Проект «Одинокий»

Оллария, больница Святой Октавии Утро у Арнольда Арамоны выдалось тяжёлое, потому что началось оно намного раньше положенного и с неурочного появления санитара Пьетро, который в это самое время должен был вообще-то делать обход больничного двора. Он и сам-то по себе выводил Арнольда из себя своим наглым взглядом и улыбочками по любому поводу, а сегодня ещё и явился с отвратительным сообщением: — В восьмой палате выбито окно, а ещё, судя по всему, кто-то отстрелил у этого окна шпингалет. Так что это не пациент. — Что? — прохрипел Арнольд, не сразу понявший, что случилось. — Этот недоносок разбил окно? — Ему бы не хватило сил, господин старший санитар, — заявил Пьетро, сверкнув глазами. — И тем более стрелять ему было не из чего. — Молчать, Пьетро!.. — Паоло. — Молчать! Я разберусь! Возьми ключи, Пьетро, потом вернёшь. — Паоло, — сказал он и взял ключи от восьмой палаты, которые за завтраком нужно было отдать господину главному врачу. Арнольд помчался в восьмую палату. Никогда ещё он так быстро не вбегал на второй этаж, никогда ещё так ловко не поворачивал ключ в тугом замке. Дверь откатилась в сторону с грохотом. Арнольд влетел в палату и увидел пациента у, действительно, разбитого и открытого нараспашку окна. — Отойти! — взревел Арнольд. Пациент вздрогнул и шагнул к кровати, сжав что-то в кулаке. — Видите, — раздался за спиной голос проклятого Пьетро, — прострелено. Причём метко. — Что в руке?! — завопил Арнольд, уже не пытаясь прогнать с глаз красную пелену. Белый как полотно пациент не ответил, и Арамона подскочил к нему и схватил за руку и принялся трясти, пытаясь разжать кулак Ричарда. Но тот только сильнее сжал пальцы. — Господин Арамона, посмотрите. — Чего тебе?! — Арнольд бросил руку пациента и повернулся к Пьетро. — Никогда пуль не ви… — Две пули. Скорее всего герцог Окделл держит в руке третью. — Кошки тебя подери! — крикнул Арнольд то ли пациенту, то ли Пьетро, то ли покалеченному окну. — Закрой его! — Кого закрыть? — спокойно осведомился гнусный кэналлиец. — Не дури, Пьетро! Закрой окно! — Паоло. И оно разбито. Шпингалет… — А, чтоб тебя! — Арнольд опять повернулся к пациенту и только тут заметил, что его рука перевязана вовсе не бинтами, а куском простыни, той самой простыни, которой была застелена кровать. И тут всё стало совершенно невыносимым: — Порча имущества! Да как ты смел простынь порвать, молокосос?! — Господин Арамона. — Да что тебе надо! — Запястье герцога Окделла перевязано морисским способом. Вряд ли герцог Окделл его знает. — Тогда кто?! — Арнольд стал дико озираться, будто неведомый мориск где-то мог спрятаться. — Не знаю, господин Арамона, — пожал плечами Пьетро. — Значит так, — Арнольд лихорадочно соображал, кому безопаснее доложить о творящемся в палате номер восемь безобразии: господин Штанцлер чего доброго его ещё уволит сгоряча, а господин протектор… Господину протектору Арамона скорей бы решился рассказать, ведь он пил с ним вместе и потом не выдал господину Штанцлеру. — Решено: сразу после завтрака идём к господину протектору! И цыц! Чтобы никому ни слова! Я сам всё доложу, понял, Пьетро? — Паоло, — вздохнул мерзавец, — будет исполнено. И Арамона, на всякий случай строго посмотрев на окно и пациента, направился к двери, а на пороге — поддавшись приливу вдохновения — обернулся: — А ты, Пьетро, здесь останешься до завтрака! — Паоло! — донеслось вдогонку Арамоне, когда тот не без удовольствия поворачивал ключ в замке. Только блестящий план не сработал. За завтраком не произошло ничего особенного, потом — как обычно прямо из столовой — пациента восьмой палаты увели на процедуры, которые должны были продлиться весь день. Арнольд велел Пьетро стеречь восьмую палату и дальше, на случай, если злоумышленник вернётся, сам же каждые полчаса наведывался к кабинету протектора, чтобы — каждые полчаса — натыкаться на запертую дверь. К середине дня Арнольд начал беспокоиться, что протектор так и не вернётся, а господин Штанцлер узнает от кого-то другого о ночном происшествии. И его, Арнольда Арамону, тогда точно уволят. Или что похуже! С «Циллой» повстречаться ему совсем не хотелось! После обеда он обнаглел от страха настолько, что проверил, не сидит ли господин протектор в своих личных покоях при больнице. Но там его тоже не оказалось. Процедуры у пациента из восьмой заканчивались перед самым ужином, в восемь вечера. И час этот всё приближался. Конечно, господин Штанцлер редко заглядывает в восьмую, но