Проект «Одинокий»

Оллария, дом Рокэ Алвы Пако подметал уже полчаса и умирал со скуки, а заодно сгорал от зависти к Хуану и остальным, которые сейчас занимаются чем-то поинтереснее уборки двора, они уже, может, освободили соберано из Багерлее и везут его домой… Хотя вряд ли домой, Пако так повезти не могло, они поедут к маршалу Савиньяку — и вместе станут освобождать Олларию от… другого Савиньяка. На мгновение мысль о сходстве и различиях братьев, а также о сложной ситуации, в которой, по идее, оказался маршал Эмиль, отвлекла Пако от печальных мыслей о несправедливости судьбы, но тут раздался гулкий удар в ворота, за ним последовало отчаянное тявканье. Пако, бросив метлу, помчался к небольшой калитке сбоку от ворот, торопливо нащупал в кармане ключ, отпер калитку и выскочил на улицу. То, что Пако увидел, искупило все одинокие страдания юного кэналлийца, лишённого революции: на газоне возле ворот лежал дор Рикардо в лохмотьях, худющий, с ногами в крови, но совершенно определённо дор Рикардо! И вокруг него с тявканьем прыгал чёрный щенок, такой же худой и на вид не слишком жизнеспособный, да ещё с перевязанной лапкой, но всё равно прыгал и тявкал. Первым порывом Пако было кинуться вызывать скорую, но почти сразу же он остановился. В городе беспорядки, вон, даже по радио об этом говорят, скорая может попросту не доехать. А тут помогать надо быстро. Он подошёл к лежащему на земле дору Рикардо и присел рядом, чтобы проверить, жив ли тот вообще, убедившись, что дор просто без сознания, Пако задумался. Он, Пако, на целую голову ниже, наверное. Как же перенести больного в дом? Позвать кого-то из слуг? Кто-то же остался, не только он. Пако снова вскочил на ноги и кинулся в дом, прихватив щенка, которого и сам он мог отнести. На щенка-то сил хватит. На кухне сидел Нанду, главный повар. Он тоже, наверное, чувствовал себя несчастным, потому что его не взяли штурмовать Багерлее. Но его-то не взяли потому, что он в ворота Багерлее не пройдёт, тут-то дело ясное! — Нанду, — крикнул по-кэналлийски Пако, — помоги мне, пожалуйста! — Что? — краснолицый Нанду вскочил на ноги и побледнел. — Что? Они пришли? Мы осаждены? — Осаждены?.. Нет, там другое. Там, — Пако перевёл дыхание, — дор Рикардо. Помнишь его? Он гостил у соберано. — Но… — Некогда! Помоги! Уже на бегу Нанду продолжал пыхтеть: — Хуан запретил, он нам шеи свернёт! Ты же слышал, что он о доре Рикардо говорил! — Прямо за воротами, — не обратив внимания, выпалил Пако. — Нет, — твёрдо сказал Нанду, когда они уже стояли над дором Рикардо, — я не буду, Пако, так нельзя. С минуты на минуту соберано вернётся — и пешком нам после этого на Кэналлоа чухать, не посмотрит соберано на верную службу и на… особенности… — Нанду! Не трусь! Не бросать же дора Рикардо тут! Ты думаешь, соберано или Хуан порадуются такому цветочку на клумбе? — Ну, может, он сейчас очнётся и пойдёт по своим делам? — неуверенно предположил Нанду, а Пако выразительно покосился на сбитые в кровь босые ноги дора Рикардо. Потом он присел и попытался сам поднять дора Рикардо с земли. Получилось не слишком. Ему едва удалось сдвинуть его с места. Какие люди тяжёлые однако! — Нанду, — в голосе Пако послышалось отчаяние, — скажешь, что я тебе угрожал! Пожалуйста! Или я правда начну угрожать! Непонятно, что убедило Нанду, но, помявшись, он присел и легко поднял на руки дора. — Нанду! — удивлённо воскликнул Пако: — Я не знал, что ты такой сильный! — Чугунные котлы потяжелей этого цыплёнка будут, — буркнул Нанду, — будешь мне неделю на кухне помогать, понял? — Понял! Понял! — радостно завопил Пако и побежал следом. Надо было не забыть запереть калитку, подобрать метлу и накормить щенка. Нанду уложил дора Рикардо прямо на маленький диванчик в холле. — Дальше я его не понесу, — тяжело переводя дух, сказал он. — И тут хватит. Принеси аптечку! Пако побежал за аптечкой и по пути заглянул к себе в комнату, где оставил щенка. Тот уже успел напрудить лужу возле двери. То ли от страха, то ли от радости. Пако поморщился от запаха, но решил великодушно не ругаться: ещё не известно, как бы вёл себя сам Пако в такой ситуации и не напрудил бы он тоже лужу, да побольше этой! — Скоро принесу поесть, — заверил он щенка и пошёл в холл, где Нанду шлёпал по щекам дора Рикардо. — Так, нужен нашатырный спирт, — деловито заявил Нанду. — Нашатырный… о, вот он! Пако протянул пузырёк и спросил: — А зачем? — Живо в сознание приведёт. И в самом деле: едва только Нанду поднёс к носу совершенно бледного дора Рикардо смоченную в нашатырном спирте ватку, как тот открыл глаза и аж подпрыгнул на своём диванчике. А потом сел и стал дико озираться вокруг. — Ой, вы живы! — захлопал Пако. — Нанду, спасибо! — Нечего благодарить, — проворчал он. — За тобой всё ещё неделя на кухне. И это не считая твоих прямых обязанностей. — Где… где я? — хрипло произнёс дор Рикардо. — Это же не дом Рокэ… Алвы? — Вы меня не узнаёте? — Пако чуть не смеялся от радости и облегчения. — Я Пако. И это, правда, дом соберано. — Как я тут очутился? — дор Рикарду уставился на свои ноги, будто их впервые видел. — И что это… почему я… — Вы, наверное, — влез Нанду, — шли долго. И босым ещё. Зимой это не очень полезно. — Вы есть хотите? — спросил Пако. — Нанду вам сделает. А я пока… я пойду щенка накормлю. — Какого ещё щенка?! — зашипел Нанду, отворачиваясь от дора. — Тебе этого ненормального мало, так ещё щенка, чтобы Хуан нас с тобой точно выставил?! — Потом, Нанду, потом! Никто нас не выставит! За щенком я пригляжу! Последние слова Пако выкрикивал уже на бегу, спеша за едой на кухню. Собрать еды щенку оказалось совсем просто: в холодильнике лежала вчерашняя варёная говядина, предназаначенная для слуг, потому что соберано такую еду презирал. Хотя готовили и для соберано, которого, правда, уже столько дней дома не было. Но он же мог в любой момент вернуться! Голодным! Не заставлять же его ждать тогда! Пако отрезал от большого куска несколько маленьких кусочков, а ещё прихватил блюдце, бутылку молока и мокрую тряпку для лужи — и понёс всё это к себе. Полюбовавшись немного на то, как щенок с рычанием уминает говядину, Пако принялся вытирать с пола, то и дело морщась от ужасного запаха. Щенок со своим делом управился намного скорей, чем Пако со своим. И, судя по всему, принялся выпрашивать ещё еду. Но много есть сразу после долгой голодовки нельзя. Это Пако и сообщил щенку. А потом подумал, не выпустить ли его во двор? Всё равно там все дыры в заборе законопачены, никуда он не выскочит — зато побегает на травке, а заодно и не напрудит новых луж… а снова вытирать за ним и убирать ещё более крупные неприятности Пако не улыбалось. Осторожно взяв на руки щенка и стараясь не давить на раздувшееся пузо, через чёрный ход Пако быстро вынес его во двор, а потом вернулся в холл, чтобы проверить, как там дор Рикардо и не слишком ли Нанду его обижает. Каково же было его изумление и огорчение, когда он увидел, что на диванчике сидит один Нанду, а дор Рикардо пропал. — Нанду! — взвыл Пако. — Ты всё-таки выгнал его! Как тебе не стыдно! У дора Рикардо ноги болят! — Я его не выгонял! — завопил в ответ Нанду. — Он сам ушёл! Вскочил и понёсся куда-то, я только и успел, что отпереть и запереть калитку! Я его задержать хотел, а он меня и не услышал! Чокнутый, глазищи безумные! Что-то про соберано нёс и какой-то яд… или снотворное… я не понял! Расстроенный Пако подошёл к дивану и, увидев, что там осталась ватка, смоченная нашатырём, задумчиво подобрал её и машинально поднёс к носу. На глазах тут же выступили слёзы, а в нос будто кто-то ударил изнутри: — Ох! — выдохнул Пако. **** Оллария, дворец Верховного Протектора «16.00 — звонок по прямому телефону Верховному Протектору. Студенты захватили телецентр». Селина отложила ручку и закрыла записную книжку. Записи в ней велись в течение нескольких месяцев, хватало на полгода, таких книжек уже было три, эта — четвёртая. Аккуратные записи, каждая страница разделена на четыре части — дата и время, событие, характеристика, заметки о проведении. Иногда спокойное течение распланированного дня прерывал такие вот записи только в трёх из четырёх граф, и тогда её почти мучила оставленная незаполненная графа. Телефонный звонок прервал Селину, которая раскладывала на столе бумаги и ручки в правильном порядке — по бокам от печатной машинки. Особенно важные документы хранились в поддоне ящиков этого же стола, а ящики были закрыты на ключ, всегда находившийся при Селине. Единственным напоминающим украшение предметом на столе было пресс-папье в виде фигурки оленя, бронзовая тяжёлая фигурка, которой очень удобно прижимать только что отпечатанные листы приказов, уведомлений и остального. Два года назад — у Селины в записной книжке того полугодия стояла точная дата события — когда Верховный Протектор выбрал дочь Арнольда Арамоны на должность своего секретаря, мать Селины почему-то не слишком обрадовалась, а когда увидела этот стол, тогда ещё пустой и с зачехлённой печатной машинкой в углу, сказала, что можно будет его чем-то украсить, например, цветком в вазе. Но ваза бы помешала работе, а срезанные цветы Селина не любила. Верховный Протектор снова стоял у окна, когда Селина вошла в его кабинет. Второй раз за день, будто ждёт чего-то или слишком задумчив, чтобы вспомнить о делах и сесть за стол. — Селина, — сказал он, и она вздохнула чуть менее ровно, зная, что этого не заметно. Сегодня странный день. Она взяла записную, быстро отмечая время и приказ. — Позовите протектора Колиньяра. Пусть немедленно явится. Я передам ему полномочия по усмирению бунта в Олларии. После этого меня не беспокоить до утра. — Да, Верховный Протектор. На пороге она снова не удержалась и на мгновение обернулась. Преступная слабость, как могло бы показаться со стороны, но она должна была… Лионель Савиньяк смотрел на неё, как и утром. И в глазах у него было что-то, похожее на прощание. Вызвав по телефону протектора Колиньяра, Селина секунду помедлила, прежде чем убрать ладонь с трубки, но потом отдёрнула руку, вместо этого взяла записную, открыла на середине, где были абсолютно чистые листы, и что-то быстро стала записывать поперёк линеек. Через двадцать минут — на четыре минуты позже, чем требовал Протектор, — в приёмную явился Колиньяр. Несколько листков из записной книжки к тому времены были уже выдернуты и сложены вчетверо, а Селина аккуратно перекладывала на стол документы, касающиеся личности протектора Колиньяра. Не самые секретные, не самые важные — там содержалась информация известная большинству сплетников и любителей программ новостей: о начале его карьеры, о проблемах с сыном, о том, что во Дворце хором считают Колиньяра посредственностью, но в глаза ему, конечно, никто не говорит. Не важные документы. Но все они должны быть на столе у Протектора, даже если он сегодня и не вспомнит об этом. Собрав документы в ровную стопку, Селина подошла к двери кабинета Протектора. За долгие месяцы работы здесь она научилась распознаваться настроение и состояние тех, кто говорил с Протектором. Чаще всего они испытывали страх, иногда панику, иногда — гордость или радость от возможности говорить с Протектором. Очень редко — спокойствие. Почти никогда — равнодушное безразличие. На последнее — на памяти Селины — был способен герцог Алва, который в последние месяцы, казалось, ненавидел Протектора, но умело скрывал эту ненависть. А ещё — и тут Селина чувствовала недоумение — герцог Окделл. Во время последней его аудиенции у Протектора Ричард Окделл будто бы оттолкнул Протектора, не прилагая к этому особых усилий, обошёлся этим самым усталым безразличием в голосе, вежливой незаинтересованностью, гораздо более искренней, чем у герцога Алвы. Это было странно и неестественно, так упрямо игнорировать Протектора, которого можно было или сильно любить, или всей душой ненавидеть и бояться, но не отворачиваться равнодушно, когда он так близко и