Краучем стоило начинать считаться. Тони бы и считался — с огромным удовольствием, предложил бы ему любую помощь в доведении вражеского факультета до белого каления. Предложил бы и еще что-нибудь, более… личное. Если бы Крауч его не игнорировал. Он не мог понять, почему — они не ссорились, они вообще редко говорили. Всеми приглашениями на прогулки, вечерние посиделки и вечеринки Барти пользовался — но только в качестве друга Регулуса. С Тони он при этом не взаимодействовал. Он на Тони даже не смотрел. Это бесило — чтобы он, Долохов, и не мог кого-то заинтересовать, ни в одном из смыслов? Бред. Это раздражало настолько сильно, что Тони сам не заметил, как мальчишка начал ему нравится. Он был красивый — не как Люциус, не безупречно-правильно, иначе — злой, колючей красотой — с недобрым прищуром в уголках глаз, подведенных черным (Мерлин, Тони наглядеться не мог, засранцу шло), с сигаретой в тонких губах, в неприлично расстегнутых рубашках и с перстнями на тонких, ломких пальцах. В их компании не одобряли «маггловские штучки» — сам он выбивал себе право не ловить презрительные взгляды буквально: кулаками. И, пожалуй, тут авторитет Малфоя впервые сыграл в его пользу: Люциус с этим мирился, остальным пришлось смириться тоже. А за Крауча вступаться было некому, но он будто бы в этом и не нуждался. О нем не болтали. О его предпочтениях в постели (которые Тони более чем разделял, и вдвойне досадовал, что постель у них, так хорошо подходящих друг другу, была не общая) — да, об этом говорили, но без упрека и даже без удивления. Будто все разом пришли к выводу, что Барти, стоит ему захотеть, просто возьмет, что (и кого) захочет, и никто не станет сопротивляться. Ему невозможно было сопротивляться — его небрежной заинтересованности, недоброй искорке во взгляде, смешливому равнодушию — такому, что сразу становилось понятно, что ни о каких «обязательствах» и речи быть не может. Тони в это не верил. Он прекрасно понимал, Барти из нескладного мальчишки превратился в воплощение темного, жгучего искушения — а если ты красив, как вейла, этим грех не пользоваться. Понимал, но не верил все равно: слишком демонстративным было его безразличие, и слишком преданно он смотрел на Регулуса и Эвана, слишком крепко за них держался. Что-то не складывалось, что-то было не так, и Тони все сильнее убеждался, что это напускное. Он хотел понять, зачем. Может, Крауч поэтому и сторонился его: понял, что Тони его разгадал. Но от этого было только интереснее, хотелось разобраться только сильнее. А еще хотелось — его. Долохов говорил себе, что нахватался от Малфоя дурных привычек и не может смириться с поражением, с таким очевидным отсутствием интереса, но в глубине души знал, что просто очарован этой злой, горькой красотой. На Крауча Тони и пялился в тот памятный вечер. Он лежал головой на коленях у какого-то ужасно смущенного шестикурсника, непонятно что позабывшего на их празднике жизни, выпивки и дурацких шуток, и курил. В кресле напротив сидела Пандора, по-кошачьи поджав под себя ноги, и спорила о чем-то с Эваном. Барти слушал молча, небрежно стряхивал пепел в чайную чашку и каждый раз картинно облизывал губы, прежде чем приложиться к сигарете, пристально глядя ошалевшему шестикурснику в глаза. «У него наверняка стоит,» — решил Тони. — «А этот засранец валяется у него на коленях, в паре дюймов, и не собирается вставать». Этот самый засранец был то ли просто пьян, то ли зол на весь мир и решительно настроен довести всех присутствующих до нервного подергивания глаз. Или до крайней степени возбуждения. На их вечеринку он ввалился в распахнутой рубашке, но при галстуке, едва ли прикрывавшем засос на шее. Глаза подведены черным, но подводка чуть смазалась, на губах след вишнево-красной помады — ни у кого из присутствующих леди такой не было, следовательно, приключения он искал (и нашел) где-то на вражеской территории, — унизанные перстнями пальцы сжимали горлышко бутылки отличного виски. Тони вдруг осознал, что ни на кого другого он этим вечером