Проект «Одинокий»

Оллария, больница Святой Октавии; позже — Тарника Дик снова проснулся раньше обычного, потому что отремонтированное окно забыли закрасить. И, проснувшись, он сразу вспомнил о том, что произошло накануне вечером. Короткий разговор с эром Августом, Алва, который потребовал себе в секретари сына герцога Окделла. Зачем? «Будь осторожен, Дикон, — сказал вчера эр Август, — Ворон любит издеваться над беззащитными врагами». Но в этом эр Август ошибается, Дик не беззащитен. Он будет начеку и не позволит… Чего именно, Дик не знал, но внутренне приготовился ко всему. Ворон непредсказуем, жесток, насмешлив. Дик не боялся, что Ворон его убьёт, убить он его мог тогда… ночью… Дик нахмурился и постарался отогнать воспоминание о той странной ночи. Наверняка он половину сам себе придумал, всё-таки влияет атмосфера больницы, поневоле разгуляется фантазия, даже если тебя здесь не лечат, а только делают вид, чтобы отвести глаза врагам. Сегодня за ним пришёл сам Арамона, на лице которого читалась смесь самых противоречивых чувств. — Завтракать будете с господином протектором, — отрывисто заявил он. — И запоминайте дорогу, потому что водят здесь только пациентов, а вы больше не пациент, а секретарь. Ясно? Дик кивнул, надеясь, что герцог Алва завтракает не один, а, например, с эром Августом. Оставаться с ним наедине не хотелось. Всю дорогу Арамона, казалось, хотел сказать что-то ещё, но почему-то не решался. И только у самой двери с табличкой «Протектор больницы» выдавил из себя: — Приятного аппетита, господин секретарь протектора! — Благодарю, — пробормотал Дик и, медля перед тем, как постучать, добавил в спину уходящему Арамоне, — и вам приятного аппетита. В ответ на это из-за двери донеслось: — Заходите, юноша! Что вы там топчетесь! И Дик открыл дверь. Окна кабинета протектора выходили на восток, оба окна были распахнуты настежь, и сейчас комнату заливал самый чистый и яркий солнечный свет, какой бывает только ранним утром после долгих пасмурных дней. Свежий, даже слишком свежий, воздух заставил Дика поёжиться, но герцог Алва, чей стол стоял прямо под окном, кажется, и не чувствовал холода: солнечное пятно лежало на его плече, касаясь волос, отчего те блестели ещё сильнее, чем тогда, в столовой. Он сидел без пиджака и галстука, в рубашке с расстёгнутым воротником. То ли от неба, то ли от яркого солнца глаза герцога стали ещё темней и Дик, едва поймав его взгляд, поспешил отвести свой, но ненадолго — слишком яркими были лучи и смотреть в окно долго не получалось. Да и не хотелось. Герцог — совершенно один — сидел за столом с бокалом вина в руке. Перед ним стояла тарелка с нарезанными апельсинами, на другой тарелке Дик заметил сыр, хлеб и ветчину. Но герцог, похоже, интересовался только бутылкой вина с этикеткой «Чёрная кровь». — Доброе утро, — произнёс Дик, но его тотчас же перебили: — Садитесь и ешьте. Кашу я выкинул в окно. Надеюсь, вы не возражаете? Вино, я полагаю, вы с утра не пьёте? И никто не пьёт, верней, как говорит эр Август, не пьют те, кто уважает себя. — Да садитесь уже! А то я и вас вслед за кашей выкину. И Ричард поспешил сесть — на самый краешек стула напротив герцога. — Чудесно, — кивнул тот и поднял бокал, разглядывая его на свет, — теперь, пока вы будете есть — кстати, ешьте! — я вам объясню ваши обязанности. Дик неуверенно взял хлеб и положил на него кусочек ветчины. В столовой еда была ужасной. Он уже и не помнил, когда в последний раз ел мясо не в виде разваренных еле видных волокон, плававших в супе. Наверное, во Дворце. Но это было так давно, что уже не считается. — Итак, спешу сообщить вам, юноша, что мне секретарь нужен ещё меньше, чем автомеханик. Автомеханик же мне не нужен вовсе. Разговаривать с набитым ртом было неприлично, а потому он только вопросительно посмотрел на солнечное пятно на плече герцога Алвы. — Вопрос, конечно, ожидаемый, хоть мой воротник вам ничего по этому поводу ответить не может. Кстати, герцог, если не научитесь смотреть мне в глаза, я вас выкину в окно. И Ричард, проглотив ветчину, быстро перевёл взгляд на лицо своего собеседника. Тот удовлетворённо кивнул и продолжил: — Ну и раз вы интересуетесь, то отвечу прямо: вы мне не нужны, но вы нужны самому себе. Теперь, герцог, у вас будет больше времени на самообразование и меньше — на сомнительные процедуры. Вот и займитесь самообразованием, потому что, признаюсь, вчера я задавался вопросом, поставите вы подпись под договором или крестик. Закончили завтракать? Дик обиженно кивнул, надеясь, что теперь-то герцог Алва отошлёт его обратно и оставит в покое, во всяком случае, до обеда. Он, конечно, знал, что протектор будет издеваться, но упрёков в неграмотности он не ожидал! — Хорошо. Алва отставил бокал и вышел из-за стола. Несколько мгновений он изучал Дика, отчего тот поёжился, словно вспомнив, что в комнате холодно. Потом подвёл итог своим наблюдениям: — Думаю, если вы в таком виде появитесь на улице, вас за оскорбление общественного порядка не арестуют. Сейчас и более вызывающе одеваются. Однако завтра вы наденете что-нибудь более приличное. Заодно я выясню у господина Штанцлера судьбу вашей одежды. Не могли же вы сюда прямо в этом ночном кошмаре явиться. На Дике был обычный больничный костюм, в каких днём полагалось ходить всем пациентам: штаны и рубашка из плотного хлопка в черно-серую клетку и мягкие туфли. Выглядело это не так уж плохо, но не шло, конечно, ни в какое сравнение с прекрасно сшитыми брюками, шёлковой рубашкой и серебряными запонками герцога Алвы. — Я, — Дик тоже встал со своего стула, — не собираюсь выходить на улицу. — Вы, — и герцог Алва сделал едва заметную паузу, — может, и не собирались, а вот я уже собран и потому вставайте, мы отправляемся на прогулку. За мной! Не отставайте! Ричард возмутился про себя, но времени сделать это вслух не оставалось: герцог Алва стремительно шагнул к