настолько заинтересован, пусть даже в том, чтобы убить или свести с ума. Какая разница, если сойдёшь с ума или умрёшь от рук и по тонкому расчёту Лионеля Савиньяка. Сейчас ужас Колиньяра пропитал даже дверь. Хотя, конечно, протектора можно понять — поручение, которое собирался дать ему Верховный Протектор, не могло не вселять ужас. Не испугался бы разве что герцог Алва. Но именно поэтому его Лионель Савиньяк никогда не попросил бы об этом. Селина постучала и сразу толкнула дверь. — …переходят под ваше командование. — Но это же… — Огромная ответственность, верно, — его голос звучал как всегда — отстранённо, спокойно и убедительно. — И широчайшие полномочия, граф. Полагаю, вы умело распорядитесь и тем, и другим. Однако все должны знать, что вы действуете от моего имени. Любая другая информация, как вы понимаете, будет стоить вам жизни, вне зависимости от успешности выполнения вами поручения. О, Селина. — Документы, которые вы поручили мне отобрать. Папка тяжело опустилась на стол, за которым сидел Лионель Савиньяк. Колиньяр даже не присел — он стоял за креслом, вцепившись в его спинку. — Отлично. Благодарю. — На мгновение его чёрные глаза встретились с её глазами. — Не уходите, Селина. Вы мне ещё понадобитесь. Она кивнула и замерла в нескольких шагах от стола. Колиньяр, кажется, хотел возмутиться, но смолчал. Что бы ни думали все об отношениях, связывающих Верховного Протектора и Селину Арамону — а судя по доходившим до неё сплетням, думали о них многое — одно было верно: он ей полностью доверял, а она никогда не обманывала это доверие. Поэтому о чём бы ни говорили сейчас Протектор и Колиньяр, она вполне могла это слышать. — Господин Верховный Протектор, — подал голос граф Колиньяр, — позвольте… — Да? — Позвольте уточнить… — Костяшки пальцев, сжимающих спинку кресла, побелели. — Ваш брат… принимает участие в… событиях. Договорить не вышло. Бледный Колиньяр испуганно глядел на Протектора, надеясь, видимо, что тот догадается о сути просьбы и ответит на невысказанный вопрос. И Протектор заговорил, медленно, тщательно проговаривая каждое слово: — Вас неверно информировали, господин протектор по внутренним делам. В, как вы выразились, событиях, — губы Лионеля Савиньяка едва заметно скривились, — а по сути, в бунте принимают участие оба моих брата. Но это не существенно. Если они будут захвачены живыми, обращайтесь с ними как с одним из участников и главарём бунта. Судить и приговорить к расстрелу. «Главарём». Селина кивнула собственным мыслям. Тех, кто начал всё это, нельзя называть «лидерами», потому что лидер в Талиге один — и это Верховный Протектор. Тем временем он договорил: — Кстати, позвольте личную просьбу. Маршал Дьегаррон и полковник Ноймаринен уже приговорены. Поэтому их осталось только расстрелять. И их я желаю видеть только среди убитых, но не среди пленных. Колиньяр не без труда отпустил кресло. — Слушаюсь, господин Верховный Протектор. Всё будет исполнено. Когда господин протектор по внутренним делам вышел, Лионель молча поднялся из-за стола и подошёл к Селине, не слишком близко, но ближе, чем всегда. — Селина, — он смотрел на неё, как-то почти умоляюще, как-то совсем необычно, — я только раз обращался к вам с личной просьбой. Я не просто так препоручил разделаться с бунтом и бунтовщиками протектору Колиньяру. У меня сейчас есть гораздо более важное для меня лично дело. К этому имеет прямое отношение то, что вы для меня принесли маску Полудня из музея. Он помолчал, молчала и она, ожидая просьбу, на которую она, конечно же, ответит согласием. — Селина. — Ей стало больно дышать, каждое его слово убивало, потому что она знала, о чём он сейчас попросит. — Я уйду на… некоторое время или навсегда. До вечера меня никто не должен беспокоить. До вечера, Селина, а потом… или станет не нужно, или я сам позабочусь обо всём. — Да, господин… — Нет, Селина, — теперь и в голосе его слышалась мольба, — не надо больше. Если я всё-таки вернусь… нет, я ничего не стану вам говорить теперь. Надейтесь, что я не вернусь, Селина, просите за меня… мироздание. Горло свело судорогой, Селина смогла только кивнуть, соглашаясь на все его просьбы. И тогда Лионель протянул руку, как будто чтобы коснуться её щеки, но не коснулся, опустил руку, без слов отвернулся и ушёл через боковую дверь кабинета. Селина подождала только несколько минут, потом повернула ключ в замке входной двери, отключила телефон Протектора, сняла туфли, чтобы ходить ещё неслышнее, и босиком последовала за Лионелем. **** Оллария, границы города В двух машинах разместилось полсотни людей. К границам Олларии маршал Савиньяк отправил их не для того, конечно, чтобы эти границы захватывать. Рыскавшие по всему городу люди Шеманталя доложили, что все въезды охраняются, причём каждый — не одной сотней человек. Пытаться вступить с ними в сражение было бы самоубийственно. Но также разведчики донесли, что северный, ведущий к Ноймарской трассе, выезд, как раз ближайший, охранялся отрядами под командованием генерала Шлиссенхоффе, с которым Жермон когда-то служил вместе и был дружен. Норман Шлиссенхоффе не походил на тупологового патриота, и, вероятно, его можно было убедить перейти на сторону восставших. Объяснив, скажем, что те вовсе не занимаются свержением законной власти, а наоборот — восстанавливают её. Вооружённая поддержка могла понадобиться, если Шлиссенхоффе таки окажется тупоголовым патриотом и велит открыть огонь, но в это не верилось или не хотелось верить. Насколько Жермон знал, Дьегаррон и Литтенкетте, которым не сиделось после чудесного спасения буквально за пару минут до расстрела отрядом суровых кэналлийцев, отправились на другие выезды. Маршал Савиньяк был методичен, что Жермону внушало немного больше надежды на счастливый исход творящегося героизма. Впрочем, кто бы иронизировал, сам-то вместе с Ойгеном и остальными тоже из того самого героизма омедведился. Хотя что там он! За пару минут до того, как Жермон покинул лагерь в катакомбах туда явилась толпа странно одетых людей, которых можно было бы принять за морискипи, если бы не явно преступные физиономии и слишком уж шикарные автомобили. Из сверкающего как торкский снежок в погожий денёк белого автомобиля вышел смуглый парень в ярко-красном костюме, от которого у Жермона мгновенно заболели глаза. Парень осмотрелся, нашёл взглядом Жермона и, каким-то нюхом определив, что тот командует отрядом, направился прямиком к нему. — Мы от Алвы, — понизив голос и сверкнув белками глаз, заявил он Жермону. И судя по этому тону, герцог-звезда и ему чем-то насолил. — Я тень. — А я свет, в таком случае, — пошутил Жермон и тут же понял, что сморозил что-то не то, парень вроде как представился. Ну, имя такое своеобразное, мало ли, бывает, сколько в Торке имён уморительных — всех не припомнить, один Райнштайнер чего стоит. Пришлось извиняться перед насупившимся пареньком со смешным именем и вести его к маршалу Савиньяку, у которого, видимо, были какие-то сведения об этом Тени, иначе лицо маршала так не вытянулось бы, он даже отвлёкся от бесконечной баталии с девочкой-Окделл, из-за чего та почти обиделась на безвинного парня с печальным именем. Парень оказался главарём столичных бандитов, а «Тень» было его титулом. Зачем преступники явились помогать мятежникам — вопрос, конечно, ожидаемый. Но если они от Алвы явились, доверять им можно. Хотя в целом это напоминало дешёвый боевик с участием кэналлийских черноглазых головорезов. Вот кто пришёл от Алвы — сами кэналлийцы, мрачные типы, вооружённые до зубов, чьи красные платки за несколько хорн видны, эти бандиты, одетые, что твои морискипи, подпольщики из Торки — только на обложку книжки «Исследователи севера, или Как я медленно одичал» помещать — герцог Эпине, опять-таки — прядка зелёная, кроссовки красные? В общем, наблюдалась у Алвы тенденция к ярким личностям. Тем временем дорога вывела их на границу города. Уже можно было разглядеть и противофульгатные рогатки, вкопанные по обеим сторонам от дороги, и фульгаты, перегораживающие саму дорогу, которую, на всякий случай, видимо, перегородили заодно и блестящими под солнцем ежами, и каких-то людей — наверное, дозорных — глядящих в бинокли. — Вот здесь остановите, — обратился Жермон к шофёру. Он выпрыгнул из машины и один пошёл к заслону, подняв вверх руки и надеясь, что дозорным не приказали стрелять во всякого идиота с поднятыми руками и явным намерением задурить голову истинным патриотам протекторского Талига, а то не слишком героично выйдет. — Кто там идёт? — донеслось от заслона. — Генерал Ариго, — покорно отозвался Жермон. — Я к генералу Шлиссенхоффе по поручению маршала Савиньяка. Звучало, если вдуматься, безумно: один-неизвестно-кто вызывает генерала известно-какого по поручению другого-Чужой-знает-кого. Ни генерала Ариго, ни маршала Савиньяка уже не существовало, их места заняли два преступника. Но, судя по заминке и по тому, что один из дозорных куда-то пошёл, генерал Шлиссенхоффе был не против встретиться с Жермоном Ариго, призраком генерала. Оставшиеся дозорные с любопытством изучали Жермона. Тот даже подумал, не подойти ли поближе, раз уж вызвал такой интерес. Впрочем, ему и самому кое-что было любопытно: почему никто до сих пор не арестовал его. Неужели, Норман всё же… — Герман! Все сослуживцы с севера называли Жермона на один манер. Норман Шлиссенхоффе исключением не был. Он появился, как обычно, неслышно, между дозорных и шёл теперь к Жермону, переваливаясь с ноги на ногу для большей торжественности. С тех пор, как они виделись в последний раз, генерал Шлиссенхоффе похудел раза в два или три и сбрил усы, а потому Жермон его едва узнал. Но это, несомненно, был его когдатошний приятель. — Норман, — отозвался Жермон. — Не буду просить тебя звать меня генералом Ариго. — Ты и не генерал уже вовсе, это я понял. Я другого не понял: зачем ты влип во всё это? — Ну, скажем, «влип» я с полгода назад, когда Райнштайнера… — Да знаю, знаю, пришёл приказ о его расстреле — кивнул Шлиссенхоффе, мгновенно посуровев, — и винить я тебя за дезертирство не могу, все знают, что Ойген — настоящий друг, хоть и слишком бергер. Но, Герман, теперь-то зачем? Это же гражданская война, будто тебе на границах стычек не хватило! — Сейчас на границах спокойно, — пробормотал Жермон, не зная, что ответить на вопрос Шлиссенхоффе. То есть на самом деле он, конечно, знал — да и кто не знал бы? — что говорить, но слова о жестокости Савиньяка, о многочисленных невинных жертвах, о не по праву захваченной власти легко звучали, когда их произносили единомышленники или когда их говорили врагам. Но Шлиссенхоффе не был врагом, но и слепым дураком он тоже не был. И всё же хранил верность Савиньяку, считая угрозу гражданской войны большим злом. На мгновение — всего на одно мгновение — Жермон заколебался. А потом договорил: — И мне не нравится, что спокойствие это куплено шантажом и заложниками. Шлиссенхоффе нахмурился ещё сильней: — Ладно, я понял. Я выслушаю тебя. Но только тебя. Твои люди пусть остаются здесь. Я прикажу — и их не тронут. Спустя час или полтора, всю дорогу от заслона Жермон прокручивал в голове изрядно затянувшийся разговор с Норманом, убедить которого так и не удалось. Но, во всяком случае, он обещал по возможности держать нейтралитет. — Ты понимаешь, — сказал он, дёргая себя за ус, — если будет прямой приказ, я не ослушаюсь. Но сам рваться вперёд, если что, не буду. — Ты уже ослушался, — отозвался тогда Жермон, — был приказ схватить меня, разве нет? — Нет, — ответил Норман с улыбкой, — был приказ схватить мятежника Тизо, а ко мне явился некий генерал Ариго — что ж я генерала хватать буду? — Ты прямо отрада Леворукого, Норман, — засмеялся Жермон. Потом Шлиссенхоффе зачем-то долго рассуждал о политике Дриксен в отношении Талига, о том, что Гайифа всегда стремилась чужими руками ослабить Талиг, о разных мелких герцогствах, которые со всей готовностью вступали