вообще не посмотрит. Крауч же, войдя, мило поздоровался с Реджи, похабно подмигнул Розье и ополовинил бутылку. Потом полез танцевать что-то чувственно-медленное к Паркинсону — при других обстоятельствах Тони бы возмутился, но теперь просто глаз от него, гибкого и грациозного, оторвать не мог, хотя Паркинсон кидал на него, Тони, отчаянно-испуганные взгляды и явно хотел, чтоб его спасли, или хотя бы пощадили его репутацию и честь. Но Барти был беспощаден. Паркинсону пришлось спешно ретироваться из комнаты. Потом Крауч отвесил какой-то непристойный комплимент Эйвери, умудрился не схлопотать от него в челюсть — видимо, рука не поднялась на такую-то красоту, — поцеловал руку вернувшейся в комнату Нарциссе, бесцеремонно выдернув ее ладонь прямо из пальцев ошалевшего Нотта. Потом улегся на колени к этому самому шестикурснику, фамилию которого Тони убей не мог вспомнить, и чуть успокоился. Вернее, сделал вид, и только Долохов понимал, чем он на самом деле занят. Он бы много отдал, чтобы это были его колени. Но Крауч, следуя устоявшейся традиции, наградил вниманием всех присутствующих, кроме него. Тони даже не бесился — просто пьяно любовался, разглядывая скуластое лицо и тонкие губы, по которым Барти, докурив, принялся водить худыми пальцами. Шестикурснику он не сильно завидовал — вряд ли ему что-нибудь перепадет. Долохов хотел пожаловаться Люциусу, но Люциуса-то как раз и не было. Не было и Снейпа — оба куда-то делись в начале вечера, надеясь, видимо, что никто не заметит их отсутствия. Никто и не заметил, кроме Тони, оставшегося в не очень гордом одиночестве. От мыслей о Паркинсоне хотелось только морщиться — когда перед глазами был Барти, ни он, ни его сильные руки, ни его стыдливая неприхотливость никакого энтузиазма не вызывали. Тони был пьян, но, по его собственному мнению — недостаточно. Поэтому он методично продолжал напиваться, и почти не заметил возвращения новообразовавшейся неразлучной парочки. Выглядели они вполне прилично — не растрепанные, не раскрасневшиеся, возмутительно одетые. «Сидели, наверное, где-то наверху астрономической башни и смотрели на звезды,» — позлорадствовал Тони. От мысли, что Люци тоже не дают, настроение чуть улучшилось. Крауч, конечно, не мог оставить их прибытие без внимания. Подсел к Люциусу (они со Снейпом немедленно разбежались по разным углам, пытаясь, видимо, не подавать виду), похабно разулыбался, потянулся поправить белоснежную прядь и надолго задержал в пальцах. Люциус, наверное, удивился, но никак того не показал: вежливо улыбнулся, взял у Барти принесенный ему бокал, благодарно кивнул, выпил с ним. «Слышать бы, о чем они говорят,» — досадовал Тони. — «Нужно будет потом спросить». Барти, эта бестия, видимо, решил, что должный эффект произведен, и быстро от Люциуса отстал. Покосился в сторону Снейпа, подумал, как-то загадочно улыбнулся, но к нему не полез. Тони возликовал: если бы эта колючка и тут его обошел, он бы окончательно перестал что-либо понимать. А у бесстыдства Крауча, видимо, нашлись какие-никакие границы. Правда, нашлись совсем ненадолго: передумав подходить к Снейпу, он вышел на середину комнаты, прокашлялся, и постучал перстнем по бокалу. Все затихли. — Раз уж все в сборе, — протяжно проговорил он, — можно и начинать. Сегодня мы будем играть. — Опять на раздевание? — бросил Розье. — Так ты уже проиграл. Крауч ничуть не смутился, напротив: улыбнулся, красиво выгнулся, провел пальцами от шеи вниз, потеребил галстук. — Это еще не предел, мой дорогой, — заговорщически проговорил он. — Но ты недалек от истины: на раздевание, одевание, поцелуи, минеты и грязные секреты. Кому что нравится — и кому что достанется. Тони сглотнул и опустошил свой бокал. Сказать, что идея ему понравилась — не сказать ничего. Барти, тем временем, жестом фокусника вытащил из кармана брюк маленькую резную коробочку и поставил на стол. — Это «правда или действие», — пояснил он. — Усовершенствованная, волшебная. Вопросы она задает сама, действия предлагает сама и поймет, если кто-то попытается