Проект «Одинокий»

Оллария, дворец Верховного Протектора Дождавшись, пока Дворец наконец затихнет, Валентин проделал уже привычные манипуляции: положил на ручку двери связку ключей, которая при падении громко звенела, закрыл (не без сожаления) окно и плотно задёрнул шторы. В окно никто теперь не заглянет, а связка ключей предупредит, если дёрнуть ручку двери. Запираться, конечно, было запрещено, хотя смысл в запрете, если замка всё равно нет? После чего он сел на диван, который стоял немного в стороне, а потому кто бы ни вошёл в комнату, Валентина увидел бы не сразу, и открыл «Черешню». Стараясь не смотреть на иллюстрации, он сразу же взялся за карандаш и исчёрканный с одной стороны листок. В прошлый раз Валентин проверил ещё два варианта подхода к расшифровке. И оба не подошли. Он хорошо слушал рассуждения Шабли о криптографии, а потому знал основные приёмы. Выявить статистику по знакам, например. В любом языке есть те буквы, которые используются чаще, а есть — которые реже. Есть и более распространённые буквосочетания. Но тут почему-то подсчёт не дал никаких результатов: конечно, кое-каких букв было меньше, чем остальных, но ненамного. Впрочем, мэтр Шабли, конечно, быстро разобрал бы и этот шифр, но Валентину не хотелось обращаться ни к кому. Листки с древнегальтарскими буквами принёс кэналлиец, один из слуг герцога Алвы, и Валентину казалось, что там зашифровано что-то, не предназначенное вообще ни для чьих глаз, кроме глаз самого Алвы. Но по какой-то причине герцог сам не стал расшифровывать, а попросил Валентина. Конечно, он никому в свою очередь не доверил бы расшифровку без ведома Алвы, но поговорить с ним не удалось бы ни под каким предлогом. Вот потому, уже которую ночь Валентин пытался найти ключ к шифру. Древнегальтарский алфавит он выписал на отдельный лист, уже подсчитал, сколько раз повторяется та или иная буква, уже пробовал и аналогию алфавитов, и пытался исходить из частотности букв, и подбирал разные варианты сдвига букв… Но этой версии Валентин не слишком доверял. Судя по печатям, бумага была из больницы Святой Октавии, скорей всего зашифрованы были какие-то разговоры с пациентами… с особо важными пациентами — или одним пациентом, в котором, судя по всему, герцог был заинтересован. В любом случае, вряд ли кто-то сначала записывал эти разговоры, а потом только шифровал. Скорее всего, стенографировали сразу в зашифрованном виде… и очевидно быстрый почерк тому свидетель. И замена, скорей всего, была постоянной. Одна буква талигойского алфавита каждый раз соответствовала одной определённой букве древнегальтарского. Найти бы того шифровальщика, — Валентин устало потёр виски, — и спросить, что ли… Бредовая мысль заставила улыбнуться. Валентин встряхнул головой, чтобы прогнать сон — и принялся дальше пересчитывать слоги, заодно размышляя о том, что текст мог быть записан на древнегальтарском изначально. И если так, то все усилия напрасны. В дверь постучали, и одновременно зазвенели ключи. Валентин быстро закрыл «Черешню» и, спрятав журнал под диванную подушку, сказал погромче: — Входите! Арно заглянул сразу же, как всегда непонятно чем довольный. Он всегда выглядел таким довольным, настолько довольным, что Валентину смутно не верилось, что Арно счастлив на самом деле. Было что-то неестественное в неизменной широкой улыбке, в жизнерадостных интонациях. — Не спишь? — вот же глупый вопрос. Ну, очевидно же. — Заходи, я ещё час собирался просто почитать, а только потом уснуть, — как можно дружелюбнее ответил Валентин — и Арно, радостно улыбнувшись, зашёл в комнату. — Слушай… можно я сяду? Слушай, зачем герцог Алва сегодня так поступил? Они же друзья с Ли. Разве с друзьями так говорят? Арно сел на середину дивана, не заметив даже, что Валентин постарался отодвинуться как можно дальше. — Иногда дружба предполагает, что нужно говорить правду, какой бы она ни была, — глядя за плечо Арно, ответил Валентин. — Как это?.. — Если твой друг будет поступать дурно, ты же ему скажешь? — Да, но… — тёмные глаза Арно блеснули, — но мой брат не поступает дурно! — Возможно, герцог Алва с этим не согласен. — Тогда герцог Алва — преступник! — То есть ты не допускаешь наличие свободной воли даже у великих герцогов, Арно? — этот спор продолжался уже много ночей, то вспыхивая, то затихая. Валентин понимал, что Арно не переубедишь, он ничего не видел, сидя здесь, во Дворце, а родню его не убивали, в отличие от Приддов, значит у него не было причин ждать подлости от мира. — Свободной воли ошибаться — да пожалуйста, — бросил Арно. — Ему же хуже. Даже жаль, что в Талиге не осталось его живых родственников. — Прошу прощения? — переспросил Валентин. Намёк он понял, такие намёки трудно не понять, но не хотелось верить, что Арно способен на подобные мысли. — Брату не повредил бы заложник-Алва, — воинственно ответил Арно, тряхнув светлой головой. — Это опасно, ты же понимаешь, надеюсь? — тихо сказал Валентин, на душе стало пусто. — Не опасней, чем… — Арно прикусил губу. — Не важно. Я пришёл к тебе поговорить, а ты опять начал… Почему с тобой нельзя просто разговаривать, Валентин? — «Просто разговаривать» ты можешь со своим братом. — Он всегда занят, ты как будто не знаешь. Не со слугами или охранниками же мне говорить! И потом, тебя тут держат, чтобы я не скучал, ты в курсе? — Я тебе не игрушка, — холодно ответил Валентин. Его начало слегка знобить и он потянулся за пледом. Граф Гирке сбежал, — об этом стало известно сегодня утром. И нетрудно предположить, что повлечёт за собой этот побег, ведь Валентина держали во Дворце, чтобы там ни думал Арно, в частности, из-за графа, а тот… И теперь в любой момент заложника могли убить. Придда останется беззащитной, как и остаток семьи. Бумаги Алвы. Их надо или расшифровать поскорее, или уничтожить прямо сегодня. — С Окделлом было веселее, — продолжил Арно, грустнея, — даже несмотря на то, что он сошёл с ума. — Ну, так отправь ему открытку с соболезнованиями, — рассеянно отозвался Валентин. — Ты злой, — обиделся Арно. — Я тебя чем-то задел? — Если и задел, — тихо сказал Валентин, — то, я охотно верю, ненамеренно. — Вот именно, — согласился Арно, как будто это сглаживало резкость его собственных слов. — Всё-таки мог бы и поговорить со мной, а не дуться. — Я не дуюсь. Иногда — очень редко и совсем недолго — его занимала мысль: если Арно Савиньяк так доволен происходящим, то зачем он является почти каждый вечер и ведёт беседы, неприятные им обоим? Едва ли только потому что скучает или мучается от одиночества. Валентин видел, как один или два раза Арно совершенно спокойно обсуждал какие-то сплетни с мальчиком-слугой, не испытывая никаких аристократических терзаний. Может быть, даже сквозь толстую кожу младшего Савиньяка пробивалось сомнение в непогрешимости старшего брата? Или дело было в загадочных запинках — время от времени Арно обрывал себя на полуслове и бледнел. Что-то он скрывал, что-то, видимо, крайне неприятное и болезненное. Может быть, связанное с матерью или другим братом? Как бы то ни было, эти размышления быстро обрывались: Арно Савиньяк не был тем