иногда всё же заглядывает, с ужасом думал Арнольд. И если именно сегодня ему захочется это сделать… «Циллы» тогда точно не избежать. Поговаривали, что господин Штанцлер туда многих лично отправил — отправил прямо из больницы. И никто не подумает вступиться за Арнольда Арамону, некогда так преданно служившего родине на полях сражений, а теперь служившего не менее преданно, помогая больным и убогим. После того, как санитары пошли разносить полдник, Арнольд уже решил звонить своей благоверной мегере и прощаться с ней и детьми, но дозвониться не смог — Луиза как всегда висела на телефоне и с какой-нибудь подружкой перемывала кости соседям. В седьмом часу Арнольду пришла в голову здравая мысль связаться с Селиной. Дочка работала на Верховного Протектора и могла бы, пожалуй, выбить отцу прощение. Но идти на эти крайние меры не пришлось: вернулся герцог Алва. Арнольд подстерёг его у двери кабинета. — Господин протектор! У меня к вам срочное… срочное… — Слушаю, — герцог почему-то поморщился, впрочем, Арнольд о причинах догадывался: ему доложили, что утром из личных покоев протектора вынесли семь пустых винных бутылок. В конце концов, и у герцогов должно быть похмелье, иначе просто было бы нечестно. — Восьмая палата, господин протектор… туда проникли какие-то хулиганы. И стрельбу открыли. — Восьмая? — Алва поднял бровь. — А, вы не запомнили ещё. Это палата с, гм, герцогом Окделлом. Никто не пострадал, но… — Но? — повторил герцог Алва. — Договаривайте уже, господин Арамона, а то мне становится ужасно скучно. — Но пострадало окно, — вытянулся в струнку Арнольд, — и… простыня! — Даже простынь? — протектор заинтересованно кивнул. — Неужели эти хулиганы коварно выкрали простынь? Или герцог Окделл обмочился от страха? — Нет, господин протектор! — Тише-тише, я хорошо вас слышу, не обязательно так орать. — Нет, господин протектор, — повторил Арнольд шёпотом, — но хулиганы перевязали руку па… герцога Окделла, изорвав для этого простыню. — Какие заботливые негодяи, — покачал головой герцог Алва, — и чего же вы от меня-то хотите? Найти их и убить за проявление излишней доброты? — Мы нашли пули, — неведомо к чему выпалил Арнольд. — Вот. Две штуки. — Дайте-ка. Он с лёгкой душой отдал пули. Пару мгновений герцог рассматривал их, затем, усмехнувшись, спросил: — Каково положение герцога Окделла в этой больнице? Насколько я понимаю, на втором этаже держат особых пациентов. — Так точно, господин протектор, — энергичным шёпотом отрапортовал Арнольд. — И, строго говоря, герцог Окделл ничем не болен? — Так точно, господин протектор. — Поддакивать казалось сейчас самым разумным, хотя было не вполне ясно, к чему клонит герцог Алва. — И, насколько мне известно, в истории этой больницы был прецедент, когда больного признали вполне вменяемым, а затем он, по собственному желанию, остался здесь работать? — Так точно, господин главный протектор! Санитар Пьетро! — Паоло. — Так точно, Паоло! — согласился Арнольд. — Но если пациент фактически не болен, его не нужно признавать вменяемым, верно? — Так точно… — Я понял. Господин Арамона, я в течение получаса решу вопрос с заменой окна в палате, а вас пальцем не тронут за то, что произошло ночью, при одном условии: вы немедленно отправитесь к господину главному врачу и скажете, что мне здесь совершенно необходим секретарь. Объясните это тем, что я, как человек занятой, не могу постоянно находиться в Святой Октавии, но кому-то необходимо замещать меня. Принимать звонки, следить за деятельностью больницы, выполнять мелкие поручения, вести документацию. Не самому же мне этим заниматься. — Так то… — И на должность секретаря я хочу взять герцога Ричарда Окделла. — Пациент восьмой? — от ужаса Арнольд даже глаза выпучил. Протектор ставил его в безвыходное положение: пациент восьмой, пусть и не считался больным, должен был каждый день ходить на процедуры, которые нельзя было отменить. Но не сообщать же об этом самому протектору! Ведь он только что сказал, что его, Арнольда, не тронут только если… — Если вас не устраивает номер его палаты, переведите в другую. Но сейчас поторопитесь. Вечер главного санитара больницы Святой Октавии выдался не легче, чем утро. Господин Штанцлер с виду был мягким и приятным человеком, но рассказывали о нём всякое, и вот теперь Арнольд Арамона был вынужден просить его о чём-то просто невыполнимом. «Или меня отошлёт на «Циллу» Штанцлер, или Алва. Вот и думай, что хуже… всё хуже!» — мрачно думал Арамона, топчась в