соврать. Все, кто не захотят выполнять задание или отвечать, будут наказаны. Как — игра тоже решит сама. Может, обольет ледяной водой, может — наградит похмельем, от которого не помогут зелья. Двигайтесь ближе, возражения не принимаются. Но никто особо не торопился двигаться. Тони бы не пошел — побежал бы, и послушно исполнил бы что угодно, при условии, что объектом «действий» будет этот засранец, но решил, что если он пойдет первым — Барти все немедленно поймет, и он будет выглядеть жалко. Поэтому он не пошел. Ситуацию спас Рабастан: усмехнулся, сказал, что от минета в исполнении кого угодно из присутствующих разве что дурак откажется, и решительно провел ладонью по крышке коробочки, повторяя за Краучем. Коробочка засветилась сиреневым, подтверждая прибытие нового участника. — Почему ты решил, что не окажешься в роли исполнителя? — едко поинтересовался Реджи. Рабастан ойкнул и хлопнул себя ладонью по губам — видимо, он был слишком пьян, чтобы об этом подумать. Регулус рассмеялся, покосился на виновника этого безобразия, и тоже провел по крышке рукой. Тони не смог держаться дольше и присоединился, потом, на удивление, Пандора, безымянный шестикурсник, побледневший, но решительный, нехорошо усмехающийся Эван, Цисси и Тео, улыбающиеся друг другу, Паркинсон… Люциус успел как-то незаметно перебраться к Снейпу и что-то тихо втолковывал ему. Снейп возмущенно шипел, щеки у него алели. Тони ему почти сочувствовал. — Я в этом не участвую! — донеслось до него. Видимо, Северус собирался уйти, но Люци успел: поймал его за руку, прижался к спине и что-то прошептал на ухо. Снейп попытался сбросить его руки, но Малфой и тут оказался проворнее: не позволил, развернул почти-любовника лицом к гостиной, обвел присутствующих рукой, не прекращая шептать. Северус, кажется, никак не могу понять, что тут у него врагов не было: никто не стал бы смеяться или издеваться. Остались только свои, те самые «с мозгами», которые и так все понимали и которым было все равно, кто с кем спал. Но Северусу везде мерещился подвох. Тони решил, что однозначно ему сочувствует. — Только «правда», — бросил, однако, Снейп, и тоже мазнул ладонью по крышке. Все расселись вокруг — кто в креслах, кто прямо на полу, на подушках, и игра началась. Начали с правды — Тони пообещал себе не быть первым идиотом, выбравшим действие. Вопросы были, на его взгляд, совсем ерундовые: когда и с кем лишился невинности, кого хотел бы поцеловать, с кем ни за что не стал бы целоваться. Было забавно. Рабастан заявил, что ни за какие галлеоны не поцеловал бы Беллу — присутствующие разразились хохотом, и выпили за то, чтобы никому из них никогда не пришлось. Дора, улыбаясь как всегда непринужденно, сказала, что женилась бы на Нарциссе, пожала плечами и пояснила, что большую часть собравшихся расстроил бы такой союз, потому что она не была мужчиной, а у Нарциссы была красивая аура. Подобного рода заявлениям Пандоры давно уже перестали удивляться, внимания не обратили и в этот раз, пока до Эвана, внезапно, не дошло. — То есть Цисси бы то, что ты девушка — не расстроило? Леди Блэк зарделась, Пандора продолжала беззаботно улыбаться, кто-то присвистнул, кто-то беззлобно подколол Нотта. Нотт остался невозмутим: сказал, что готов мириться со всем, что порадовало бы его возлюбленную. Первое наказание досталось несчастному Эйвери: он ответил, что всегда хотел попробовать связывание в постели, и был окачен ледяной водой с ног до головы. Слизеринцы загомонили, одежда не высушивалась магией, а пуговицы на рубашке не расстегивались. Джастина закутали в покрывало, усадили поближе к огню и потребовали признание, и он, заливаясь краской, пробормотал сквозь зубы что-то отдаленно напоминающее «поцеловать парня». Отдаленно — потому что в то, что он сказал именно это, Тони, да и остальные, поверить не могли. Коробочка, однако, мигнула зеленым, подтверждая сказанное, и передала ход следующему. Эйвери тут же заверили, что как только он решит исполнить свое желание — ему немедленно окажут любую