двери, так что Дику оставалось только едва не бегом догонять его. — Куда вы едете, господин протектор? — поинтересовался Дик, лишь бы не молчать, пока герцог выводил машину из гаража, а потом — из больничного двора. — Не ваше дело, юноша. Дышите свежим воздухом и смотрите по сторонам. Улицы Олларии мало изменились за прошедшие годы. Конечно, мода стала немного другой и другая музыка слышалась из кофеен, но лица у людей, их занятия, их разговоры, которые можно было услышать во время кратких остановок «моро» не изменились, в общем-то. И Ричард, готовый увидеть за стенами больницы запустение, разруху и мрачных, измученных талигойцев, смотрел во все глаза на то, насколько полно продолжалась жизнь, несмотря на Верховного Протектора и на… Ворон, оправдывая своё имя, похоже, наслаждался тем, на какой скорости летел «моро», когда они были уже за городом. Алва весь немного подался вперёд, и глядя на него легко было поверить, что он вот-вот сорвётся с сиденья и полетит уже сам, без машины. Эти порывистость и устремлённость, это движение в статике были так заразительны, что Ричард и сам не заметил, как прислушиваясь к «моро», к гудению мотора и свисту ветра, выпрямился и подался вперёд, совсем как Алва, задышал полной грудью и впервые за много времени ощутил счастье свободы, ничем не ограниченное. И в этот момент Алва оглянулся на него, ненадолго задержав взгляд. Высокое и холодное небо месяца Осенних Ветров, в котором сияло такое же далёкое и скупое на тепло, но яркое солнце, казалось, отразилось в этом взгляде, и Дик забыл дышать на мгновение. Мимо проносились уже не магазины и жилые дома, а столбы, поля, ангары, иногда мелькали чахлые лесочки и посадки, призванные защитить поля от ветра. Дик бросил смотреть по сторонам, потому что окрестности стали скучными, и понял, что замёрз. Поздней осенью никто бы не решился выходить на улицу так легко одетым, а уж ехать в открытой машине… только Ворон может забыть о холоде. А он, похоже, забыл, хотя одет был даже легче Дика. Когда Алва свернул с шоссе на узкую дорогу, убегавшую куда-то среди полей, Дик осмелился спросить: — Так… куда вы едете? — Мы едем в Тарнику. Если вы не заметили, вы едете со мной. Тарника. Бывшая летняя королевская резиденция, вспомнил Дик. Сейчас там просто заброшенный сад, наверное. Если, конечно, по приказу Савиньяка, её вовсе не разрушили, как Нохское аббатство. Зачем только Алва едет туда? Но резкий ответ отбил у Дика желание вести дальнейшие расспросы и он принялся наблюдать за тем, как меняется пейзаж: сначала исчезли ангары, зато появились редкие дома, больше похожие на пряничные домики, затем деревья обступили дорогу — и вот они уже ехали по дороге, по обеим сторонам которой росли стройные сосны, из-за них и воздух изменился, стал ароматнее и будто немного теплее. Машина ещё раз свернула — впереди показались высокие железные ворота, они были открыты, так что «моро» беспрепятственно проехал во внутренний парк, там уже росли не только сосны, но и пихты, ёлки, лиственные деревья, которые сейчас стояли совершенно голые. В глубине парка Дик заметил вечнозелёные кустарники. А ещё где-то справа мелькнула серая гладь озера или пруда. И именно туда свернул Алва. Машина остановилась недалеко от небольшого пруда, по четырём сторонам которого стояли белые беседки. — Юноша… — начал было Алва, но осёкся. — Вы замёрзли? — Что?.. — Дик засмотрелся на воздушные беседки, представляя, как в какой-нибудь из них когда-то могла сидеть королева Катарина, такая же нежная и воздушная. — А… да. — Грамоту вы не забыли, — бросил Алва, — но с разумом всё же находитесь в сложных отношениях. Почему вы не сказали? — Я… — Впрочем, не важно. Откройте багажник и возьмите там одеяло. Дик кивнул и поторопился открыть дверцу, боясь, что если он хоть немного замешкается, то Алва потянется сам открывать и неизбежно… Дик сглотнул. В общем, неизбежно выйдет неловко. Замёрзшие пальцы не слушались, но Дик дёргал и дёргал ручку, а Алва только наблюдал и помогать не торопился. Наверное, он тоже понимал, что иначе получилось бы… о, наконец-то! Ручка поддалась и дверца распахнулась. Дик подошёл к багажнику, попытался открыть его. — А вы попробуйте ему представиться, — Алва уже стоял за спиной Дика. — Вдруг поможет. В тонких пальцах сверкнул ключ. Дик снова почувствовал обиду. Зачем он велит что-то делать, если сам прекрасно знает, что сделать это невозможно? Зачем издевается? Зачем… долго эти мысли не продлились — Дик почувствовал, как на плечи ему опустился мягкий плед, от которого пахнуло сладкими-сладкими духами, не такими, как той ночью, когда Алва разбил окно в палате. Женскими. Дик почувствовал, что ему стало жарко намного быстрее, чем должно бы. — Что такое, юноша? А! Да, я обычно заворачиваю в этот плед трупы благоухающих людей чести. Вам эр Август уже сообщал? Дик поправил плед и отступил на несколько шагов от машины. И от Алвы. — Вот и правильно, — тот кивнул в сторону пруда и захлопнул багажник. — Прогуляйтесь к пруду. Подышите свежим воздухом. Пофантазируйте о том, как по дорожкам этого парка ступали нежные ножки Катарины Ариго. Идите, идите! Прозвучало это нестерпимо насмешливо и ужасно зло, как будто Дик успел чем-то оскорбить Алву, а чем именно — не понял и потому решил, что никуда не пойдёт один и ни о чём таком «фантазировать» не будет. — Что стоите? Забыли, как ходить? Или скучаете по приветливым коридорам психушки? — Жду вас, — нахмурился Дик и приготовился к новым оскорблениям, которые не замедлили прозвучать. — Вы не девица, чтобы я с вами гулял, — резко ответил Алва и направился обратно к переднему сидению «моро», — отправляйтесь куда-нибудь уже, а я подожду вас здесь. Ричард тоже обошёл машину, бросил ещё один взгляд на Алву, который достал портсигар и закурил тонкую длинную сигарету, выпуская дым в синее небо. Дик вздохнул и отвернулся: перед ним лежал королевский