приёмной, ожидая вызова. От гнева сразу двух начальников его, наверное, даже заступничество Селины не избавит. Господин главный врач вызвал его быстрей, чем обычно. Арнольд долго мялся, краснел, бледнел, путался в словах, но в конце концов изложил требование герцога Алвы. — Секретарь? — господин Штанцлер устало прикрыл глаза рукой. — С одной стороны, верно: приглашать кого-то с улицы неразумно. С другой… герцог Окделл? Это довольно странный выбор. Молодой человек не отличается сообразительностью, да и не учился практически ничему. Хорошо, если читать и писать не разучился. Арнольд мечтал бы провалиться сквозь землю, но кабинет господина Штанцлера находился точно над палатой с самыми буйными больными, куда падать не очень-то хотелось. Пауза длилась вечность. Господин Штанцлер массировал себе виски, потом хмурился, потом пристально смотрел на Арнольда, отчего тот чувствовал, как седеет. Наконец он неохотно сказал: — Хорошо. Думаю, мы сможем сократить процедуры герцога Окделла до трёх часов в день. В остальное время от пробуждения до отбоя он будет находиться в распоряжении герцога Алвы в должности его секретаря. Составьте договор. — Договор… господин главный врач? — Да, господин Арамона. У вас есть традиционная форма договора. Используйте её и не меняйте там ничего, кроме имён, географических наименований и дат. **** Оллария, Дворец Верховного Протектора Утро Верховного Протектора Талига выдалось тяжёлым. Сначала явился в стельку пьяный Рокэ, которого не смогла остановить даже Селина Арамона, влетевшая следом. Отметив, что щёки обычно невозмутимой секретарши сейчас пылают розами, а воротник блузки сбился, Лионель заставил себя сосредоточиться на нежданном госте. А тот с порога понёс какую-то чушь, лихорадочно сверкая глазами и едва не на стол к Лионелю усаживаясь: — Выдай мне поводок и ошейник, Ли! — Ты завёл собаку, Рокэ? — не глядя на него, спросил Лионель. — Нет, я хочу выгулять твоего ручного спрута! — За какими кошками? — Лионель понизил голос, чтобы грубость не достигла ушей девицы Арамоны. — Бледненький он очень в последнее время, гм, бледней обычного, зачах в обществе твоего братца и их кошмарного учителя. — Ты преувеличиваешь, — ответил Лионель холодно и сделал попытку углубиться в принесённые Селиной бумаги. На ком угодно это бы сработало, но только не на Алве. Тот наклонился над столом так низко, что Лионель почувствовал запах вина и духов. — Я не прошу тебя выпустить твоего братца-заложника, но герцог Придд свободен перемещаться с сопровождением в пределах города, по твоему же указу. Я буду его сопровождением, так что выдавай поводок и ошейник и я уйду отсюда, меня уже тошнит от стерильности этих коридоров. — О какой стерильности… — Лионель от удивления даже от бумаг оторвался. — Не важно! — железным, совершенно трезвым голосом оборвал его Алва и потребовал: — Звони Придду. Лионель позвонил, объяснив себе, что иначе от Алвы было бы не отвязаться. Валентин явился очень быстро, и вместе с ним Алва наконец удалился. Но неприятности на этом не закончились. Через полчаса вновь появилась Селина, успевшая поправить блузку и обрести обычный бледный цвет лица, и сообщила, что Айрис Окделл ждёт аудиенции. — Вы отвели её в старое крыло? — Да, господин Верховный Протектор. — Хорошо. Проверяйте иногда, чем она занята, когда уйдёт, сообщите. И поставьте там охрану на тот случай, если девица Окделл решит проявить характер. — Да, господин Верховный Протектор. Лионель не задумываясь отправил бы Айрис Окделл к брату, но исчезновение её могло бы вызвать толки, и в конце концов явилась бы на аудиенцию вдовствующая герцогиня Мирабелла. Не отправлять же всех Окделлов к Святой Октавии. Впрочем, сейчас там Алва. Он бы и мучился. Но этого, несмотря ни на что, Лионель позволить себе не мог. В последнее время и так ходило достаточно подрывающих его авторитет и авторитет его власти слухов, часть которых запустил некто, скрывавшийся под именем Сузы-Музы, часть же исходила из пока неизвестного источника. Любые разговоры можно было бы оборвать, перерезав горла болтунам, но на всех даже «Пегой кобылы» не хватит. Они и так работают практически без сна и отдыха. В третий раз Селина явилась, чтобы сообщить, что Её Величество королева Катарина дурно себя чувствует. Селина приходила с этой вестью каждый день, и каждый день Лионель отвечал: — Дайте ей успокоительного, — вместо того, чтобы отправить её посидеть на «Цилле». С утра он ждал новостей из Эпине. Эти новости медлили, а