Бог из машины

Чулки мне немного жали. Хотелось бы поправить тугую резинку, но я не решилась: вдруг кто-нибудь увидит? Чулки были единственным новым элементом моего гардероба: всё прочее я тщательно вычистила и отутюжила прежде, чем надеть. Пускай длинный роскошный коридор компании «Сэлвик и Эс» пуст, однако меня не оставляет чувство, будто за мной кто-то следит. Поведя плечом, я аккуратно обернулась: нет, ощущение меня подвело. Все двери закрыты, и все замки замкнуты — здесь никого нет. Однако по-прежнему чей-то взгляд словно буравил мою спину, и я, отвернувшись, снова нажала на начищенную до блеска кнопку лифта. Лифтовая кабина ползла до моего этажа слишком медленно, и я слышала, чинно держа кожаный портфельчик под мышкой, как скрипели в шахте волокна на его натянутых тросах. Скорее бы он приехал. Скорее бы. Над головой наконец звякнул звонок; белл-бой в бордовом костюме с нашивкой компании на плече услужливо отодвинул металлическую решётку, украшенную вензельным плетением, и обождал, пока я войду внутрь. Оказавшись в лифте и повернувшись лицом к коридору, я заприметила, как закрылась одна из дальних дверей. Белл-бой нажал на нужный этаж (я вежливо назвала холл, то есть, цоколь), закрыл створу, запер дверь. Теперь мы оказались только вдвоём в кабине, я и он. Белл-бой опустил рычаг, лифт дрогнул и плавно поехал вниз. Значит, мне вовсе не почудилось, что кто-то следил! Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Мистер Эс мог послать за мной соглядатая: он невероятно богат и очень тщательно подходит к подбору персонала. Пусть будет хоть сто таких следопытов, меня не покоробит это проявление, своего рода, недоверия! Выписанный чек — пока что лишь аванс, однако его сполна хватит, чтобы я смогла расплатиться с долгами, которых накопила достаточно из-за весьма непростых жизненных обстоятельств, возникших после смерти старшего брата. Терри просадил большую часть нашего семейного имущества в казино; застрелился ли он сам в отеле «Ритц» в Неваде или ему помогли это сделать, я не знала, но не удивилась, получив его тело, отправленное в картонной коробке. Я понимала, что такие люди, как он — жадные, азартные, не знающие в игре меры — рано или поздно заканчивают именно так, и неважно, доставляют ли в коробках их трупы или они живут в них скудный остаток дней на помойке в качестве нищих и бездомных. Я не была глупа и не собиралась обналичивать чек. — Всего доброго, мисс, — сказал мне на прощание белл-бой и улыбнулся, когда я аккуратно сунула ему в ладонь пять долларов. Один из множества современных лифтов в сверкающем холле открылся; я вышла из него, элегантно покачивая бёдрами и стараясь высоко держать голову. Это здание мне нужно было покинуть с тем же изяществом, с каким я сюда пришла. Плакала я уже в пустой квартирке в Бёрнсайде, после того, как в банке выписала солидный чек на имя Дж. Н. Перри, которому мой брат должен был. Стряхнув этот долг, как пыль, со своих плеч, я вздохнула свободнее, распрямилась и с надеждой посмотрела в темнеющее небо Чикаго. Мне предстояла непростая работа, это правда. Но каждый оплаченный мистером Эс цент стоил того. Мне нечего было оставить в этой квартире; мне не с кем было распрощаться, кроме собственного отражения в треснутом зеркале трюмо. В комнате и остались только узкая деревянная кровать, это самое трюмо, стул и напольная костюмная вешалка из