Проект «Одинокий»

Оллария, казино барона Капуль-Гизайля Вентиляция в казино была отменная, и всё же Людвиг задыхался. Зачем он вообще пошёл в это расфуфыренное казино, куда собираются сплошные блюдолизы и маршальские прихвостни? Или как там теперь положено называть маршала Савиньяка? Верховный Протектор? Отвратительно, но многие пришли в такой восторг от этого нелепого титула… И он, Людвиг Килеан-ур-Ломбах, сидит среди этих ничтожеств, которые превозносят до небес изобретательность маршала Ли… Но им лишь бы чем восхищаться, лицемеры. Ведь это тот самый маршал Ли, стараниями которого закрылись почти все казино в стране. Савиньяк считал азартные игры гнусностью — и тут Килеан согласился бы… но если бы не казино, едва ли он смог хотя бы иногда видеть Марианну. Конечно, сюда можно было прийти только ради неё, ради очаровательной хозяйки, чья красота искупает ничтожность её мужа, её казино и её гостей. И конечно, сидящего напротив Килеана противника назвать ничтожеством было никак нельзя, даже про себя. Но в остальном… в остальном казино служило примером мерзейшего раболепства. Только посмотрите на эти лица — они же только и делают, что морщатся в улыбке. Не лица — рожи! Людвиг с отвращением глянул на столпившихся вокруг столика любителей драматических зрелищ. Ждут, пока он проиграется в пух и прах, чтоб потом неделю об этом судачить. И даже Марианна… даже она здесь и смотрит, и легко понять, кому она желает победы. Игра с самого начала не заладилась. Сначала шли дурные карты, потом Людвиг просто устал держать удар — а как не устать, когда думаешь не только об игре, но и о том, как бы получше парировать оскорбительные замечания противника, да ещё не даёт покоя очаровательная Марианна?.. Сначала Людвиг расстался со всеми деньгами, которые имел при себе, затем в ход пошли кольца, портсигар, часы, дорогущее вечное перо, галстучная булавка, запонки, даже шляпа… Людвиг хотел отыграться — и не мог, но и уйти он не мог! Унижение было бы невыносимым. А потому он играл, играл, играл, подумывая, если сейчас проиграет (шляпу с золотой пряжкой, украшенной изумрудами) поставить автомобиль, который купил какую-то неделю назад. И непременно отыграться. — Ваш ход, граф. — Противник зевнул раз в третий за последние восемь минут. — Или вы мне предлагаете заснуть прямо на карточном столе? — Прошу прощения, герцог, — холодно ответил Людвиг, сосредоточившись на картах. Неудивительно, что он задумался о чём-то далёком от игры — с такими картами!.. Проигрывать ему было уже практически нечего, но игра продолжалась, и нужно было ходить. Хоть чем-то. Король Молний поможет ненадолго оттянуть неизбежное. Алву этот ход только насмешил. Пришлось потерпеть презрительный взгляд и язвительный комментарий — и Марианна едва заметно улыбнулась в ответ на эти слова. Людвиг вздохнул. Поговаривали, что герцог Кэналлоа за последний год стал невыносим, но он и раньше-то подарком не был, так что разницы не заметно. — Граф! Очнитесь же! Я предлагаю вам сдаться. Это, знаете, лучше, чем уйти без, скажем, штанов. Людвиг почувствовал, что краснеет. Алва был не только нагл, но и бесстыден. Пусть здесь казино — место само по себе бесстыдное, но всё же здесь дамы. И не стоит при них такое говорить! — Я могу… — Можете-можете, граф. Но сначала проиграйте мне вашу очаровательную шляпу. Вам её прислали из Гайифы? Теперь наступила очередь козырей, которые ушли один за одним. Алва откровенно забавлялся, остальные глупо смеялись над его шутками, даже Марианна. Почему женщины так несправедливы? Почему ценят военные успехи и смазливую внешность выше благородства и доброго сердца? Впрочем, военные успехи Алвы в далёком прошлом. Этот так называемый «Верховный Протектор» его и близко к армии не пустит. Даже удивительно, что ненужный патент на руководство больницей Святой Октавии маршал Ли вручил ему, Людвигу («или Ги Ариго — вы уж сами разберитесь»), а не своему бывшему приятелю. Ведь по всей столице шептались, что больница Святой Октавии — пропащее место, ещё при Дораке пропащим было, и уж если кого туда отправят, тому успешной карьеры не видать. Да ещё поговаривали, что засевший там как паук в паутине Август Штанцлер сжирает каждого, кто только на порог сунется. И всем известно, как маршал Ли с недавних пор относится к Алве… — Простите, граф. Бита. — Леворукий и все его кошки! — не сдержался Людвиг, да и кто его осудит! — Ну-ну, — снисходительный подлец, — здесь дамы, граф. — Чего вы хотите?! Мне больше нечего