человеком, о котором Валентину хотелось думать больше одной минуты в день. **** Надор, дом герцогини Мирабеллы Окделл Айрис вот уже два дня как отпустили на свободу, а всё благодаря Роберу, то есть, Клементу, конечно. Его даже мысленно стоило называть Клементом, чтобы вслух не оговориться. Именно он посоветовал вести себя примерно, смириться с виду и больше не требовать немедленных ответов на все вопросы, а также признать, что о Ричарде — это всё выдумки или сплетни, которым подтверждения не нашлось. Самой Айрис в голову бы не пришло так хитрить! Хотя, на самом деле, ей казалось, что не так уж убедительно она притворилась, и что отпустили-то её только потому, что Наль, которого замучила совесть, замолвил перед матушкой словечко за кузину. Это его не извиняло, конечно, но существенно облегчило Айрис жизнь. Наль-то мямлей был, мямлей и остался. Уж он-то никогда бы не решился сбрить себе усы, покрасить волосы в зелёный и ехать спасать девушку, которую и видел всего пару раз… да ещё и покинуть при этом даму своего сердца. Зато теперь встречаться с Робером для того, чтобы планировать восстание народа, стало гораздо проще. Наль приезжал часто и часто брал с собой Робера, то есть Клемента. Наверное, боялся, что снова машина сломается где-нибудь между Олларией и Бергмарком. Или ему просто нравилось общество Клемента. А кому бы не нравилось?.. Вот и сейчас — машина Наля была припаркована на заднем дворе, и Клемент сидел там, потому что матушка запретила приглашать его в дом. Она только раз глянула на его красные кеды и зелёную прядку — и запретила. Морискипи она не переносила, считала их вульгарными, да и сама мысль, что они подражали морискам (хотя в это Айрис теперь не верила: тот же герцог Алва оказался на удивление старомодным), оскорбляла её. Айрис, прихватив из-под матраса то, что непременно должно было заинтересовать Клемента, и над чем она трудилась всю предыдущую ночь, пробралась на кухню, завернула там в несколько салфеток кусок пирога с почками, несколько жёлтых сладких-сладких яблок и творожную запеканку. Термос с чаем у неё был приготовлен заранее. А то в дом Клемента не пускали, но кормить его чем-то было надо, иначе получалось, что Надор хуже Багерлее. Как-то негостеприимно. Клемент сидел в машине и читал газету, название которой Айрис было незнакомо. Наверное, что-то политическое или экономическое. Робер только притворялся шофёром Клементом, который дальше автомобилей не видит. На самом деле, он был умным и в политике разбирался получше Наля. Едва заслышав шаги Айрис, Клемент свернул газету и сунул её в карман куртки. — Добрый день, эреа, — улыбнулся Клемент, и Айрис, не удержавшись, улыбнулась в ответ: как же ему идёт безусость! Сразу так лицо помолодело! — Добрый день, Ро… Клемент, — быстро исправилась Айрис, а потом, понизив голос, добавила: — Я принесла листовки! Я вам покажу их? Хочу, чтобы вы посмотрели при мне и сказали, если что-то я сделала не так! — Но их же тут не меньше сотни! — со смесью ужаса и восхищения высказался Клемент, когда он, уже в гараже, рассматривал листовки. — Ничего! — заявила Айрис, подглядывая из-за плеча Клемента, в печатные буквы, выведенные красными чернилами: «Жители Надора! Власть Протектора не знает границ стыда!…». — Я новые напишу, если что. — Тут очень доходчиво изложено, — сказал Клемент, внимательно прочитав текст. — И кратко, так что быстро прочитать можно. И о том, что должно задеть простых людей. Налоги, армия, школы… Они сидели в гараже за низким железным столиком, который когда-то Айрис покрасила в ужасный серый цвет и поверх разрисовала цветочками, такими кошмарными, что дяде Эйвону становилось дурно от одного взгляда на них. Столик унесли в гараж, потому что дядя Эйвон гостил у них очень часто. Айрис устроилась на табуретке и деловито закинула ногу на ногу (хотя матушка не одобряла эту позу), а Клемент сел прямо на крышку стола — табуретка для его длинных ног не слишком подходила. — Да-да, я представила, что меня бы заинтересовало, если бы я в деревне жила, — закивала Айрис. — Я только про цены не написала… я не разбираюсь. Я лучше людей расспрошу. И про транспорт ещё. Всего одна ветка железной дороги да один автобус на весь Надор. И дороги плохие. Только надорский тракт хороший. Мы бы сами починили, но без разрешения Протектора нельзя… да и денег на это нет — всё платим столице. Айрис вздохнула, повертев одну из листовок. — Теперь бы их раздать хотя бы в ближайших деревнях. — Я всю ночь об этом думал, — глаза Клемента блестели от азарта, — кажется, у меня есть идея: буду везти господина протектора Надора назад, приторможу где-нибудь в деревне, выйду сигарет купить и попрошу мальчишек разнести эти листовки за мелочёвку. — Они деньги возьмут, а листовки выбросят! — подскочила Айрис, потом опять села. — Я должна сама! — Вас опять запрут, Айрис, — серьёзно сказал Клемент, — вы не сможете быть осторожной. И на сей раз вытащить вас из-под домашнего ареста будет трудно. — Я готова рискнуть! Поеду в Горик, там магазины с шерстью хорошие, а меня как раз вся шерсть вышла на этот плед дурацкий. Меня отпустят! А там я раздам людям, буду смотреть, кому раздаю, может, даже смогу объяснить, если не поймут. И ещё волосы под шапку спрячу и как-нибудь накрашусь, чтоб меня не узнали! Ну, пожалуйста! Это прозвучало по-детски — Айрис покраснела, но не унялась: — Я даже попрошу у Наля вас в качестве шофёра, а он не откажет — его до сих пор совесть грызёт, что он такой мямля. А вы хорошо водите? — Ну, да, — Клемент смотрел на неё как-то странно, то ли не веря, то ли злясь, Айрис никак не могла разобрать. — Видите! Мы с вами поедем! Вам не о чем будет беспокоиться! — Она схватила его за руки. В этом жесте не было ничего такого — Айрис помнила, что Робер влюбился в прекрасную баронессу, но сейчас она просто не могла сдержаться. — Хорошо, эреа, — Клемент ответил на сильное пожатие рук, — только попросите машину отца, а я её проверю, чтобы работала хорошо. — Благодарю! О, благодарю вас! — Айрис, снова не удержавшись, кинулась ему на шею, но тут же отстранилась: матушка бы посчитала это верхом неприличия, хотя что вообще приличного было в Айрис, по мнению матушки? — И если в Горике листовки пойдут хорошо, — Робер, будто угадав смущение, осторожно взял руки Айрис и ободряюще улыбнулся, — мы с вами ещё в какой-нибудь город завернём. Главное, успеть до темноты вернуться, а там скажете, что к шерсти спицы покупали. Айрис рассмеялась. **** Оллария, квартира Альдо Ракана …этот агарисский кабачок Альдо всегда нравился: еда хорошая, вопросов не задают, а если спуститься в подвал, то всегда можно найти пару приятелей, которые с удовольствием продадут немного «креды». Или в долг дадут. Только в долг Альдо старался не брать, послушав истории про тех, кто этот долг вовремя вернуть не мог. Как всегда Альдо сел у первого окошка, замызганного и с потрескавшейся рамой, но сюда не за красотами или чистотой ходили, и заказал себе омлет с ветчиной и шадди. Утром — самое то, хотя Матильда ворчала на шадди. Но ей-то что — она с утра пьёт только соки или воду, а вот вечером