кедра. Промокнув глаза платком, я собралась с силами и решилась в тот же вечер покинуть эту жалкую квартирку, чувствуя себя как никогда свободной — после года вжимания головы в плечи. Я пережила преследование кредиторов от казино, отъявленных бандитов, и спазматические головные боли, измучившие меня до ужаса, и непреходящее чувство страха от малейшего звонка в дверь, от малейшего стука или окрика в коридоре. Долой нищету, долой бессонные ночи, долой колебания. Судьба улыбнулась, когда меня связали с личным помощником мистера Эс — я даже думала, что это какая-то глупая шутка, ничуть не меньше! Однако потом, за своё доверие, я оказалась щедро вознаграждена. Никогда не забуду тот вечер и огни дождливой улицы; свет фонарей расплывался в мареве чернильного воздуха, будто масло. Я смотрела на собственное отражение в витринах магазинов, ресторанов, спортивных залов, новомодных интерьерных студий: мы с Терри жили в худшем районе, однако тогда я направилась в Гринвуд, взяв такси. Теперь я могла себе это позволить. Пускай оставшиеся три тысячи долларов не были такой большой суммой, как мне изначально казалось — большую часть пришлось отдать за долги — но они жгли мой карман, и как бы ни хотелось приберечь их, однако я знала, что не смогу этого сделать: в ближайшее время мне предстоят значительные траты. Вообще, мисс Кавендиш, белокурая, строгая помощница мистера Эс в стильном костюме, передавая мне чек в конверте, подписанный его резким острым почерком, так и сказала: — Это только аванс, мисс Малон. Мистер Эс понимает, какие растраты вас ожидают в связи с дальней и долгой командировкой. Вам предстоят две рабочих недели на его личном острове на Аляске: терпимы ли вы к холодам и штормам? Нет ли старых заболеваний, каких-то аллергий? Были ли у вас операции? Одна, после аварии? А осложнения после? Будьте со мной откровенны. На острове сложно отправить вас в ближайшую больницу: во-первых, она находится довольно далеко, во-вторых, остров, естественно, отсечён от большой земли водной преградой. Добраться можно только на катере. Что? Медперсонал? Конечно, там будет человек, способный оказать первую медицинскую помощь, однако я должна предупредить обо всех рисках, связанных с пребыванием на острове. Оттуда нельзя будет уехать просто так. Надеюсь, у вас есть крепкий анорак? Что вы сказали? Пальто? Пальто будет недостаточно, мисс Малон. Там шквалистые ветра; в это время года ожидаются даже снегопады, ну и что, если это только октябрь. В Чикаго тоже погодка не сахар. Они отписали мне достаточно денег, чтобы я смогла заранее оплатить съём квартиры и экипироваться в дорогу, проще говоря — купить себе «униформу», как сказала мисс Кавендиш, передав мне список. Назавтра я решила свериться с ним, но пока устроила пир: наведалась к «Баветт». В этом ресторане мы часто собирались всей семьей до того, как мы с братом не остались одни. В своём простеньком драповом пальтишке и прохудившихся туфлях я чувствовала себя нищенкой: войдя в тяжёлые двери «Баветт» красного дерева с золочёными ручками, посмотрела на привратника в красивой синей ливрее. Он держал передо мной дверь, вежливо улыбаясь. Я знала, о чём он думал, какие мысли бродили под его резной фуражкой. «Что ты здесь делаешь, бедняжка, приблудившаяся тощая кошка» — легко читалось на усатом лице, красном из-за того, как много времени он проводил на улице в любую погоду, будь