необходимую помощь. Многократно. Он обозвал их всех идиотами. Тони спросили, со сколькими из присутствующих он имел интимную связь, и он принялся считать на пальцах, долго задерживаясь взглядом на каждом, прежде чем загнуть очередной, вызывая взрывы хохота и одобрительный гомон. Стыдно ему не было. Над Северусом игра, видимо, сжалилась: вопрос про потерю невинности достался ему, и он, снова покраснев, бросил сквозь зубы, что все еще девственник. Желающих оказать содействие и ему оказалось, на удивление, не меньше, чем у Эйвери, и он, вероятно от удивления, забыл их как-нибудь обозвать. Безымянный шестикурсник заявил, что хочет отсосать Барти, и кинул на него выжидательный взгляд — Барти кивнул, принимая к сведению, пожал плечами и закурил. Эван расхохотался и сочувственно похлопал несчастного по плечу. Регулус сказал, что скорее бы умер, чем занялся сексом с Поттером. Розье не струсил и выбрал действие, и был награжден возможностью снять с любого из присутствующих любую часть одежды. Эван довольно стащил с возмущенного Барти галстук, заявив, что возбуждение в воздухе скоро можно будет ножом резать, и Крауч нисколько не улучшает ситуацию, вертя его в пальцах и то и дело проводя кончиком по груди. Довольный Люциус долго и чувственно целовал Снейпа, а потом пояснил, что это — именно то и именно с тем, что он хотел сделать в тот момент. Северус то ли успел захмелеть, то ли просто расслабился, но отвечал охотно. Потом обвел окружающих недобро горящим взглядом, но окружающие на самом деле все понимали и никак не отреагировали. Тони выпали «семь минут в раю» с третьим справа — им оказался Рабастан. Шкаф, должный изображать «рай», трансфигурировали из дивана, причем со знанием дела: он вышел настолько узким, что не соприкасаться всеми конечностями разом у них бы просто не вышло. — У меня яйца квадратные, — пожаловался Рабастан куда-то Тони в шею. — Легче просто всем раздеться и устроить оргию. — Было бы славно, — фыркнул Тони. Он друга прекрасно понимал. — Успеем… Что-нибудь? — предложил он, скользя рукой, удобно расположившейся на спине, вниз. — Только попробуй. Нам тут еще сидеть. Оттирать потом… Тони разочарованно убрал руку. Его такие мелочи нисколько не смущали, но нет значило нет. Они еще попыхтели друг в друга пару минут, а потом Лестрейндж сдался. — К черту, это невозможно. Иди сюда, поцелуй меня. Без рук. Тони с удовольствием послушался, ощущая облегчение. — Без рук, я сказал! Они оба слишком поздно осознали, что идея была плохая: облегчение оказалось временным, возбуждение стало лишь острее, и выпустили на волю их в весьма непристойном виде. — Вот уж кто точно вышел из шкафа, — заметил Реджи. — Я сдаюсь, — заявил Рабастан. — Вот он, — он ткнул пальцем в Тони, — он просто… Просто… — Горяч как бог? — подсказал Тони, довольно щурясь. — Пошел в задницу! — Запросто! — Я иду дрочить. Если вы не хотели этого знать — не надо было меня в это втягивать. — В игру или в шкаф? — крикнул Люци ему вдогонку. Рабастан продемонстрировал Малфою средний палец. Тони поразмыслил пару минут, и решил последовать примеру друга. Никому никаких пальцев он показывать не стал, но выходил из комнаты под веселое улюлюканье. Ему хотелось поймать взгляд Барти, или просто проверить, смотрит ли он, но он заставил себя не поворачиваться. Лестрейнджа он нашел в душевой, и поспешил предложить руку помощи. — Ты пялишься на Крауча, — проговорил он Долохову в губы. Перед полуприкрытыми глазами замелькали картинки: галстук в пальцах, сигарета, засос на шее… Тони толкнулся в подставленную ладонь. — А ты будто не пялишься, — выдохнул он. — Красивый как черт. Невозможный. — Да нет, — пожал плечами Рабастан. — Ничего особенного. Он как-то особенно хорошо двинул пальцами, и Тони с протяжным стоном излился. Образ наглого, бесстыдного Крауча не шел из головы. Рабастан, о котором он успел немного забыть, догнал его в пару движений. — Если ты так хочешь, — проговорил он, смывая с руки следы их приятного времяпрепровождения, — почему не предложишь? — Он меня