лучше прятать бутылки с вином, а то ни одной не останется, сколько бы в доме их ни было. Альдо таращился в окно, пытаясь разглядеть новую вывеску на противоположной стороне улицы, когда к столу кто-то подошёл. — Спасибо, — бросил Альдо, не обернувшись. — Не за что, — отозвался незнакомый и какой-то насмешливый голос. Альдо чуть не подпрыгнул от неожиданности. Целый рой мыслей за одно мгновение пронёсся у него в голове: за ним приехали люди Протектора? Матильда попала в переплёт? Кто-то настучал, что он употребляет «креду»?.. — Позволите? — продолжил голос уже слева от Альдо. — П…прошу, — всё ещё гадая, кто бы это мог быть, Альдо повёл рукой, указывая на место напротив. — Признаться, — голос теперь звучал громче, яснее и, честно говоря, насмешливей, Альдо наконец поднял глаза на непрошенного собеседника и остолбенел, — я ожидал встретить герцога Валентина Придда. Не сочтите за оскорбление, но вы-то какое отношение имеете к Волнам? — Вы… я, — Альдо задохнулся и попытался встать, но сидящий напротив кэналлиец жестом повелел сидеть, — вы не помните меня? — Мы с вами знакомы? — поднял бровь герцог Алва. Таким его Альдо только на обложках журналов и в телепередачах о скандалах Олларии видел пару раз. — Простите, много дел, не до того, чтобы запоминать лица. — Я… благодарю, — пробормотал Альдо официанту, поставившему перед ним тарелку с омлетом и дымящуюся чашку шадди, — я вас видел, на улице, но тогда… было не до знакомства. — На улице? — нахмурился герцог. — Кроме случая с идиотом, который полез в мой «моро», не помню никаких уличных знакомств за последнее время. Если вы только не та гоганни, потерявшая мужа в погроме. — Н-нет, — промямлил Альдо, — меня зовут Альдо Ракан, приятно познакомиться… — Рокэ Алва, — лениво протянул герцог. — И я не сказал бы, что мне приятно с вами знакомиться, но ничего не поделаешь. Придётся иметь дело с Повелителем Волн, кем бы он ни был. Хотя лично я предпочёл бы Валентина Придда. — О чём это вы? — вскинулся Альдо. — Я не Повелитель Волн! — Скажите это своей крови, — пожал плечами Рокэ Алва. От синих глаз Альдо стало холодно до мороза по коже. — Или моей крови. Кстати, «кровь»… здесь подают «кровь» или это слишком низкопробная забегаловка для такой роскоши? — Можно спросить, — ошарашено сказал Альдо, глядя на то, как официант подбегает на поднятую руку с пальцами, унизанными кольцами. — «Чёрной крови», бутылку, — заказал Рокэ Алва, — мы здесь ненадолго с господином… Раканом. — Не обязательно официанту знать моё имя, — нахмурился Альдо, Алва же усмехнулся. — Это не ваше имя, так что предлагаю расслабиться. Пейте ваш шадди. Он, кстати, вреден для здоровья, вы знаете? И прежде чем Альдо успел возмутиться, продолжил: — Впрочем, здесь вам шадди не повредит. Вашу родословную я обсуждать не намерен, кстати. Не затем я сюда явился. — А зачем? — вставил Альдо. — Да, собственно… — Алва снова усмехнулся. — Сказал бы «напрасно», но нет. Вот вас увидел, Повелитель Волн. — Я не… — Ах, бросьте, — оборвал его Рокэ Алва, — я понимаю, что неприятно брать на себя эту ношу, чужую, казалось бы, но вам с этим придётся смириться, как и мне — с вами. — Что всё это значит? — Альдо испугался, но виду не подал, притворяясь возмущённым. — То и значит, — отрезал Алва. — Вы отвечаете за волны, как Робер Эпинэ — за Молнии, а Ричард Окделл… и так далее. Не утомляйте меня. — Это же бред! О чём вы! — но правдивость и правильность слов герцога Алвы уже была ясна Альдо. — Вот именно, — ответил Рокэ Алва невысказанным мыслям Альдо, — всё это правда. И вам придётся держать ответ перед Кэртианой. Холодный пот заливал глаза, подушка насквозь промокла, как и простыня, и одеяло. Зачем Алва приходил к нему во сне? Что за ужас? Он бледен как мертвец, как сама смерть, а глаза синющие, есть ведь поговорка о синих глазах смерти! «Держать ответ перед Кэртианой», — звучал в ушах чужой голос. За что ответ? Какой ответ? Держать ответ, то есть умереть? Алва приходил по его душу — это же ясно! До рассвета Альдо проворочался на мокрой от пота постели без сна. Ему казалось, что если он хотя бы на мгновение закроет глаза, то больше не откроет их. Что Алва явится уже не во сне и застрелит его. На следующее же утро Альдо побежал в «Королеву «Алису», где по-прежнему жила Мэллит, которой строго-настрого было запрещено выходить на улицу. За ней приглядывала пожилая гоганка, уже давно жившая в Олларии и не слишком-то (кроме цвета волос) уже напоминавшая сородичей. Приходила эта гоганка обычно после обеда и сидела до вечера, за что Енниоль ей исправно платил. Обо всём этом Альдо узнал от самого Енниоля и теперь надеялся, что гоган его не обманул — и надсмотрщица действительно является только после обеда. Впрочем, во всём рассказе Альдо был уверен только в «после обеда» и «до вечера», так-то гоганка могла быть молодой и только недавно перебравшейся в Олларию, настолько невнятно Енниоль рассказывал. Долго стучать не пришлось — Мэллит открыла, едва он коснулся кулаком двери, словно ждала. — Первородный… — Мэллит, прошу, называй меня Альдо. Я зайду? — Да… По ней почти никогда нельзя было сказать, рада она или нет, но сейчас Мэллит точно была счастлива. Они не виделись с тех пор, как проклятый гоган сдал Альдо Протектору, так что, наверное, Мэллит соскучилась. Аж светилась вся. Альдо уселся на диван и похлопал рядом с собой, приглашая сесть и Мэллит. Та залепетала: — Первородный… Дочь моей матери принесёт сначала напиток, который первородный пожелает, а также еды. Первородный всегда хорошо ел с утра и сейчас, наверное, голоден! — Да садись уже! — не выдержал Альдо — и Мэллит плюхнулась рядом. От неё пахло какими-то травами. Или мылом с травами. Альдо ткнулся носом в её волосы и вдохнул поглубже: запах успокаивал. Мэллит как-то по-детски прильнула к его груди, обняв тощими руками за плечи. И вздохнула. — Недостойная… — Слушай, называй себя Мэллит. Ты уже не в Агарисе. Тут всё по-другому, тут можно. — Если первородный… если Альдо желает. — Ещё как. И дело было не только в благородстве: Альдо ужасно утомляла гоганская манера говорить о людях, хотя и города они смешно именовали: «город, названный Олларией», как будто на самом деле он по-другому назывался… хотя назывался же! Когда-то — Кабитэлой, да ещё и до этого, может, как-то иначе. — Мэллит рада, очень рада пер… Альдо, — прошептала девчонка и ещё тесней прижалась к Альдо, тот чуть не отодвинулся: ну, что за кошачьи нежности, да ещё хоть бы кошка была не такой худющей! Но Альдо удержался, не отодвинулся, а наоборот — стал играть с прядкой рыжих волос, как бы невзначай касаясь шеи и глуша в себе раздражение, что каждый раз Мэллит вздрагивает. — И я рад, — рассеянно отозвался Альдо: он был занят тем, что искал в Мэллит хоть что-то привлекательное, хоть что-то, способное возбудить кого-нибудь, кроме Робера. — Мэллит, слушай… — М-м-м? — Я не просто так пришёл. Я хотел спросить кое-что. Она вся напряглась и попыталась отстраниться. Альдо едва не рассмеялся. Ай, гоганка, не о том подумала. Он приобнял её и удержал. — О… чём? — Один человек хочет убить меня. Он хорошо стреляет, и