то зной или ливень, вот как сейчас. Меня встретил хостес в ресторанной форме, вежливый молодой человек с безразличным взглядом; он спросил, буду ли я одна или ожидаю ещё спутников. Согласно ответу, усадил меня за столик недалеко от выхода, немного в глубине зала, чтобы я не мозолила глаза нарядным и весёлым гостям — очень мудро. Я была и тому благодарна. Он вполне мог сказать «извините, мест нет», и дать мне поворот — но в тот вечер я ела краба, как когда-то давно, и запивала его шампанским. Полагаю, из-за моего внешнего вида и одежды официант вежливо сообщил, что форма расчёта у них теперь авансовая — платишь сразу после заказа, и уже потом тебе начинают готовить. Это была, конечно, глупость. Они просто боялись, что я заставлю их тратить на себя время и продукты, за которые не смогу расплатиться. С большим удовольствием я расписалась в своей покрывшейся пылью чековой книжке. Понадобилось около получаса прежде, чем они обстоятельно изучили мой чек и поняли, что он действителен, и деньги на счёте тоже имеются. После этого безо всяких разговоров они сделали мне краба. После ужина, выпив два бокала шампанского и удерживая в желудке много сочного мяса камчатского великана, украшенного листьями салата и створами мидий, я, сунув руки в карманы, медленно брела под дождём, любуясь на длинные золотые полосы света, растянувшиеся на мокром асфальте, отражавшем, как зеркало, неумолкающий Чикаго. От усталости и переизбытка эмоций мои глаза слипались. Я боялась уснуть по дороге и поспешила остановить такси; весь маршрут до дома я легонько щипала себя за запястье, тревожно глядя в окно на пролетающие мимо улицы, и задавалась вопросом, почему мистер Эс выбрал из всех возможных кандидатов именно меня — и моё отнюдь не привлекательное резюме, поданое в газету в колонку с вакансиями. Собственно, я даже не искала работу исключительно секретарём: я отмечала, что могу взяться за любой труд, от гувернантки и репетитора нескольких языков до сиделки и нянечки. Полагаю, такой разброс профессий подсказывал искушённому работодателю, что в деньгах я очень нуждалась. Может, желающих наняться к мистеру Эс было немного, а потому его ассистентка выбрала меня, потому что знала — я не откажусь от денег? Покачиваясь на жёстком кожаном сиденье, дрожащем на каждой кочке — мы уже въехали в мой неблагополучный район, и хорошая дорога кончилась, как и работающие фонари — я вспомнила, что знала про мистера Эс кроме того, что о нём писали в газетах и говорили по телевизору. Итак, он был мультимиллионер, оригинал, необычная личность. Своё лицо он держал в тайне; от его имени действовали поверенные, и только некоторые люди имели честь встретиться с ним лично. В своё время он перенял от отца корабельные верфи; затем начал расширять свой бизнес, в большинстве вкладываясь в разработку разного рода автоматических механизмов — автоматов, он так их и называл. Заводы его протянулись по всем Штатам. Он приглашал на них специалистов высокого класса из самых разных стран, от России и Европы до Китая и Японии; о его фантастических автоматах говорили самые разные вещи — кто-то называл их очаровательными, словно ожившие куклы, кто-то называл жуткими. Я знала только одно: такой эксцентричный, необыкновенно мыслящий человек, как мистер Эс, дал мне билет в новую жизнь, и я не собиралась поистратить его напрасно. Нет, сэр, только не теперь.