сад, по-осеннему голый и пустой, но всё равно красивый. Дик сдержал данное себе слово и о королеве не думал. Но как было теперь думать о ней, если эти мысли были бы отравлены мерзким словечком «фантазии» и насмешливой улыбкой герцога Алвы? Он неуверенно прошёл по дорожкам, иногда подходил к деревьям, касался их шершавой коры, вдыхал запахи хвои, прелых листьев и мха на камнях, но долго гулять одному было очень непривычно, до дурноты и дрожи, так что он вскоре свернул прямо к пруду, сел там, наблюдая за утками — они здесь были самые разные, по отдельности плавали маленькие чёрные нырки с длинными тонкими лапками, больше похожие на шарики из перьев, а серые утки во главе с яркими разноцветными селезнями плавали стайками, крякая и плескаясь. Дик сидел совсем близко от воды, иногда касаясь её пальцами, когда набегала прозрачно-серая волна, поблёскивающая на солнце. Вода была холодная, Дик каждый раз вздрагивал и после прятал руку в плед. Зато вода прогнала ощущение пустоты, непонятно откуда взявшееся. К машине Дик шёл быстро. У пруда было так свежо, что даже плед не спасал. Алва курил и рассматривал облака, потихоньку затягивающие небо. Скоро снова будет пасмурно. — Вернулись. Я, признаться, опасался, что вы утопитесь от несчастной любви к королеве. Дик сжал губы, сдерживая обиженный ответ, зато злость придала сил и он почти без заминки открыл дверцу и сел. — Пейте. Алва протянул ему фляжку, ту самую, что была с ним тогда, ночью. В этот раз Дик глотнул осторожно, но касера всё равно обожгла горло, и он всё равно закашлялся. Обратная дорога так же прошла в молчании. Дик смотрел по сторонам, стараясь не глядеть на Алву, кутался в плед, осторожно вдыхая слишком сладкий запах, и, краснея, гадал, сколько женщин заворачивалось в этот плед. И когда? Подобные мысли не красят никого, он понимал, но любопытство, разбуженное, наверное, касерой, было сильней. Чем ближе была больница, тем печальней становилось Дику. От Алвы в любой момент можно было ждать оскорбления или насмешки, но с ним Дик впервые за бесконечно долгое время почувствовал себя свободным. — Если вы решили, что мне не терпится вернуться в ту обитель скорби, откуда мы уехали утром, вы ошибаетесь. Как он только догадался, о чём думал Дик? — А куда?.. У Дика мелькнула паническая мысль, что они могут отправиться во Дворец. Кто знает, что было на уме Алвы? Кто знает, зачем вообще Алва взял Дика себе в секретари? Может, чтобы выдать Верховному Протектору, обвинив в чём угодно, да хоть бы в измене — эр Август говорил, что сейчас всех неугодных Савиньяку в измене обвиняют… может, Алва таким образом решил выслужиться перед приятелем? А поездка в Тарнику… что ж, во всяком есть хоть немного человечности, даже в нём… — В бордель, юноша. — Что?.. — Ладно, я пошутил. Не выпрыгивайте из машины. Мы едем в казино. **** Оллария, дом Капуль-Гизайлей, позже — казино, позже — Багерлее Что порядочные девушки надевают в казино, Айрис Окделл понятия не имела, о чём прямо и заявила баронессе Капуль-Гизайль. А та, молча улыбнувшись, ушла и появилась через несколько минут с тремя платьями, попросила их примерить и выбрать то, которое больше понравится. И откуда у баронессы столько одежды? Уж точно её гардеробная ни размерами, ни разнообразием нарядов не напоминала платяной шкаф в фамильном замке, он, конечно, был огромный, с тяжёлыми створками, украшенными резными барельефами кабанов и быков в обрамлении каких-то вьющихся растений, но внутри шкафа можно было обнаружить только несколько одинаково серых платьев матушки, да ещё их с сёстрами вязаные свитера и длинные юбки. Так что теперь Айрис не могла выбрать: какое же ей платье надеть, какое больше идёт, какое лучше сидит? Все они были прекрасны: одно облегающее и серебристое, оно расширялось к низу, а верх украшала сетка, унизанная мелким жемчугом, другое было тёмно-красным, не таким длинным и более свободным из приятной на ощупь ткани, к нему прилагались перчатки до локтя, а третье, серо-голубое, очень скромное на вид, но невероятно элегантное, шло к серым глазам Айрис больше всех. Какое же выбрать? Айрис со вздохом коснулась красного, потом улыбнулась серебристому и взяла серо-голубое. В конце концов, нужно быть скромнее. Она всё-таки дочь герцога Окделла. И кто знает, что ждёт её в этом казино. Во всяком случае, баронесса обещала, что устроит ей встречу с Ричардом. А в казино — потому что там, по её словам, было безопасней. В комнату заглянула баронесса, одобрительно посмотрев на Айрис, сказала, что пора ехать, все уже собраны, и барон ждёт в машине. Айрис схватила сумочку, выданную баронессой вместо рюкзака, и поспешно вышла вслед за Марианной. Машина у барона была большущая — длинная, с просторным салоном, Айрис таких не видела никогда. Когда они с Марианной сели, Коко сообщил Айрис, что всегда водит сам и что рано или поздно она услышит сплетни, что будто бы барон Капуль-Гизайль экономит на шофёре. И пусть она этим сплетням не верит. Казино располагалось через три улицы, и Айрис не совсем понимала, зачем туда было ехать на машине, но барону видней, конечно. Хочет задевать столбы бамперами своего огромного «иноходца», пусть задевает. Впрочем, к удивлению Айрис, ни одного столба они не задели и на месте оказались очень скоро. Барон притормозил у парадного входа и сказал, чтобы Марианна вместе с Айрис выходили. — А Коко? — спросила Айрис, когда они с баронессой шли к сверкающим всеми огнями дверям казино. — Припаркуется, а потом зайдёт через чёрный ход. Мой муж не любит всю эту шумиху, — с улыбкой пояснила Марианна. Айрис никогда в жизни не согласилась бы ехать в казино, но ей пообещали встречу с братом. И теперь она шла по холлу, вдыхала запах сигарет и духов и ругала себя последними словами: какой дурой надо быть, чтобы поверить, что в этом расфуфыренном месте мог быть Дикон? Сюда её заманили с какими-то совсем другими целями, как