ему всё с рук сходит. И если меня убьют, никто не вступится. Мэллит резко выпрямилась, сбросив руку Альдо. — Первородного убьют не раньше, чем умрёт недостойная! — отчеканила она. Её желтоватые глаза сверкнули. — Что? Не кинешься же ты грудью меня закрыть, — Альдо бесцеремонно глянул туда, где у нормальных женщин из выреза платья выглядывает грудь. — Этого не потребуется… Альдо. Ты помнишь: я — Залог. Залог твоей жизни. Если кто-то попытается убить тебя… сначала он ударит по н… мне. Первый смертельный удар… придётся по Мэллит. Альдо постарался сдержаться и не сказать что-нибудь презрительное о гоганских поверьях. Но получилось не очень: — Это же только суеверие. — Альдо поймёт, что ошибается, когда придёт час, — печально сказала Мэллит. И что-то в её голосе почти заставило поверить ей. Почти. — Мэллит, — Альдо снова почувствовал дрожь и холодный пот, — у меня есть к тебе просьба. — Проси, что хочешь… Альдо, — Мэллит сидела всё так же прямо и напряжённо. Альдо вдохнул поглубже: ведь не убьёт же его Енниоль, если, например, не узнает! — Можно я у тебя останусь сегодня? — На ночь? — глаза девчонки расширились. — На ночь, — кивнул Альдо и взял её за руки. — Если только ты придёшь после десяти вечера, — быстро ответила Мэллит, опуская глаза, — тогда я буду одна. — Договорились! До вечера Альдо твёрдо решил не возвращаться в свою квартиру. Он слонялся по улицам, ненадолго заглянул к Ричарду, который был как всегда немного не в себе и как-то необычно перевозбуждён. Зачем-то Альдо пообещал ему, что когда Алву посадят в тюрьму, они устроят вечеринку и пригласят всех более или менее вменяемых пациентов. На что Дик сказал, что тогда уже всех надо звать, даже Понси, а то не всегда можно понять, кто вменяем, а кто нет. И Альдо согласился. Он даже предложил список составить, а потом ещё решил, что непременно притащит «креды» на всех, сколько бы это ему ни стоило. Посещение больницы немного подняло настроение, но ненадолго. Погода за последние дни испортилась: теперь всё выглядело уныло-осенним — и небо, и деревья, и лица людей. Альдо вспомнил, что собирался зайти к Капуль-Гизайлям, чтобы узнать у них о Робере. Казино нашлось легко: сначала пара прохожих подсказала дорогу, а потом Альдо и сам заметил огромную сияющую в противных светлых сумерках вывеску. Вечерами, скучая в полученной от Лионеля квартирке, Альдо смотрел телевизор, радио ему нравилось меньше хотя бы потому, что никогда нельзя было угадать, куда вклинится этот Суза-Муза с его дурацкими новостями. В телевизор его не пускали — и хорошо. И вот в какой-то очень поздней и бесконечно скучной передаче, призванной, видимо, что-то разоблачить, ведущий нудно рассказывал, что по всем законам экономики казино Капуль-Гизайлей просто не может существовать и что крайне подозрительно, что оно до сих пор не разорилось. Альдо, зевая, слушал, но теперь, увидев казино не на крохотном экране, а вживую — и в цвете — вспомнил ту передачу. В самом деле, других таких заведений в Олларии не было. Во всяком случае, с такими огромными вывесками. Охранник смерил Альдо подозрительным взглядом и пропустил. Решив, что просто так бродить в поисках баронессы нехорошо, Альдо купил несколько жетонов — поставит на какое-нибудь число сразу все. И продует, конечно, но это для дела, так что можно и продуть. Баронесса Капуль-Гизайль нашлась почти сразу же после того, как Альдо — строго по плану — проиграл свои жетоны. Она проходила мимо, ослепительно улыбаясь всем подряд. Альдо проводил её восхищённым взглядом: вот это настоящая женщина. Баронесса была и статная, и с низким декольте, приоткрывающим белую полную грудь, и с красивой причёской — как-то хитро уложенные волосы на затылке, а по вискам выпущены чёрные прядки. В общем, не сравнить с гоганским недокормышем. Та вечно волосы то распущенными носила, то в хвост собирала, а о груди вообще стоило молчать. — Баронесса! — Альдо кинулся следом, краем глаза заметив, что сразу три охранника двинулись в его с Марианной сторону. — Баронесса, у меня к вам один вопрос. Она обернулась и жестом остановила охранников. — Слушаю — Меня зовут А… Лючио Пенья. Мне сказали, что мой друг, Робер Эпине, остановился у вас. — Робер Эпине? — Улыбка не стала менее ослепительной, но во взгляде баронессы мелькнуло что-то нехорошее. — Боюсь, сейчас вы не сможете с ним увидеться. — Почему?.. Он… он же жив? Вы видели его? — Он болен, и болезнь его крайне неприятна и заразна. Думаю, если вы придёте через пару недель в мой дом, он сам встретит вас. — Болен?.. Хотя он же в тюрьме был… — Верно, там можно всякого нахвататься. Протектор поручил его моим заботам. И только благодаря личному распоряжению Протектора Робер сейчас не в больнице. Но мне строго запретили пускать к нему посетителей. — Вот как… Она называла Робера по имени, значит, знала хорошо. И вряд ли её общество ему неприятно. — Тогда я приду через две недели, только напишите, где ваш дом, баронесса. Она улыбнулась и достала из крохотной сумочки карточку: — Вот. Да-да, там действительно мой адрес. Зачем мне обманывать друга Робера Эпине?.. Лючио Пенья? Я передам Роберу. Возможно, он смог бы вам позвонить, если бы вы оставили телефон. В квартире был телефон, но Альдо не знал номера, а потому покачал головой: — Нет, я через две недели зайду. Незачем его беспокоить. Спасибо вам! Охранники окончательно расслабились, и Альдо убежал. Время шло к десяти, а до улицы Рамиро-Вешателя ещё добраться нужно было. Да и ходить по темноте Альдо сейчас меньше всего хотелось. Мэллит его ждала в своём номере в гостинице. Было очевидно, что ждала: она напялила все свои гоганские покрывала, убрала волосы в косу и даже губы, кажется, накрасила — где только помаду взяла? — Привет, — Альдо заставил себя улыбнуться девчонке — та расцвела и едва не запрыгала. — Входи… Альдо! — и когда она перестанет запинаться на имени? Она приготовила ужин и откуда-то раздобыла четыре свечи. Теперь они горели на столе между блюд с чем-то дымящимся и пахнущим гоганскими специями. От этой пищи могло у кого угодно желудок свести, очень уж экзотично всё это пахло. Но Альдо был очень голоден, а потому, пробормотав машинально какие-то комплименты кулинарным талантам Мэллит и гоганским тряпкам, он накинулся на крупу с… горохом, что ли? Кому, кроме гоганов, в здравом уме пришло бы в голову мешать крупу с горохом? Но голод это утоляло, как и страхи. — Альдо должен есть помедленней, — беспокойно сказала Мэллит, а Альдо что-то промычал в ответ, но не остановился. Потом Мэллит унесла тарелки, оставив только вино и свечи. Сама она не пила, конечно, а вот он не отказался: вино было очень неплохим, хотя и чересчур сладким, словно туда сахара насыпали. Альдо откинулся на подушки: наверное, по гоганским странным обычаям, стол был низеньким и они оба сидели на полу, среди одеял. Зато удобно было отдыхать после еды. Мэллит придвинулась поближе. Альдо показалось, что ей хочется, чтоб он её обнял. Ему-то сейчас больше всего хотелось спать — почти бессонная прошлая ночь, а потом день, проведённый в лихорадочных метаниях по городу… конечно, если бы на месте