привыкший к тому, что всё происходило строго по плану Лионель невольно выходил из себя. Он перебирал документы, решал текущие проблемы, подписал несколько приказов о смертной казни, а также долго правил проект нового закона, согласно которому гоганам запрещалось находиться на территории Талига более суток под угрозой смертной казни и конфискации всего имущества в пользу государства. До принятия этого закона ещё очень много времени, но Лионель привык делать всё заранее. Когда пробило два часа, пришла шифровка из Торки. И неприятное утро продолжилось неприятным днём: в шифровке сообщалось, что барону Тизо и двум его приспешникам удалось скрыться, причём при побеге погибло восемь солдат и пропало девять револьверов и пять ружей с запасом пуль и патронов. — Проклятый бастард, — прошипел Лионель, закончив читать шифровку. Ни Ансел, ни Райнштайнер сами бы не решились выступить против власти. Бергер слишком рассудителен, а полковник Ансел прежде отличался лояльностью. Но от семьи королевы, пусть даже Тизо был ей только полубратом, ничего хорошего ждать не приходилось. Он черкнул несколько распоряжений, вызвал Айнсмеллера и передал ему листок. — Сообщите отделению ПК в Торке. Потом уничтожьте. Больше никто не должен знать. Если попадёт в газеты, вас расстреляют. — Слушаюсь, господин Верховный Протектор. Будет сделано, господин Верховный Протектор. На пороге Айнсмеллер столкнулся с мэтром Шабли. Лионель холодно наблюдал, как перепуганный учитель рассыпался в извинениях, как Айнсмеллер зло посмотрел на него, как затем Шабли, старясь ступать как можно тише и как можно осторожнее, пошёл к столу Верховного Протектора. Цвет лица Шабли означал, что произошло нечто серьёзное. — Чего вам? — осведомился Лионель. Шабли заозирался, словно готовясь выдать чью-то тайну. Учитель был трусом и предателем, готовым обменять жизнь любого, даже друга, на личную безопасность, но хорошо знал своё дело. По этим двум причинам Лионель выбрал именно его для обучения брата и Придда. Наконец он полушёпотом сказал: — Герцога Придда нет во дворце, господин Верховный Протектор. Вот болван. Лионель поморщился: — Об этом мне известно, мэтр Шабли. Герцог Алва сопровождает герцога Придда в прогулке по городу. — Значит, — зеленоватый оттенок пропал с лица учителя, — сегодня я провожу занятие только с вашим братом? — Да. Идите. Шабли поклонился и попятился к двери, Лионель вернулся к бумагам. Через минуту до него донеслась очередная порция извинений. Теперь, видимо, Шабли столкнулся с девицей Арамоной. Но тут его хотя бы можно было понять. Около восьми позвонил Штанцлер с новостями о проекте «Одинокий». И в другой день Лионель бы внимательно выслушал блеяние главного врача больницы Святой Октавии о том, что в проекте наконец решено сделать важный шаг, что это рискованно, но он, Август Штанцлер, считает, что Одинокий уже готов. Но сегодня мысли Лионеля были заняты мятежом в Эпине, а потому от сказал, что во всём, что касается проекта, он полностью доверяет господину Штанцлеру, и дал отбой. Вести из Эпине пришли только к ночи и были не вполне удовлетворительными. С одной стороны, в плен взяли герцога Эпине и зачинщика мятежа Николя Карваля. С другой, Альдо Ракану удалось бежать. Впрочем, вести прибыли почти одновременно с самими мятежниками. И по приказу Лионеля, вскоре, прямо во Дворец, привели самого Эпине в наручниках и с синяками и парой кровоподтёков на лице. И хотя бы ради этого стоило ждать целый день. — Снимите с герцога Эпине наручники и придвиньте ему стул, — приказал Лионель сопровождавшему мятежника капитану Давенпорту. Давенпорт хмуро пошёл за стулом. Даже на его спине было написано возмущение: почему его гоняют, как какого-то секретаря? Эпине сел, потирая запястья. Лионелю сообщили, что Эпине оказал активное сопротивление при аресте, а когда всё же попал под стражу, приказы исполнял без заминок. Но в дороге не ответил ни на один вопрос. — Герцог, — сказал Лионель, — один из ваших пособников бежал. Это верно? — У меня не было пособников, — хмуро сказал Робер Эпине. — Я действовал один. — Во имя чего? — Независимость Эпине. — Робер посмотрел прямо в глаза Лионелю и не отвёл взгляд. — Я фактически лишён власти в моих владениях. Это вынудило меня поднять мятеж. — Вас? — иронично переспросил Лионель. — По моим данным, когда начался мятеж, вы были в Алате. — К счастью, в наше время управлять людьми можно и дистанционно. — Не лгите. Вашего Карваля тоже схватили. И его версия