в союзы с врагами Талига, чтобы пакостить исподтишка. Жермон слушал в недоумении, иногда возражал, иногда с неохотой соглашался. И только к концу этих рассуждений вдруг понял их причину: — Норман, кошки тебя загрызи, ты пытаешься меня разубедить! Шлиссенхоффе сбился и стал внезапно похож на мальчишку, которого поймали на чём-то непотребном. — Привожу свои аргументы, — невнятно пробормотал он. — Да понятно всё это, — махнул рукой Жермон, — и внешняя опасность, и внутренний раздрай, но как, не рискуя потерять руку, лезть в пасть Зверя за жемчугом? А ведь хочется жемчуга, хочется, чтобы Талиг был страной с будущим, нацеленным на мир, а не на бесконечное перетягивание каната: они нам — фульгаты, а мы им — «Ирэну», они нам — свою «Ирэну», а мы им… Ну, знаешь, а мы им — ничего, потому что к тому времени деньги у нас закончатся, провалится под землю ещё какая-нибудь провинция, начнётся настоящая эпидемия, экономический кризис и, в результате, тот самый гражданский бунт, перерастающий в войну, которую ты так боишься, только во главе не будет ни умницы Эмиля Савиньяка, ни Рокэ Алвы, а тот хоть и сволочь, но толковый, только сейчас кошки знают где… В общем, Норман, ты понял. Мясорубка будет, гражданская война двух ызаргов в мешке. Так что считай, что сейчас это законная, уверенная и подкреплённая фульгатами претензия к власти Протектора. Норман не перебивая выслушал Жермона, а потом сказал, что своего решения не переменит: будет до последней возможности держаться нейтралитета. На чём и разошлись, обнявшись перед этим. Лучше всё же так, чем прямая угроза, открытая враждебность и так далее. Лучше нейтралитет, в конце концов, Норман только верен присяге, но хотя бы не слепо. Нельзя же обвинять скалу в том, что она стоит на пути у всадника. По крайней мере эта скала не окажется вулканом — и то всадник благодарен. Ладно, задание можно считать исполненным, теперь главное было успеть к Дворцу, пока всё самое интересное не кончилось… чем бы оно ни кончилось. **** Оллария, квартира Имре Бибока Альдо мерил шагами квартиру с того самого момента, как ушла Матильда. Всё происходившее, по чести, напоминало дурной фильм ужасов: рано утром уехал Бибок, а ближе к вечеру — Матильда. И никто, похоже, не собирался возвращаться. Бибок, правда, отправился по работе, да и был он вполне законопослушным, никуда не вмешивающимся жителем Олларии, которому нечего бояться мятежников, патрульных или даже самого Протектора. Потому ему, наверное, ничего не грозило. Матильда же до обеда сидела словно на иголках, то и дело выглядывала в окно, потом принималась ругаться вполголоса — и Альдо потом проверил: ничего особенного она в окне увидеть не могла, разве что Данар вдалеке, потому что окна квартиры Бибока смотрели на набережную. Подозрительным было уже то, что ругалась она тихо. Альдо даже спросить попытался, в чём дело, но в ответ получил тычок в бок и новую порцию брани полушёпотом. Так протянулось несколько часов, и Альдо уже казалось, что он вот-вот спятит. Он бы и рад был побегать кругами вместе с Матильдой, но совершенно не понимал, что за причины. Мэллит тоже ничего не понимала, но всё слышала и видела: она, несмотря на усилия Матильды, в конце концов всё-таки разволновалась — Альдо об этом догадался, присмотревшись к книге, которую она читала вверх ногами. — Ну, как тебе подарок бабушки, Мэллит? — спросил тогда он, а она вздрогнула, посмотрела на него, потом моргнула и ответила: — Я только начала, но мне нравится… — Что тут понравиться может? — пробормотал Альдо: книжка была о том, как правильно рожать. Чтобы хоть как-то успокоиться, потому что от Матильды и Мэллит было ощущение, что волосы дыбом от электричества встают, Альдо поплёлся включить телевизор. «…трансляцию из телецентра Олларии. В эфире с вами я, Суза-Муза, граф Медуза из Путеллы. Возможно, вы думали, что я выгляжу более эффектно, но придётся терпеть, что есть, потому что у меня для вас новости…» Альдо, изумлённо моргая, смотрел на того санитара Святой Октавии, который шатался по больнице, не выпуская из рук приёмника. Но не показалось ли? Нет, не показалось — точно он. И голос его, и светлые волосы, которые как будто прилипли к черепу, и выпуклые глаза. А главное — чёрный халат, в каких ходят санитары. — Я его знаю! — воскликнул Альдо, а Матильда на него шикнула. Ей, что ли, интересно слушать, что там этот «граф» рассказывает? Хотя она вечно смотрит новости… «…эта ложь и то, что мы все в неё так легко поверили, выдаёт в нас оглохших и ослепших баранов, которых ведут на убой, а они даже не сопротивляются, потому что до этого им дали пощипать травку на лужайке!» …но это не слишком-то походило на новости! На бред сумасшедшего — точно, на новости — едва ли. Альдо под «кредой» такой мог часами гнать, но в эфир, однако ж, не рвался. Хотя, может, и рвался, он точно не помнил теперь. Он уже столько дней «креды» в глаза не видел, а всё бабка с её навязчивой идеей поженить их с Мэллит! Не выпускает из дому хоть с какой-нибудь приличной суммой в кармане, читает нотации, вот разве что книжку ему ещё не придарила. «Как строить семью», например. Дважды Альдо пытался ускользнуть, но дважды попытка проваливалась. Хотя даже мысль о женитьбе вселяла такую панику, что на мечты о «креде» даже сил не оставалось. — Так вот оно как, — мрачно заявила Матильда, когда из телевизора донеслись несвязные крики и выстрелы. — Первородная, — пискнула Мэллит, выглядывая из-за книги, ни одну страницу которой она так и не перевернула пока, — не ходи, там убивают. — Именно! — Матильда, которая как будто ждала этих слов словно сигнала, вскочила на ноги и заметалась по комнате в поисках своей огромной сумки. — Ты о чём? — ошарашенно спросил Альдо, хотя уже всё понял, но по-прежнему не верил, что Матильда повелась на чушь из телевизора. — Там переворот, балда! — крикнула Матильда. — А я здесь кукую! — Но… — Молчите все! — приказала Матильда, с трудом переходя на менее громовой тон. — Вы оба остаётесь здесь, ждёте меня и никуда не выходите. Ясно тебе, Альдо? Оставляю крошку на твоё попечение, если с ней что-то случится, я вернусь, найду тебя и продам в Гайифу! — А, — сказал Альдо, полностью и сразу поверив в искренность угрозы, таким решительным тоном Матильда это произнесла. Хотя вообще-то торговлю людьми в Золотых Землях давно запретили. — Я в город. Выясню, что там происходит, вернусь поздно. Возможно, завтра, — продолжила Матильда, запихивая в сумку кухонный нож и откуда-то взявшийся пистолет. — Никому не открывайте! Уже на пороге, обернувшись к Альдо, она заявила, что ей нравится столица, потому что здесь «не заскучаешь!». И она-то, думал Альдо, когда дверь за Матильдой захлопнулась, точно скучать не будет, а вот им с Мэллит что делать? О безопасности бабушки он почти не волновался: она не из тех, кто, попав в неприятности, может сильно пострадать! Это другие пусть за себя опасаются, если с ней столкнулись. Но вот что делать им с Мэллит? Эх, сюда бы какую-нибудь книженцию от Матильды вроде «Вы оказались в столице, где происходит Чужой-знает-что — руководство к действию». Но такой книжечки не было, а «100000 алатских анекдотов» или «Как правильно рожать» тут точно не помогут. Хотя анекдоты… — Мэллит, давай я тебе анекдоты почитаю? — не дожидаясь ответа, Альдо схватил брошюрку и принялся вслух зачитывать, не оставляя пауз для смеха, но Мэллит всё равно фыркала. Впрочем, надолго его не хватило. После десятка анекдотов он швырнул книжку в угол и стал мерить квартиру шагами, а Мэллит сидела всё в той же позе на диване и следила за ним, а потом неуверенно сказала: — Альдо сейчас похож на мать своего отца. — На кого? — На первородную Матильду, — пояснила Мэллит, чьи щёки порозовели от недавнего смеха, хотя тревога из глаз и не пропала. — Ты могла бы сказать просто «на бабушку», — бросил Альдо и вдруг замер. А ведь он мог бы поступить, как Матильда! Тоже уйти отсюда — но, скажем, не для того, чтобы ввязываться во что-то, — Альдо неуверенно посмотрел на побледневшую Мэллит — а, например, чтобы найти способ уехать из Олларии. Не все же дороги перекрыли! Наверняка найдётся какая-нибудь… была бы машина хорошая! Можно даже эту пигалицу с собой взять. Если они сбегут, он, конечно, не женится, но не бросать же её здесь! — Слушай, Мэллит, — осторожно начал он, — тебе не кажется, что здесь как-то слишком опасно? — В доме не опасно, — тихо сказала она, — его хозяин — человек уважаемый и достойный. Надо только дождаться его возвращения. И возвращения ма… бабушки Альдо. — Вот именно, — с готовностью поддакнул Альдо, — тут не опасно. Но во всём городе опасно! И рано или поздно эти ненормальные и сюда явятся. Надо пользоваться случаем и… — Альдо хочет последовать за бабушкой? — опуская глаза, спросила Мэллит. — Не… совсем. Я хочу найти машину, на которой мы сможем уехать из города. Куда-нибудь, где тихо. На юг! Ты хочешь снова к морю, а? Не в Агарис, конечно… в Кэналлоа! Хочешь, я тебя в Кэналлоа отвезу? Даже если тут всё вверх тормашками полетит, там тихо будет. Их-то точно не тронут. Не дождавшись ответа, он уже было схватил пальто и шляпу, уже на пороге, обутый, обернулся и заметил, что Мэллит вся аж трясётся от беззвучного плача. — Мэллит, — неожиданно для себя самого, он почувствовал жалость к ней, такую сильную жалость, что перехватило дыхание, — подойди сюда. Она встала с дивана, всё ещё опустив глаза, медленно приблизилась. — Не плачь, — Альдо шагнул к ней и обнял очень осторожно, — я вернусь, я не стану убегать сам. Обещаю! — Недостойная слышит, — всхлипнула Мэллит, — недостойная не может не верить Альдо. — Вот и хорошо, — он опустил руки, — закрой за мной и открывай только мне, Имре или Матильде. Хорошо? — Хорошо, — кивнула Мэллит, утирая слёзы. Дрожащими руками она открыла дверь, Альдо вышел, дверь щёлкнула за спиной. Мгновение он постоял, а потом побежал вниз по лестнице, пытаясь сообразить, где лучше всего искать подходящий автомобиль. **** Оллария, улицы «Только не захватывайте ничего, очень прошу, нам нужны сведенья, а не ещё один телецентр», — такими словами их с Шеманталем проводил Эмиль. Робер заверил, что захватывать они ничего не собираются, всё-таки им обоим не по девятнадцать лет уже давно. Основная проблема была в своеобразной внешности Робера, точнее в этой проклятущей зелёной прядке, о которой, наверное, успели сказать по всем каналам, пока их Суза-Муза не захватил. Поэтому-то и пришлось Роберу отрезать злосчастные зелёные волосы, теперь на их месте торчал задорный белый ёжик, которого, впрочем, не было видно под чёрными прядями. Они с Шеманталем взяли машину Джаниса-Тени (странный тип, мрачный, решительный и какой-то совершенно неопасный, хотя и главарь городской банды с дурной славой) и не спеша поехали по улицам. Люди в большинстве своём, видимо, по домам сидели, на улицах почти никого не было, кроме патрульных, те ходили прямо-таки толпами, вперемешку с собаками и военными. — Нам ближе к Дворцу надо, — тихо сказал Шеманталь. — Вы дорогу-то знаете, герцог? — Не надо меня герцогом звать, — хмыкнул Робер. — Лучше по имени. А ещё лучше — Клементом. Дорогу я на карте видел, но, думаю, найду. Да и карта с собой. — Клемент, хорошо. Я не слишком тут ориентируюсь — не привык к городу-то. Даже по карте. Вроде какая разница, где едешь — город, равнина, но здания эти угнетают меня. — Могу понять, — Робер вспомнил леса Надора с какой-то странной ностальгией, — мне в лесу очень нравится, например. — В лесу удобно, — согласился Шеманталь, — если хочешь, чтобы тебя не видели. — Да, — Робер не мог себя теперь удержать, перед глазами вставали картины, одна за другой: как она, Айрис, плакала на обочине, прислонясь к его плечу, плакала от досады, от разочарования в людях, как потом этим же людям помогала, забыв о себе, о том, что тоже промокла, устала, хочет есть и пить, а коленки содраны, их надо бы хоть промыть, как он тогда принёс чистой