2

Езекия получил письмо в два часа пополудни двадцать пятого октября. Прежде, чем прочесть его, он гладко убрал назад чёрные мокрые волосы, вынул ещё не раскуренную сигарету изо рта и заправил её за ухо, решив обождать. Письмо было подписано «мистеру Маллинсу». Но это странно: Маллинс — фамилия матери; по отцу он Мур. Езекия не вскрыл бы конверт, не будь он подписан его редким именем. Какой процент Езекий Маллинсов может быть на всём юго-западе Штатов? Он бы осмелился даже, во всех Штатах. Сев за стол и разрезав бумагу ножом, Езекия с силой вогнал лезвие в столешницу. Человек в его ногах заскулил: — Я всё верну, мистер Мур, клянусь вам. Обещаю, мистер Мур. Пожалуйста. Он мельком поглядел вниз, хмыкнул что-то. Затем, коснувшись губ, принялся читать. Бумага была дорогая, кремовая, с вензелем. Езекия воспитывался в церковно-приходской школе и в последние годы помогал старшим воспитателям: в кабинете директора он видел стопку похожих листов, на которых тот отправлял письма по спонсорам и меценатам. Так-так, текст набран на компьютере, с этим всё ясно. Уважаемый мистер Маллинс, так-так-так, рад предложить, приглашаю погостить в свой особняк, Аляска, личный остров, вы наверняка будете заинтересованы в личности, присутствующей там, полагаю, это не оставит вас равнодушным, все траты берет на себя моя компания, рекомендую собрать теплый костюм и зимнюю куртку… прекрасно. Маллинс-Мур дочитал, сложил письмо пополам и со вздохом поднялся, поправив на руках эластичные рабочие перчатки. Человек у его ног скривился. Ему было лет тридцать пять — тот же возраст, что у самого Мура — но выглядел он хуже из-за печати страданий и страхов, исказивших вполне приятные черты. В почти пустой комнате с качающейся под потолком одинокой лампой было холодно. Езекия в одной чёрной рубашке и брюках выдыхал парок изо рта. Может, это всё потому, что она находится всегда на теневой стороне небоскрёба. Может, потому, что с другой стороны западную стену охлаждала морозильная камера для мясных туш. — Прошу, передайте ему, мистер Мур, я всё отдам! Мур знал, что снаружи стоят его подчинённые; охрану он в подобного рода дознавательных делах не желал задействовать. Взяв пилу, он подошёл к должнику и мягким голосом велел ему вытянуть руку и положить её на край письменного стола. — Я человек сердечный, — сообщил Мур, — и справедливый. Если вы обещаете, мистер Патсон, что эта задержка случилась в последний раз, значит, я в последний же раз обязуюсь вам поверить. Потому что на вторую задержку на этом столе окажется то, что составляет предмет вашей мужской гордости. А на третью — голова вашей Рози. — Нет, мистер Мур, — смертельно побелев, сказав Патсон. — Прошу, не трогайте мою дочь, мистер Мур, я же клялся, что отдам всё. — Вы отдадите немного больше, — прищурился тот, надевая фартук, и накинул поперёк волосатой бледной руки Патсона кожаную петлю. — Вы готовы? Я начну. Пока Патсон изнемогал от собственных воплей, Езекия орудовал пилой. Брызги крови дугой падали на стену, окропляя её поверх свежего слоя краски, который покрывал точно такую же картину — крови за столько лет работы в поте лица скопилось так много, что она уже не отмывалась, и стену просто решили перекрасить. Голова Мура была занята только письмом. Он методично и спокойно выполнял свою работу, чувствуя только движение собственного тела — мышц рук, грудных и спинных мышц, поджимание живота, приятное тепло в боках, какое бывало постоянно, когда он наблюдал, как заслужившие своё сволочи получают за дело. Пока Патсон мог увидеть редкое зрелище — собственную руку в разрезе, как свиной окорок на кости — Мур понимал, что ему предстоит взять на указанную неделю отпуск, и босс согласится: в конце концов, прищучить того ублюдка, о котором прознал таинственный Эс, было просто необходимо.