тех девушек, из журналов, которые привозил Наль. И это платье… как хорошо, что она выбрала самое скромное. Хотя тот усатый урод с огромным пузом всё равно пялится… Мужчины расступались перед баронессой, улыбались ей, а она улыбалась в ответ. Некоторые улыбались и Айрис. Но она в ответ только хмурилась. Они прошли большой зал насквозь и свернули в тускло освещённый коридор с несколькими дверями. — Мы сейчас пройдём в кабинет моего мужа, — сказала Марианна шёпотом. — Думаю, герцог Алва сдержал слово, и твой брат уже там. — Я не… — Айрис глубоко вдохнула и выпалила: — Я не верю, что вы привели меня сюда, чтобы встретиться с Диконом! Вы заманили меня сюда с другими целями, и никуда я не пойду! — Айрис, — Марианна рассмеялась, — меня предупреждали, что ваша семья отличается упрямством, но… разве тебя кто-то обидел, пока ты была в моём доме? — Нет, но… Марианна толкнула красивую деревянную дверь и зашла внутрь. Айрис хотела развернуться и убежать, но не удержалась и одним глазом заглянула в комнату. Посреди обитой алым бархатом комнаты, уставленной диванами и креслами, стоял тощий парнишка в странной одежде, завёрнутый в какое-то одеяло. — Добрый день, герцог Окделл, — обратилась к этому парнишке Марианна. Он испуганно кивнул и пробормотал: — Добрый день, баронесса. Вы же… — Да, я баронесса Капуль-Гизайль, герцог. Почему она называет его герцогом? Герцогом Окделлом этого… о Создатель! Айрис даже подпрыгнула на месте — и кинулась в комнату. — Дик! Это ты! — Она повисла у него на шее, чувствуя, как колотятся два сердца — и его, и её собственное. — Айри, — прошептал Дик. — Какая я дурочка, что не узнала тебя! Но в этой одежде… На нём была идиотского вида чёрно-серая пижама и тёмно-синее одеяло — кто угодно откажется считать такое пугало своим братом. Но всё-таки какая она была дурочка! — Это… я… — Дик держал её за плечи и смотрел на сестру, словно не верил, что она здесь, перед ним, а не снится, например. — Айри… это очень трудно объяснить. Давай сядем. Баронесса незаметно вышла из комнаты, оставив их наедине. Айрис села на кошмарно мягкий диванчик, а Дик опустился рядом с ней. Разговор длился долго, и временами Айрис отказывалась верить своим ушам. По словам Дика выходило, что его держали в какой-то идиотской больнице, рядили одному Создателю ведомо во что, кормили неизвестно чем и вообще обращались отвратительно. И делали это, по словам того же Дикона, исключительно для его собственной безопасности. — В Надоре я бы всё время был под прицелом, понимаешь? Там же сейчас протектор, которого Савиньяк назначил. — И это Наль, Дикон! Наль! Он заботится о нас… — Наль? — Дик нахмурился, словно вспоминая, кто такой Наль. — Кузен? Но эр Август говорил… Вот ещё эр Август этот. Дик слишком часто на него ссылался, и Айрис это уже бесило. — Что ещё он говорил? — Что протектором Надора назначен кто-то из наших врагов. Айрис фыркнула. — То ли он дурак, то ли врал тебе. Дик хотел было кивнуть, но вдруг болезненно поморщился и схватился за голову. — Нет, эр Август ошибался… наверное… ему слишком много нужно помнить, потому он ошибся. — Так это ты дурак, что веришь! — Айрис даже вскочила с диванчика, который стал её невыносимо раздражать своей бесформенностью. — Что ты, Айри? — пробормотал Ричард. — Не сердись, лучше расскажи как там, дома? Как матушка и сёстры? — Киснут! — крикнула Айрис, внезапно оказываясь прямо перед Ричардом. Да сколько же он мог мямлить! Ничем не лучше этого проклятого диванчика! — Матушка по тебе траур носит и сестёр заставляет! А я сбежала, не могла там больше, легче в лесу от голода умереть, чем в том склепе подохнуть от тоски! А ты… — Но Айри, я не мог… Нельзя было… — А ты здесь в прятки играешь?! Откопал какого-то «эра Августа» и ему веришь, как трёхлетний! Ты мне противен! Дик попытался что-то ещё промычать, но слушать его Айрис не желала — и она даже не поняла, как это случилось, но рука как будто сама дёрнулась и на щеке Дика заалела пощёчина. — Баронесса! — Айрис метнулась к двери, выскочила в коридор и помчалась через зал, распихивая посетителей. — Баронесса! Вы где?! На неё оборачивались, кто-то шептался, кто-то просто испуганно смотрел, два или три официанта пытались помочь, но Айрис никого не желала слышать или видеть здесь, в этом отвратительном казино посреди отвратительного города. Она искала только баронессу, но среди гостей той не было — и Айрис, вырвав локоть у услужливого охранника, побежала по коридору к выходу. — Баронесса! — она успела вовремя: таксист ещё не завёл мотор, баронесса обернулась на крик Айрис и улыбнулась. — Что-то случилось? — Марианна опустила стекло. — Всё! Мой брат — тряпка! Слышать о нём не желаю! — Айрис, тебе нужно успокоиться. Составишь мне компанию в одном деле? Не в самом приятном, но если что, ты сможешь просто посидеть в машине. — Ничего нет хуже того, что уже было, — твёрдо сказала Айрис. — Я с вами. Вечерняя Оллария сверкала огнями, но Айрис было не до них. Едва она села в машину, как злость отступила, зато нахлынули другие чувства — огромная волна, которая накрыла Айрис с головой, и она сама не заметила, как расплакалась. Марианна молча протянула ей платок. Айрис долго тёрла глаза, всхлипывала, сморкалась, не думая о том, какой ужасной деревенщиной может посчитать её баронесса. — Мы едем в Багерлее, — пояснила Марианна, когда Айрис успокоилась. — Мне позволено навещать тех, кого обвиняют в особо тяжких преступлениях. И пытают. Изо всех сил я стараюсь облегчить их участь. — Пытают?.. — выдохнула Айрис. Марианна сказала это так спокойно, так буднично, словно пытки были чем-то совершенно обычным. Конечно, даже в Надоре слышали, что со многими заключёнными обращаются очень жестоко, но до конца Айрис всё-таки не верилось, что кого-то могут по-настоящему пытать. — Но за что? Почему?.. Марианна вздохнула: — Человек, которого мы навестим сегодня, отказался выдавать