игнорирует, — пожаловался Тони. — Долохов, ты слепой? Весь вечер на тебя смотрит. — Да ну, — опешил Тони. Каким образом он, не отводивший от мальчишки взгляда, умудрился проглядеть? Надо меньше пить. — Ну да, — передразнил Лестрейндж. — Мы выходили — я думал, он меня убьет. Не удивлюсь, если он ради тебя это представление устроил. Тони просиял. Возвращались они вместе, под аплодисменты, но он смотрел только на Барти — и наконец-то поймал ответный взгляд. Темный и жгучий, полный тяжелого, вязкого желания. Через секунду Крауч равнодушно отвернулся и откинул голову на плечо шестикурсника. Тони решительно перестал что-либо понимать. Над Северусом игра то ли снова сжалилась, то ли особо изощренно поиздевалась: коробочка требовала от него переодеться в платье. — Что там еще может быть, кроме воды? — настороженно спросил он у Барти. — Серьезно? Ты от этого отказываешься? — усмехнулся тот. — Не знаю, по-разному. Ничего хорошего. Снейп поскрипел зубами, попыхтел, раздумывая, но тут на помощь ему неожиданно пришла Нарцисса: тронула за руку, улыбнулась и позвала за собой. — Пойдем, одолжу тебе свое. Ругаться на Леди Блэк он не стал и правда пошел. Они исчезли в спальне девочек на долгих двадцать минут, и за время их отсутствия Паркинсон успел отказаться от приватного танца на коленях у человека напротив, за что был награжден пламенно-алой надписью «трусишка» поперек лба, а нервный шестикурсник зубами расстегивал пуговицы на рубашке Нотта. На последней, самой нижней, их и застали вернувшиеся Северус и Нарцисса. Леди Блэк хихикнула и закатила глаза. Снейп выглядел… Впечатляюще. Рабастан и Барти слаженно присвистнули. Остальные просто затихли и пялились. Все давно привыкли видеть его в черном, но никто, пожалуй, не замечал до этой минуты, что черный был ему к лицу. Платье казалось скромным: шелковое, закрытое, с длинными рукавами и в пол, — Цисси явно посочувствовала своему подопечному, — но производимый эффект оттого меньше не стал. Снейп всегда был высоким, а без мешковатой мантии оказался тонким, как прутик — сидело на нем, как влитое (может, не обошлось без магии) и невероятно ему шло. — Все довольны? — прошипел он. Все были довольны, все были просто в восторге, но у всех хватало совести (или благоразумия) не комментировать внешний вид товарища особо бурно, особенно учитывая, что в руке Снейп сжимал палочку, готовый проклясть первого, кто что-нибудь вякнет. Цисси, шедшая следом, легко опустила руку ему на плечо, Северус глянул на нее, она ободряюще улыбнулась. Он длинно выдохнул и внезапно выпрямился, перестал сутулиться. Злость и смущение исчезли с лица, и он, гордо подняв подбородок, прошествовал на середину комнаты. На этот раз удивленных (и восхищенных) вздохов сдержать никому не удалось. Скромность платья оказалась обманкой: спина была открытой до неприличия — то есть почти до самой задницы. От одного плеча к другому тянулась тонкая серебряная цепочка, в остальном — ничто не прикрывало острых, красиво выступающих лопаток и бледной, не видевшей солнца кожи. — Прекрасно выглядишь, Северус. Тебе стоит носить такое чаще, — улыбнулась Пандора, и снова никто, даже сам Снейп, не смог заподозрить ее в издевке. — Она права, — поддержал Тони, рискуя предположить, что его проклинать тоже не станут, — Ты прямо красота. — Спасибо, Дора, — вежливо кивнул Снейп. — Долохов. Северус постоял еще, потом заметил Малфоя, замершего с приоткрытым ртом и уже пару минут не подававшего признаков жизни, нехорошо усмехнулся и подошел к нему. Люциус сглотнул. Снейп, видимо, решил добить его: опустился на подлокотник его кресла, изящно (Снейп и изящно — Тони бы сам не поверил, если бы не видел) закинул ногу на ногу, обнажая худое бедро в глубоком разрезе. Люциус беспокойно бегал глазами от неожиданно привлекательной ножки к лицу и обратно, и рта так и не смог закрыть. Снейп подцепил своими длинными, паучьими пальцами подбородок Малфоя и приник к его губам. Люциус немедленно ожил, стащил Северуса с подлокотника на свои колени, приобнял руками