воды, поймал Айрис за руку и промыл ранки, а она рассердилась и сказала, что тратить на это воду нельзя. Упрямая девочка. — Сто тридцать восемь, — высказался вдруг Шеманталь. — Что? — растерянно вынырнул из воспоминаний Робер. Но тут же спохватился: — А, патрульных. — Да. Сто сорок уже. Девяносто три солдата. И двадцать собак. И Роберу стало немного неловко за свои мечты. — Не так много кварталов мы проехали, — пробормотал он. — А ведь это далеко не всё. — Верно. Маршал рассчитывает, что они к нам перейдут. Хотя бы часть. — А вы? — Я тоже рассчитываю. Многие уже с нами. — Были вести от Дьегаррона или других? — И от них, — кивнул Шеманталь. — Только проку не будет, если… — Матильда! — заорал вдруг Робер и резко дал по тормозам. Машина взвизгнула и, дёрнувшись, остановилась. По улице — по совершенно пустой, если не считать кучки патрульных, улице — в самом деле, шла Матильда Ракан! Её хорошо было видно даже в отблесках фар и сероватом свете осенних сумерек, когда для фонарей ещё слишком светло, но цвета потихоньку начинают стираться, уступая место оттенкам серого. Матильда — ничуть не изменившаяся — разве что одета во что-то, чего Робер на ней раньше не видел. Сумка через плечо, уверенные размашистые шаги, сведённые на переносице брови — едва ли он ошибся! Не слушая возражений Шеманталя, Робер открыл дверцу и крикнул: — Матильда! Это вы! Она обернулась. Несколько мгновений она, щурясь, глядела на Робера, а потом молча кинулась к машине. — Робер, вы никогда умом не отличались, — шикнула она, когда тот попытался вслух выразить радость от встречи. — Дверь, дверь закрывайте… вон, на нас смотрят уже! И вперёд! Когда машина тронулась, Матильда с заднего сиденья, наконец, сказала: — Робер, твою дивизию, я просто глазам не верю! Сначала Альдо, теперь вы! — Альдо? — неуверенно переспросил Робер, который и думать забыл о друге — так много успело произойти в последнее время. — Сначала я встретила его, теперь вот вас. Невероятно. Шеманталь тем временем невозмутимо продолжал считать. Как только он не сбился! Робер же косился в зеркало заднего обзора, чтобы видеть Матильду, и никак не мог поверить в происходящее. Казалось, она вот-вот испарится, или Робера разбудят и отправят с Шеманталем ездить по городу. — Так Альдо с вами? — наконец нашёлся с вопросом Робер. — Дома у приятеля, — отмахнулась Матильда. Ей явно интересней было говорить о другом. Она покосилась на Шеманталя и почему-то перешла на «ты», как когда-то, ещё в Агарисе, они с Робером друг другу говорили: — Ты же не под арестом тут едешь, верно? — Верно, — кивнул Робер, который неожиданно догадался, что Матильда делала посреди улицы и с таким решительным видом. — Я вроде как на разведке. Хотя и просто рулю. — От маршала Савиньяка? — Глаза Матильды заблестели. — Именно, — снова кивнул Робер. — Только не говори, что ты надеялась на что-то подобное. — Встретить тебя, конечно, не надеялась, но, кошки меня загрызи, ты прав! Не дома же сидеть! Знаешь, что на телецентре творится? И что это за машина? Я такие только в кино видела! Робер торопливо отвечал на вопросы, едва успевая договорить, как звучали всё новые и новые вопросы, восклицания, упрёки. — Нам пора поворачивать обратно, — вдруг сказал Шеманталь, — скоро совсем стемнеет. Они подъехали уже к самому Дворцу, Матильда присвистнула: — Вот это толпа! У Дворца действительно, собралась толпа, а точнее, небольшая армия, Шеманталь тут же принялся записывать примерное количество военных, фульгатов, противоавиационной техники, чьё разнообразие предназначалось, видимо, для единственного истребителя, которым располагали мятежники. С лёгким изумлением Робер также заметил довольно много людей в штатском, расположившихся то тут, то там по площади перед Дворцом, высовывающихся из окон соседних зданий, в том числе «Золотого оленя», чья вывеска беззаботно сияла в сумерках, плохо сочетаясь с вооружёнными людьми у Дворца. — Записали? — спросил Робер у Шеманталя, тот с удовлетворением покивал. — Тогда надо отсюда ехать и побыстрее, потому что, боюсь, здесь не все. Какая-то часть этого богатства уже наверняка двигается в сторону катакомб. — Во всяком случае, — заметила Матильда, — подозрительно мы не выглядим. Зевак собралось, как на петушиные бои. — На что? — не понял Робер. — Не важно. Поехали. Кстати, если можно, сделайте небольшой круг, езжайте через улицу Рамиро, там я выйду, возле гостиницы «Королева Алиса». — Зачем тебе в гостиницу? — забеспокоился Робер. — Собрать моих забулдыг, они неплохо тарелками пулялись в прошлый раз. Маршалу Савиньяку кухонные снайперы не повредят, а? **** Оллария, западная окраина По радио сообщили, что Лионель Савиньяк препоручил подавление мятежа графу Колиньяру, протектору по внутренним делам. Откуда об этом стало известно Сузе-Музе, Эмиль мог только догадываться, как и о том, почему Лионель так поступил. Граф Колиньяр никогда не отличался яркими военными талантами. — Это герцог Алва, — тихо пояснил Валентин, перехватив взгляд Эмиля. — Я говорил: он во Дворце. И он знает, где находится оборудование и как оно работает. Эмиль кивнул. Лионель, видимо, занялся тем, к чему клонил всё это время. Неужели он всё-таки сошёл с ума? Представить себе, что такая серость, как Колиньяр способна манипулировать Лионелем, невозможно. Нет, Ли сам это сделал, по собственному желанию… и в настолько здравом рассудке, насколько у него вообще оставался здравый рассудок. Но у него же не получится, Создатель, не выйдет ничего — и что тогда? Он покончит с собой? Взорвёт Талиг «Ирэной»? Уничтожит весь мир, не подтвердивший его безумных фантазий? Спешить. Уже нельзя ждать. Надо перехватить Ли до того, как он отдаст приказ к уничтожению или наложит на себя руки. Вести от Дьегаррона радовали: все до одного на надорском выезде перешли на сторону маршала Савиньяка. Почему именно они — те, по кому стреляли, чтобы защитить надорцев, люди Эмиля — было не вполне понятно. Но, возможно, война с безоружными не проходит бесследно, а надорцы и были безоружными — не считать же их жалкие охотничьи ружья серьёзной защитой? Как бы то ни было, от северо-восточного въезда в город в пять часов вечера должна была выйти сотня человек под предводительством маршала Дьегаррона, чтобы в пяти кварталах от Дворца соединиться с отрядами Эмиля. Вести от Ариго тоже отчасти радовали: ноймарский выезд нейтрален и без приказа оттуда никто вмешиваться не будет. Ноймаринен вестей не присылал — и старый Рудольф, узнавший сначала, что сына его должны расстрелять, затем встретивший сына живым и невредимым, теперь снова безуспешно скрывал тревогу. Шеманталь вернулся, когда уже почти стемнело. Но, судя по его данным, которые вполне совпали с тем, о чём на всю страну рассказывал Суза-Муза, медлить более не стоило: толпы патрульных на улицах, отряды перед Дворцом, ещё какие-то отряды, движущиеся, очевидно в их направлении… в то время, как у Эмиля людей не хватало: часть отправилась на выезд из города. Кэналлийцы и люди Гирке до сих пор удерживали телецентр, что, конечно, давало преимущество, потому что, по сведениям Клауса Коннера, в кое-каких частях города начались волнения среди простых горожан. Ещё днём явившийся Джанис-Тень, который произвёл неизгладимое впечатление на всех, кроме, кажется, герцога Придда и Айрис — первый что-то торопливо писал на клочке бумаги и выглядел необычно взволнованным, а вторая как раз доказывала Эмилю, что выступать необходимо немедленно, — пообещал Эмилю, что тени будут у Дворца, как только стемнеет, он пришёл от имени Росио, держался достаточно хорошо, чтобы Эмиль поверил его обещаниям. Они с Джанисом договорились, что некоторые из особенно ловких домушников должны будут проникнуть во Дворец и, если ситуация станет слишком серьёзной и совсем безвыходной, попытаются захватить Лионеля в заложники. «Крайний случай», — в третий раз повторил тогда Эмиль Джанису. Потом ещё явился посланник от Гирке и сообщил, что среди захвативших телецентр студентов есть убитые и раненые. И когда Эмиль заметно побледнел, прибавил, что виконта Сэ среди них нет. — Когда мы выходим, маршал? — озвучил вопрос, наверняка вертевшийся у всех на языке все последние часы, герцог Придд. — Немедленно, — ответил Эмиль, — теперь я поддержу герцогиню Окделл. — Я об этом уже часов пять твержу! — возмутилась неугомонная девица. — Юности свойственна торопливость, — пришёл на помощь Ойген Райнштайнер, и Эмиль с благодарностью посмотрел на него. Впрочем, его благодарность достигла степени восхищения, когда вдруг вынырнувший из-за спин Робер Эпине быстро подошёл к Айрис и, нежно взяв её за руку, отвёл в сторону со словами: «Перед выступлением вам необходимо перекусить, это быстро, военные как раз соберутся», а она, к изумлению Эмиля, даже не возразила. Выступили они около шести вечера. Эмиль и сам не понял, как дал себя убедить и согласился, чтобы Айрис ехала с ним в одной машине. Краем глаза он заметил, как помрачнел Робер, но не стал это никак комментировать. Пошутить над сердечными бедами Эпине можно будет, когда всё кончится. В машинах двинулись в сторону Дворца. Впереди ползли фульгаты, за ними — бронированные машины. В катакомбах остались беженцы из Надора под присмотром герцога Ноймаринена и пятидесяти солдат. Защитить, если Лионель пришлёт сюда большой отряд, пятьдесят человек не смогут, но какое-то время продержатся, и, возможно, Эмиль успеет прислать подмогу. Пока в сгущающемся мраке они двигались среди гор мусора, который успели навезти сюда за многие годы существования здешних свалок, Эмиль беспокоился, что где-то по пути их может ждать засада. Разумней всего со стороны Лионеля было бы так и сделать: удобней места и не придумать, особенно вечером — фонарей мало и половина не работает, за каждой горкой мусора можно спрятать целый отряд, да ещё рассадить снайперов на верхушки и прислать пару истребителей. Лионель, судя по всему, не хотел боев в городе и тем более не хотел использовать самолёты там, где могут пострадать — не жители — архитектурные памятники, придающие столице величие и блеск. Да, именно так и было разумней всего поступить. Но о разумности Лионеля Эмиль уже не решался думать — а какие идеи были в голове Колиньяра, он просто не знал. Потом начались кварталы недостроенных домов, которые тоже были бы отличным местом для засады. Пустые окна, заграждения, ямы под фундаменты — здесь можно было бы уничтожить и тысячный отряд, не то что жалкие сотни, оставшиеся с Эмилем. Но и там их никто не встретил. Начались жилые кварталы, которые, по правде сказать, выглядели так, словно город был в состоянии войны: горело совсем немного окон, на улицах им встретилось хорошо если пара десятков человек, машины почти все попрятали в гаражи, хотя обычно в это время их паркуют просто вдоль тротуаров. Если бы не машины, с мрачным юмором думал Эмиль, можно было подумать, что все собрались у телевизоров, чтобы смотреть прямую передачу футбольного матча со сборной Гайифы, которая за последние годы ни разу не уступила Талигу первенства. Но, увы, сегодня и по радио, и по телевизору передавали совсем не футбол. Сидевшая рядом и на удивление (и к немалому облегчению Эмиля, успевшего за прошедшие сутки порядком озвереть от энергичной герцогини) молчаливая Айрис Окделл словно прочла его мысли и включила приёмник. «…сообщают наши друзья из Дворца, что он оцеплен целой толпой солдат! Можете ли вы поверить, что в нашем мирном городе откуда-то появилось столько военных. И столько патрульных. Когда только успели… Кстати, только что поступил звонок из ресторана «Золотой олень». Владелец этого заведения сообщил, что ему приказали закрыться до самого утра, и пожаловался, что несёт колоссальные убытки. Ведь именно сегодня в его ресторан явилось около полусотни желающих попробовать великолепные рёбрышки с доракскими травами, которые подают только в «Золотом олене». Я лично их не пробовал, но мой юный друг Арно