своего друга. Не его вина, что его друг зачем-то понадобился маршалу… то есть Протектору. Айрис примолкла. И теперь её немного мучила совесть: может, Дик правильно говорил? Может, он и жив-то до сих пор только потому, что спрятался в этой больнице? Но — она поджала губы — мог бы не мямлить, мог бы не вести себя как тряпка… мог бы… Глаза снова наполнились слезами, но Айрис заморгала и приказала себе успокоиться. Тюрьма Багерлее производила странное впечатление: окружённое высоким забором скучное серое здание на окраине, названное именем старинной тюрьмы, которую снесли ещё пятьдесят лет назад. Айрис смотрела на бетонные стены и думала: неужели, это та самая тюрьма, которая наполнена криками заключённых, слезами, болью и кровью? Такая скучная и обыденная на вид… и даже забор не выглядит страшным и непреодолимым. — Думаю, если я попрошу, то тебя пропустят, — сказала Марианна, когда они шли к воротам. — Если нет… — Я подожду в машине, — кивнула Айрис. Багерлее оказалась унылой на вид, а потому заходить внутрь было не страшно, даже наоборот — любопытно. И любопытство ненадолго вытеснило бессильную злость на Дика. Теперь Айрис, наверное, расстроилась бы, если бы её не пустили внутрь. Но охранник, выслушав баронессу, кивнул и посторонился. Они прошли через двор, где Айрис заметила несколько грузовиков и автобус. Двери как будто сами распахнулись перед ними, словно баронессу уже ждали. Охранники снова поздоровались и пропустили их, не задав ни единого вопроса. Марианна отвечала на их приветствия мягкой улыбкой, в которой Айрис виделось что-то пугающее, куда более пугающее, чем серые стены Багерлее. Марианна уверенно шла по коридорам, таким же серым, как тюрьма снаружи. Айрис смотрела по сторонам, но пока не видела ничего интересного — просто скучный коридор с парой деревянных дверей и табличками вроде «протектор тюрьмы» и «кладовая». — Его держат в подземной камере, — сказала Марианна. — Вместе с самыми опасными преступниками. — Кого? — шёпотом спросила Айрис, чьё воображение уже рисовало огромного усатого и почему-то бритого бандита, который хрипит и гнёт в пальцах монетки. Такие иногда встречались в книжках, про таких писали в журналах — что в них нет ни жалости, ни любви, ни вообще чего-то человеческого, кроме разве что верности слову и дружбе. Вот почему он, наверное, не выдал друга… — Герцога Эпине, — шёпотом же ответила Марианна. Айрис попыталась представить себе герцога Эпинэ в виде бандита с монетками, но не смогла. — А что же он натворил? — спросила Айрис, но Марианна жестом попросила её помолчать, потому что они уже подошли к первой лестнице, ведущей вниз. Перед решёткой двери стоял стол, за которым сидел очередной охранник. Выглядел он солидней предыдущих, словно и охранял что-то более важное. Впрочем, подвальные этажи показались Айрис намного более угнетающими и даже жуткими. Стены их были выложены плиткой, и дверей там не было ни одной на огромный, тускло освещённый коридор. Айрис даже решила, что они с баронессой так вечность будут идти там. Но потом баронесса снова свернула, снова они миновали охранника, спустились на несколько ступенек вниз. И наконец оказались на месте. Там было всего три камеры, две из которых пустовали. Наверное, всех опасных преступников уже казнили, мелькнула у Айрис мысль. Вот только этот остался, у которого Протектор хотел что-то узнать. — Кто здесь? — донеслось из темноты камеры. — Баронесса Марианна Капуль-Гизайль и герцогиня Айрис Окделл, — ответила Марианна негромко. Темнота молчала совсем недолго, а затем из неё вышел очень бледный человек, с белой прядкой в чёрных волосах, прихрамывая, он подошёл ближе и взялся за решётку, щурясь от света. — Не лысый, — вдруг сказала Айрис и, краснея, но не сумев себя остановить, добавила: — Но с усами. Марианна изумлённо обернулась и покачала головой, а пленник тихо засмеялся: — Вы ждали настоящего головореза, герцогиня? И встретили всего лишь меня. А я увидел Эгмонта… только без бороды. Айрис фыркнула: как хорошо, что Робер Эпине не обиделся! Она бы продолжила этого разговор, но вмешалась Марианна: — Что ему нужно от вас, герцог? — Не важно, — покачал головой Робер Эпине. И хотя он был бледен и сильно измучен, получилось у него это на редкость благородно. — Но что-то серьёзное… ведь вы… вы с «Циллы»? Так выглядят только те, кто с ней виделся. И эта седина… Он кивнул и, видимо, не выдержав, сел на пол. — Седина?.. Марианна опустилась на колени рядом с ним, и их разделяла только решётка. Айрис никогда в жизни не видела более трогательной сцены: Марианна сняла перчатку с правой руки и её нежные белые пальцы, так близко от пальцев герцога Эпинэ, дрожали то ли от промозглого холода, то ли от переживаний за несчастного заключённого. — Да, седина. Вот здесь прядка. Я видела… людей, которые побывали на «Цилле». У некоторых тоже седели волосы. Не представляю, что там делают… — И не представляйте, баронесса. — Но вы же… вы же сказали им? — Нет, — он нахмурился. — Мне нечего говорить. — А я хочу представить, — вмешалась Айрис. Её уже начали бесить эти испуганные придыхания каждый раз, как упоминали какую-то «Циллу». Что это? Машина для пыток? Лучше знать самое страшное, чем не знать, так она думала. Потому что, когда не знаешь, можешь всякого навоображать. А когда знаешь… просто знаешь. — Что за «Цилла»? — Вы настоящая Окделл, герцогиня, — улыбнулся Робер, затем как-то нервно скривил губы, — это электрический стул, если говорить в общем. Я плохо помню… — Не надо! — попыталась возразить Марианна, но Айрис её перебила: — Но что-то вы всё равно помните, расскажите. Я всегда рассказываю самое страшное, мне помогает не бояться. — Потому вы и такая храбрая? — Робер снова сделал попытку улыбнуться, но не смог. — Я помню шприцы и какие-то щипцы, что ли… И… — Довольно! — строго сказала Марианна. — Вам нельзя переутомляться, вам необходимо отдохнуть, а