Мэллит была Марианна, он бы не размышлял, а если выбирать между тощей рыжухой и сном… он предпочёл бы сон. «Нужно быть благодарным», — мелькнула полусонная, ленивая мысль. Эта девчонка многим рискует, да ещё еды приготовила и приоделась. Альдо и не заметил, как положил руку на плечи мгновенно смутившейся и просиявшей Мэллит, а потом притянул девушку к себе. **** Оллария, больница Святой Октавии Альдо в этот день заходил совсем ненадолго, но Дик даже обрадовался: рано утром, перед завтраком, эр Август сказал, что один человек — и Дик, конечно, понимает, кто именно — хочет видеть его. А потому визит Альдо, только оттягивающий долгожданнейшую встречу с королевой — радовал меньше, чем обычно. Альдо болтал о чём-то неважном. О тех показаниях, что для него подписал Дик, о том, что если всё получится, то он, Альдо, непременно устроит вечеринку на всю больницу… и даже принесёт этой «креды», которую так любит. Вот «креды» Дику не хотелось. Ему до сих пор страшно было вспоминать о плачущих камнях. Хотя, конечно, Альдо обещал, что больше они плакать не будут. Весь день, не считая времени проведённого в столовой и ещё визита Альдо, Дик провёл, любуясь портретом королевы и вспоминая их прошлую встречу, которая была так давно, что осталась в памяти смутным видением. Но даже от этих неясных воспоминаний у Дика сжималось, а потом начинало биться сильней сердце. Эр Август пришёл после обеда. — Сегодня не будет вечерних процедур, — сказал он, кладя на кровать Дика аккуратно сложенную уличную одежду. — Одевайся и мы поедем в уже известный тебе дом. Я буду ждать во дворе. Дик хотел бы одеться в одно мгновение, но от волнения он путался в брючинах, а потом в рукавах рубашки. Потом пуговицы никак не хотели застёгиваться, а под конец он сообразил, что забыл поправить воротник. И если бы в таком виде он явился к Её величеству! Накинув короткую куртку, Дик бросился во двор. Хорошо, хоть в больничном коридоре не заблудился. Эр Август уже сидел за рулём «скорой». Он устало улыбнулся, видя, как Дик спешит сесть в машину, как он долго возится с полой куртки, которую прищемил дверцей. — Поедем, Дикон, она не будет тебя ждать слишком долго, ты должен понимать, у неё свои заботы, — сказал эр Август и завёл машину. — Я понимаю! — выдохнул Дик, устраиваясь рядом на сиденье. Какой быстрой должна казаться дорога, когда страшишься того, что ждёт тебя впереди. И какой бесконечно долгой, когда стремишься к возлюбленной! Подъезд пропах мышами, лестница была скрипучей и ненадёжной, а выстланный истёртыми досками пол подъезда вот-вот, казалось, провалится. Дик попытался справиться со слезами. Видеть её — в таком месте! Но, конечно, во Дворце это было бы невозможно. Его бы попросту туда не пустили, а даже если бы пустили — Дик точно знал, что каждая комната Дворца прослушивается. Эр Август коротко постучал в обтянутую зелёной искусственной кожей дверь. Стук вышел глухим и едва слышным, но Катарина открыла немедленно, словно прождала у порога весь день. — Герцог, — почти испуганно прошептала она, когда Дик вошёл в тёмную квартирку. — Герцог, я очень… рада видеть вас. Эр Август остался в коридоре, сказав, что его не затруднит подождать, пока Дик будет говорить с королевой: Её величество просила именно разговора с глазу на глаз, а комната в квартире всего одна. — Я… тоже, Ваше величество! — Дик не выдержал и бросился на колени перед королевой, он бы поцеловал ей подол платья, если бы это не было наглостью. — Что вы, что вы! — зашептала она, но было понятно, что жест Ричарда вызвал у неё тёплую улыбку. — Поднимитесь сейчас же, здесь, возможно, пыльно. — Это не важно, Ваше величество! — Ричард говорил, наверное, слишком громко, но от переполнявших чувств он не мог сдержаться. — Почему, о, почему вы так долго не звали меня? Я чем-то вас обидел? Тогда скажите, упрекните меня, я буду знать, что себя надо вести скромнее! — Мне… было стыдно, герцог, — еле слышно ответила она. — И потому я так долго не решалась позвать вас. И теперь не решаюсь обращаться к вам по имени, хотя прежде смело говорила… Стыдно? О чём говорит она? Не размышляя, Дик выпалил: — Вы смело можете называть меня по имени, Ваше величество! Я даже… я буду умолять вас об этой чести… — Я не достойна. И в это мгновение она выглядела настолько холодной и замкнувшейся в непонятном Дику чувстве вины и стыда, что на какое-то — бесконечно короткое мгновение — она даже поверил, что она перед ним в чём-то виновата. — Но… я не понимаю. Простите, Ваше величество, я не понимаю, в чём вы виноваты передо мной? Королева покачала головой: — Вы благородны, герцог, и не напоминаете мне о той услуге, которую оказали. — Услуге? Этот разговор почему-то напомнил совсем другой — с Альдо о герцогах Алва, когда Дик тоже никак не мог вспомнить, но тогда он забыл совершенную ерунду, теперь же… что он забыл теперь? — Ваше величество, — чувствуя неловкость и страх показаться ей полным дураком, сказал Дик, — возможно, это связано с процедурами в больнице, но иногда память подводит меня. Например, совсем недавно… не поверите… я не сразу вспомнил имя нынешнего властителя Кэналлоа. И вот сейчас я действительно не могу понять, о чём вы. Мгновение королева молчала, а Ричард непроизвольно поднял к левому виску руку и попытался остановить болезненную пульсацию. — Вы… я понимаю, герцог… Ричард, — она даже шаг назад сделала, впрочем, Дик это едва заметил, всё пытаясь унять боль, — вам плохо? Давайте поговорим о чём-нибудь другом или лучше я принесу вам стакан воды? — Нет, нет, — с трудом сказал Дик: боль понемногу отпускала, уступая место усталости. — Объясните мне, прошу. Не надо воды. — Тогда сядьте, — почти приказала Катарина. И Дик подчинился. Даже здесь, среди этой убогой обстановки она оставалась королевой. И не слушаться её приказов было невозможно. Диван угрожающе скрипнул, в ногу едва не воткнулась пружина. Но едва только Катарина опустилась рядом с Диком, он позабыл обо всех неудобствах. — Некоторое время назад, — начала она, комкая в дрожащих пальцах платочек, — я обратилась к вам с просьбой. В руках у одного человека оказались фотографии… которые… если бы попали в газеты… могли бы опорочить меня навсегда. Это была недостойная просьба. Этот человек… много сделал для вас… Какой человек? О ком она? Неужели… об эре Августе? Кто ещё во всём Талиге хоть что-то сделал для него? Но Дик не решался перебить: ему казалось, что если он сейчас остановит Катарину, она больше не сможет продолжать. Так она была напугана, там расстроена. И ему было больно от её мучений, но он хотел понять, вспомнить и потому не перебивал. — Но вы благородно согласились защитить меня, не допустить, чтобы… — вот уже слёзы катились по её щекам, Ричард задохнулся: — Прошу вас! — Нет-нет, — всхлипнула Катарина, — я уже взяла себя в руки. Вы не допустили тогда, чтобы те фотографии попали к газетчикам, спасли меня от позора, рискнули жизнью. — Я? — пробормотал Ричард, но королева не услышала. — Возможно, потрясение было слишком сильно, потому вы и забыли. Так бывает. — Да, наверное, — в замешательстве сказал Дик. — Вы были готовы