расходится с вашей, герцог. И вы ничего не ответили на первый вопрос. Альдо Ракан. Где он? — Я не понимаю… — Капитан Давенпорт, — Лионель отвернулся от Эпине, — отведите пленного в подвал «Люциллы». Близилась полночь, и Лионелю хотелось уже уйти к себе, чтобы отвлечься и почитать, а завтра заниматься допросом Эпине. Но вопрос с Раканом нужно было решать как можно скорей. А Давенпорт почему-то медлил. Он всегда медлил, если дело касалось «Циллы». — Капитан… Договорить Лионель не успел: дверь распахнулась и вбежала Селина Арамона, что-то прижимавшая к груди. — Господин Верховный Протектор… — Да? — устало спросил Лионель, понимая, что мечты о книге перед сном рассеялись как дым. Селина вместо ответа уже делала радио погромче — именно его она и принесла с собой в такой спешке. «…а потому пожелаем удачи Жермону Ариго, Ойгену Райнштайнеру и…» Лионель услышал треск. — Господин Верховный Протектор… — неуверенно пробормотал кто-то из офицеров Давенпорта. «…в их борьбе с маршалом Ли. А заодно пожелаем, чтобы боеприпасы у них кончились нескоро». — Да? — Ваше перо… Лионель посмотрел на руку, в которой до того держал вечное перо, недавно присланное в подарок Хайнрихом. Красивое было перо… По крышке стола растекались чернила. **** — Выходит, герцог, вы ничего не слышали об «Одиноком»? — Не слышал. И не слышал бы дальше, но после ночи с вином, гитарой и злостью Алва хотел знать как можно больше о том, что привело Ричарда Окделла в больницу Святой Октавии. — Что ж, возможно, вам это покажется небезынтересным. — Странно, что пленник осведомлён лучше меня, — заметил Алва как можно небрежней. — Когда молчишь, — слегка наклонил голову Валентин, — чаще слушаешь, а в данном случае пленника не принимают всерьёз, и в этом его преимущество. — Выгодная позиция и, как я понимаю, хорошо разработанная тактика. — Пленнику есть, у кого учиться, только он умеет делать свои выводы. Однако вернёмся к «Одинокому». — Да, прошу вас. Они не спеша прогуливались по одному из наиболее запущенных парков в Олларии. Где-то высоко каркали вороны, в ветках шумел ветер, нагоняя облака на и без того пасмурно-серое небо. Раньше на месте парка находилось аббатство Ноха, потом его снесли, посадили деревья, а людей заманить так и не удалось: поговаривали о нохских призраках, которые якобы никуда не делись даже после того, как аббатство постарались сравнять с землёй. Кстати, и снесли его не полностью: что-то остановило рабочих — и часть каменной кладки, а также несколько колонн сохранилось в самом центре, как раз там, где сейчас герцог Придд беседовал с герцогом Алвой. — Я не слишком много знаю. Это очень секретный проект, и его реализация началась, ещё когда меня не было во дворце. — При кардинале Сильвестре? — Да. — Валентин шёл очень прямо, сложив руки за спиной. — Он отдал приказ о начале эксперимента. Насколько мне известно, проект связан с магией, но я не знаю, насколько далеко зашли исследования. — На практике? — Вряд ли. Стараниями покойного кардинала была собрана большая библиотека, некоторые книги выписывались издалека. Я однажды был там — очень много по астрологии, по древним мифологиям… по символике. Интересно, но совершенно теоретически. Если всё было, как говорил Валентин, то почему Окделл выглядел, словно над ним проводились вполне практические эксперименты? Алва бросил быстрый взгляд на чёрные ветки на фоне серого неба. — И при чём тут Окделл? — Подозреваю, что этот проект используется как прикрытие для того, чтобы со спокойной душой травить герцога Окделла. — Не понимаю, зачем Лионелю может понадобиться прикрытие? Почему просто не расстрелять, если он мешает? — Не просите меня объяснять вам, герцог, какие мотивы могут двигать разного рода садистами. — Глаза Валентина потемнели, но больше ничем он не выдал своих чувств. — Особенно такими, как наш Протектор или Август Штанцлер. Впрочем, возможно, на Ричарде пробуют какие-нибудь лекарства или яды. И таким образом он приносит пользу отечеству. — То есть проект «Одинокий» — пустышка? — Скорее всего. Когда-то не был, но теперь да. Тщательно засекреченная пустышка. — Валентин помолчал, видимо, собираясь с мыслями. — Пока он жил во дворце, покоя не было никому. Дважды он пытался прорваться в покои Верховного Протектора. Один раз попытался украсть приказ о расстреле… не припомню уже, кого именно. Более мелкие его подвиги… верней, попытки подвигов и не перечислить. — Зачем же в покои? — Со мной он планами не делился, — голос Валентина стал ещё