мы пришли сюда не для того, чтобы продолжать пытки. Обратный путь Айрис помнила как в тумане. Перед уходом баронесса пообещала Роберу, что они ещё вернутся, потом — снова долгие коридоры, пустой тюремный двор, такси. Айрис молчала, перебирая подробности этого жуткого визита в тюрьму. А она-то ещё любопытничала! Теперь, конечно, нужно будет снова поехать с Марианной, ведь баронесса обещала за них обеих, да и Айрис хотела бы снова увидеть герцога Эпине, чтобы убедиться, что он жив и не сломался. Но теперь никакого любопытства. Айрис будет побольше молчать и смотреть по сторонам, а ещё… А ещё она помирится с Диком. Может быть, он и держался хуже, чем герцог Эпинэ, но теперь угроза, о которой он говорил, стала более реальной для Айрис. Только оставался вопрос, откуда исходит эта угроза для брата? Кто, кроме Верховного Протектора, стоит за пытками и тюрьмами? Кто так легко отправляет людей на электрический стул?.. **** Окрестности Олларии Альдо голосовал на дороге уже третий час. Мимо проносились и легковые машины, и грузовики, и автобусы. Хоть бы кто остановился! Но все ехали, ехали, ехали — мимо, мимо и мимо. А ведь казалось бы: чем ближе к городу, тем легче в него попасть! Он мог бы, пожалуй, и пешком, но идти нужно часами, а ехать — каких-то полчаса, не больше. Вот бы сейчас появился кто-то вроде тех мотоциклистов… как же им с Робером тогда повезло! При одной мысли о друге Альдо помрачнел. Где сейчас Робер и жив ли ещё? Этого недоноска Карваля не жалко — сам виноват, что народ всполошил, а вот Робер… как они смели забрать его? Он ни в чём не виноват, он знать не знал о забастовках и этих идиотских требованиях. Хорошо, Матильда осталась в Алате. Мимо пронеслась ещё одна легковушка, игриво подмигнув Альдо. — Да чтоб у тебя шины полопались! — заорал он вслед. Да толку-то. Хуже всего — нервы начинали сдавать. Последний запас «креды» он уколол себе больше суток назад, едва покинув Эпине. Каким чудом Альдо удалось ускользнуть, он не слишком понимал — «креда» придаёт сил и даже как будто удачливости. Альдо в отчаянии сел на обочину, обхватил себя обеими руками и стал слегка раскачиваться из стороны в сторону — обычно это помогало ему хоть немного успокоиться. На дороге показался автобус. Робер бы по одним только фарам определил бы, старый это автобус или новый, а может даже марку назвал бы, ну завод — так точно. Но Альдо плохо разбирался в тонкостях, тонкости его вообще мало интересовали. Автобус почти поравнялся с Альдо — мелькнула мысль: тоже проедет мимо, даже руку поднимать неохота! — и неожиданно притормозил, а потом остановился. Развалюха, лет десять ему, не меньше. И краска тусклая, и стёкла в окнах кое-где побиты. Дверь открылась, и выглянул, наверное, водитель — бородатый, выряженный в халат гоган. Если бы Альдо было менее худо, он бы рассмеялся. Таких галлюцинаций у него и под «креденцей» не случалось. — Первородный едет в город, названный Олларией? — Что? — Альдо попытался вспомнить: вдруг доза «креды» была и после Эпине? — Недостойный сын моего отца ведёт машину в город, названный Олларией, и спрашивает, не может ли он помочь первородному попасть туда, если, конечно, путь первородного лежит… — Вы в Олларию? — не выдержал Альдо. — Да-да, мне надо туда! — Тогда пусть первородный сядет в машину и разделит с сыном отца моего дорогу. Даже пропавшие мотоциклисты были менее безумны. Но спорить Альдо не стал и бегом заскочил в автобус. Там было полно народа, в основном каких-то толстых женщин, по уши завёрнутых в покрывала. Альдо заметил свободное сиденье с наименее огромной толстухой и сел туда. Автобус тронулся. Эта поездка мало чем напоминала ту, ночную, на мотоциклах, но и продлиться она должна была не так долго. Толстуха, к облечению Альдо, не ворочалась, не пихалась и поначалу не пыталась болтать. Альдо слышал, что гоганские женщины очень скромны и красивы, и первое было правдой. Красотой же такие коровы просто не могли отличаться. Хотя, может, у них глаза красивые?.. Вот Робер всегда говорит, что главная красота — не в лице. Говорить-то говорит, но подружки у него сплошь красотки. Та же Лауренсия, с которой он ещё в Агарисе познакомился… От мыслей о Робере Альдо снова нахмурился. И почему-то это оживило неподвижную толстуху. Она пошевелилась, из-под её покрывала вынырнула здоровая волосатая ручища, а потом Альдо услышал густой и низкий мужской голос: — Первородного его отец назвал Альдо, прав ли сын моего отца? — Верно, меня зовут Альдо, — ответил он, а потом подумал, что не стоило бы называть своё имя неизвестному гогану, да ещё выряженному в женские тряпки. — Названный Альдо, сына моего отца назвали Енниолем. — Тот самый? Имя Енниоля Альдо помнил ещё по Агарису. Про этого гогана какие только слухи не ходили. Кто-то даже считал, что нет никакого гайифца Колеттиса, придумавшего «креденцу», что её первым начал изготавливать сам достославный Енниоль. — Возможно, — величественно кивнул гоган. Всем бы в халате и покрывалах так величественно выглядеть! — Сын моего отца хочет спросить первородного, зачем он едет в город, названный Оллария? Гоганы помогут достать «креденцу», мелькнула мысль. Особенно если им от Альдо что-то нужно. Не просто же так они везут его сейчас. А значит лучше сказать правду. Или хотя бы часть правды. — Я еду спасти своего друга из лап Савиньяка. — Достойное желание ведёт первородного, — согласился Енниоль, — но может, он захочет прибавить к цели своего путешествия ещё одну цель? Только в обмен на деньги и «креду»! Но не прямо же говорить… впрочем, гоган поймёт. — Какую? — осторожно спросил Альдо. — Талиг жесток к детям своим, но к чужим детям он жесток не меньше, — вздохнул Енниоль. — Это потому что там сейчас распоряжается этот Лионель! — сказал Альдо уверенно и осёкся. Неужели, гоган намекает… — Верно, названный Лионелем сын своего отца безжалостен. — Но если бы его