говорит, что рёбрышки эти ужасны». — Я их тоже не пробовал, — ответил Эмиль на иронично-вопросительный взгляд Айрис, — но звучит, и правда, ужасно. Впрочем, Эмиль вздохнул свободнее, услышав об Арно. «И что самое интересное, — продолжал тем временем Суза-Муза, — посетители ресторана очень огорчились, что попробовать рёбрышки им не суждено. И сейчас толпятся на площади перед Дворцом, изрядно раздражая вооружённое окружение Дворца. Кстати, беспорядки сейчас не только в «Золотом олене». Нам поступил звонок из «Королевы Алисы». Там, как сообщает наш информатор-уборщик, завсегдатаи-забулдыги создали что-то вроде отряда под предводительством некой Матильды. Отряд, друзья, небольшой, вооружён в основном кухонной утварью (говорят, кто-то из них даже кочергу унёс) и наповал сражающим запахом. Отряд полчаса назад покинул «Королеву Алису» и под воинственные вопли, в которых угадывался марш, двинулся, судя по всему, в сторону того же Дворца. Верховный Протектор, если вы меня слышите, спасайтесь бегством немедленно, грозный дух перегара грядёт!» — Робер… то есть герцог Эпине мне рассказывал о бабушке своего друга Альдо, её тоже зовут Матильда, — пробормотала Айрис, — Ро… герцог Эпине говорил, что она очень властная и энергичная. Но ей должно быть много лет… — Принцесса Матильда Ракан, — кивнул Эмиль, разглядывая занявший перед ними обе полосы дороги фульгат, — она, действительно… энергичная. К сожалению. — Почему это? — нахмурилась Айрис. — Чем вам не нравятся такие женщины? — Не вскидывайтесь, — Эмиль подавил смех, который бы спровоцировал очередную гневную отповедь на тему прав женщин и их места в «мире этих мужчин», одну из таких отповедей Эмиль уже с удивлением выслушал во время споров о конституции, — меня волнует, что они не вооружены, вернее вооружены каким-то хламом. Их перебьют всех, когда начнётся стрельба. — Я поняла, — тихо ответила Айрис. Эмиль мельком взглянул на неё. Как жаль, что даже верёвки не удержали бы Айрис Окделл в катакомбах. Что теперь делать и как её защищать? С Арно было просто и понятно: его нельзя, неправильно было бы пытаться оградить от опасности, Эмиль попытался, вышло ещё хуже. Но Арно всё-таки мальчик, а вот как обращаться с девочками ещё более младшего возраста и ещё более взрывного характера, у которых в голове ветер гуляет, а они сквозняк за мысли принимают или того лучше — за храбрость? — Мне кажется, — вдруг сказала Айрис, — эти люди… это хорошо. Это значит, что они понимают, зачем вы вышли против брата. Если бы весь этот переворот произошёл… понимаете, только с участием военных, а простые люди были бы в стороне, вам бы это потом припомнили. — Я всё равно не собираюсь становиться во главе Талига. А чем меньше жертв среди мирных жителей, тем лучше. — Я понимаю, что вы говорите о гражданской войне. Но понимаете, переворот — это дело всех, военные не должны решать за людей, они должны им подчиняться. — Военные обучены и подготовлены, — она снова втянула его в спор, а он и не заметил, — военные на такой случай и существуют: чтобы защищать. — От внешних врагов, если они действительно есть и угрожают безопасности государства, но когда решаются внутренние дела, то прежде всего люди должны выходить на улицы, требовать, отстаивать свои права, а военные — ждать их решения. Иначе военные возьмут власть в свои руки, а это самое страшное, как мы видим по вашему брату. — Я не могу с вами согласиться, хоть и понимаю, о чём вы говорите. — Помолчав, Эмиль спросил: — Когда всё закончится… благополучно закончится… на кого вы хотели бы учиться? Ответить Айрис не успела: фульгат перед ними остановился, затормозил машину и Эмиль. — Не выходите, Айрис, — приказал Эмиль, и она не успела возразить. Эмиль выскочил из машины, удивляясь по пути, что никто до сих пор не открыл огонь. Перед фульгатом, очень близко, в ряд выстроились люди с астрапами в руках. В стороне, на обочине замер незнакомый Эмилю офицер, полковник, из тех, наверное, кто выдвинулся уже при Лионеле. Фонари по краям обочины ярко освещали его высокую фигуру и лицо, на котором застыло брезгливо-самодовольное выражение. — Маршал Савиньяк, — заговорил он. Начало было хорошее — если бы этот полковник собирался расстрелять Эмиля прямо на месте, едва ли стал бы заговаривать — и тем более называть его маршалом. — Если я, по-вашему, всё ещё маршал, — отозвался Эмиль, — то вот я. — Мои люди, — на мгновение брезгливость почти пропала с лица полковника, вытесненная чистым самодовольством, — в вашем распоряжении. — Приказ протектора Колиньяра? — усмехнулся Эмиль, не поверив своим ушам. Не ловушка ли это? Но какой смысл в такой ловушке?.. Куда разумней было бы уничтожить их ещё там, среди гор мусора или хотя бы среди недостроенных домов. А здесь — когда любой гражданский мог видеть их, только выглянув в окно… Полковник же сказал совершенно спокойно: — Я не подчиняюсь приказам протектора Колиньяра. И мои люди тоже. Только вашим. — Это ваше собственное решение? — Всё это окончательно приобретало черты бреда. Может, он, Эмиль, до сих пор спит у себя в кабинете, в Варасте? — Да. — Примкнуть к мятежникам, которые выступают против… — Да. Вам нужны люди. — Нужны, — угрюмо сказал Эмиль. — Тогда распоряжайтесь нами. Неужели он искренен? Но никакого раскаянья, никакого сомнения — он всё-таки предатель — Эмиль не видел. Крысы бегут с корабля? Всё настолько очевидно плохо? Не верится. Не устроил же Ли самосожжение прямо перед Дворцом? Эмиля передёрнуло от одной этой мысли. — Почему вы переходите на нашу сторону? — Верховный Протектор не оправдал возложенные мной на него надежды, он передал полномочия протектору Колиньяру, которому я не считаю возможным подчиняться, — ответил полковник. Ответил сразу же, будто продумывал ответ заранее. А, может, и правда, продумывал, в конце концов, логичный вопрос. — Предположим, — Эмиль не мог не удивиться про себя такому ответу, но Ли мог вокруг себя собрать и таких нахалов, — тогда представьтесь. — Конечно, маршал. Я полковник Симон Люра. Перехожу под ваше командование и жду ваших приказов. — Сколько человек под вашим командованием? — Тысяча. — Что здесь? — девчонка всё-таки не усидела в машине. — Я же приказал не выходить, — с досадой пробормотал Эмиль и добавил уже громко, обращаясь к Люра: — Езжайте ко Дворцу, мы за вами. И поскорее. Айрис только плечами пожала на отповедь Эмиля: — Я выждала несколько минут, поняла, что если бы нас расстреливали, то уже бы… Ну, я и вышла. Так они все теперь на нашей стороне, да? — спросила она, глядя, как перестраиваются люди полковника Люра. — Да, — неохотно ответил Эмиль, — но всё это подозрительно. — Да ладно вам! — она дружески хлопнула его по плечу, Эмиль только вздохнул от подобной фамильярности. — У нас теперь ещё больше людей и фульгатов! Что вы мрачный такой тип! У них же куча астрапов, вы видели? — Видел. В машину, — отрезал Эмиль. Он подошёл к первому фульгату и крикнул офицеру в нём, что следует двигаться по прежнему маршруту вслед новоприбывшим. Возможно, пускать их вперёд было не слишком разумно, но отправлять назад было неразумно вчетверне: никакого доверия к этому Люра Эмиль не чувствовал, а оставлять в арьергарде тех, кому не доверяешь — верх безумия. По дороге Эмиль видел множество патрульных, но те едва смотрели на ползущие мимо фульгаты, не понимая, наверное, что фульгаты эти, и машины, и вооружённые астрапами люди — мятежники. К тому времени, когда они добрались до Дворца, совсем стемнело — и город заливал теперь только желтоватый свет фонарей. А вокруг Дворца собралась настоящая толпа. И военные, окружившие Дворец плотным кольцом, были там далеко не самой многочисленной группой. **** Оллария, дворец Верховного Протектора — Сначала Старое крыло. В жилых помещениях проще скрыться. И обратите внимание на карту Дворца, где отмечены известные там тайные помещения. Учтите, что объект вооружён и превосходно стреляет. Отбой. — Позывные «Осень-16». Приём. Начинаю осмотр спальни Катарины Оллар с примыкающим секретным помещением неизвестного назначения. Отбой. — Ладно уж, неизвестного. — Хорошую комнату выбрал, «Осень-16». — «Осень-40». Приём. Не болтать. Отбой. — «Осень-28». Приём. Начинаю осмотр анфилады в Старом крыле и тайных проходов, скрытых за картинами. Отбой. — Рифмуется. Осень-двадцать восемь. — «Осень-40». Приём. Хватит шуточек в эфире. Отбой. — Ну, так скучно, шеф! — «Осень-36». Приём. Осматриваю спальню Фердинанда Оллара. Отбой. — А если найдёшь у него косметику, скажешь? — «Осень-40». Приём. — Я всё понял, шеф, молчу. Мы просто поспорили! — «Осень-40». Отбой. — «Осень-16». Приём. По итогам осмотра спальни Катарины Оллар. Здесь никого нет и, скорей всего, и не было в последние несколько часов. Тайник пуст, однако в нём обнаружена пачка нераспечатанных писем от мятежника Жермона Ариго. Отбой. — Не любила она брата. — «Осень-40». Приём. Отчёт принят. Письма не представляют ценности. Двигайтесь вверх по коридору. Отбой. — «Осень-36». Приём. По итогам осмотра спальни Фердинанда Оллара. В самом помещении ничего не обнаружено, однако я нашёл небольшой тайник, куда может поместиться человек. По итогам осмотра тайника — несколько чёрных волос. Объект мог здесь побывать. Отбой. — «Осень-40». Приём. Хорошая работа, «Осень-36». Продолжайте движение вниз по коридору. Возможно, объект в одной из соседних комнат. Не отвечайте. Не нужно шума. Выключите рацию. Жду выхода на связь через шестнадцать минут. Отбой. — «Осень-28». Приём. Осмотр анфилады и тайных проходов за картинами. За картиной обнаружена записка, адресованная объекту неизвестным или неизвестной. Записка датирована позавчерашним днём. В переходе за той же картиной найден чёрный платок. На нём пятна, но невозможно установить, чего именно, так как платок чёрный. Отбой. — Красное на чёрном. — «Осень-40». Приём. Возможно, кровь. Ищите пятна крови на стенах и полу. Отбой. — «Осень-20». Приём. Я заблудился. Отбой. — «Осень-40». Приём. Уточните. Где? Отбой. — В карту смотри, болван. Не в лесу же! — «Осень-20». Приём. Я смотрел в карту. Я осматриваю вентиляционные шахты. Тут не слишком видно, где ползёшь. Отбой. — «Осень-40». Приём. «Осень-20», отправляю подмогу. Не двигаться с места. Отбой. — «Осень-36». Приём. Осматриваю комнату Валентина Придда. Отбой. — Вот у него тоже может быть косметика. — «Осень-28». Приём. Продолжаю осмотр тайников за картинами. Объект определённо тут проходил. Найдены пятна засохшей крови. Отбой. — «Осень-40». Приём. Осмотрите все тайники, «Осень-28», затем выходите на связь. Отбой. — «Осень-28». Приём. Приказ понят. Отбой. — «Осень-36». Приём. В комнате Валентина Придда найдена фотография объекта, на которой он снят с неизвестным молодым человеком. На обороте подписано: «Не скучай, Дж.». — Вот это да! Это же та история о Джастине Придде и Алве! — «Осень-40». Приём. За нарушение дисциплины вы отстраняетесь, «Осень»… Какие у вас позывные? Отбой. — Так я и сказал. А история-то двусмысленная. Джастин Придд тогда к Алве сбежал, чтобы спрятаться от собственной семейки, которая… — «Осень-20». Приём. Спасибо, шеф! Меня нашли! Отбой! — Мы счастливы. Так вот, которая его и прижучила, чтоб семейные тайны об «Ирэне» не выболтал кому не надо. Представьте себе Кэналлоа, перед которым весь мир трепещет? Причём не от страсти. — «Осень-40». Приём. Вам лучше сразу подать рапорт об отставке, не дожидаясь, пока я до вас доберусь. Отбой. — «Осень-36». Приём. Судя по карте, к комнате Придда не примыкает никаких тайников. Перехожу в комнату Ричарда Окделла. Отбой. — «Осень-20». Приём. Заступаю на смену. Продолжаю осмотр вентиляционных шахт. Отбой. — Смотри не заблудись! А то у нас в вентиляции настоящий гальтарский лабиринт. — «Осень-36». Приём. В комнате Ричарда Окделла на ковре обнаружены пятна крови, которые пытались смыть — под ковром сохранилась влага. Отбой. — Так вот у кого надо было косметику искать! У Алв… у объекта! — «Осень-28». Приём. Тайники