рискнуть собственной честью ради спасения моей! — Да? — как-то глупо переспросил Дик, но тут же прикусил губу. — И потому я… позвала вас сегодня, чтобы отблагодарить, — королева протянула руку Дику, тот, спохватившись через мгновение, кинулся целовать белые пальчики, ещё дрожащие от пережитых мучений. Всю дорогу назад Дик молчал, пытаясь решить: стоит ли спрашивать у эра Августа о том, что рассказала Катарина. Конечно, он знал, не мог не знать о той просьбе королевы, которую Дик начисто забыл, а между тем эта просьба так мучила Её величество. Какие-то фотографии, какой-то человек… Катарина так и не сказала, кто именно. Дорога кончилась, а Дик так и не решился задать вопрос, да и голова снова заболела. — Эр Август, — перед тем, как попрощаться сказал Дик, — можно я сегодня не приду на ужин? Я хотел бы лечь спать. Август Штанцлер понимающе кивнул и пожелал Дику спокойной ночи. За одеждой он зайдёт утром, мелькнула мысль. Но это хорошо: чем дольше эр Август будет его сопровождать, тем больше он, Дик, будет мучиться нерешительностью и тем сильней разболится голова. Ему просто нужно проспать без снов до утра, а потом, успокоившись после такой болезненной встречи с королевой, может, он что-нибудь вспомнит. И что-нибудь поймёт. Возле пруда было немного прохладнее, чем в саду, но всё равно хорошо: осеннее солнце не грело, но светило ярко, вокруг ложились резкие тени от ветвей деревьев. Где-то высоко парила чёрная птица. Ричард подобрал с земли жухлый листочек — и пустил его корабликом по прозрачной воде пруда. Коричневый «кораблик» закружился, качнулся — и поплыл куда-то в сторону. Ужасно захотелось скинуть с себя одежду, искупаться, Ричард даже начал расстёгивать рубашку одной рукой, а другой осторожно потрогал воду: холодная, но если быстро? А потом опять одеться, ведь не мороз, а дома он купался в горных ручьях, ледяных даже летом. Он успел уже расстегнуть рубашку, но снять пока не решился, набираясь храбрости, как… — Не спешите, — услышал он незнакомый… знакомый?… голос и застыл, — нам нужно поговорить, хотя не могу сказать, что я от этого в восторге. Ричард заставил себя медленно повернуться, забыв о расстёгнутой рубашке. За спиной, совсем близко, сжимая между пальцами тонкую сигарету, стоял очень бледный человек. Длинные чёрные волосы откинуты за спину, тёмно-синие глаза смотрят зло и холодно. Какое красивое и одновременно неприятное лицо… Ричард закрыл глаза на мгновение, вспышка боли в левом виске почти ослепила. — Только не падайте в обморок, — раздалось над самым ухом, — это было бы не вовремя. — Господин… протектор… протектор… — выговорил Ричард, оседая на землю. — Может быть, обойдёмся без мелодраматических штампов? — и Ричард почувствовал, как его схватили за ворот рубашки. — Подхватывать вас я не буду. Усаживайтесь, если без этого нельзя, и поговорим. Дик глубоко вздохнул и открыл глаза. — О чём мы можем говорить с вами? Алва — да, это был Рокэ Алва, герцог Кэналлоа — сел рядом на влажную траву. И почему-то усмехнулся, услышав вопрос Дика: — Вы предсказуемы. Впрочем, вы правы. Говорить нам не о чем. Дик смотрел на воду, хотелось пить. — Тогда зачем вы пришли? — спросил он, опять услышав смешок. — Я снова предсказуем? — Невероятно, — согласился Алва. — У вас заклеены запястья? Позвольте угадаю — крыса? Ричард промолчал. Он и сам знал, что крыс в больнице не было. — Антисанитария, вы подумайте, — продолжил Алва. — Почему же их не потравят? — Если нам… вам со мной не о чем говорить, тогда… — Тогда я сейчас уйду, — оборвал его Алва, голос из насмешливого сделался злым, — я пришёл не по своей воле. Так случилось. Дик попытался понять, о чём говорит Алва, но так и не смог. — Но уйти, — после мгновения тишины сказал Алва, — я волен, когда захочу. Поэтому прощайте, Повелитель Скал. Передайте привет крысе. Пусть молится своим крысиным покровителям и благодарит их, что ещё жива. Ричард смотрел на воду. Хотелось пить. Листочек качался по ряби, но никуда не плыл, потому что ветер был слишком слабый. **** Надор, городок Горик Айрис рыдала, уткнувшись в плечо Роберу и размазывая о его рубашку удручающе яркую косметику. А он, как полный дурак, бормотал что-то невразумительное, вроде: «Ну-ну…», и похлопывал по плечу. Вот уже полчаса они сидели на обочине дороги, подстелив под себя куртку Робера. И расстраивались. Сначала бурно: Айрис возмущалась, кричала, что надорцы идиоты, что пока камни на них не посыплются, они и пальцем не шевельнут, шажка к свободе не сделают, будут, как вьючной скот, ходить под ярмом и ничего им не надо, а Протектор этим пользуется, и скоро в Надоре жить станет невозможно из-за налогов! Робер бормотал «ну-ну» и только и мог, что сочувственно сопеть. Бревно. Но бедная девочка так убивалась, не мог же он ей сказать какую-нибудь ерунду, например: всё наладится, народ пойдёт за тобой? Не пойдут — коню ясно. Да, жизнь у большинства надорцев довольно тяжёлая, но она хотя бы устроенная, хотя бы стабильная, а протесты и выступления ни к чему хорошему (по мнению большинства) не приведут и вообще проку от них не будет, одни убытки. Некоторые, из особо любопытных и следящих за новостями, даже пытались Айрис объяснить, почему именно её затея бесполезна, приводили пример волнений в Эпине, и в эти минуты Айрис так яростно глядела на Робера, словно ждала, что он опровергнет. Но чем он мог опровергнуть? Волнения быстро захлебнулись, едва только арестовали Николя Карваля, бывшего и зачинщиком, и идейным лидером. Но там хотя бы был повод для недовольства… пусть и не самый значительный. Здесь же — и повода нет. Где-то очень глубоко в душе, совсем глубоко и тихо, жило у Робера облегчение, что люди не поддались, а значит, возможно, удастся мягко убедить Айрис в необходимости отложить идею восстания. Робер боялся за эту девочку, очень сильную и очень уязвимую. Её сожрут все — от собственной семьи до Протектора — только дай им повод. Конечно, Робер не позволит, сколько сможет, он станет защищать её, но долго ли сможет? Он ведь только знакомый ей, случайный попутчик, да ещё и скрывает своё настоящее имя. Это всё колебалось на грани приличия, Робер понимал. А если предположить, что в пылкости своей она и воспринимает его как друга, то что означает такой «друг» в глазах её семьи? Они опять запрут Айрис, уже на основании нарушения приличий, а ему останется вернуться в Олларию, кусать локти в доме Капуль-Гизайлей. Конечно, если хорошо подумать, семья в таком случае была бы не так уж и неправа: он слишком близко подошёл к впечатлительной девочке. Лэйе Астрапэ, ей семнадцать лет, если не меньше, а ему за тридцать! Да она в дочери Роберу годится! От размышлений его отвлекла Айрис, громко сморкавшаяся в Роберов же платок. — Простите, Клемент. Я… не должна была себе позволять. Она быстро пригладила волосы и вскочила. Робер хотел было сказать, что её поведение — совершенно нормально в таких обстоятельствах, но не успел: Айрис кинулась к машине: — Нам нужно ехать! Матушка иначе меня снова запрёт! — Я буду ехать, как можно быстрее, не беспокойтесь, — уверил её Робер. Айрис постаралась взять себя в