сместить… — продолжил Альдо. — Вы ведь знаете, кто я, да? Потому и подобрали? — Сын моего отца пока не знает, кто перед ним. Но хочет узнать. Не прибавит ли названный Альдо эту цель к своему пути? Цель — узнать истину о своём прошлом и действовать сообразно знанию? — Да, — быстро ответил Альдо. — Да! Конечно дело не ограничится путешествием в прошлое! Сначала они выяснят, что Альдо действительно тот, за кого выдаёт себя, а там… назовут свою истинную цель! А цель-то очевидна: ведь им Савиньяк — хуже кости поперёк горла! И тогда Альдо поторгуется! **** Оллария, больница Святой Октавии Дик проснулся, когда солнце уже стояло высоко. В первое мгновение он ужасно испугался — как же завтрак? И эр Август будет недоволен… А потом вспомнил вчерашний день: поездку, уток в парке, Алву, который курил в машине, Айрис и пощёчину, новую комнату — по соседству от спальни протектора больницы. И ещё слова Паоло: — Спите сколько хотите завтра. Вам как следует отдохнуть нужно. Комната была совсем немного больше, чем палата, но зато со шкафом для одежды, полупустым пока книжным шкафом и маленьким письменным столом, на котором, помимо прочего, стоял радиоприёмник. И поднос с завтраком. Дик встал и подошел к столу. Под тарелкой с кашей, накрытой крышкой, нашлась записка: «Герцог, приятного аппетита! П.». Промёрзнув вчера весь день, перетерпев кучу насмешек от Алвы и пощёчину от невесть откуда взявшейся сестры, Дик всё же был почти счастлив, хотя вчерашнее чувство непонятной пустоты никуда не делось. Никуда не торопясь, он сходил умылся, потом застелил постель и… понял, что больничная одежда пропала, а вместо неё на полке одёжного шкафа появилась обычная одежда — его собственная. Дик помнил, что красный свитер вязала для него Айрис, что чёрная рубашка с еле заметными серыми полосками — отцовская, а белую купила ему мать незадолго до того, как за ним приехали, чтоб везти во Дворец, что чёрные шерстяные брюки ему ещё тогда, в Надоре, уже были коротковаты, а коричневые вельветовые — немного велики. Но кроме знакомой одежды Дик заметил на полке ещё пару брюк, три рубашки, целую кучу белья и пушистый шарф, а в отделе для верхней одежды висело тёмно-красное пальто и там же стояли совершенно новые туфли. Конечно, его собственная обувь тогда уже просто разваливалась, а верхней одежды не было вовсе — из Надора он уезжал ранней осенью, когда ещё было жарко. Наверное, стоило бы надеть что-то своё, но новые рубашки были такими приятными на ощупь, что Дик не удержался. Он выбрал тёмно-синюю, а к ней — чёрные брюки, прямые и узкие, совсем как у Алвы. Повертевшись перед небольшим зеркалом, прикреплённым к дверце шкафа, Дик сел завтракать. Каша была ещё тёплой — и не подгоревшей, что было редкостью для каши в столовой. А ещё — немного масла, ветчина и свежий хлеб. Может, не роскошный пир, но и не несъедобная дрянь, которой кормили пациентов. Вина, конечно, не было, вместо него — высокий стакан яблочного сока. Выкидывать кашу в окно Дик не собирался, хотя, наверное, это было бы захватывающе: выкинуть, а потом посмотреть, кто из санитаров пойдёт убирать. Но у них и так работы хватает… Поев, Дик решил осмотреть книжный шкаф, но тут раздался стук. По привычке Дик уселся на стул и уставился на дверь. Стук повторился. Да почему они не заходят? Всегда же заходили… И снова повторился. Может, заперто? Но он вроде не запирал… Дик подбежал и легко распахнул дверь. На пороге стоял эр Август, выглядевший крайне обеспокоенным. — Доброе утро! — Доброе, герцог. Могу я войти? — Да… конечно, заходите, эр Август. Дик не сразу понял, почему он называет его «герцог», но от одного этого обращения вся радость утра куда-то улетучилась. — Я спрашиваю, потому что теперь обязан спрашивать разрешения войти к вам. Вы не пациент теперь, герцог. И я теперь должен понимать своё положение — и ваше. — Моё положение? Эр Август, я, может, герцог, но я также ваш друг! — такое холодное обращение было обидно до слёз, и Дик не понимал, чем заслужил его. — Поэтому говорите мне «ты»! И называйте по имени! — Боюсь, господину протектору больницы это может не понравиться. — Какая разница! Если на то пошло, я такой же герцог, как и он! И я сам могу выбирать себе друзей. — Герцог… Дикон, ты слишком открыт. И слишком наивен. Ты слишком долго был заперт здесь и теперь… — Август Штанцлер вздохнул. — Что теперь? В тонкой рубашке Дику вдруг стало холодно. Холодней, чем вчера в парке. — Я не знаю причин, по которым ты мог понадобиться Рокэ Алве, однако я надеялся… я надеялся, что он… будет играть по правилам. Хотя бы отчасти. Но вчерашний день убедил меня в обратном. Дикон, мы с ним условились, что три часа в день ты должен будешь отсутствовать, так как есть процедуры, которые необходимы тебе. Но вчера же он увёз тебя на весь день, а вечером ты вернулся замёрзший и голодный… — Я не был голоден. — Да? — эра Августа слова Дика будто и не убедили. — Но он возил тебя по городу и за город в лёгкой одежде… это было неразумно. Он сделал так, что ты — впервые за два года — пропустил процедуры. Я не знаю, какие последствия это может иметь… И наконец… я говорил, что Алва любит унижать и мучить? Но он предпочитает, чтобы его жертвы любили его. А так как он очень привлекателен… не так уж сложно ему получать желаемое. Дик почувствовал, что краснеет. Тонкий профиль Алвы, его пальцы, сжимающие руль, тёплый и сладкий запах пледа, белый дым сигареты, злая усмешка на губах Алвы, такие чёрные, чёрные волосы. — Вот видишь, — помрачнев, сказал эр Август. — Нет! Ничего по… — боль кольнула в виске. Дик закрыл лицо ладонями, но всё же договорил: — Ничего подобного. — Ты понимаешь, о чём я, Дикон. Несколько лет назад произошла ужасная история… в ней был замешан сын Вальтера Придда. Старший сын. Алва соблазнил его, а потом своими издевательствами довёл до самоубийства. — Брат Валентина?.. — Да, — в голосе эра Августа было что-то, что