3

Кори Янг вынул член и брезгливо стряхнул белёсые капли спермы, постучав ещё воспалённой от возбуждения головкой по бедру любовницы. Она сказала ему что-то — «не делай так больше» или «ты же знаешь, мне это не нравится», но, откровенно говоря, Кори было плевать. Он сунул ноги в шлёпанцы и поднялся с постели, застеленной шёлком; каждая его женщина выбирала такие простыни, не зря он отваливал им столько денег за своё ублажение. Подняв с бронзового подноса конверт, внесённый охранником, Кори вскрыл его, бросив ленту оторванной бумажной полосы прямо на пол. Девушка цокнула языком. Кори было плевать; пускай себе цокает. Закурив, он затянулся и выпустил из ноздрей дым, став полностью похожим на китайского дракона. Влажные волосы нависли надо лбом, который пересекла глубокая складка. В узких чёрных, как перезрелые сливы, глазах с нависшими веками не было видно движения зрачков, потому со стороны казалось, будто Кори просто смотрит в одну точку. Но он, закончив читать, лишь покачал головой и сел в низкое ротанговое кресло, положив одну ногу на колено другой. — Что там? — спросила девушка. Кори даже не среагировал. Она сегодня перестала для него существовать, потому что выполнила свою функцию: теперь его ум занимали другие мысли. Нужно узнать, что это за мистер Эс и что конкретно он хотел бы предложить Кори. Конечно, тот понимал, что всё дело в его заводе на юге Китая, в Гуандуне, и что Эс, как любой промышленник, видел в Янге большое подспорье. У Кори большой опыт в изготовлении тончайших биомеханических протезов: таких, какие делает он, не делает никто другой в целом мире. Взяв с резного сандалового стола бронзовый поднос и зажигалку, Кори бросил на него письмо, высек огонь и поджёг дорогую бумагу. За окном переливались голограммы Нью-Йорка. Вдали, в панорамном окне, на фоне убранных в китайской традиции икебан, сиял бриллиант Манхэттена. Кори смотрел, как письмо сгорает на подносе, и, любуясь языками пламени, думал о предложении мистера Эс — и о том, что тот сказал. «Искомое может заинтересовать вас больше, чем вы думаете».

4

Вуди Линч вскрыл своё письмо втайне от матери. Ему было тридцать, но он до сих пор жил в отчем доме по отчим же правилам. Отведя со лба пшеничные рассыпчатые волосы, он приютился в застенке, за потайной дверью, искренно надеясь, что его компанией станут только пауки и мокрицы, и больше никто. Мистер Эс — про него Вуди слышал не раз от отца, одержимого любым богатеем, у которого на счёте было больше десяти миллионов — приглашал его, младшего Линча, к себе на остров, чтобы посмотреть его эскизы. По рукам Вуди пробежала судорога. Эскизы! Боже! Он их толком никому не показывал, откуда этот человек про них знает? «Любезный мой друг, — говорилось там, — я буду несказанно рад взглянуть на ваши труды и воплотить кое-что из них в жизнь, подключив к этому процессу, кстати, не бесплатному для вас, весь богатый штат моих специалистов. Вы знаете, как я одержим идеей создания всё более совершенных автоматов. Ваши уникальные разработки привлекли моё внимание…». Вуди читал, закусив щёку изнутри, и почти не слышал, как в комнату вошла мать. Озираясь в поисках своего среднего сына, она рыскала глазами тут и там, и непременно нашла бы его, выдай он себя любым звуком. Но Вуди сидел как мышка. Он был вне себя от радости, однако радость эту торжествовал тихо. Да, ему тридцать. Да, матушка обеспокоена его здоровьем. Да, ему запрещено покидать поместье. Да, он затворник. Однако мистер Эс пишет, вот тут, в конце письма, что всю работу по убеждению его родителей в этой поездке он берет на себя, и Вуди нужно лишь быть готовым к тому, чтобы упаковать чемодан и взять с собой пару свитеров. Вуди, расправив широкие крепкие плечи, готов был расплакаться и рассмеяться, поскольку понимал, что время его заточения подошло к концу. Его талант увидели. Увидели! Разглядели!