в анфиладе осмотрены. В одном обнаружена запонка из светлого металла с сапфирами. Предположительно, принадлежит объекту. Не успела запылиться, значит, была потеряна совсем недавно. В целом в тайнике пыль не лежит ровным слоем. Объект там был не больше двух-трёх часов назад. Отбой. — «Осень-40». Приём. Хорошая работа, «Осень-28». Даю шестнадцать минут. Выходите на связь раньше, только если объект будет замечен лично. Отбой. — «Осень-28». Приём. Принято. Отбой. — «Осень-36». Приём. Осматриваю комнату гогана Енниоля. Обнаружено вещество, известное как «креденца» в значительном количестве. Отбой. — Не дурак поразвлекаться он, этот врач покойной бывшей королевы. — «Осень-20». Приём. Обнаружен не указанный на карте тайник, примыкающий к вентиляционной шахте. Квадрат А7. Начинаю осмотр. Отбой. — Ты поосторожней, «Осень-20», в гальтарском лабиринте шастают мертвецы. Не страшно? Мне было бы страшно! — «Осень-28». Приём. Объект не обнаружен, однако обнаружен… — «Осень-40». Приём. «Осень-28», что у вас? Отбой. — Я предупреждал о мертвецах. — «Осень-40». Приём. «Осень-28», доложите. Отбой. — «Осень… двадцать… восемь». Приём. В тайнике… обнаружен Жерар Шабли с рацией. Он обездвижен. Что… предпринимать? Отбой. — «Осень-40». Приём. Ведите ко мне. Хорошая работа, «Осень-28». Я пришлю смену на ваш маршрут. Отбой. — «Осень-20». Приём. Прошу подкрепления. Квадрат А7. Отбой. — «Осень-40». Приём. Отправляю подкрепление, «Осень-20». Отбой. **** Оллария, дворец Верховного Протектора Возле Дворца Дик оказался уже в темноте, хотя, конечно, на площади перед Дворцом темно не было — но он и не пошёл на площадь. Теперь, когда он помнил, что жил здесь когда-то, проще было и решить, как проникнуть внутрь. Дик стоял в узком проходе, разделявшем сверкавшего огнями «Золотого оленя» и какое-то соседнее здание. Он стоял в тени и напряжённо смотрел на подсвеченную жёлтыми и алыми огнями громаду Дворца. Если бы только попасть внутрь! Рокэ до сих пор там — в этом Дик был уверен. Если бы только найти его! Может, он ошибается — и Рокэ вне опасности, может, странная болезнь прошла, а те короткие часы, проведённые с Диком Окделлом, забыты, как забыты и Тарника, и тот вечер с гитарой, песнями, разговорами. И другой вечер — с поцелуем и ядом. Настоящим ядом, не тем, что Дик бросил в бокал, а тем, который отравил поцелуй. Но чтобы убедиться, что он ошибается — а Рокэ вне опасности — нужно попасть во Дворец. Дик глубоко вздохнул — и пошёл вдоль оцепления, стараясь обходить пятна света от фонарей. Где-то военных должно быть меньше, где-то они могут по счастливому совпадению разорвать строй. Дик шёл быстро и как можно тише — всё равно ноги уже потеряли чувствительность, да и не до боли было. Дика очень беспокоил вопрос, как долго военные будут считать его случайным прохожим? Как много времени пройдёт, пока они не окликнут, не схватят его, чтобы отвести к Протектору или расстрелять на месте? В одном из самых тёмных мест, далёком от фонарей, узком переулке, убегавшем во мрак, стояло несколько военных, но не цепью, а кружком. Они стояли молча и почему-то переглядывались — глаза Дика привыкли к темноте, и он увидел этот безмолвный разговор. Дик не колебался ни мгновения — он тут же направился к ним. — Не стреляйте, — успел сказать Дик, заметив движение ближайшего «военного», — я не шпион. Мне нужна помощь. — Это не по адресу, парень, — хрипло сказал один из них, самый худой и на вид проворный, а потом, окинув Дика взглядом, добавил: — Иди в больницу, там тебе помогут. — Нет, — язык плохо слушался, но Дик заставил себя говорить чётко, — мне во Дворец надо. Поможете? — Иди отсюда, — повторил худой, и его хриплый голос зазвучал угрожающе. Дик сделал несколько шагов вперёд и заметил, что переулок заканчивается тупиком — какой-то стеной или забором, в темноте было не разглядеть. — Я не шпион, — упрямо сказал Дик, — во Дворец надо. Помогите. Там Рокэ… герцог Алва. — Ты кто такой, парень? — второй «военный», потеряв терпение, он шагнул к Дику и взял его за ворот рубашки. — Моё имя вам ничего не скажет, — прошептал Дик, — во Дворец… надо. Герцог Алва… там. Его убьют! Или хуже. — Блаженный какой-то, — сказал третий. — Пускай лезет во Дворец. Нам-то что. — Он нам дело провалит! — сказал второй, отпуская воротник Дика. — Помогите. — Дик заговорил громче, ему вдруг стало всё равно, услышит ли их кто-нибудь. — Или я убью двоих, прежде чем вы меня пристрелите. — Псих, — сказал первый, — но он знает герцога Алву. Пускай лезет, его убьют внутри сразу же — и пикнуть не успеет. Они переглянулись и второй «военный», самый рослый из всех, буркнул: — Иди за мной. Тупик вблизи оказался стеной пристройки к Дворцу. Дик вспомнил, что мэтр Шабли рассказывал: эти пристройки когда-то служили конюшнями, потом их пытались переделать в гаражи, но когда машин стало слишком много, оказалось, что подгонять их для парковки по узкому переулку неудобно, потому построили новые гаражи со стороны улицы маршала Савиньяка, а эти забросили. — Почему тут никого нет? — шёпотом спросил Дик. — Оцепление же… Рослый «военный» фыркнул: — Из-за этих сараев они не смогли круг замкнуть. Тут стояла кучка солдат… теперь их форма на нас. Дик вздрогнул, стараясь не думать, где в этом мраке спрятаны тела этих солдат. — Мы разворотили стену. Ты тощий, пролезешь.Чеши, — сказал «военный», указывая в чёрный пролом, узкий настолько, чтобы Дик едва сумел бы протиснуться внутрь, — когда будут убивать, о нас ни слова, а то я тебя и в Закате достану. Дик молча кивнул. Осторожно он ощупал пролом, вздрагивая от того, какими холодными были кирпичи стены. Потом он пригнулся и боком пролез внутрь, выставив вперёд руки. Дохнуло пыльной сыростью, Дик почувствовал, как острые сколы кирпичей царапнули по спине. И вот он уже стоял в полной темноте посреди полуподвального помещения в старом крыле. Сделав первый осторожный шаг, Дик задел какое-то то ли ведро, то ли бревно — и сам не понял, оно сдвинулось со страшным скрипом — Дик замер, не дыша, но на шум вроде бы никто не отреагировал, и Дик осторожно ощупью двинулся вперёд, туда, где в щель пробивался свет. Дверь полуподвала оказалась не заперта, хоть и с очередным скрипом, но Дик её открыл и оказался под лестницей. Дик осторожно выглянул и, никого не обнаружив, вышел в коридор. Один из тех, как он догадался, где в последние годы редко бывали. Высокие окна были плотно зашторены. Под потолком тускло горело несколько лампочек, одна из которых опасно моргала. Дик заворожённо смотрел на лампочку — этот мигающий свет заставил его вспомнить другой коридор и другого себя. Дик судорожно вздохнул — и тут же дыхание выровнялось. Он отвёл взгляд от мерцающей лампочки и двинулся вперёд по коридору. Он прошёл уже несколько поворотов, будто бы зная, что в них не нужно сворачивать. Он помнил, зачем идёт по коридору и кого ищет, но сквозь туман, пелену, которая застилала всю реальность. Оставалась зелёная дорожка ковра под ногами, стены, затянутые тканью, под рукой, оставалась цель и мерцающий свет за спиной. Быстрее, быстрее, нельзя опоздать, нельзя упустить, нельзя бросить его один на один с крысами. Быстрее. Он стремительно повернул в одно из ответвлений коридора — впереди, сквозь туман проступали спины в сером, высокие люди в одинаковой одежде шли по ковровой дорожке также целеустремлённо, как и он сам. Ведут? Уже поймали? Тогда ещё быстрее! Он бросился бежать, не заботясь больше о том, чтобы остаться незамеченным — пусть услышат, обернутся, пусть выстрелят. Удар кулаком в живот одному, пинок ногой по коленям — второму, прежде чем выстрелят, это легко. И легко отобрать пистолет, легко выстрелить в упор. Они умирали быстро, беззвучно, только шипели рации, и стены, затянутые тканью, глушили звуки выстрелов. — Бросай оружие! Я убью его! — донеслось откуда-то издалека. Голос, наверное, шёл от того в сером, который целился в… Оба выстрела прозвучали одновременно — и двое осели на пол. Последний в сером — и тот, о ком всё болело внутри. — Рокэ! — крикнул Дик и, уронив пистолет, бросился к Алве. Тот, зажимая бок, сидел на испачканной красным ковровой дорожке и молча смотрел вверх, на Дика, смотрел, как тот падает перед ним на колени прямо с разбегу, как тот, плача, осторожно тянется к ладони, зажимающей рану. — Что за вид, юноша? Вы из леса, что ли? — услышал Дик голос Рокэ, надменно тянущий слоги. Но теперь ни надменность, ни насмешливость не могли обмануть или оттолкнуть Дика: за словами, за всеми насмешками скрывался напряжённый взгляд, невысказанный вопрос, отчаянная попытка проверить и, возможно, поверить. И раньше Дик не увидел бы, как нервно дрогнули губы, не понял бы, что слова прозвучавшие не значат ничего в сравнении с этой дрожью, которая одна только и давала Ричарду безумную и ничтожную надежду, что когда-нибудь, позже, если оба они спасутся, выживут, через пять, десять, двадцать лет он снова сможет коснуться этих сейчас дрогнувших губ своими. — Пойдёмте, — выдохнул Дик, отводя глаза, — быстрее пойдёмте отсюда, я помогу! — Пистолет подберите, — посоветовал Рокэ. Дик забрал пистолет у одного из убитых, в мёртвое лицо он не смотрел, потом вернулся и подставил плечо, чтобы Алва мог опереться, сам обнял его, стараясь не задеть рану — и так они пошли по коридору. Алва больше не говорил ничего, оглядываясь, Дик пугался совершенно белого лица, испарины на лбу и того, что глаза Рокэ были закрыты, того, что под пальцами правой руки шёлк рубашки намок от крови, того, что Алва почти падает от слабости — и Дик молился, сам не зная кому, о том, чтобы выход из проклятого Дворца нашёлся поскорее, за следующим же поворотом… и не важно, что там стоят военные. С ними можно справиться, но если Рокэ… нет, ничего хуже не случится. Ничего. Дважды им встретились люди в сером и трижды — какие-то испуганные люди, из персонала. Один из «серых» их словно и не заметил, прошёл мимо, бубня что-то в рацию. Второго Дик застрелил, не целясь, едва взглянув в его сторону. От горничных или кем они были Дик просто отмахнулся. Коридор растягивался, становясь бесконечным. Одно высокое, плотно зашторенное окно за другим — а выход, если там, конечно, был выход, не становился ближе. — Стойте, — сказал вдруг Рокэ, приокрыв глаза и полуобернувшись, когда они подошли к очередной лестнице, и открыл глаза, — мы должны подняться к Лионелю. — Не… — Это приказ, — перебил Рокэ. — Наверх. И Ричард подчинился. Едва слышно, одними губами, Рокэ подсказывал, куда идти, где сворачивать — и Дик подчинялся, пусть и неохотно. Теперь, когда хотя бы один из них точно знал, когда нужно было только улавливать неслышные приказы и шагать, вперёд, вперёд, налево, снова вперёд, направо, опять налево, — теперь идти было проще. Направо. Вперёд. — Здесь, — выдохнул Рокэ. Дверь кабинета Савиньяка оказалась заперта. Дубовая, высокая дверь. — Ближе, — велел Рокэ, который сам подойти не смог бы. Дик шагнул вперёд, чувствуя, как деревенеют ноги, как колотится сердце, как в животе всё сжимается. Не нужно подходить сюда, не нужно. Лучше идти прочь из Дворца, не боясь ни военных, ни тех, в сером, — и тогда всё обойдётся. — Сможешь выбить? Прежде этот вопрос прозвучал бы нелепо. Но сейчас только одно могло помешать Дику толкнуть дверь, чтобы та слетела с петель, — необходимость поддерживать Рокэ. — А… ты? Губы Рокэ еле заметно дрогнули. — Здесь такой удобный пол, — сказал он, опускаясь на ковёр. Руки его плетями упали вдоль тела, голова бессильно свесилась. Чёрные волосы полностью закрыли лицо. Дик прикрыл глаза, отвлекаясь, насколько можно было отвлечься, от боли в сердце и страха за Рокэ, вспоминая мерцавшую в бесконечном одиноком коридоре лампочку, одетых в чёрное людей, уколы, вопросы, ответы, мир, границы которого вдруг таяли. Пустоту, в которой жил тот, другой. А потом он легко толкнул плечом дверь. Раздался скрип, треск — и проход был свободен. — Туда… обойди