Дик догадался: ему слишком тяжело говорить об этом. — И потом, Дикон, помни, что Алва — лучший друг Савиньяка. Если, конечно, у таких людей, как они, могут быть друзья. И не только друг… — Что? — Я давно не имею никаких тесных связей в высшем свете и отдалился от его суеты, а потому могу не знать, что там происходит сейчас, но… но несколько лет назад… несколько лет назад — и это я знаю из доверенных источников — Алва и Савиньяк были любовниками. И… ходили слухи, что вместе они растлили младшего брата Протектора. А он твой ровесник. Я не знаю, насколько эти слухи правдивы, но уже то, что они могли возникнуть… Дик не знал, куда деть глаза. Его вчерашние размышления о женщинах, которых Алва кутал в одеяло, его радость от поездки, любование Алвой, жар от касеры и жар в крови… каким отвратительным теперь всё это казалось! Как он был жалок и мерзок вчера! И эта одежда… она как будто жгла кожу! И вся эта комната, которую он получил по приказу Алвы… и — Создатель! — спальня самого Алвы по соседству! — Эр Август, — прошептал Дик, — клянусь вам, клянусь, я никогда… я не… не… — Я верю тебе, Дикон. Ты впечатлительный и наивный, но ты знаешь, где дурное, а где хорошее, и никогда не спутаешь. И именно потому, что я тебе верю, я хочу отвезти тебя кое к кому. Эр Август не сказал, куда везёт Дика, но несколько раз повторил, что всё должно держаться в строжайшей тайне, потому что если узнает Протектор, то могут пострадать очень и очень многие. Они поехали в карете скорой помощи, хотя у эра Августа была своя машина. Но «скорая», хоть и приметней, на самом деле невидима: она может в любое время подъехать к любому дому, и в этом нет ничего подозрительного, а за машиной главного врача больницы Святой Октавии могут следить. Они остановились в каком-то пустом дворе на самом отшибе. Краска на стенах дома давно облезла, половина дверей, ведущих в подъезды, еле висела на петлях, во дворе — там, где должна была быть детская площадка, высилась куча мусора, а невдалеке виднелась брошенная стройка. Кто может ждать их здесь? — Скорей, Дикон, — мягко поторопил эр Август, выходя из машины. И в этой просьбе не было ничего от резких приказов Алвы вчера. В подъезде пахло кошками и чем-то тухлым. Эр Август уверенно поднялся на третий этаж и постучал каким-то особым стуком. Дверь тихонько отворилась. Дик заметил мелькнувший подол голубого платья и испугался, что это может быть Айрис. Но они приехали не к сестре. Они приехали к Катарине Ариго. Дик мгновенно узнал её — по нежному овалу лица, по большим глазам, по тяжёлым пепельным косам. Королева — даже в этом ужасном месте — казалась посланницей Создателя, сотканной из самого чистого воздуха и солнечных лучей. Теперь никакие мерзкие слова Алвы не отравят для Дика волшебный образ королевы, потому что теперь дивное лицо на фотографиях стало реальным — и реальным оно было ещё более прекрасно. — Ваше Величество, — прошептал Дик, ясно понимая, почему поездку нужно было держать в строгом секрете. — Герцог Окделл, — тихо сказала она, — я надеюсь, я могу доверять вам? — Да, конечно. Конечно, можете! — воскликнул Дик и поспешно прибавил: — Ваше Величество. Катарина грустно улыбнулась: — Я давно заложница в своей стране. В своём дворце. Чудо, что иногда мне удаётся выбираться из моей клетки. — Для ме… для каждого благородного человека, для каждого, кто верен вам, вы всегда будете королевой, Ваше Величество! — пылко сказал Дик. — Я благодарна вам, герцог, — прошептала она, и Дик подумал, что Катарина едва сдерживает слёзы. Она могла бы плакать при нём — это не было бы слабостью… в конце концов, ей столько приходится терпеть! — Я привёз герцога Окделла сюда, чтобы он узнал правду, — тяжело сказал эр Август. Личико Катарины стало ещё бледней. Оно теперь словно светилось в затхлом полумраке комнаты. И Дик подумал, что ни за что не хотел бы слышать эту правду, потому что она наверняка слишком ужасна! — Да, я понимаю, господин Штанцлер, — едва слышно сказала она. — Герцог… я знаю, что вы стали секретарём Рокэ Алвы. — Да. — Земля как будто поплыла под ногами, а живот сжался от дурного предчувствия. — Я хорошо знаю этого человека. Когда-то… когда-то я… — Её руки дрожали, — когда-то я любила его. Я, замужняя женщина… мечтала о прелюбодеянии. Конечно, я скрывала эти чувства. Я не могла себе позволить… Я… — По щекам Катарины побежали слёзы. Зачем она рассказывает об этом? Ей же так больно! И с каждым словом — ещё больней! Ричард бросил взгляд на эра Августа — пусть эта пытка прекратится! Но тот только покачал головой. Дик сжал зубы. Он — мужчина. И он дослушает, а потом убьёт обидчиков этой прекрасной женщины. Взяв себя в руки, королева продолжила, и голос её звучал безэмоционально, словно она говорила во сне: — Я не знала, как сбудется моё желание. И то, как оно… сбылось… стало моей карой за… порочные мечты. Когда Лионель Савиньяк пришёл к власти, он запер меня… и однажды Алва пришёл… пришёл туда, где я спала… ночью. Он… выстрелил в окно, сбил шпингалет и проник внутрь. Он… Создатель… я не могу… не могу говорить об этом… Она разрыдалась, закрыв лицо рукавом платья. Эр Август хотел было что-то сказать, но Дик опередил его: — Ваше Величество! Я слышал, что вы сказали! И я не забуду! Я… я отомщу за вас! Он не помнил, как они с эром Августом спустились по тёмной лестнице, где каждую ступеньку приходилось сначала нащупывать носком ботинка, а потом вышли на крыльцо, всё это время Дик думал о королеве, о её слезах, её страшных словах, её красоте и унижении и о собственной мести. Рядом с каретой скорой помощи стоял «моро», и, прислонившись к его бамперу, Алва курил свою тонкую сигарету и внимательно смотрел на эра Августа. — Господин главный врач, куда это вы возили моего секретаря? — лениво поинтересовался Рокэ Алва. — Выгуливать его теперь могу только я, мне, видите ли, выдали специальный поводок, у вас такого нет.