Петрович и Геральдович живы!

      Балет был в субботу. Но до него нужно было ещё неделю прожить: никуда не встрять, не испортить табло, не подцепить загадочный вирус, не купить билет на Сахалин… Петровичу ни перед одним экзаменом не было так волнительно. Такое впечатление, что до Дмитрия его никто не гулял! А ведь гулял да ещё как, до самого секса! А сейчас как раз секса хотелось избежать. Костюм висел на самом видном месте и напоминал, насколько альфа был убедителен. Серёга трогал мягкую ткань рукой, иногда щекой и думал, почему он? Может, у Васильича личная вендетта? Кто-то из дедов и отцов накосячил, и теперь пришло время платить Петровичу. Тогда пазл складывался. Алик при виде костюма чуть не ушёл в себя с концами. Он долго говорил, что это не намёк, а самое что ни на есть прямое заявление и наложение лапы.       — Верни костюм! Это неправильно! Такие дорогие подарки — моветон. И дарить, и принимать. Вы не настолько знакомы, и этот альфа — не король.       — Я только один раз схожу и верну. Даже бирки срезать не буду. Может… это мой первый и последний шанс побыть Зóлушком.       Альберт топтался в мучительных сомнениях.       — Как бы сказка не оказалась с плохим концом, а ты с разбитым сердцем… если не хуже.       Петрович подошёл обниматься. Фосин схватил его за плечи. Говорил, что Серёга очень хороший и добродушный, и не всегда чует подвох, а это плохо. Притуплено чувство самосохранения, или в принципе в набор не положили. Петровича это развеселило:       — Героевич, я ж не беспомощный! А ещё там народу полно, великосветского. Найдётся же хоть одна вострая шпага отстоять честь электрика пятого разряда?       Алик покачал головой, снова залипнув на роскошном костюме. Ему очень хотелось быть спокойным за этот вечер…       Петрович же ушёл в работу с головой, не забыв накатить в пятницу, чтобы снять напряги рабочей недели. Утром лицезря опухшую небритую морду, Серёга вспомнил, что после сорока уже трудно сохранять свежесть маргаритки и надо быстро приводить себя в порядок. Душ, зарядка, бег вприсядку, маска, мойка головы, побриться, не исполосовав морду лица свежими царапинами. Удержать себя в руках и не поесть чеснока или зелёного лука. Алик позвонил в обед:       — Когда балет?       — В семь. Гараевич, ты серьёзно за меня волнуешься?       — Если бы тебя гулял управдом, а не авторитет, я бы и ухом не повёл.       — Знаешь, Альк, по статистике маньяком чаще оказывается твой милый сосед, сажающий петуньи под балконом. А управдомы — вообще монстры!       Фосин подышал в трубку. Петрович улыбнулся.       — Вот дожился! Парюсь со свиданием!       Дмитрий позвонил в шесть и сказал, что не завёлся. Петрович съязвил, что редко в один день барахлит весь автопарк. Но Васильевич ответил, что как раз сегодня у него осталась одна свободная тачка, а остальные на выездах. Петрович прифигел.       — Ну, вызови такси?       — Вызываю, сбрасывают!       — Если хочешь карету или Майбаха, тогда понятно…       — Просто комфорт плюс с джакузи…       Поржали. Минуту.       — Погоди! Сегодня ж играют матч! Весь центр, наверное, в пробках. Не удивительно, что не берут заказ на ближайшее. Футбол на первом месте, а тут мы со своим балетом. Адрес диктуй!       — Только не говори, что ты за мной заедешь…       — Нет, соседа попрошу! Или боишься, что из-за моей тачки мы фейсконтроль балетный не пройдём? Боюсь, сейчас без вариантов!       Ласточка, в отличие от буржуйской ломаки, завелась с пол-оборота. Вот что балет животворящий делает! И в пробках Петрович легче перестраивался, чем огромная крутотень. На него орал «шашечник» и сигналили в зад. Хранители порядка на дорогах в связи с матчем тоже не дремали. Цепким натренированным взглядом ДПСники выхватывали из плотного движения неблагонадёжных и тормозили для проверки. Несколько арестантов уже стояли у обочины…       — Спорим, нас остановят! Для полного пиздеца! — весело перекрикивая Guns N' Roses по радио прокричал Петрович. Дмитрий занял всё заднее сиденье как влитой, ибо для парковки в кресло рядом с водителем альфу пришлось бы делить пополам.       Серёга опустил стекло.       — Добрый вечер! Нарушаем, товарищ водитель! — ДПСник выглядел устало. Норму он на сегодня перевыполнил, теперь, похоже, крови требовал долг.       — И в мыслях не планировал, мы немного опаздываем! Но я не нарушал. С полосами грубил, согласен, но аварийной ситуации не создавал. Подмигивал всем, как мог! — Петрович подал документы. — Я, вообще-то, ответственный водитель, везу Дмитрия Васильевича на балет. Он его ни разу не смотрел, а тут такая оказия.       — Надо было раньше выезжать… — полицейский подвисал, сращивая заявленный статус Серёги и явную недешëвость его прикида как водителя. Васильевич тоже открыл окно. Сержант глянул и насторожился.       — Добрый вечер, — пророкотал альфа. — Я внимательно следил за дорогой. Нарушений не было.       — И видеорегистратора подтвердить ваши слова тоже нет, — полицейский тщательно рассматривал фото Петровича на правах. — Машина, мягко говоря, не ваша. И снимок надо бы водителю поменять. Прямо другой человек.       Петровичу в последние десять лет это часто говорили.       — Согласен, что нужно менять. Всё хорошéю и хорошéю. Собираюсь, честно, но всё руки с ногами не доходят. Думал, дотяну до сорока пяти и одним махом на весь пакет доков переснимусь, — Петрович огладил руль. — Может, отпустите с миром? Балет же?       ДПСник чуть сжал документ. Это был нерешительный альфа чуть за тридцать, неожиданно обременëнный властью кого-то куда-то не пустить. Васильевич такого не понимал и не любил. Взгляд его помрачнел, слегка запахло палёной обшивкой салона.       — Можете ехать! — полицейский отдал честь. — Но аккуратно!       — Мерсибушки! — Петрович газанул и тут же потерялся в потоке машин. Он старался не ворчать, что потеряли почти семь минут, но загривок подгорал.       — Дим, да брось ты! Работа у него такая — тормозить! — шутка не прокатила. Уголок плотно сжатых губ Альфы даже не дрогнул.       — Опаздываем, — прозвучало от Димы как приговор.       — Честно говоря, да. Погоди, тут можно дворами проскочить. Надеюсь, нигде не перекрыли!       Франкенштейн Серёги рванул в переулок: где просочился, где перешагнул, но самое сердце пробки они миновали. Выскочили где-то недалеко от моста, а значит, до театра было рукой подать. Дмитрий поправил галстук.       — Ты хорошо знаешь город или часто опаздываешь?       — Не, Васильич, я очень пунктуальный. Если разобраться, это ты виноват. Машину нужно было заранее проверить. Приехали! — Петрович влетел на чудом оставшееся свободным место на заставленной парковке. Наверняка тоже бронь Васильича. — Если что, инвалид у нас я! Семь ноль семь! Побежали?       Васильевич оказался в очень неплохой форме и даже не взмок, промчав по роскошной длинной лестнице вверх и на корпус обставив Петровича. Один из контролëров курил на улице.       — Господа, к сожалению, представление уже началось и вход в зал категорически воспрещён.       — У нас ложа, — рыкнул альфа. Петрович чуть не матюгнулся. И зачем он зубрил правила, как нужно продираться на своё место: лицом или задницей к сидящим… А тут всё дорого-богато и можно не париться, что кому-то помешаешь наслаждаться искусством, отдавив ногу.       Они спокойно отдышались, купили программку и получили два театральных бинокля. Петрович ничего и близко в чужих колготках рассматривать не собирался, но из вежливости взял. Работники храма Терпсихоры на него откровенно пялились и, наверное, мучительно гадали, что же такого Серёга сделал для этого крутня.       В ложе царил прохладный полумрак и две гармоничные пары везунчиков уже смотрели балет. Опоздуны припарковали тела и расслабились в креслах. Петрович осмотрелся: хорошие места, сцена как на ладони, только немного далековато.       — О, успели на танец с кубками! — поумничал Петрович, как ему показалось, потихоньку, но шёпот, как пук, предательски разлетелся над залом. Омега слева посмотрел почти презрительно. А его спутник, наоборот, оживился. У Дмитрия, наконец, зашевелился уголок большого рта. Теперь у Петровича отлегло. Как раз под «белое» адажио принца Зигфрида и лебедя Одетта. Танцовщик, исполнявший роль заколдованного злым гением юноши, был грациозным и тонким, как прутик, просто летал по сцене. Петрович притих, наблюдая за рисунком кордебалета, вот где пригодилась отдалённость ложи. Точëные фигурки «лебедей» были выше всяких похвал. Ах, вот почему балет… Присмотреть себе пассию… Петрович отмахнулся от дурной, но очевидной мысли. Его руку взяла в плен лапа альфы. Серёга притих сильнее. Танец четырёх маленьких омежек-лебедей неожиданно заворожил. Балет, оказывается, пиздец, какой нелёгкий труд — уроки не прогуляешь! Рука альфы была сухая и тёплая, не сжимала, просто держала, чуть поглаживая большим пальцем.       — Васильич, ты внимательнее на сцену смотри! Вот к чьим ногам нужно мир складывать.       — Худосочные. Прикрикнешь — сразу обморок. Я статных люблю.       Снизу кто-то засмеялся. Почему так громко шутится в ложе?!       Справа одарили нехорошим взглядом. Смотрите, какие собрались эстеты в одном месте! Захотелось водички попить, чёртов галстук, даже ослабленный, придушивал.       А страсти на сцене накалялись. Чёрный лебедь Одилль прямо отжёг, броско меняя позы, властно и обольстительно двигаясь! И колготки не треснули! Простите, кажется вслух… Если верить программке, и нежного Одетта и его антипода исполнял один и тот же танцор. Омежка явно не зря получал зарплату! Ой, извините, я это опять сказал?       Па-де-де дали головокружительное: Зигфрид и не собирался, а сдался. Гад! Все мужики одинаковые! Чëрт, опять вслух!       На ложу уже оглядывались в ожидании нескучных перлов-комментариев. Петрович и не замечал, как сыпал ими, беся соседей и веселя Дмитрия. Когда Одилль начал крутить фуэте, Петрович на совершенно законном основании не поверил. Разве можно их сделать тридцать два и не свалиться от головокружения?! Он только поэтому и начал считать — справедливости ради. А то, что опять вслух — нечаянно, засмотрелся. Понять и простить! Дима лицо руками закрыл и просто вздрагивал.       — Двадцать пять, шесть, двадцать семь, восемь, девять, тридцать… Два! Да ну на фиг?! Офигеть!       В зале зааплодировали. Петрович поднялся с места, ярко и мощно подхватывая. Его хлопки посыпались всем на головы как штукатурка.       — Молоток, Одилль! Только за эти фендибоберы, Зигги обязан на тебе жениться!       — Зая, сядь…       — В смысле? — Петрович огляделся, смутился и утопился в кресле. — Виноват, позорить не хотел…       — Это возмутительно! — прошипел ему омега справа.       — Полностью согласен! Зигги изменщик и скотина! Но Одилль и я б… кружнул! — пробурчал Серёга.       — А-ха ха-ха! — Васильевич не выдержал.       После антракта, во время которого напряжение неожиданно резко спало, произошло необъяснимое. Мозг отключился, тела тоже.       Алик, анализируя потом рассказ друга, тоже не нашёл этому логичного объяснения. Но альфа и омега из вип-ложи одновременно захрапели в самый трагичный момент умирания влюблённых, встрепенув всех лебедей, и маленьких, и больших… У Одетта, кажется, плечи дрожали больше и дольше обычного. Завистники позже утверждали, что тоже ржикал в пачку!       Сбегали из театра чуть ли не самыми первыми, как будто не случайно уснули, а спецом окна побили. Васильевич вспомнил, что в его кармане остались два бинокля, но возвращать было поздно. Уже ехали по ярко освещенному проспекту.       — Погоди, ты куда, Петрович? Нам в другую сторону.       — Так я ж домой…       — А в ресторан?       — Иди ты в … ! Я про вилки не учил.       — И не надо. Там палочки!       — Крабовые?       — Бамбуковые! Тебе понравится, это весело. Останови тут, на стоянке. Прогуляемся.       Вышли в мягкий сумрак особой свежести, которая бывает от открытой воды. И не удивительно! Прошёл небольшой дождик и прибил противную душную пыль. Петрович сдëрнул галстук и оставил в машине.       — Я не панда бамбук есть.       — Ты больше любишь японскую или корейскую кухню, Серёж?       — А хачапури и манты в которой?       Дмитрий неожиданно крепко обнял за шею, притянув к себе. И поцелуй вышел крепкий и простой. От души.       — Рано, — Петрович через несколько секунд отстранился. — Всё же нормально было…       — Ты невозможно замечательный.       