за спину. Снейп не возражал. Эван, с присущим ему ехидством, считал на пальцах секунды, Цисси гордо улыбалась, остальные пялились. Тони пялился тоже — сильнее платья, пусть и такого замысловатого, Северусу шла уверенность. В эту минуту никто не посмел бы назвать его некрасивым: до канонов красоты ему было, конечно, далеко, но он казался притягательным. Интересно, что такого Нарцисса успела ему наговорить — объяснила, наконец, что Слизеринца никто не унизит, если он сам того не позволит? — Семьдесят два, — заявил Эван. — Нарцисса, Тео, вас обогнали. Долохов в шкафу не считается. Рекорд, леди и джентльмены. Люциус и Сев посмотрели друг на друга с абсолютно одинаковыми прохладными ухмылками, хотя Малфой явно плохо держал себя в руках. Тони мысленно ужаснулся: если и дальше так пойдет, из их забитого жизнью зельевара вырастет насмешливое наглое чудовище. — Мы все еще хотим играть дальше? — поинтересовался Малфой, продолжая, впрочем, смотреть исключительно на это самое чудовище. — Эй, мне нравится это платье! Только попробуй, Люциус! — возмутилась Нарцисса. Снейп, вопреки ожиданиям Тони, не покраснел. Ухмылка не покидала его лица. — Я куплю тебе новое. Три. Да хоть десять, — бросил Малфой, дотягиваясь до цепочки на спине и перебирая ее в пальцах. — А это оставь нам. — С этими все ясно, — усмехнулся Реджи. — Но давайте еще круг. Мне интересно, чем это кончится. — Оргией, — промурлыкал Розье. Тони смерил его задумчивым взглядом, потом посмотрел на Рабастана, многозначительно подмигнул ему. Мысли у этих двоих сходились. — Мерлин упаси! — взвился Эйвери. Но очередь была его, и Мерлин его не спас. — Не буду, — твердо отрезал он. — За второе «нет» тебе светит что-то особо мерзкое, — предупредил Барти. — Это же просто поцелуй, — поддержал Тони. — Вдруг тебе еще и понравится? — Ты бы стал целоваться с девчонкой? — прошипел Джастин. — Ради победы? Запросто! — усмехнулся он. — А я, заметь, никогда даже не говорил, что в тайне этого хочу. Эта штука просто исполняет желания, хватит строить из себя недотрогу. Эйвери выдохнул сквозь зубы и зашарил взглядом по комнате, всем видом показывая, что от этого своего желания он готов откреститься в ту же минуту. — Нотт, — наконец решил он. — Ни за что, — расхохотался Тео. — Целая комната людей, которым такое нравится, и ты решил выбрать единственного натурала? — Единственного?! — взвился Джастин. Тео захохотал громче. — Не я говорил, что всегда хотел попробовать. — Нотт, ты мне друг или где? — Друг. Именно поэтому и отказываюсь. Попроси вон Долохова — ему-то все равно, он с кем попало так «дружит». В этот самый момент, когда Тони следовало бы обрадоваться исполнению и своего собственного желания (подкатить к рыжей бестии и не получить по лицу) тоже, он, наконец-то, поймал взгляд Барти. Сложный, задумчивый, с чертинкой — но всего на пару секунд. Джастина как-то резко перехотелось. Тони готов был ругаться, или выть, или просто рухнуть перед чертовым Краучем на колени и сделать то, на что безымянный шестикурсник так бестолково намекал. Возможно — прямо тут, при всех. Тем временем явно разочарованный в дружбе в целом и своем конкретном друге в частности Эйвери нервно пялился на Эвана. Эван, в ответ, мрачно и ехидно — на него. Наконец Джастин едва заметно кивнул, Розье прищурился, поднялся со своего места, решительно притянул Эйвери за шею и впился ему в губы. Правой рукой он придерживал свою добычу за затылок, левой, пользуясь тем, что добыча прикрыла глаза от стыда, считал. На шестнадцати наследник древнего благородного рода Юстиниан Эйвери высоко, беспомощно застонал, на двадцати двух — обхватил Эвана руками, притягивая поближе к себе, еще не понимая, что попался. — Семьдесят три, — победно заключил Эван, выпутывая пальцы из рыжих кудрей. Эйвери вспыхнул, стиснул зубы и вихрем вылетел из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. — Зачем ты так? — не одобрил Рабастан. — Сам напросился, — фыркнул Эван. — Ну что, Барти, ты последний. Нас в это втянул, а сам ни во что не