5

Иэн Хост закончил операцию в три пятнадцать и, тщательно вымыв руки, снял врачебный халат, став из доктора Хоста просто мистером Хостом. Он провёл это вмешательство весьма успешно, зафиксировал показатели в карту пациента, поручил Тру Ричардс, своей ассистентке, заполнить оставшиеся графы — и отбыл домой. На проходной, когда он, уже в пальто и перчатках, прощался с охранником больницы, тот передал доктору Хосту конверт, сказав: вам письмо, мистер Хост, пляшите. Конечно, Хост плясать не стал. Он прочёл письмо в такси, но не был озадачен или смущён содержанием. Всё, в общем-то, было ясно: мистер Эс был фигурой громкой, но старавшейся сохранить инкогнито. Он не желал обнародовать свою личность и обратился к Хосту как пациент, надеясь, что тот сможет сохранить его вопрос в рамках врачебной тайны — и навестить его в уединённом особняке на Аляске. Перелёт и проживание возлягут на плечи его, мистера Эс, в то время как он приглашает Хоста развеяться на лоне девственной северной природы, полюбоваться китами и поглядеть на его, мистера Эс, состояние, поскольку остальным специалистам он не доверяет, находившись по многим врачам. В качестве подтверждения Эс назвал несколько громких имён тех коллег, которых сам Хост считал скорее своими конкурентами. Хост мрачно улыбнулся, запустив загорелую руку в волнистые каштановые волосы. Что же, Беккет, Нулан, Джейкобс, я вас обскакал! — хотелось сказать ему. Теперь одному из богатейших людей в Штатах требовалась именно его помощь. В кулуарах молва о Хосте разойдётся моментально, хотя он был уверен, что его принудят подписать бумагу о неразглашении или что-то в этом духе. Он вернулся к себе в квартиру в Бостоне, подумав, написал письмо, в котором поручал наблюдать за своей собакой, биглем Шанталь, соседке снизу, Порше, с которой Шанталь всегда оставался по таким случаям — если Хост вынужден был надолго отлучаться. Собрав кожаный чемоданчик и сложив в него всё, что, по его разумению, могло понадобиться мужчине «на лоне девственной северной природы», как выразился мистер Эс, Хост пошёл в душ, а после, усталый после двенадцати часов сложнейшей операции на головном мозге, наконец завалился спать. Он не спал уже вторые сутки и теперь мог позволить себе это.

6

Гуднайт поднял глаза. Он не мог поверить, что за него внесли залог. Кто и зачем? Кто и зачем мог сделать это — и пожертвовать на Гуднайта без роду и племени, ублюдка из Висконсина, настолько внушительную сумму? И ведь Гуднайту вменяли не простое преступление. Вовсе нет. За то, что светит ему, других прожаривают на электрическом стуле. Только им, конечно, предстоит ещё всё доказать: пока-то его задержали как подозреваемого. Две недели он перекантовался в изоляторе. Ему сразу зачитали права Миранды, он решил ими воспользоваться и не говорить абсолютно ничего — он же имеет, мать-вашу-раз-этак, право хранить молчание. Гуднайт был уверен, что ему на выходе зачитают ещё ряд требований: не покидать штат, не уходить из дома после десяти вечера, не писать стоя, чтоб их, федералов проклятых, но коп, который отдал ему вещи, неприязненно поморщился и протянул конверт: — Твой благодетель, Шоу. Можешь радоваться и целовать ему руки. — Лучше поцелуй сразу в задницу, — тихо пробурчал его напарник. — Угу, — Гуднайт больше ничего не сказал. Он просто забрал у копов конверт, ключи от квартиры, ключи от старого «Бьюика», пачку сигарет «Пэл-мэл», наручные дешёвые часы — кварцевые, подарок от старшей сестры на его восемнадцатилетние, которое случилось двенадцать лет назад — и вразвалочку вышел на улицу, поглядев на солнце с такой жадностью, точно не видел его целую вечность. Проведя рукой по бритому затылку, он направился куда подальше отсюда, чтобы только не видеть казённое здание заключения. Автоматы там, за сеткой, поди, раздавали остальным полдник — а он, Гуднайт, сделал отсюда ноги. На его спокойном волевом лице не отразилось ни одной эмоции, когда он открыл конверт. На свёрнутом пополам листе было только два слова, помимо указаний, что делать дальше: «Она здесь». И Гуднайт почувствовал тот самый мучительный зов — снова.