Петрович и Геральдович живы!

      Альберт выполз из спальни, его обогнало облачко истомлённого аромата травяной пряной медовой настойки и зависло перед дверцей холодильника. Измученный омега добрался до охлаждённого графина с кисленьким морсом и начал жадно пить. Петрович полюбовался, как аккуратно друг утолял жажду, понимая, насколько сложно пить из горлышка хрустального жбана и не пролить ни капли. Выждав, когда глотки перестали быть похожи на судорожные спазмы, Дорофеев отложил газету и, источая позитив, спросил:       — Есть будешь, Георгиныч?       — Нет! — зубы стоматолога пристукнули о стекло.       — А мужика?       — Серёга-а-а, — простонал Фосин, прижимая холодный графин поочередно к каждой щеке. — Вот почему ты такая зараза? Я в душ.       — Компот отдай! Ополоснись и потом сразу на кухню. Я пожарил охрененные отбивные и сделал пюрешку. После моего ужина точно мужика не захочешь. Я ещё огурчики маринованные открою…       Альберт проглотил слюну.       — Я быстро!       — Ещё бы… — оскалился Петрович.       На столе заурчал мобильный. Чтобы не применять к входящему эпитетов «задрал, как хорёк курицу» и что похуже, вызов нужно было принять. Номер пришлось зарегистрировать во избежание развития паранойи и отвечать, иначе звонки сыпались и днём и ночью.       — Дмитрий Васильич, кончай сталкерить. Я у Алика. Как-как? Кáком об трах. Плохо ему. Я знаю, как это лечится, чудо-доктор! Проблема в том, что больной — высоконравственный человек, не чета нам с тобой. Он не практикует перепих для здоровья. Ему чувства важнее. Нужнее…       — И мне нужны! — альфа понизил голос до мурашечного тембра, который вздыбил волоски по всему рабоче-крестьянскому Серёгиному телу. Умеет гад… заинтересовать до стояка. Но Петрович решил держаться и не ходить до конца. Во-первых, он понимал, что связь с авторитетом несёт много побочных эффектов: от ходить-бояться, как бы не прилетело чего за причастность, до глубокого разочарования в финале, ибо всё завязано на лавэ, понятиях и переменчивой суке-судьбе. Петрович видел подобные «счастливые» браки в 90-х. Эйфория красивой жизни проходила быстро, а вот синяки и ссадины — нет: супруги авторитетов часто попадали под удар в разборках. Но Серого не столько сломанные пальцы и челюсти пугали — не хотелось становиться предметом торга. Ведь как вернее надавить на понимание и манипулировать, если не начать шантажировать семьёй? А кому охота узнать цену своих запчастей в материальном эквиваленте? Вот и Серёга не горел желанием.       Петрович был дворовым пацаном со всеми вытекающими. Не было в нём ничего кисейно-омежьего никогда — парень нутром понял, что нужно по жизни держать морду кирпичом и за свои принципы стоять скалой. Самому. Альфы принюхивались и втыкали, что перед ними сильный, упрямый и дерзкий — задолбаешься обламывать. Чесать кулаки о такого омегу было напряжно — прилетала достойная ответка, и нетерпеливые альфы уходили к сговорчивым и смешливым. Виталий Дорофеев стал первым, кто под трёхслойной бронёй разглядел место, где можно было погладить и приручить. Петрович обожал яркий энергичный секс. Никогда не страдал головными болями или прочей подобной придурью. Виту нравилось тренированное сильное тело, как легко и быстро Петрович заводился. Среднестатистические омеги были слишком зашорены установками соответствия и спокойны в рамках статуса «второго» после альфы, хотя попадались особые экзотические исключения в виде тепличных вечных девственников, ну, или откровенного беспринципного блядства. Как тот, которого где-то и подснял Вит. Петрович завис, глядя в рубиновую глубину полупустого графина. Значит, иногда нужно переставать быть скалой и позволять камням подвигаться… Не дурачиться и тянуть ярмо «я размеренно и вскачь, я омега и альфач», а позволить увидеть себя уставшим, ослабевшим и одиноким.       Как сейчас…       Накатило.       Петрович в три глотка допил компот, успел поймать ладонью сладкую сбежавшую струйку до того, как она с небритого подбородка капнет на новую футболку, сунул опустошённую склянку в посудомоечную машину. Впервые в жизни он, не зная, куда себя пристроить, отчаянно ухватился за сигарету, хоть и понимал, что Алик отвесит люлей за курение дома и в этом будет прав… Серёга нюхал табак, крутил сигарету в пальцах, пока не встретился взглядом с глазами Фосина цвета спелой вишни.       — Петрович, а тебе ещё хуже, чем мне…       — Не пыли, Горюныч! Я уже убрался! Меня волнуешь ты, а мне-то что станется? Я целибат добровольно не принимал.       Альберт покачал головой: Серёга врать совершенно не умел. Фосин взял друга за натруженную, слегка обветренную лапу.       — Ты красивый, открытый, очень позитивный мужик. А всё трепетное, природой запланированное на твой счёт сознательно и старательно цементируешь в зародыше. Вот твой альфа…       — Гориславыч, не начинай! Виталька нормальный мужик. Кризис среднего возраста придумали не профурсеты из строительных ПТУ. Потянуло моего мужика с креплëного на божоле гауно — его выбор. А я не стеклотара… — Серёга задумчиво уставился на дверцу посудомойки, оборвав не начавшийся спич о достоинстве выдержанных спиртных напитков, резюмировал по-омежьи, подперев подбородок кулаком: — Хорошо, что дети выросли и не будут за нас переживать.       — А ты? — Альберт руку Петровича приложил к груди, слегка влажной и тёплой под трикотажем поло. — Как же ты? И твоё счастье?       Петрович вдруг смутился. Друг выглядел отпадно: мокрые тёмные волосы, беззащитная обнажённость под халатом, доверчивый грустный взгляд. Захотелось прошуршать ладонью по коже его груди, задевая сосок, и, глядя прямо в глаза, увидеть первую робкую искру желания.       — Алик, ты — пиздец!       — Спасибо большое! — Фосин оттолкнул Петровича от себя. Альберт сел за стол. Серёга ему положил как птичке, зная, что иначе даже не прикоснётся. Стоматолог отправлял в себя еду, отмечая сочность прожарки, хрустящую панировку и умеренность специй, картофельное пюре, наполовину состоящее из сливок и масла, одаривал одобрительным смежением век, не тратя сил на слова, — хорошее воспитание не изменяло стоматологу даже в предсмертном гоне. Трапеза завершилась стаканом воды, которым и были запиты пара таблеток.       — Поспишь, Габаритыч?       — Или просто полежу… Когда-то же… должно отпустить? — на бесцветную безжизненную фразу Петрович обернулся с досадой.       — Ну чего ты себя хоронишь, Горгоныч?! Хорошее воспитание — это здорово, но до определённого возраста. А потом слухай внутреннего зверя. Давай в бар?       — Не стоит! — Фосин прикусил губу. — Я могу быть очень неприглядным, когда… — он опустил голову.       Неприглядным, как любой омега в течке, к сожалению. Альберт всегда стеснялся попросить лишнюю ласку или оттянуть бурный и быстрый оргазм своего Альфы. Плохо, когда не можешь доверить себя, перекрытого от гормонального взрыва изнутри… Чтобы тебя просто обняли, без попыток сразу запихать в тебя хер вместе с яйцами… Чтобы заварили сладкого чайку, натëрли щетиной в поцелуе и дали… со вкусом посмотреть интересный спортивный матч или фильмец. Петрович аж себя не узнал по ощущениям. А вот когда горячка и боль поутихнут — можно и мощно потрахаться в душе!       Альберт, тихо постонав и поворочавшись, уснул. Петрович чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было бы тоже не совсем приятно чьё-то назойливое участие. Когда хреново на душе, самое дешёвое наполнение — это жалость.       — Геральдович, ты прости меня дурака, я пойду? — сказал Петрович тихо и выдвинулся в ещё прозрачно-серые уютные сумерки. Где-то на горизонте заканчивал концерт закат, двор заставлялся машинами на сон грядущий, собаки выгуливали вредных курящих хозяев. Двух старичков на скамейке сразил склероз, и они, забыв, что вечно всем недовольны, радостно обсуждали повышение налогов на имущество. Скажите, пожалуйста, как можно, никуда не выходя и имея только шесть рабочих телевизионных каналов, всё знать?!       — Дедуляторы, а скажите, какой нынче курс фунта стерляди?       — Тебе в рублях или в матах? — один старичок погрозил кулаком. — Ходют тут всякие… А потом во двор танки шестиколёсные заезжают!       Петрович крутанулся волчком на месте и икнул. У самого въезда во двор стоял очень знакомый Гелик. Пришлось идти сдаваться и просить вывести бронетехнику на улицу. Дмитрий Васильевич сегодня без душного галстука и костюма в уютной толстовке и джинсе выглядел… неплохо.       — Мне бы машину помыть, зай… У утят как со временем?       — Они в отпуске. Все, — пробурчал Петрович. — А преследование омег карается по закону.       — Я не настойчиво…       — Ну, разве что…       Перед Серёгой открыли дверь. Изнутри, красиво и быстро. Тот сунул руки в карманы штанов.       Засосало под ложечкой. Отказать было просто: не хочу ехать, и всё. Не вдаваясь в объяснение причин. Все взрослые люди со своими планами. Вписать чью-то блажь в стабильный распорядок и всем угодить — задача повышенной сложности.       — Пошли на свидание? — глаза альфы лучились, а не сверкали. Всё-таки деловые костюмы портят людей!       — Я недавно разучился туда ходить, всё чаще получается не на свидания, а на фиг, — Петровичу вдруг стало стрёмно от самого себя.       — Вот ведь… А я вообще никогда не умел, думал ты научишь, — Крутень почесал затылок. — Может, наконец, познакомимся?       — Петрович! — Серёга протянул руку.       — Дмитрий! — альфа еле сдерживал довольную лыбу — радовался детсадовским приколам, как будто пропустил это счастливое время и сразу заделался боссом мафии, а теперь навёрстывал отставание. — Петрович, а если покороче?       — Янович. Но, увы, я не он.       — Так что насчёт свидания, Неонович?       — Хм, удиви меня, альфа! — Петрович развёл руками. — Чтобы я не смог тебе отказать.       — Балет «Лебединое озеро»?       Петрович приподнял бровь, но этого оказалось мало — вторая взлетела обгонять крутизной дуги первую. Но марку Петрович держать умел:       — Фу, там все как один в колготках скачут!       — А ты любишь, чтобы скакали без них? — глаза Дмитрия становились всё хитрее. — Это культурно. Я, кстати, ни разу не смотрел, только слышал.       — Спорим, ты заснёшь раньше меня? — задорно ляпнул Серёга.       — На что спорим? — оживился альфа и вылез из «танка». Петрович задрал лицо к темнеющим небесам, словно именно оттуда и должен был прилететь ответ. Роста у Дмитрия хватило нависнуть над омегой.       — Я потом придумаю, что ты мне будешь должен! — Петрович взгляда не отвёл.       — Тогда уж позволь и мне придумать… потом, — вышло глуховато, интимно и многообещающе. Серёга хмыкнул: разыгрывать святую невинность было смешно.       — Думай, Васильевич. И говори, когда балет?       — Закажу билеты, напишу! — альфа вынул телефон, больше похожий на небольшой планшет. Петрович засмотрелся на огромные руки Дмитрия. Наверняка умеет не только понты гнуть, но и подковы. И как так вышло, что такой видный альфач потерял свой каталог омегомоделей? Нужно подарить! А сейчас Димитрий Васильевич перебесится, отведает того, незнамо чего, и вернётся к красивым длинноногим заям.       — Слушай, Васильевич, слышал, в театр же по дресс-коду пускают? Костюм нужен? — Петрович вдруг не к месту разбежался чёртовой мыслью по древу и ляпнул вслух, но было поздно.       — Нужен. У тебя нет? Купим, зай, не проблема.       — Всё у меня есть. Просто я не помню, где висит.       — Ну, если не найдëшь, маякни.       — А ты время не теряй — тренируйся не спать под классическую музыку!       Дмитрий почти затолкал Петровича в Гелик, уже не сдерживая смеха. Подвёз до дома, даже не сделав попытки принюхаться, напротив, говорил на нейтральные темы, не залезая в душу. У Дмитрия тоже был взрослый сын, но жил и работал он в Турции. За спиной у Альфы горели две звёздочки разводов.       — Что ж ты так плохо выбирал, Васильевич?       Альфа пожал плечами: думал нижней головой с яйцами, а не верхней с мозгами. Петрович осёкся — сам он тоже погорел на доверии, а ведь Витальку своего сильно любил. Дмитрий стал серьёзным.       — Ошибки совершают все. На то мы и люди, Серёг.       — Так ты зна-а-ал моё имя, змей! — Петрович задохнулся. — А чего ваньку валял?! Знакомился он… Небось, помимо телефона, все справки навёл до пятого колена…       Дмитрий только усмехался и рулил. Жизнь окрашивалась в новые незнакомые и интересные цвета.       Радостный треск за спиной Петровича лишь усилил скорбь на лице Фосина.       — Ты же говорил, что носишь пятидесятый размер, Серёж?       — Ношу! А он, походу, меня уже нет! Давай вот этот плюшевый, зуб даю, третий точно налезет!       — Зуб мы вылечим, а пиджак не дам, он от костюма, ты его уничтожишь, а меня будет не в чем хоронить, когда помру от стыда, что вы с Дмитрием Васильевичем уснули на балете. Просто кончай есть «Растишку» и качать мышцы спины! Теперь понятно, почему у тебя не нашлось пиджака — все порвал. — Альберт закрыл лицо рукой. — Пойдёшь в рубашке и галстуке. Рубашка же у тебя есть?       — Конечно! Синяя в клеточку, серая в клеточку, красная в клетку и весёлая тенниска лимонного цвета, которая тебе в прошлый раз поломала глаза.       — Отставить! — Алик от возмущения подпрыгнул. — Я скорее отдам тебе на растерзание свой третий счастливый пиджак, чем отпущу в театр в той ужасной растянутой тенниске. Но не дыши в нём!       Петрович приехал домой с гудящей от правил головой. И не лень было Альке битых два часа жужжать ими над ухом, а главное, так дотошно помнить?! Первым делом не забыть купить программку, тогда можно не тупить по ходу пьесы и знать, где па-де-де, где фуэте, а где антракт. Да кто сказал, что тупить нельзя?       Фуэте, кажется, крутят…       Разноцветные рубашки в клетку встретили в шкафу, все были выстираны и готовы к бою. Сбоку дерзко желтела тенниска. Театр — храм искусства, а твой внешний вид — это уважение к окружающим: актёрам и другим зрителям. Надо было переиграть балет на кино. Петрович почесал затылок, тогда бы не пришлось сейчас седеть в неприличных местах в перспективе опозорить Альберта Фосина. Серёга улыбнулся: наверняка Дима там тоже с ума сходит от всех правил. Нужно позвонить и всё отменить. Есть куча других интересных мест, где им понравится на свидании: сауна, бильярд, пейнтбол, боулинг, американские горки в парке… там, где можно выпустить внутреннего зверя, и тот никого не загрызет. Петрович схватил телефон, но он тут же взорвался мелодией в его руке.       — Сергей Петрович, здравствуйте. Вы сейчас дома? Не заняты?       — Слетаю с катушек… — пробурчал омега рубашкам в клетку. — А это лучше всего делать дома! Вы кто?       — Курьер. Из доставки. Я сейчас позвоню в домофон, откройте, пожалуйста.       — Я ничё не заказывал…       Петрович спустя две минуты принимал, как роды, огромную коробку от улыбчивого пацана. Оставшись с посылкой один на один, Серёга вынул содержимое, слегка прифигел от качества. Такого красивого костюма он ещё не видел. Охрененная на ощупь ткань цвета пыльно-синей, как любимая, словно побитая изморозью черника, шёлковая кипенно-белая сорочка, да такая, что надень, и мурашки затопчут! Это свидание, мать вашу, или прямая дорога в ад… ЗАГС?! Петрович на всякий случай принял душ — вдруг надо будет отдавать. Омеги сильно не потели, если уж совсем не чуханы. Их пот не был резок, но всё-таки Петрович едва не взмок. Рубашка и костюм сели как влитые, словно Васильич его собственноручно замерил во всех местах. Даже обидно — ни одной загадки не оставил, всё отгадал! «Сидит сейчас, чувствует мой ахер и улыбается, скотиняка!» — думал Петрович, обмирая от прохладной шелковистости на коже… Горыныч обалдеет, когда увидит… Когда Серёге мнение Альки стало таким важным и необходимым?..       Дмитрий позвонил, едва захлопнулись зажимы запонок горного хрусталя на манжетах, и Серый уже выбрал отверстие на ремне, чтобы дышалось в роскошной оболочке без придыхания.       — Привет, змей-искуситель. И зачем ты так потратился? — мрачно спросил Петрович, довольно рассматривая себя в зеркале: спасибо богу, блондин он был симпотный, а принаряженный нравился даже себе.       — Привет. Чтобы сделать приятное.       — Приятно и пиздец как нравится! И вообще, говори сумму, я отдам деньги.       Петрович был готов услышать что угодно: «Это для тебя слишком дорого, детка», или «Зай, брось, это, в конце концов, подарок», или…       — Шестьдесят тысяч.       — А?! А что не сто?! Я на такие деньги месяц живу, как шейх, сам не готовлю и езжу на такси. Хорошо, уговорил. Костюм того стоит!       — Спасибо, я очень старался! — голос альфы не сменил тёплых нот. Был глухим, низким и… раздевающим. Вас когда-нибудь трахали голосом? Нежно, глубоко, до изнеможения…       — Отдам в два приёма! — Петрович на ходу оценил свои финансовые возможности и не хотел ущемлять мечту о море.       — Хоть в три, зай. Мне не принципиально.       — А если я буду аккуратно с бирками, вернуть можно? Васильич, просто я не ношу такое… И вообще, оставь мне шанс…       — Какой? — почти прорычал альфа, а Серёге невольно послышалось: «Нет!» — и упало горячим камнем в низ живота. Ну, нет так нет!       — Какой шанс, Петрович? — Дима откровенно ржал. Вся романтика в жопу!       — Считать тебя гадом!