стол. Там. Там дверь. Рокэ уже едва шевелил губами, и Дику теперь было сложно разбирать приказы. Ему не хотелось слышать и понимать их. Но всё же он, по-прежнему поддерживая Рокэ, прошёл насквозь большой кабинет, обошёл стол, дёрнул гобелен, так что плотная ткань с треском разорвалась, — и посмотрел на пол, заметив странное мерцание в щели между едва заметной дверью и полом. Вдруг стало слышно, как кто-то за дверью то ли поёт, то ли говорит нараспев что-то на звучном незнакомом языке. — Открой, Ли, — прошептал Рокэ, — не смей, идиот. Дик, противясь собственному сопротивлению, протянул руку и толкнул дверь. Она открылась во мрак, освещённый только четырьмя высокими свечами. В самом центре квадрата из свеч друг напротив друга стояли две маски — Лик Полудня и Лик Полуночи, одна золотая, другая чёрная, одна с улыбкой, другая с гримасой, прекрасное и жуткое сливались в один образ, от которого всё помутилось в голове у Дика. Между масками, прищурившись, Дик увидел высокую фигуру — Лионель Савиньяк что-то пел или говорил, то повышая, то понижая голос, едва заметно покачиваясь в ритме пения. Рокэ и Дика он просто не заметил. Вместе со звуками, в такт им, в такт пляске теней на потолке из провалов глаз и приоткрытых ртов масок начали вылетать искры. Сначала белые, потом рыжие, как от высокого костра, они постепенно темнели. И вот уже Лионель стоял среди снопов лиловых искр, которые, попадая на одежду, оставляли на ней дымящиеся чёрные точки. Но Лионель этого будто и не чувствовал. Рокэ дёрнулся вперёд, он попытался поднять руку и вырваться из рук Дика. — Нет! — Дик крепче прижал к себе Рокэ. — Нет. Я не пущу тебя туда. Рокэ удивлённо повернулся — в полутьме глаза его показались Дику чёрными, бездонными, а лицо с впавшими щеками и щелью рта — похожим на Лик Полуночи. — Ты сгоришь, но не остановишь… его, — произнёс Дик, зная, что говорит сейчас тот, другой, знающий, какой холод и неизбывное одиночество там, куда сейчас стремится Лионель Савиньяк. Искры летели и летели, становясь ярче и гуще, вся одежда Лионеля уже был испещрена пропалинами. Но огонь не вспыхивал. Пение смолкло. Огонь свечей стал как будто выше. Лионель молча посмотрел на искры — и закрыл лицо ладонями. Дик вздохнул свободнее — у него не получится, всё это мираж, так нельзя, нельзя, если нечем жертвовать. Нужно уходить, Рокэ это тоже наверняка понимает: теперь Лионелю ничего не грозит, искры потухнут, и комната останется просто комнатой, а маски — гальтарскими древностями, безжизненными произведениями искусства. И мир по ту сторону не получит себе ещё одного Одинокого. Из противоположного угла комнаты, скрытого мраком, метнулась тень, которую прежде Дик не заметил. И в квадрате света очутилась девушка. Босиком и с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами, очень прямая, она смотрела на искры, как до этого Лионель, смотрела без страха, с каким-то отрешённым лицом — и Дик понял, что она сейчас сделает. — Они не обжигают, правда? — Она протянула руку, чтобы поймать искру. Лионель отнял руки от лица и посмотрел на девушку… как же её имя? Дик силился вспомнить, но память отказывалась подчиняться. — Не надо, Селина. Потому что они не обжигают, но сжигают дотла. Фиолетовые огоньки скользили по тонкой ткани блузки, прожигая, оставляя дыры, оставляя ожоги на коже — Дик хорошо видел, как краснеет и чернеет кожа Селины, но девушка или не чувствовала боли, или умела терпеть. — Не надо, Селина! — в голосе Лионеля Дик услышал страх. — Я всегда восхищалась вами, — заговорила она, будто бы не услышав этот страх — и искры полетели ещё гуще. Из глаз Лика Полудня вырвались крохотные, прозрачные язычки пламени. Ткань, защищавшая тело Селины, расползалась, открывая нежную кожу. — Селина, не надо! — крикнул Лионель. Он повернулся к ней и шагнул ближе, протягивая руки, чтобы схватить, вытолкнуть из потока искр. Но она отступила — став совсем рядом с Ликом Полудня. — Всегда знала, что вы сделаете нечто великое, Лионель, — продолжила Селина и губы её тронула улыбка. На ней почти не осталось одежды, а кожа во многих местах почернела. Лиловый огонь становился всё сильней. Теперь он совсем не походил на прозрачные робки языки, которые убьёт лёгкое дуновение. Он обнимал весь тонкий стан Селины, слизывал волосы — прядь за прядью. Лионель в один шаг одолел разделявшее их с Селиной расстояние и прижал её к себе, по его лицу катились слёзы. Дик видел, что Лионель хотел вывести её из огня, пока не слишком поздно, но что-то не позволяло. Лиловый огонь теперь заполнял весь квадрат между свечами. — Я… всегда, — вновь заговорила Селина, через силу, — любила… вас. Лиловый огонь гладил Лионеля по волосам, мягко касался рук и губ. Одежда его сгорела полностью, но тело осталось нетронутым. Столб огня вытянулся до потолка, Селина полностью исчезла в нём, Лионель уронил руки, запрокинул голову — и закричал, почти завыл, и голос его перекрыл рёв пламени. Рокэ в руках Дика вздрогнул. И Дик почувствовал лёгкое прикосновение к локтю. Словно Рокэ хотел убедиться, что он, Дик, здесь, а не там, в фиолетовом огне. Словно хотел убедиться. Хотя, может, Дику и показалось и никакого прикосновения не было. Он закусил губу — и отступил, увлекая за собой Рокэ, почти вынося его из жуткой комнаты, из кабинета, прочь из Дворца, как и хотел с самого начала. Коридоры и анфилады, по которым они шли, были пусты. Ни «серых», ни персонала, никого. Но даже если бы кто-то им встретился, то Дик бы всё равно не заметил. Уже возле самого выхода Дик вспомнил, что их ждёт там, за дверью, но не остановился, а только приготовился стрелять. Тяжёлая дверь не была заперта, только засов задвинут, чтобы задержать тех, кто мог попытаться проникнуть во Дворец снаружи. Дик переложил пистолет в левую руку, которой удерживал Рокэ, и отодвинул засов. Потом снова взял оружие в правую и ногой толкнул дверь. Та со скрипом отворилась, впуская сырой ночной воздух. Дик всхлипнул, почувствовал, что — после полной огня комнаты, после долгого пути по Дворцу — почти захлёбывается этим воздухом. — Мы почти пришли, — прошептал он Рокэ, хотя тот уже не слышал, безжизненно повиснув у него на руках. Снаружи доносились какие-то выкрики, стрельба, орал громкоговоритель. Ещё несколько шагов по узкой площадке перед ступенями. И вдруг всё стихло. Дик моргал, озираясь, ослеплённый золотыми и алыми огнями, которые подсвечивали Дворец. Срывался снег и мелкие, острые снежинки летели в глаза, но Дик не чувствовал их холода. Какой-то военный подбежал к Дику и заорал: — Кто вы такой?! — Ричард Окделл, — пробормотал Дик, глядя, как снежинки опускаются на волосы Рокэ, — герцогу Алве нужна помощь. — Вы убили Протектора? — Что? — Дик непонимающе покачал головой. — Герцогу Алве нужна помощь… — Вы убили Протектора?! — ещё громче заорал военный. — А. Нет. Нет. Но он… — Он нас покинул, — проговорил Рокэ, снова приходя в себя. Наверное, холод помог. — В прямом смысле. Так и передайте. Теперь вам не за что воевать, граф. Позовите Эмиля. — Я не допущу!.. — Вы мне не верите, граф? Обыщите Дворец. Но прошу, не надо тратить пули. — Ему нужна помощь! — крикнул Дик и поднял руку с пистолетом, целясь в того, кого Рокэ назвал «графом». — Помощь или я убью вас! — Что там происходит?! — вмешался вопль из громкоговорителя. — Кто там на ступеньках Дворца? — Сюда! — позвал военный, оборачиваясь к тем, кто стоял у подножия лестницы. — Герцогу Алве нужна помощь! И обыскать Дворец. — Затем он снова обратился к Дику: — Если обнаружим тело Протектора, вы оба будете расстреляны, ясно? Оцепление у ступеней Дворца распалось. Сквозь строй военных бежали какие-то люди. Дика затошнило, закружилась голова, он медленно сел на ступеньки, стараясь не выпустить Рокэ. Через несколько мгновений кто-то склонился над ними. Золотые волосы, напряжённый взгляд чёрных глаз. Дик вздрогнул, но потом понял, что то был Эмиль, брат Лионеля. За ним стояла девушка с громкоговорителем в руках. — Ричард? Это же Ричард! Это мой брат! Эти слова потонули в пустоте и тишине. Лица расплылись — и перед глазами Дика осталось только чёрное, как волосы Рокэ, пространство. **** Оллария, дворец Верховного Протектора Марсель обычно жалел, когда поспевал к шапочному разбору, но в этот раз шапочный разбор оказался самым интересным событием из всех, что случились в этот странный день. Ничего интересного сегодня начаться не должно было. Послезавтра — возможно, завтра — скорей всего. Но не сегодня. Рассудив так, Марсель проспал до полудня. В последнее время он вообще старался спать подольше, а от одной мысли о потере пары-тройки часов сна бросало в дрожь. Но дома у Капуль-Гизайлей ему никто не мешал, позволяя дрыхнуть хоть по шестнадцать часов подряд, хотя столько он, конечно, не стал бы, боясь всё же пропустить важные события. К полудню он просыпался, чтобы посмотреть дневные новости, которые не могли бы насытить даже самое жалкое любопытсво, но пищу для размышлений давали. Новости настоящие приходили от Коко. Маленький барон по-прежнему как-то умудрялся узнавать кусочки правды: то, например, что Алва бежал из-под стражи, что он где-то скрывается, что Лионель наверняка ищет его, но не может найти. Или то, что Эмиль в городе и со дня на день будет штурмовать Дворец. Или вести о том, что на самом деле творилось в Надоре. Или о кучке рабочих, бесследно пропавших с завода «Иноходец». Не все новости были свежими, не всем Марсель мог найти логическое объяснение (так, происходившее в Надоре попросту обескураживало), но его любопытство было не слишком требовательным, а тревогу убаюкивало знание, что Алва на свободе. К тому же Марсель каждый вечер и даже в определённое время садился теперь за «Письма к Левконое», что давно уже переросло даже повесть и с полным правом тянуло на небольшой роман. Марсель записывал в «Письма» теперь уже свои наблюдения за тем, что назвал «Малые Фебиды накануне восстания» — все приметы недовольства «по-малофебидски»: то зеленщик на рынке власть обругает за непомерные налоги с укропа, то оперу дриксенскую запретят к показу по телевиденью, потому что «вредит умам», то очень золотая молодёжь с умами, сохранёнными от порчи властью, какого-нибудь гогана изобьёт, то старушки на лавочке под окнами митингуют за запрет чересчур, на их вгляд, коротких платьев у нынешних девиц. Одним словом, приметы бунта были налицо — на малофебидское лицо. «А в целом, всё тихо, милая Левконоя, всё по-прежнему, как всегда в наших уж очень Малых Фебидах». Вдали от Фебид упражняться в остроумиии получалось почему-то даже лучше, и детали сочинялись всё более красочные от страницы к странице. Марсель думал, это потому, что здесь он не скучает, благодаря Коко, — и не тревожится, благодаря ему же. Дневные новости оказались обычными. «Великий Герцог», ещё какая-то ерунда, из которой даже для Левконои историю не состряпать. А вот во второй половине дня началось веселье: кучка студентов захватила телецентр, отбилась от военных на вертолётах и с самым настоящим оружием (а оружия у талигойских военных хватало), а теперь удерживала захваченный телецентр, да ещё туда самолёт прилетел и не какой-нибудь, а «Кэцхен», то есть самолёт героя Талига Ротгера Вальдеса, и не против слетевших с катушек студентов прилетел, а за них! В общем, событий хватило бы на ещё один роман, если ещё продумать, с чего роман начался, чем все эти люди руководствовались, что их привело на те места, на которых застал их такой-то день и такой-то час такого-то месяца. И не забыть главного героя, конечно, и красивую девушку, и военных-предателей родины, которые позже станут национальными героями — всё зависит от точки зрения. Насчёт главного героя Марсель сразу же стал сомневаться: а почему бы ему не быть только одним из нескольких главных героев, да и красивая девушка не должна быть ни невестой ему, ни любовницей, а может, и вообще то будет красивый юноша, или оба, пусть будет побольше