поставить! — Во-первых, граф, — он ещё и потягивается! — На парковке я заметил ваш новый автомобиль. Алва сделал многозначительную паузу, внимательно наблюдая за реакцией Людвига. Мерзавцы вокруг стола примолкли от любопытства. Проклятый Алва! — А во-вторых, — о, Создатель, есть же ещё и «во-вторых», остаётся надеяться, что не будет «в-третьих», — вы ещё не вписали ничьё имя в патент на больницу Святой Октавии? — Что? — ахнул Людвиг, недоумевая, откуда Алве знать о патенте. — Вы потеряли деньги и… всё остальное, но не слух. На слух мы не играли. — Вам нужен… — Да бросьте, граф, кому он вообще нужен. — Так… — Но это то, что у вас ещё есть, не считая машины, счёта в банке, дома в Олларии, а также фамильного имения, где бы оно ни было. — А… — В общем, если не хотите уйти отсюда пешком, но при этом всё ещё надеетесь отыграться, ставьте патент. Людвиг едва не закричал: «Да забирайте!», но вовремя сдержался и, сохранив достоинство, вытащил из кармана пиджака документ. Ни он, ни Ги в самом деле так и не решились пока вписать туда своё имя. И кто знает, что удерживало их — слухи о Штанцлере или бесперспективность этой службы? — Пожалуйста, — пожал плечами Людвиг. — Вы же ставите… — Вашу шляпу. Боюсь, она мне не будет к лицу, да и изумруды я не люблю. Они, знаете ли, укрепляют целомудрие. Вокруг стола снова захихикали, а Марианна… Марианна улыбнулась так ослепительно, что Людвиг только стиснул зубы. **** Оллария, дворец Верховного Протектора Талига — У меня сообщение от графа Килеана-ур-Ломбаха, господин Верховный Протектор. — Докладывайте. Лионель отвернулся от окна, выключил радио и встретился взглядом с Селиной Арамоной. Белокурая, нежная, очаровательная, она слишком старалась, слишком усердствовала. Она была единственной, кто ни разу не ошибся и не назвал его маршалом с тех пор, как он взял себе титул Верховного Протектора, она вообще не путалась в званиях и наспех изобретённых церемониях, она держала документы в идеальном порядке, до сих пор не забыла ни об одном поручении, не строила глазки ни шефу, ни посетителям и вообще была идеальной секретаршей. Лионель понял бы причины такого поведения, если бы девица Арамона была страшилищем вроде своей матушки или хотя бы просто дурнушкой, но она была белокурой и нежной, и такая старательность решительно не вязалась с её внешностью. — Граф сообщает, что по причинам личного характера не может принять должность протектора больницы Святой Октавии. — По личным причинам? — Этого слизняка удобней было бы расстрелять за какое-нибудь можно даже выдуманное преступление, но предложенная ему должность была практически равносильна расстрелу. С карьерной точки зрения, да и не только — если вспомнить делишки Штанцлера. К удивлению Лионеля девица Арамона еле заметно улыбнулась: — Граф приносит свои извинения, однако он проиграл патент на больницу в карты. Кто же захотел выиграть такую драгоценность? Какой-нибудь ярый фанатик самой Святой Октавии или поклонник милой королевы Катари, которая некогда учредила эту больницу — а потому по всем стенам там висят её портреты, чередующиеся, впрочем, время от времени с иконами Октавии. Килеана теперь стоит помиловать хотя бы ради того, чтобы выслушать, как он умудрился кого-то убедить, что эта больница — хорошее место службы, и не просто хорошее, а такое, ради которого стоит рисковать в карты. Впрочем, этого слабоумного, кем бы он ни был, самого стоило бы тогда запереть в Святой Октавии, причём в качестве пациента. — И кто теперь владеет патентом? — Бывший первый маршал Талига Рокэ Алва. — Ясно. — Изумления своего Лионель не выдал. Хотя девица Арамона его бы и не заметила, а если бы заметила, мгновенно бы забыла, ведь удивление — чувство, к работе никак не относящееся. — Свяжитесь с Рокэ Алвой и выясните, вписал он своё имя в патент или нет. — Да, господин Верховный Протектор. Впрочем, Лионель и не сомневался, что вписал. Алва редко дважды о чём-то думает — вот и сейчас: пришла ему в голову блажь поиздеваться то ли над болваном Килеаном, то ли над самим Лионелем — и менять решение он, конечно, не станет. Всё, что было связано с Алвой начиналось со слов «всегда»-«никогда», «несомненно»-«безусловно». Например, Алва всегда прям на словах и на деле, а первое со вторым у него никогда не расходится. Он несомненно и безусловно честен. И невероятно — вот, ещё «невероятно» — не к месту сейчас, когда требуется дипломатия и хитрость. Конечно, Алва может быть и дипломатом, и хитрецом, но все его хитрости имеют успех только потому, что