вляпался, а? — Сейчас вляпаюсь, — пообещал Крауч. Тони сдался. Решил, если это проклятое приспособление загадает Барти целовать кого-то конкретного — справа, слева, напротив — он просто пересядет на нужное место. Будет выглядеть идиотом, но зато счастливым. Но проклятая коробочка его подвела: в воздухе вспыхнуло «поцелуй самого горячего человека в комнате». — И как я должен поцеловать себя? — поинтересовался Барти, вызывая череду одобрительных смешков. — Заканчивай прикидываться, иди сюда, — улыбнулся Реджи. Тони досадливо морщился. Единственный шанс был упущен. — А это не ты, — вдруг сказал Рабастан. Регулус прохладно дернул бровью. — Если бы спрашивали про самого красивого — был бы ты. Или, не знаю, Люциус, если кому-то нравятся блондинки. — Красота в глазах смотрящего, — заметила Дора. — Тут не важна объективность, важно, что он сам думает. Барти думал долго, окидывая взглядом каждого в комнате. Задержался на Люциусе, и Тони заметил, как Снейп стискивает пальцами подлокотник, а Малфой успокаивающе гладит его по руке. Но к ним Крауч не пошел — он внезапно развернулся, решительно пересек комнату, уселся Тони на колени, забросил руки ему на шею, и поцеловал. — Опять все ему! — возмутился Эван. — А ты сходи, догони Эйвери — может, после того, как он даст тебе по роже — он тебе просто даст, — съехидничал Рабастан. Тони их не слушал. Он наслаждался. У него чуть кружилась голова, но это делало происходящее только интереснее — губы у Барти были тонкие, жесткие, требовательные, на вкус как сигареты — Тони нравилось, ужасно, безумно, он хотел еще. Он надеялся, что Барти решит обогнать Эвана, просто из вредности, и ему светит целых полторы минуты этого блаженства. Крауч целовался умело и как-то напористо, зло: кусался, толкался языком и стискивал пальцы у Тони на загривке, чуть царапая ногтями. Тони хотелось спуститься ниже, к подбородку, на шею, попробовать на вкус, проверить, получится ли заставить Барти застонать, но он внезапно ощутил азарт и тоже не хотел проигрывать Джастину. Поэтому он продолжал целовать его губы, и нашел, наконец, куда деть руки: пристроил Барти на поясницу. Тот немедленно выгнулся, приникая ближе, по первому же касанию: легко, с готовностью, будто только этого и ждал. Тони разулыбался ему в губы и подвинул руку выше, на спину, легонько поглаживая: не этого он хотел. Почему-то казалась правильной ласка, а не показная страсть. Барти что-то понял, почувствовал, расслабился, перестал отчаянно хвататься за Тони, вплел пальцы в волосы, взлохматил, тоже заулыбался в губы. Полторы минуты длились, и длились, и длились, и Тони хотелось только, чтобы они не кончались вообще. — Девяносто три! — провозгласил Эван. — Ты выиграл, слезай. Барти оторвался от его губ, но слезать не спешил. Внимательно смотрел Тони в глаза, пытаясь отдышаться. Тони смотрел в ответ, не понимая, откуда столько серьезности, почему этому засранцу, устроившему игру, не весело. Он, однако, улыбнулся — легко и счастливо, пытаясь вложить в улыбку весь свой восторг. Какая-то тень скользнула по лицу Барти, что-то печальное, неясное, но он все еще и не думал вставать с коленей Долохова, даже рук с шеи не убрал. Тони решил, что уже выпил, пусть и не шампанского, значит можно было рискнуть: мазнул губами по подбородку, прошелся вниз по шее, обвел кончиком языка ключицу. Барти откинул голову и шумно выдохнул, снова хватая его, на этот раз — за плечи. Тони оторвался, снова глянул в глаза, снизу вверх, не прекращая улыбаться, Барти едва заметно кивнул, и потянулся к его губам первый, сам. — Снимите комнату! — возмутился Рабастан. Не убирая так удобно расположившуюся на спине руку, вторую Тони вытянул, демонстрируя неприличный жест, и столкнулся с чужой ладонью. Открыл глаза, посмотрел, рассмеялся в губы Крауча, чьи пальцы были сложены в идентичную незамысловатую комбинацию. Барти, наконец, оторвался от него. Слез с колен, не глядя в глаза, натянул на лицо привычную похабную ухмылочку (не настоящую, — похвалил себя Тони за догадливость), вышел на