руки, бедная девочка, но как только они тронулись с места, она вздохнула, судорожно, как вздыхают после долгих слёз дети. И Робер понял, что он не может дольше молчать, надо ей рассказать какую-нибудь интересную историю, заставить её забыть хотя бы ненадолго об огорчениях! И Робер, так и не придумав, что именно будет рассказывать, решил просто начать: — А знаешь, — и не останавливаться на достигнутом, потому что Айрис тотчас же повернулась к нему, — сейчас бы нам не повредили… мотоциклисты! — Какие, — ошарашено спросила Айрис, — мотоциклисты? — Которые мне встретились на пути в Эпине! — нашёлся Робер. Ему очень вовремя вспомнилась странная история, случившаяся около месяца назад. — Почему… почему вы о них заговорили? — Айрис недоумевала, удивлялась, даже, может, сердилась на Робера за недоговорки, но больше не вздыхала. — А вот представьте: мы с моим другом застряли ночью посреди трассы на Эпинэ, мой друг, надо сказать, совсем не разбирается в машинах, а потому думал, что пинками и воплями можно исправить поломку честно отслужившего своё «иноходца», а тут… К концу рассказа, на словах «и тут они исчезли! Честное слово! Растворились в воздухе! Такие здоровенные мотоциклисты на огромных мотоциклах!» Айрис засмеялась. — Мне такие не встречались, а я бы не отказалась, — весело сказала она, — это же так здорово! Ехать на мотоцикле! Ветер в лицо! Мотор рычит! — Вы так описываете, что мне неловко делается за машину, — улыбнулся Робер, — ни ветра, ни жуткого рёва. — Когда-нибудь заведу себе мотоцикл! — заявила Айрис, а Робер тут же расстроился: и дёрнуло же его рассказывать о мотоциклистах! — А меня тоже подвозили, когда я в столицу ехала. Но не мотоциклисты, а водитель грузовика. Он ещё радио слушал, а там этот граф Медуза был. И я думала: вот же молодец, что не боится… А теперь знаю, что таких, как он, которые не боятся, совсем мало. Она опять погрустнела и вздохнула. Но не расплакалась, решив, наверное, что слезами горю не помочь. Помолчав, Айрис сказала: — Но я не сдаюсь. То, что они все — такие бараны, не значит, вы же понимаете, не значит, что им не нужна свобода. У ворот их встретил господин Ларак. За время, пока Робер работал у него то шофёром, то механиком, Наль, как называла его Айрис, успел произвести на него очень смешанное впечатление. С одной стороны, не каждая область могла похвастаться протектором, к которому не нужно месяц ждать вызова, который принимал просто по телефонной записи, да ещё ездил по Надору запросто, без толпы охранников и на простой машине, да и жил в довольно скромном доме и одевался скромно, хотя был виконтом и сыном графа. С другой же, что-то в Нале неуловимо раздражало, была в нём какая-то смутная… скользкость? Впрочем, говорил себе Робер, это, возможно, просто зависть или даже ревность: Наль был первым кандидатом в женихи Айрис, а теперь, когда она вернулась и сказала, что не нашла герцога Окделла, вероятность скорой их свадьбы возросла во много раз. Примерно как вероятность скорой свадьбы Протектора и бедной дочки Фомы Урготского после новостей о затопленной подводной лодке, которыми Суза-Муза благородно поделился с талигойцами. У ворот их встретил Наль — и лицо его не предвещало ничего хорошего. Едва Робер открыл дверцу машины, как услышал: — Клемент, не знаю, где вы пропадали, и это ваше дело, потому что это ваш свободный день, но герцогиня Айрис… — Кузен, — выскочила из машины Айрис, в дороге тщательно стёршая с лица остатки косметики, — со мной всё чудесно, хотя нужной шерсти мы не нашли. Не такие уж там хорошие магазины. — Но так долго… Герцогина Мирабелла спрашивала тебя каждые восемь минут. Я устал придумывать отговорки и причины, по которым вы могли задержаться. Причины, которые её бы не напугали. Ты же знаешь, что она не доверяет Клементу. — И зря. Поездка получилась хорошей, хотя этот жуткий плед, кажется, останется таким, как был. — Айрис… — Наль мялся и, похоже, собирался о чём-то её спросить, но не решалася при механике. И Робер тактично сказал: — Я в гараж. Проверю вашу машину перед отъездом, господин протектор. — Благодарю вас, Клемент, — с облегчением отозвался Наль. Робер ушёл в гараж, гадая, уж не сейчас ли Наль сделает Айрис предложение, а она просто обязана будет согласиться. Кто откажет протектору Надора? Даже дочка герцогини не сумеет отказать, ведь герцоги не имеют теперь в своих землях той власти, какую имеют протекторы. Она согласится, а может быть, если ей повезёт, она даже и влюблена в Наля… Тайно, конечно… Хотя… Но она так много говорит о нём, и чаще хорошее… — Что?! Наль, ты что! Со скалы свалился?! С дуба рухнул?! Да никогда! «Вот тебе и ответ», — подумал Робер и улыбнулся. **** Хексберг, авиабаза «Альбин» За окном в свете ночных фонарей блестела закованная в лёд Хербсте, но этим дивным зрелищем уже давно устал любоваться как хозяин дома, так и его гости. Во всяком случае, именно так предпочитал он мысленно именовать обоих пленников, живших здесь же, под поручительством капитана Вальдеса, которому никому и в голову не пришло бы не доверять. Да и всё равно: базу охраняли, и едва ли эти двое — и один из них неопытный юнец, а второй уже немолод и к тому же сильно пострадал — решились бы на побег, бывший очевидным самоубийством. Поздней осенью даже через реку вплавь не сбежать. — Хотите порыбачить, Олаф? — спросил Ротгер, внимательно глядя в бесстрастное лицо Кальдмеера: а вдруг оно всё-таки изменится? Оно не изменилось, хотя Ротгер точно знал, что внешне невозмутимый пленный авиатор внутренне каждый раз вздрагивает из-за такого фамильярного к нему обращения, а потому вставлял это немного насмешливое «Олаф» через фразу. Зато всё, что отказывался выражать Олаф, с успехом демонстрировал его второй пилот. — Капитан ещё не оправился. — Вы ещё тоже не оправились, теньент фок Фельсенбург, — усмехнулся Ротгер, однако я лично видел вас с удочкой. И, кстати, это было ужасно неразумно, вы же понимаете? Руперт вспыхнул. — Впрочем, вы, Олаф, правы, что отказываетесь: для вас это ещё более рискованно, чем для вашего второго пилота. Его разве что похитить могут любящие соотечественники, против чего я бы не возражал. Вас же… — Во-первых, капитан Вальдес, я не отказывался, — Кальдмеер укоризненно взглянул на Ротгера, — а во-вторых… — Так вы согласны? — Тот даже вскочил со стула и восхищённо взмахнул рукой: — Так вперёд, капитан! Оденемся потеплее — и предадимся философско-созерцательному настроению! А заодно и клюнет что-нибудь, чем Чужой не шутит. — И не соглашался, — закончил Кальдмеер. И Вальдес сел на своё место. — Сначала, капитан Вальдес, — осуждающе высказался Руперт, — вы говорите, что это неразумно, а потом настаиваете на своём предложении. — А вам, теньент фок Фельсенбург, разве не положено уже час как спать? — не выдержал Вальдес. — Смотрите-ка, почти полночь, пора вам, не находите? — Но… — возмутился юный зануда, — я ещё не хочу спать! — Учитесь согласовывать ваши желания с режимом дня, — назидательно сообщил Ротгер, с наслаждением наблюдая, как Руперт снова покраснел. — Капитан Вальдес, — вмешался Кальдмеер, — высказался в своём