красоты. Почему бы и нет? И рассказчик, не забыть его! Только пускай он сидит где-нибудь в спокойном уголке и наблюдает, не хватало ещё ненароком убить рассказчика до того, как роман о Малых Фебидах в огне революции будет дописан до победных фанфар и всеобщих объятий. Красивая девушка, конечно же, пожертвует собой… — …любопытное. — А? — Марсель вдруг понял, что давно не смотрит в экран телевизора. — Сегодня, говорю, — повторил Коко, покачав головой, — может, всё кончится. Так или иначе. — А если, — осторожно спросил Марсель, — кончится иначе? Вы, барон, окажетесь в опасности. — А я в любом случае в опасности, — развёл он руками. — И даже если всё кончится, — он сделал паузу, — «так», я всё равно буду в опасности. Например, новая власть может захотеть запретить казино. Или поднимет налоги ещё выше… Всегда, виконт, случается что-нибудь неприятное. Хотя вот с молодыми людьми, благодаря которым мы узнали за час столько новостей, сколько за год до этого не слышали, неприятности могут случиться уже сейчас. Независимо от того, кто победит. Потому что победа эта будет в лучшем случае через несколько часов, а вот перестрелять их могут… но что я вам говорю? — А… Алва? — почему-то пробормотал Марсель. — А Алва во Дворце, — просто сказал Коко. И хотя ещё совсем недавно Марселя передёргивало от одной мысли о новых опасностях, теперь же, от одного только ответа Коко, ему стало невыносимо сидеть в четырёх стенах. Алва во Дворце, студенты в телецентре, а он, Марсель, прячется в пропахшей благовониями квартире барона Капуль-Гизайля, спит, смотрит телевизор, слушает музыку и фантазирует, когда за дверью происходит нечто важней сна, важней фантазий, важней благополучия и покоя. И там Алва. — Он же вам поручил свою машину? — спросил Марсель, недолго подумав. Коко кивнул: — Моей жене, но это всё равно. — И ключи есть? — Конечно. И вот спустя примерно полчаса Марсель выезжал на «моро» из гаража Капуль-Гизайлей. По настоянию Коко, он надел тёплую куртку и прихватил театральный бинокль, который также всучил ему барон, бормоча: «Если вдруг подойти близко не сумеете…». Проехать по притихшим улицам не составило труда, его остановили только раз — какой-то перепуганный патрульный отчаянно засвистел, а Марсель увеличил скорость, на долю секунды, когда в зеркале заднего обзора мелькнуло лицо патрульного, Марсель почувствовал себя Алвой — выпрямился, подставил лицо ветру и улыбнулся ощущению свободы и скорости. А ведь Алва всё время так себя чувствует, счастливчик. Во избежание новых приятных для самолюбия встреч с патрульными, Марсель решил проехать часть пути по переулкам — и только один раз пришлось выехать на набережную. И выехал Марсель в точности там, где покачивался на волнах Данара «Великий герцог». И там Марсель даже притормозил от удивления: над кораблём развевался странный флаг, больше похожий на кусок белой тряпки с наскоро намалёванным на ней и не слишком-то похожим изображением свиньи. Лучше всего получился у свиньи хвостик. Лихо закрученный и задорный, он выражал всё бунтарство Фомы лучше всякого флага. А это определённо было бунтарством: Коко говорил, что такая свинка — это знак Сузы-Музы. И поднимать флаг с гербом печально известного графа, когда твоя дочка в заложницах у Протектора — это ли не бунтарство? Где-то слышался вой сирен, и Марсель, кружа в лабиринте из дворов и проулков, размышлял, не за ним ли погоня. Но если и за ним, то очень далеко и уже не важно. До Дворца отсюда добежать можно минут за восемь, так что нужно просто получше спрятать «моро», чтобы эти чересчур усердные, пусть и немного медленные, стражи городского порядка не нашли машину раньше Алвы. Подходящую подворотню найти оказалось не просто, но в конце концов, в тени закрытого со всех сторон домами круглого дворика Марсель припарковал машину, а сам поспешил ко Дворцу, где самое интересное и происходило сейчас. Когда он выбежал из дворов на улицу, мимо пронёсся «марагон» с патрульными. Тот самый, наверное, который и преследовал «моро». «Вот и пусть мчится дальше», — злорадно подумал Марсель. Возле Дворца, как и следовало ожидать, собралась не толпа даже, а толпы: там были все, от военных до зевак. Улица, с которой наблюдал Марсель, уходила от Дворца немного вверх, а потому он видел, как свет фонарей заливал макушки собравшихся, как он отражался в стёклах машин и сверкал на стволах пистолетов и автоматов. Красные и жёлтые блики, очень патриотично, если вы, конечно, являетесь сторонником Лионеля. Срывался снег, и Марсель чувствовал, что зря не оделся теплей. Скоро ночь, а ночью всегда холодно. Впрочем, тут смело можно рассчитывать на какие-нибудь согревающие события вроде побега от разъярённой толпы. На общем фоне выделялся одновременно героический и одиозный профиль Эмиля Савиньяка. Он, бедняга, теперь всегда будет и тем, и тем — и всё одновременно. Профиль упомянутый Марсель издалека увидел, а потом в бинокль (поблагодарив мысленно барона) рассмотрел. Рассмотрел он также девушку с громкоговорителем, её, правда, уже после Эмиля Савиньяка. Айрис Окделл — вот так встреча! Вполне ожидаемая, впрочем, если вспомнить её в доме Капуль-Гизайлей. Громкоговоритель ей идёт, хотя в этих ручках он становится оружием. Те, кто призван был охранять Дворец, то и дело были вынуждены оттеснять толпу, но Эмиль, похоже, вознамерился решить дело миром и никак не отдавал приказа о штурме. Может, думал Марсель, он боялся, что все эти сбежавшиеся к Дворцу мирные граждане пострадают? Странное мягкосердечие, даже если предположить, что братья Савиньяки олицетворяют собой аллегорию противостояния света и тьмы. Кто-то выстрелами в воздух выражал своё нетерпение, а кто-то выкриками. Военные в оцеплении Дворца, ясное дело, хранили молчание, как и подобало оплотам государства. Марсель в бинокль мог хорошо разглядеть их лица — и многие определённо выражали неуверенность. А другие — желание пойти домой и поужинать наконец. Неприязнь к собравшимся мятежникам читалась на очень немногих лицах. — Мы не хотим развязывать войну, поймите! — закричала в громкоговоритель Айрис. Она похудела и была одета в шинель с чужого плеча. Впрочем, если она возвращалась в Надор, удивительно, что она вообще выжила. — Но народ высказался! Мы требуем ареста Протектора и установления новой, законной власти! Прислушайтесь, иначе война неизбежна! Марсель усмехнулся и покачал головой — и когда Айрис стала политиком? И стоит ли просить Создателя покарать того, кто дал ей в руки громкоговоритель? Интересно, этим недалёким был сам Эмиль Савиньяк? Стоит ведь рядом с девчонкой теперь спокойный, а она между делом и даже на него не оглядываясь, вещает, что «…готовы начать штурм прямо сейчас! И если вы останетесь глухи…» Ну, и так далее. На возмутительное нарушение субординации гражданских по отношению к военным Эмиль почему-то не отреагировал. Уснул стоя, может? Но нет, глаза открыты. И куда-то напряжённо глядят. Проследив за направлением взгляда, Марсель с удивлением понял, что братец Протектора что-то высматривает в окнах Дворца. В каком-то одном окне, наверное, том, что светится — одном из немногих, что светится, да ещё и каким-то странным светом, который просачивался в щель между шторами — Марсель заметил то ли силуэт человека, то ли ещё какую-то тень, потом штора дрогнула и немного отодвинулась, выпуская в ночь на улице неровное розоватое или, скорее, лиловое сияние. Не желая упустить ни одной детали, Марсель ещё некоторое время пристально смотрел на это окно, но больше ничего не происходило. Марсель перевёл бинокль обратно на Эмиля, но тот как раз отвернулся от окна и теперь что-то говорил Айрис. Братья обменялись взглядами, не иначе. Но что это за сияние в окне? Марсель снова перевёл бинокль на толпу у Дворца. Недалеко от Эмиля стоял тот усатый дикарь, с которым Марсель виделся в Фебидах. Значит, и он добрался. Бинокль скользил по толпе. Марсель с интересом рассматривал людей, собравшихся ко Дворцу. Мужчины, женщины, причём женщин едва ли не столько же. Где-то в последних рядах столпились люди в лохмотьях, окружившие бледную суровую женщину и высокого старика. Марсель вздохнул и опустил бинокль, чувствуя, как холод пробирается под куртку. Если попрыгать, должно стать теплей. Но стоит ли привлекать к себе внимание?.. Лиловое сияние стало сильней, показалось даже, что из окна летят клочья дыма — и Марсель забыл о холоде. Даже без бинокля он видел, что Эмиль Савиньяк смотрит на то же окно. — И если он понимает, что происходит, — пробормотал Марсель, — я ему завидую. Потом Эмиль понёс к губам рацию и что-то проговорил. Значит, заключил Марсель, не мог не понимать. Сияние становилось всё сильней. Клочья дыма летели из окна. Толпа стихла, и многие уже — вместе с Марселем и Эмилем — смотрели на злополучное окно. Рядом Айрис, ничего странного не замечая (кто бы в ней сомневался!), что-то по-прежнему говорила людям вокруг, один из горожан, потрёпанного вида, разжившийся винтовкой, восторженно стрелял в воздух, видимо, заменяя выстрелами аплодисменты. По ступенькам Дворца туда-сюда прохаживался какой-то не слишком похожий на военного тип. Довольно объёмный для военного тип. С пузиком и натянувшимся на этом пузике военном кителе… Или как там у военных пиджаки называются? В общем, не шёл ему этот пиджак, заключил Марсель. А прохаживался тип довольно нервно, но он, как Айрис и ещё кучка особенно увлечённых революционными речами, тоже не замечал безобразия, творящегося в окне. Окно в Закат, как окрестил его про себя Марсель, продолжало пылать, дымить и вообще вести себя от секунды к секунде всё более нехорошо. Эмиль, окончательно забыв о том, что он лидер восстания, стоял, обеими руками вцепившись себе в волосы, не отрывая взгляда от окна, военные, как с той, так и с другой стороны, вели себя не лучше — многие стояли с приоткрытыми ртами. Марсель и сам закрыл рот не так уж давно: окно вспыхнуло так ярко, что Марселю показалось, будто оттуда вырвался язык пламени противоестественного цвета, и даже послышался рёв как от пожара. Толпа ахнула. А потом всё стихло. — Наши требования… В тишине и медленном мелком снеге слышен был голос Айрис, она говорила с воодушевлением ещё некоторое время, но потом и она затихла, опустила громкоговоритель и растерянно посмотрела на Эмиля, тот покачал головой в ответ на какой-то её вопрос. Он всё ещё смотрел на окно в Закат, хотя оно теперь было таким же тёмным, как окна рядом с ним. — Смотрите! — закричал кто-то. Марсель судорожно навёл бинокль туда, куда указывал узревший нечто повстанец: на ступеньках дворца появился Алва. Вернее, появился какой-то очень ободранный и оборванный молодой человек, почти мальчик, ужасно худой, в лохмотьях и крови, с каким-то отрешённым лицом, этот странный мальчик почти нёс герцога Алву, а тот, или раненый, или… а что «или»-то?! Раненый он! И без сознания! Марсель опустил бинокль. Как в тумане он наблюдал за разговором неизвестного юноши и Колиньяра, как в тумане следил за рванувшимися к ступенькам Эмилем и Айрис, как в тумане видел, что несколько черноголовых кэналлийцев спешат к своему соберано, видел, как забирают его из объятий уже потерявшего сознание юноши. Марсель моргнул, поднимая бинокль. Огорчёнными кэналлийцы не выглядели. Значит… значит, просто ранен. И повезут они его, наверняка, домой. И если он, Марсель, поторопится, то поспеет туда вместе с ними, да ещё и «моро» пригонит. Не интересуясь более тем, что творилось у Дворца, Марсель побежал по полутёмной улице туда, где его ждал хорошо спрятанный «моро», вспоминая по пути, как добраться отсюда к дому Алвы, чтобы миновать все возможные патрули. В полуквартале от нужного двора Марсель остановился: по пустой дороге прямо ему навстречу неслась знакомая чёрная машина. За рулём которой сидел какой-то белобрысый незнакомец. И тогда — впервые за весь день, впервые за много дней — Марсель почувствовал, как из-под ног уходит земля.