холодней, — но подозреваю, чтобы задушить в постели. — Глупо, — откомментировал Алва. Попытка спасти кого-то от расстрела плохо вязалась с тем, что он увидел, забравшись в восьмую палату. Этот факт стоило запомнить, однако в остальном разговор с Валентином не принёс желаемых результатов. — В духе Окделлов. Правота герцога Придда подтвердилась несколькими часами позже, когда Алва уже провожал его во Дворец. Прямо на ступенях на них налетела Айрис Окделл, которую Алва узнал мгновенно по серым глазам и характерным чертам лица. Младшая сестра герцога Окделла вела себя, пожалуй, так, как вёл бы себя он, если бы никогда не попадал в больницу Святой Октавии. И именно поэтому Алва решил отправить Айрис к Марианне Капуль-Гизайль. Зная Лионеля, он мог предположить, что стоит Айрис задержаться в столице и вести себя, как вздумается, то домой она уже не вернётся. Впрочем, о своём благом порыве Алва пожалел очень быстро. — Скажите немедленно, где мой брат! — Не представляю, с чего вы взяли, что мне это известно. Такой разговор одновременно раздражал и утомлял. Раздражала необходимость уходить от ответа и разводить подобие дипломатии, которая и утомляла вместе с настойчивостью Айрис Окделл. — Вы увиливаете! Вы всё знаете! — С вашим голосом в опере выступать надо. Не пробовали? — Ненавижу оперу! При чём здесь мой голос? — она спросила это так громко, что сидевшие за соседними столиками пооборачивались. — Понимаете, если бы вы учились в консерватории, о том, что, по-вашему мнению, мне известно местонахождение герцога Окделла, знала бы уже вся Оллария, а так — только ресторан «Золотой олень» и прилегающие к нему два-три квартала. — Мой брат… — Он такой же энергичный? — Что? Прекратите юлить! К невыразимой радости герцога Алвы Марианна приехала, объективно говоря, быстро, субъективно же эти двадцать минут длились немного дольше вечности, потому что Айрис отвлекалась только на еду, а глотала она, судя по всему, не жуя. Освободившись от Айрис Окделл, Алва вернулся в больницу, где застал насмерть перепуганного Арамону. Ночь была такой безысходной, а день таким долгим и серым, что Рокэ не сразу понял, что именно напугало отважного санитара. Ах да, разбитое окно в восьмой палате. Вчера это казалось забавным: немного расшевелить уснувший персонал больницы, самому развеяться, заодно узнать, почему герцог Окделл спрятан как сокровища какого-нибудь сказочного морисского шада. Целей своих Алва достиг, но развеиваться впредь предпочёл бы как-то иначе. Ошарашив Арамону требованием назначить герцога Ричарда Окделла, раз уж он вовсе не болен, личным секретарём протектора больницы, Алва ушёл к себе в кабинет, откуда позвонил Хуану, чтобы тот решил вопрос со стекольщиком. Если в больницу запрещено приглашать рабочих со стороны, что ж, тем хуже для больницы. А потом ждал вызова — в окружении пыльных штор, грязно-голубых стен и плохой мебели — совсем недолго: через каких-то двадцать минут по внутреннему телефону позвонил Штанцлер и пригласил к себе. — Ваша просьба, господин протектор, меня несколько удивила… — Если бы я попросил секретаря со стороны, вы бы отказались. Занимать кого-то из санитаров мне показалось неверным — здесь их и так немного. — Да, но… — Господин Штанцлер, — Рокэ даже закурил, чтобы посильней взбесить главного врача, который принялся отчаянно морщиться и вертеть головой, чтоб не приведи Создатель не вдохнуть сигаретный дым, — вам известно, что ночью в больнице произошло, скажем, нечто необычное. И я, как протектор, должен был узнать об этом немедленно. Однако не узнал, так как отсутствовал по важному делу. А если бы у меня был секретарь… — Я понимаю. Но герцог Окделл не самая подходящая кандидатура. Вы с ним не знакомы настолько близко, чтобы судить о его возможных профессиональных качествах, а я могу сказать… — Это исправимо, господин Штанцлер. В конце концов, все мы когда-то начинали. И я — корнетом, и вы — м-м… Кем вы там начинали? Ароматный дым гнал из кабинета Штанцлера запах чужого страха и чужой безысходности, а хозяину это явно не нравилось. Хозяин предпочёл бы распахнуть окно, но тогда он бы наверняка рисковал заполучить насморк или даже целую простуду. Алва, роняя пепел то на пол, то на аккуратно сложенные на столе документы, неторопливо приводил свои аргументы, легко парируя возражения Штанцлера. А тот соглашался после лёгкого же сопротивления, слишком быстро пасовал, почти не юлил и не уворачивался. И это было подозрительно, но Алва не мог