Петрович уже почуял яркие острые перечноманящие ароматы паназиатского ресторана.       — Ух ты, такое — хочу!       Выяснилось уже за столом, что палочками для еды Сергей управлялся ловче любого китайца. А за это спасибо в поясном поклоне о-дедуле Мирону — после его уроков вязания ажуров на шести спицах у маленького Серёженьки болели не только пальцы. От методов той науки даже местные пауки разбегались в страхе дрожать по углам от зависти и собственного несовершенства. Васильевич хохотал с рассказов о муках кружевоплетения, а Петрович уплетал острые креветки в кисло-сладком без единой оброненной капельки соуса.       О кофе, который в ресторане Петровичу показался разбавленным, в машине уже не говорили, хотя он и стал поводом подняться в квартиру к Дмитрию: уж у него-то дома кофе — не чета общепитовскому.       Целовались в лифте тоже молча.       В коридоре в костюмах стало тесно. Губы пекло от поцелуев и приправ. Петрович сдавался красиво, но пиджак с него сняли нетерпеливо и рубашку расстегну… порвали.       — Другую купим, — тихо прорычал альфа, пришпилив Петровича голой спиной к стеночке для тестирования качества обоев в прихожей, приседая перед ним, целуя уже неидеальный пресс, расстëгивая штаны.       Петрович поплыл даже без алкоголя. Два бокала полусухого шампанского в театральном буфете — не в счёт — капля в море, если учесть, как его сейчас поступательно брали ртом… Руки Дорофеева сами собой перекочевали на голову альфачу — управлять, насаживать… гладить.       Где-то за последний рваный выдох перед оргазмом, Серёга опустил пьяный от кайфа взгляд вниз. Золотые глаза альфы сверкали и плавили желание в очень конкретные перспективы.       — Я согласен… — бесконтрольно выдавил Петрович.       И кончил. Ярко.       Дмитрий глотнул и смешно поморщился, а потом и вообще усмехнулся, чему-то понимающе кивнув.       — Густое и горькое, — констатировал удовлетворённо, будто другого и не ожидал.       — Так я ж в разводе, на хлебе и воле, — буркнул Петрович. — И вообще, за такой вечер сосать должен был я…       — Успеешь, — Дмитрий встал и разулся.       — Ты весь какой-то неправильный альфа, Васильич. И рубашку жалко… — Петрович поднял пару вырванных с мясом пуговиц. — Давай хоть кофе сварю?       — Утром сваришь.       — Стало быть… остаюсь на ночь? Уговорил! — Петрович подтянул падающие штаны под темнеющим взглядом. — Только, чур, не рысачить в первый заход… На полкарасика попрошу, а то у меня был долгий перерыв в рыбалке и охоте.       Его уволокли в спальню.       Утром рыком потребовали обещанный кофе, но Петрович открыл один глаз и проворчал не менее грозно, что обещанная акция «завтрак в постель» сегодня, отменяется, ибо ходовая — не на ходу, а проще: задница своё уже отпахала. Ей и полкарасика хватило… Дмитрий лез обниматься, прерывая поцелуями гневные отповеди, норовил гладить натерпевшуюся часть тела. Петрович включил режим «ëжика» и «больше хрен дам». Альфа приятно царапал проступающей щетиной и тихонько извинялся. Искренне.       — Я теперь понял, почему ты с модельками не гуляешь, гад… У них на тебя здоровья не хватит и гулялка треснет. Ты специально подержанного электрика и искал… У-у-у-у-у!.. Гад как есть гад!       Петрович на самом деле млел: он за долгое время почувствовал себя живым и заживо затраханным. Дима на кухне пел и сам готовил завтрак, а телефон уже салютовал пропущенными от Алика.       — Серёга, я надеюсь, ты не переспал с ним на первом свидании?       — Если скажу, что это было настоящее наказание… ты меня оправдаешь? — Петрович со стоном лёг на живот.       — Нет! Как ты мог?!       — Я не помню. Нет, помню… Это не я! Меня!.. Меня убедили охуенным минетом.       — Ничего не хочу слушать… Что?! Он сам тебе?! В первый же день?!       — Ага. Скажу более: до капли.       — Проглотил? Иди ты!..       — Иду… — Петрович, морщась, улыбнулся, — хотя нет… не ходок я сегодня.       — Ну и как это… было?       — Все смачные подробности потом, сейчас меня покормят, а потом я отпрошусь отползти домой.       Альберт на том конце связи только покачал головой. Так тебя, Петрович, дорвавшийся альфа и отпустил!