середину комнаты, провел ладонью по коробочке. — Было весело, — бросил он. — Нужно будет повторить. Потом он подхватил со столика початую бутылку и не оборачиваясь вышел — не к спальням, в коридор. — Да он издевается blyat'! — не выдержал Тони. Люциус и Рабастан — друзья, чтоб их — зафыркали в бокалы, сдерживая смех, безымянный шестикурсник сочувствующе и понимающе смотрел на него. Тони в ответ кинул настолько злобный испепеляющий взгляд, что шестикурсник тут же сник и отвернулся. Горевал он, однако, недолго: Паркинсон, смертельно на Тони обиженный, набрался, видимо, смелости, что-то тихо сказал ему, они кивнули друг другу и вместе ушли в комнату. Люди начали расходиться, чаще — парами. — Пойду ловить Эйвери, — сказал Эван и поднялся. Рабастан задумчиво допивал виски. Тони поймал его взгляд, вопросительно приподнял брови, кивая головой на Эвана. Лестрейндж помрачнел, но, похоже, решился. — Оно тебе надо? — спросил он. — А у тебя есть варианты получше? — немедленно заинтересовался Розье. — Конечно, нет. Просто так решил спросить. Эван задумчиво окинул его взглядом, снова посмотрел на дверь, снова на него. — Джастин красивее, — безжалостно заключил он. — Кто ж спорит. Зато я не сломаю тебе лицо. Розье мрачно улыбнулся, взял предложенную руку и послушно пошел за Рабастаном. Люциус присвистнул, Реджи улыбался, как улыбаются люди, знающие больше остальных. — Он этого добивался? — возмутился Тони. — Он стрясет с меня десять галлеонов, — расхохотался Регулус. — Мы спорили, что их двоих за один вечер он не поцелует. Ты в праве требовать долю — довел Лестрейнджа, а потом обломал всю малину. — А я-то тут при чем?! — А от кого еще ему бы перепало? — вставил Люциус. Он выглядел довольным и умиротворенным — в основном потому, что Северус так и остался на его коленях. Тони завидовал черной завистью. — Возьмем его себе? — поинтересовался Люциус у Снейпа. Снейп возмущенно обернулся и отвесил Малфою подзатыльник. — Все он правильно говорит, — пробубнил Тони. — С друзьями нужно делиться. — Домашней работы по зельям тебе мало? Предлагаешь делиться любовниками? — съехидничал Снейп. Выражение лица Малфоя сменилось с насмешливого на восхищенно–ошеломленное. — Скажи еще раз, — попросил он. Снейп недоумевающе нахмурился, а потом понял, что сказал. — Я не это имел… — начал было он, но Люциус не дал ему договорить, прервал поцелуем. — Имей лучше меня, — выдохнул он, и они ушли, не вспомнив даже про несчастного, брошенного всеми Долохова. Регулус засобирался было тоже, но Тони его остановил. — Мой брат тебя убьет, — меланхолично заметил Реджи. — Да я вообще не за тем, — запротестовал Тони. — Стой, при чем тут он? Ты бы ему сказал? Ему?! — Сказал бы. Если бы мне не понравилось. Тони неверяще уставился на него, не понимая, как можно посвящать Блэка в их сугубо слизеринские дела. Реджи такими мыслями явно не терзался. — Чего тогда хотел? — спросил он. — Объясни мне, идиоту, что такое Крауч творит? — А что он творит? — Я уже несколько месяцев пребываю в уверенности, что он меня терпеть не может, хотя я ему, вроде бы, ничего не сделал. Потом он пялится на меня целый вечер, устраивает ревнивые гляделки, целует так, что у меня… — Избавь меня от подробностей, — оборвал его Реджи. — Не объясню. Не мои секреты. Ты чем недоволен то? Ты и сам на него весь вечер пялился. Получил, чего хотел, разве нет? — Почему он ушел? — Ты бы хотел, чтобы он ушел с тобой? — как-то очень резко, обвинительно спросил Блэк. — Ну… Да? — растерялся Тони. Реджи смерил его ледяным взглядом. — Подумай, что тебе от него надо. Если поразвлечься на один раз — сходи и догони его. Не думаю, что он откажет. — А если нет? — рискнул Долохов. — А если нет — могу посоветовать тебе разве что набраться терпения. Тони тяжело вздохнул. Терпение никогда не было его добродетелью. Однако, перспектива заполучить этого засранца с его поплывшей подводкой, расстегнутыми рубашкам и сигаретными губами в долгосрочное пользование была более чем соблазнительной. Тони ушел к себе в спальню. Один.