понять, зачем бы Штанцлеру соглашаться?.. Когда явился Арамона с договором, а потом привели Ричарда, Алва почувствовал разочарование. Бой был выигран, но на самом деле не было никакого боя. Так, учения. Или, скорее, военный парад. — Вы позволите мне кое-что обсудить с вашим будущим секретарём? — спросил Штанцлер. — С кем?.. — испуганно спросил Ричард. Судя по всему, его только привели с процедур. Краем глаза Алва заметил, что запястье было перевязано уже обычными бинтами. — Наедине, господин протектор, — с нажимом повторил Штанцлер. — Две минуты, — бросил Алва, отправил дымящийся окурок в корзину для бумаг и вышел в коридор. Следом за ним вышли и Арамона, и санитар Удо. Ничего хорошего Штанцлер герцогу Окделлу, конечно, не скажет, но это не его, Алвы, дело. Не стоит принимать слишком много участия в чьей бы то ни было судьбе, ничего хорошего из этого не получалось ещё никогда — из всякого блага растёт зло большее, чем выросло бы, не будь этого блага, это Алва давно уже усвоил. Так что хватит с герцога Окделла возможности время от времени покидать больницу, возможности есть не в компании слабоумных, сокращения времени процедур и — Алва щёлкнул пальцами, от чего Арамона вздрогнул — конечно же, секретарь протектора имеет право на нормальную комнату, которую никто не будет запирать или называть палатой, комнату, где можно будет поставить книжный шкаф и письменный стол, да ещё повесить на стену картину попривлекательней, чем потрет Катарины Ариго. Впрочем, пора. Их разговор затягивается. — Две минуты прошли, — заявил Алва, толкнув ногой дверь кабинета Штанцлера. — Мы ещё не… — Уже не важно. Где контракт? Штанцлер недовольно протянул Алве большой лист желтоватой бумаги. Патент был на такой же. Неужели и формулировки традиционные? Алва с интересом пробежал глазами по ровным строчкам. Всё верно, контракт был написан в том же старомодном стиле, в каком составлялись все более или менее важные документы за последние сто пятьдесят лет. Даже нелепая формулировка «и честь свою я службой этой не запятнаю» сохранилась. — Любопытная бумажка, господин Штанцлер, — Алва внимательно и как можно более доброжелательно посмотрел на главного врача. — Рад, что угодил вам, — ответил тот после недолгой паузы. — А как же, всем известно, что я поборник бюрократических традиций. Вот и «если служба моя Рокэ, герцогу… и так далее, и так далее… потребует жизнь отдать…» не забыли. Как приятно. Ричард всё это время молчал и смотрел в пол. Скорее всего, обдумывал всё, что успел наговорить ему Штанцлер, который, кстати, не согласился бы так легко, поупиравшись лишь для вида, если бы Окделла использовали для тестирования секретных препаратов… видимо, Валентин ошибся, и проект «Одинокий» не был пустышкой. Но чем он тогда был? Впрочем, можно ещё допустить, что поводок Ричарда решили ослабить — Алва взял ручку и снова пробежал глазами по договору — только чтобы подпустить поближе и… убить его, Рокэ Алву? Какая нелепость. Даже думать смешно. Подпись вышла более резкой, чем всегда и слишком размашистой, словно Алва торопился поставить её. — Ваша очередь, герцог, — обратился Алва к Ричарду, но тот не двинулся с места, даже глаз от пола не отвёл, пока Штанцлер ему не сказал: — Дикон, поставь подпись. И тогда Алва пожалел, что война закончилась, потому что на фронте под огнём пулемётов и гусеницами фульгатов он бы себя гораздо лучше чувствовал. **** Оллария, дом барона и баронессы Капуль-Гизайль — А вот такая запись, — битый час барон с невыносимым именем Капуль-Гизайль мариновал Айрис и кучку своих приятелей в фонотеке. — Послушайте. Такая проникновенная ария. Дочь Эгмонта Окделла никогда не могла похвастаться любовью к музыке, то есть она любила послушать, как напевает вечером няня, вывязывая очередной свитер, или шофёр, когда моет старый «иноходец» отца, но сама в жизни не спела ни одной ноты правильно, барабан от тарелок не отличила бы и, самое главное, не стремилась. Но барону было плевать. Барон был меломан и хранил у себя не одну сотню совсем замшелых, просто старых и представьте-себе-какая-чудная-новинка пластинок. Собственно, послушать его, так они все «волшебные, восхитительные, услада для слуха», но Айрис перестала слушать на третьем восклицательном знаке. И не только потому, что музыка была ужасной. Айрис уже раз десять спросила и Марианну, и её мужа, не знают ли они чего о Ричарде, но те избегали прямых ответов (как до этого избегал их герцог Алва, с которым Айрис провела невыносимые