он очаровывает простаков и покоряет своей наглостью умников, а от его дипломатии неизменно остаётся чувство, что тебя… Впрочем, зачем грубости? Лионель поймал себя на улыбке — и тотчас же помрачнел, потому что нахлынули все чувства, сомнения, все размышления, которые мучили его в отношении Алвы. А сомнений этих в последние дни было слишком много. В любом случае, Алва не к месту. Пускай отправляется в больницу Святой Октавии, пускай сидит там безвылазно или вовсе там не появляется — кому есть дело до этой больницы, кроме Штанцлера и кучки санитаров? Едва ли Алва станет вмешиваться в дела Штанцлера. Они ведь никак не связаны с вином, гитарой, поклонницами, которых можно трахать, не разбираясь, хороши они с виду или так себе. А именно это составляло в последнее время круг интересов Рокэ Алвы. После того как он, Лионель, отобрал у него войну. Только в этом Рокэ сам виноват — мог бы более явно поддержать старого друга, а не разводить софистику. На войне и в политике сомнениям не место. Или ты «за», или «против» — и пусть будет благодарен, что его не казнили или не услали прочь из страны. Лионель потёр переносицу, вспоминая разговор с Алвой сразу после переворота. — Регент-протектор? Хорошее звание, а, Росио? — Лживое звание, Ли. Честней было бы убрать к кошкам «регента» и оставить «протектора» в одиночестве. Ну, или украсить его каким-нибудь цветистым эпитетом. «Верховный», а? И так было каждый раз — Алва ни словом, ни жестом не выдал своих сомнений на людях и потому остался жив. Но наедине он изводил друга иронией, которая от встречи к встрече становилась всё более едкой, всё менее выносимой. Пусть, пусть отправляется в Святую Октавию. Будет уже третьим протектором. Штанцлер делает всё, чтобы они там не задерживались. Чтобы там никто не задерживался — только кучка верных ему людей, во главе с папашей девицы Арамоны, кучка людей, которые знают о секретном проекте, который начал ещё Дорак, а он, Лионель, не стал останавливать. Пусть отправляется в Святую Октавию — и там им займётся Август Штанцлер. **** Оллария, больница Святой Октавии Окна не пропускали свет, но Дик знал, когда наступало утро: на рассвете лампочки светили тускло, но часам к восьми их включали на полную мощность и в комнате становилось светло как днём. И тогда Дик просыпался. Вскоре приходил кто-нибудь из санитаров и отводил на завтрак. К этому времени уже нужно было умыться, переодеться из пижамы в дневную одежду и застелить постель. Эр Август считал, что во всём должен быть порядок, и Дик не хотел разочаровывать его. Хотя будь его, Дика, воля, он спал бы до полудня и бодрствовал бы ночами. Но после смерти отца никто так не пёкся о Ричарде, как эр Август, никто так не был внимателен и по-отечески строг, никому, по сути, и дела не было до того, жив или мёртв наследник Окделлов. Даже то, что его держали в этой больнице, было, на самом деле, проявлением заботы. Там, за стенами Святой Октавии, — слишком много врагов, слишком много тех, кто желает Ричарду Окделлу смерти. Эр Август так говорил, а кому ещё верить? Все остальные как будто забыли о его существовании. Несмотря на то, что Дик не покидал стен больницы, он хорошо знал, что происходит в стране. Он знал, что всем заправляет Лионель Савиньяк со своим ручным вороном, бывшим Первым Маршалом Рокэ Алвой. Он знал, что титулы, с тех пор как Лионель пришёл к власти, стали лишь прибавкой к именам — дворяне потеряли власть над своими землями, как Люди Чести, так и «навозники». Король и королева стали заложниками, от их имени отдавались жестокие приказы зарвавшегося военного, забывшего присягу. Дик чувствовал своё родство с королевой, прекрасной и нежной в своей красоте, несчастной пленницей Катариной. Дик знал, насколько она прекрасна, нежна и печальна: он видел её портреты, они висели в коридорах и приёмной больницы, а один он даже выпросил себе в палату. И теперь она всегда смотрела на него, нежный гиацинт, чью бледность белые стены только подчёркивали. Эр Август обещал, что как только сможет выпустить Дика, тот спасёт Катарину из лап Савиньяка и Алвы. Дик так ждал этого дня, что не раз представлял себе сцену спасения. Как он убьёт Алву и отдаст под трибунал Савиньяка, а потом помчится к покоям, сломает дверцу золочёной клетки, а Она упадёт без чувств, он же поймает Её и вынесет из темницы. А король… это Ричард обдумать не успевал. Умывшись, переодевшись и застелив постель, Дик, как обычно, сел на стуле возле постели и стал ждать санитара, гадая, кто же