духе и несколько, на мой взгляд, резко, однако он прав, Руперт, вам пора идти спать, не стоит нарушать режим сна даже в плену, раз нам предоставили такую возможность. — Так точно, капитан! — преобразился Руперт. — Доброй ночи! — крикнул ему вдогонку Вальдес, но тот не ответил. Невежливый молодой человек. — Зачем вы с ним так, Ротгер? — А зачем вы называете меня «капитаном Вальдесом»? — Ситуация не преполагает, что я стал бы обращаться к вам по имени. Мой второй пилот чрезвычайно впечатлителен, и кто знает, какие выводы он сделал бы из этого. — Какие могут быть выводы, кроме вашего ко мне дружеского расположения? — Ротгер сел на стул в изголовье дивана, на котором полулежал Олаф. — Если вы полагаете, — Олаф приподнялся и оперся на спинку, сев почти прямо, так что одеяло сползло, — что только вам про нашу страну рассказывают небылицы, то ошибаетесь. Мы тоже слышим про Талиг многое и очень мало хорошего. Всё больше истории, от которых кровь в жилах стынет. Ротгер потянулся поправить одеяло, но Олаф, как всегда его опередил. Они часто оставались наедине в этой комнатушке, одеяло часто сползало, когда Олаф садился поудобней, но ещё ни разу у Ротгера не вышло самому поправить его. Удивительное упрямство для человека, недавно едва не отправившегося в экспедицию в Рассветные Сады. — И? — немного напряжённо переспросил Ротгер. — Что же вам рассказывают? — Что в Талиге спят и видят, как бы завербовать побольше честных граждан Дриксен для слежки на родине, например. Что для вербовки используют разные методы психологического воздействия и даже подавляющие волю таблетки. Про такие таблетки Вальдес когда-то слышал от адмирала Альмейды, но посчитал их выдумкой. Но даже если бы они существовали, едва ли их стали бы использовать в целях шпионажа. Всё-таки Олаф — дрикс и многого не понимает. От этой мысли опять стало тревожно и неприятно. То, что Ротгер делал сейчас — оттягивая до последнего поездку в Олларию — было изменой, хотя об этой измене никто не знал, даже сами пленники, которые временами спрашивали, какова будет их дальнейшая судьба и почему до сих пор господин Савиньяк не прислал никакого распоряжения относительно них. А ведь господин Савиньяк присылал. И не одно. Но Вальдес каждый раз придумывал новые отговорки, не отчитываясь перед собой, почему. — Это всё происки недоброжелателей, Олаф, — как можно беззаботней заявил Вальдес, — хотите вина? — О каких недоброжелателях вы говорите, Ротгер? — о том, что это вопрос, можно было понять только по форме предложения. Так сказать, грамматической конструкции. — Нет, благодарю. Боюсь, тогда я засну раньше, чем сам предполагал. — А жаль! Вы спящий были бы похожи… на себя спящего, что очень мило, — путано объяснил Вальдес, — а недоброжелают недоброжелатели нашей с вами дружбы, конечно же! — Слишком эгоцентрично, капитан, вам не кажется? — или Вальдесу показалось, или по губам Кальдмеера скользнула улыбка! — «Ротгер», Олаф, прошу, обойдёмся без «капитанов». Вы же не думаете, что теньент вместо того, чтобы видеть сейчас сны о верности Республике, подслушивает под дверью! Ответить Кальдмеер не успел: в окно постучали. Ротгер осознал саму нелепость ситуации только когда открыл створку — и в окно вместе с морозным ветром впорхнул герцог Алва. Легко спрыгнув с подоконника на пол, он обратился к Ротгеру: — Капитан Вальдес, вина! Прежде, чем хоть что-то предпринять, даже прежде, чем хоть о чём-то подумать, Ротгер бросил взгляда на Олафа. Тот по-прежнему был невозмутим. Невероятно. — Герцог Алва, я слышал о вашем… исчезновении из дворца, — произнёс ошарашенный Ротгер. Нужно было как можно скорей решить, что делать дальше, но когда Алва давал время собраться с мыслями?.. — Да, с тех пор особенно полюбил окна. Капитан, налейте мне вина, а потом задавайте вопросы. И не вздумайте звать подмогу. Если что, вас и ваших пленных я перестреляю раньше. Он не изменился. Верней, не изменились его манеры, хотя на его лице время всё же оставило свой отпечаток. Время и служба многим — и, как думал Ротгер, предательства многих, и тех, когда предавали его, и тех, когда предавал он. Ротгер открыл бутылку. — Никого звать я не буду, герцог. — Ещё одно «герцог» — и я застрелю вас. — Алва не стал дожидаться бокала и отобрал бутылку у Ротгера. — Учитесь, капитан, — зачем-то проговорил Олаф. Ротгер, всё ещё не очнувшийся от потрясения, не сразу понял, чему нужно было учиться, а потом — когда, наконец, понял — расхохотался. И оцепенение от появления неожиданного и нежданного гостя прошло. Алва тоже рассмеялся: — Представьте меня вашему другу, капитан. — Я — капитан Кальдмеер, — не стал дожидаться Олаф. — Вы, как я понимаю, герцог Рокэ Алва, если мне «герцог» будет простительно. Олаф говорил невозмутимо, но Ротгер почувствовал одновременно его симпатию к Алве и собственный укол недовольства этим. — И раз вино вы получили, а мой гость сам назвал своё имя, Рокэ, объясните, за какими кошками вы здесь. — Я проделал весь этот немалый путь, чтобы спросить у вас, Ротгер, насколько сознательно вы стали предателем Талига под протекторатом Ли? Немая сцена продолжалась ровно столько, сколько потребовалось Вальдесу, чтобы сглотнуть все «Что?», «О чём вы?» и «Олаф, он не серьёзно!», а потом Ротгер спокойно ответил: — Я не предавал Талиг, — и с нажимом прибавил, — соберано. Алва усмехнулся. — Не разочаровывайте меня, Ротгер. — Он замолчал на мгновение и обратился к Кальдмееру: — Как ваше здоровье, капитан? — Идёт на поправку, благодарю, — кивнул Олаф, а Ротгер скрипнул зубами. — Как это замечательно! — усмехнулся Алва. — А вашего второго пилота? Может быть, он… в бреду и лихорадке? Вот-вот умрёт? — Нет, что вы, благодаря доброму расположению к нам капитана Вальдеса, мы оба чувствуем себя отлично, — медленно ответил Кальдмеер. «Он уже понял», — обречённо подумал Ротгер. — А судя по докладам капитана Вальдеса, вы за эти дни пережили всё, за исключением разве что родильной горячки, капитан. Вас не знобит, кстати? — Хорошо, хорошо! — Вальдес начал мерить шагами комнату. — Вы можете называть меня предателем! Что дальше? Вы приехали, чтобы казнить меня? У вас нет такого права, вы сами предатель! — Ротгер, — послышался голос Олафа, — что происходит? Правильно ли я понял, что вы скрывали истинное положение вещей в отношении меня и теньента фок Фельсенбурга, тем самым… — Предавая Талиг и так далее, и так далее, — закончил фразу Алва, — да, капитан, вы поняли правильно. И теперь, когда мы все так хорошо поговорили и объяснились, вернёмся к сути моего вопроса. Итак, насколько сознательно вы предаёте Протектора? Иными словами, готовы ли вы пойти дальше. Потому что, если да, у меня к вам есть просьба, а если нет… что ж, я попрощаюсь и воспользуюсь окном. — Излагайте просьбу, — буркнул Ротгер, останавливаясь возле стола, на который бесцеремонно уселся Алва с полупустой бутылкой в руке. Перед уходом, когда все детали были обговорены, Алва, уже стоя на подоконнике, вдруг обернулся к Ротгеру и сказал с какой-то неприятной кривой усмешкой: — Осторожнее с сосульками, Ротгер, когда они тают, то становятся опасными.