полчаса в расфуфыренном «Олене») и всё время меняли тему разговора. Последний раз, чтоб избежать ответа, барон пригласил Айрис и ещё нескольких гостей в фонотеку. Впрочем, пластинки пластинками, увёртки увёртками, но на барона и баронессу Айрис не жаловалась. Они оказались гостеприимными и добрыми, хотя барон мог бы одеваться не так пёстро и поменьше душиться, а баронесса, на взгляд Айрис, была слишком толстой. Хотя ни барон, ни баронесса не шли в сравнение с их гостями, а именно с виконтом Валме. Тот даже серьгу в ухе носил, пах не просто как парфюмерная лавка, а как целый квартал парфюмерных лавок и одевался так подчёркнуто модно, что даже самый обычный пиджак на нём выглядел театральным костюмом. А уж пухлый был настолько, что баронесса рядом с ним казалась худышкой. И вот он, похоже, получал удовольствие от этих завываний из проигрывателя. — Прелестно, — сказал Валме, когда музыка отзвучала. Айрис покосилась на него с сомнением: может, он шутит? Как переливчатый вой какой-то толстухи (судя по обложке пластинки) может быть прелестным? Вот остальные гости были согласны с ней, Айрис, и потихоньку сбежали. А она из вежливости сидела. — А кульминация! — разливался виконт, закатывая глаза. — Как тонко и одновременно насыщенно она смогла передать весь драматизм момента! Айрис тотчас задумалась, какой именно момент завываний был самым драматичным. И не смогла: выла певица всегда одинаково, так страшно коверкая слова (если они и предполагались), что узнать их было возможно только с либретто, а оно затерялось. — Кстати, о драмах, барон, — сказал Валме, бросив краткий — и какой-то неприятно пронизывающий — взгляд на Айрис, — вы слышали новости о Дриксен? Барон тоже посмотрел на Айрис, но намного мягче, а потом кивнул: — Нет. Но вы, виконт, можете мне их смело рассказывать. И Айрис тоже послушает. Полагаю, юной девице лётчики интересней оперы. — Вы слышали, конечно, об экспедиции Олафа Кальдмеера? Барон кивнул, а потом обернулся к Айрис: — Этот отважный дрикс летал на самый крайний север, где вечный снег и лёд. Несколько раз летал, между прочим, и всегда возвращался. — По слухам, которые весьма похожи на правду, — вмешался Валме, — самолёт Ледяного разбился где-то на куда более близком севере — в Торке. Оба пилота, по слухам же, выжили. Айрис, вы знаете, что это означает? — Нет. — Эта история в самом деле была интересней музыки. Но кое-что в тоне Валме показалось Айрис просто гадким: — Только вы так печально это говорите, как будто плохо, что этот дрикс выжил. — О наивность юности, — вздохнул барон. — Разве вы не знаете, что если на нашей территории падает вражеский самолёт и пилоты его не погибают… или, скажем, к нашим берегам прибивает остатки вражеского корабля с выжившими после крушения людьми, то все эти люди считаются шпионами. — Но мы же не воюем с Дриксен. Почему тогда их самолёт вдруг вражеский? — О наивность юности. Марсель, расскажите до конца, а потом я, наверное, просвещу юную Айрис, кого Талиг считает своими врагами. Выжили оба? И кто второй известно? — Нет, этого мои слухи не знают, но выжили оба. Их подобрал Вальдес, и оба они теперь в плену, как вы понимаете. — Вальдес — лучшее, что могло с ними случиться. Лучше была бы разве что немедленная смерть. Если бы они попали к людям Альмейды… то уже попали бы к «Пегой кобыле». — Не пугайте девушку, Коко. Кстати, зачем вы вообще приехали в Олларию, Айрис? — За братом, — прямо ответила она, всё ещё пытаясь осознать рассказанное бароном и виконтом да заодно понять, при чём тут кобылы. Повисло молчание. В этой комнатёнке, предназначенной для прослушивания музыки, тишина была какой-то особенно тихой. И история про Ледяного мигом вылетела у Айрис из головы: — Вы что-то знаете? Почему вы молчите? Мой брат… он… — Вы полагаете, — барон говорил как-то неуверенно, бросив взгляд на виконта, а тот тут же сделал вид, что внимательно рассматривает свои запонки, — что герцог Ричард Окделл жив, но находится в… заключении? — Да, я именно так и полагаю! — закричала Айрис: слишком долгий день в приёмной Верховного Протектора, потом все эти песни-пляски-наряды-улыбки-запонки-олени окончательно вывели её из равновесия, она вскочила с чересчур мягкого диванчика и стала мерить шагами комнату. — И не врите мне! Не врите, что он умер от… лихорадки, как говорит матушка Эдит и Дейдри! Или что его… запытали до смерти, как она думает! Он жив! — Не плачьте, — виконт, не решаясь подойти, всё-таки тоже встал, — он… жив.