явится сегодня. Больше всего ему нравились Герман и Паоло. Герман когда-то был священником, но — как и сам Дик — пострадал от прихода к власти Савиньяка, и это сближало пациента (пусть и мнимого) и санитара. Паоло же, хоть и был родом с Кэналлоа, был, как поговаривали, бывшим пациентом и относился к Дику очень дружелюбно, хотя и без конца подтрунивал над его исполнительностью. Остальные санитары были то грубы, то безразличны, а хуже всех, конечно, Арамона. Он, к счастью, был главным санитаром и редко лично провожал пациентов. В дверь постучали. Не аккуратно и быстро, как обычно Герман, и не выстукивая какой-нибудь ритм, как делал Паоло, а потому Дик немного приуныл, но как обычно отозвался: — Входите. Дверь отъехала в сторону, и вошёл Август Штанцлер. Дик вскочил со стула. Эр Август никогда не заглядывал к нему в такую рань! Что-то случилось? Или… — Доброе утро, эр… — Доброе, Дикон, доброе. Хотя, наверное, это утро я бы не торопился называть добрым. Точно что-то случилось. Что-то ужасное. — Но… Эр Август выглядел уставшим и обеспокоенным. Под глазами у него залегли круги, и на стул он опустился с заметным облегчением. Неужели, он заболел и теперь уедет лечиться, а к Дику приставят кого-то другого? — Ты тоже сядь, Дикон. Разговор будет длинным. — Хорошо. Правила запрещали сидеть днём на постели, но единственный стул занял эр Август, и Дик неуверенно опустился на самый краешек кровати. — И я бы предпочёл провести его после завтрака, но, к сожалению, после завтрака уже будет поздно. — Я слушаю вас, — испуганно сказал Дик, молясь святой покровительнице больницы, чтобы дело было не в болезни эра Августа. В чём угодно, только не в этом! — Как ты знаешь, господин Манрик не так давно отказался от должности протектора этой больницы. — Да, я помню это. — Несколько дней назад мне сообщили, что освободившееся место займут либо Ги Ариго… — Брат королевы?! — выпалил Дик, забывшись. — Да, он, — сухо кивнул эр Август, очевидно недовольный тем, что его перебили. — Либо Людвиг Килеан-ур-Ломбах. Оба люди вполне достойные и уважаемые, оба, что немаловажно, знающие о твоём бедственном положении и сочувствующие… тайно, конечно… тебе. Я успел даже переговорить с Килеаном. И, признаться, возлагал большие надежды на его руководство больницей. Но всё повернулось не так, как я хотел… всё повернулось хуже некуда. Возможно, так оно и было — и конечно так оно было! Дик не сомневался в словах эра Августа, но ему было всё равно! Пусть приезжает хоть сам Леворукий, главное, что эр Август останется здесь, главное, что он не болен, что Савиньяк не узнал о том, как Штанцлер защищает герцога Окделла и не выгнал его… или того хуже — не велел казнить. Остальное не имело значения. — Как же всё повернулось, эр Август? — Килеан… хороший человек, но очень мягкий и склонный поддаваться чувствам. Он хотел произвести впечатление на одну женщину… которую я, кстати, не считаю достойной, но любовь слепа. И желая произвести на неё впечатление, он ввязался в карточную игру с Вороном. И проиграл почти всё, в том числе и патент на больницу. Я надеялся, что маршал… то есть Верховный Протектор вмешается, однако тот только посмеялся над этой историей как над весёлым анекдотом. Ему только на руку, что его ближайший соратник… его ручной ворон будет присматривать за больницей, а значит — за тобой. Дик медленно кивнул. Конечно, могло произойти что-то пострашней, но и здесь хорошего было мало. Дик помнил, что именно Ворон убил Эгмонта Окделла семь лет назад, что именно Ворон потом был верным слугой Дорака, что после смерти Дорака Ворон, не моргнув глазом, присягнул новой власти. И теперь этот человек окажется здесь, в одном здании с Диком! И судьба Дика окажется в его руках. Понятно, почему эр Август так обеспокоен. — Он прибудет к завтраку, Дик. И, я полагаю, будет присутствовать на нём. Во всяком случае, поначалу, пока ему всё здесь в новинку и любопытство пересиливает скуку. Потом-то — и я на это очень надеюсь — он забросит больницу, и ты будешь в безопасности. Дик снова кинул, а эр Август продолжил: — Есть кое-что о Вороне, что тебе необходимо знать. Ему интересны только война и, когда нет войны, женщины. Ещё он любит унижать окружающих. В последнее время он сильно сдал и много пьёт и скучает без войны. Подозреваю, что и сюда-то он явился, чтобы хоть как-то развеять скуку. — Выходит, нам нужно будет просто переждать, да? — Верно, — эр Август тяжело вздохнул. — Просто переждать, но поверь, Дик, это будет не так уж просто.