Экзистенциальный кризис

      В голове до сих пор отдаётся вой сирен, словно кто-то вскрыл черепную коробку, положил в неё орущий аппарат и аккуратно так закрыл, мол, теперь живи так, наслаждайся. Настроения такое обстоятельство явно не прибавляло. На лице неприятно тянули кровавые корки подживающих ссадин, на запястья давили наручники. Перед глазами было ожидаемо темно, хоть в первые минуты, стоило прийти в себя, Чондэ испугался, что ослеп. Он слабо помнил, что произошло после того, как операция сорвалась и на них бросились федералы. Кажется, его хорошо приложили по голове. Он помнил, как тщательно они готовились. Диверсия, революция, их операцию можно было назвать как угодно, суть же её была проста — устроить шумиху в нескольких людных местах, пока основная группировка расправится с верхушкой Города. Они были мессией, они чувствовали себя богами возмездия, мстителями от народа, выступая за этот переворот. А потом их поймали за шкирку, как щенков, перехватили ещё до начала операции.       Чен помнит отчаяние на лице Чанёля, когда взрывчатка не срабатывает. Помнит, как Сухо бросается наперерез облаве, чтобы у них была хоть какая-то возможность сбежать. Всё было бессмыслено. Всё было обречено. Они проиграли. Проиграли себя, организацию, свою страну. Город ужесточит правила. Правительство не оставит это без внимания, разумеется. — Выглядишь отвратно, — Чен дёргается. Этот голос слишком резкий для окружающей тишины, громкий, ехидный. Чен не слышал шагов. Зато кожей чувствовал чужое ликование. — Стараюсь, — хрипит, в горле неприятно сводит. — Я говорил, восстание бессмысленою — Ты не говорил, ты сбежал с Лу и Крисом, едва твой нос унюхал опасность. Зачем ты здесь сейчас? Злорадствуешь? — Пришёл вытаскивать твою задницу, впрочем, как и всегда, — Тао смеётся, и Чен не знает, радоваться ли ему тому, что он не видит в темноте чужого лица. — Беги обратно, давай, ты же всегда так делал, — Чен улыбается, а затем морщится, когда чувствует, как наручники бьют током. З-зараза. — Пользуешься положением, гад. — Мой отец дал мне карт-бланш, раз мне так хочется, заберу любого. Хочу тебя. — Чен лишь по шуршанию впереди понимает, что перегородка между ними отъехала. Его обдаёт лёгким холодом, когда Тао подходит ближе. От проблеска света глаза неприятно режет, и Чондэ приходится проморгаться. — Больной, — шипит он, подняв голову и вглядываясь в едва освещенное, до безобразия красивое лицо китайца. Тао был одним из них, когда они начинали. Вместе с Исином занимался взломом и компьютерными системами, а накануне большой операции отказался участвовать. И лишь затем Минсок выяснил: отец Тао был одним из Верхней Десятки.       Пока Чен думает, Тао подходит почти вплотную и дергает за цепь на шее парня, заставляя того подняться с колен. Наклоняется и дышит в самое ухо, тычется носом в чужую щёку, шепча: — Веди себя тихо. До машины идёшь спокойно. Когда скажу, выходишь и бежишь. Понял?       Чондэ поворачивается лицом к китайцу, до него с запозданием доходит, что тот изображает поцелуй перед камерами наблюдения. Приходится почти уткнуться в чужие губы, дабы ответить: — Понял.       Мотивы Тао до конца не ясны, но Чен отчего-то уверен, что хуже не будет. Хуан шлёпает его по заднице, пока охрана Тюремного Куба снимают наручники и ошейник. Приходится терпеть, что же, раз для освобождения нужно сыграть игрушку богатенького обалдуя — ему не сложно.       По коридорам Куба его ведут с завязанными глазами, и Чондэ старается запомнить повороты и их количество. Он не уверен, что остальные из их команды хотя вообще здесь, всё же Куб не единственная тюрьма в Городе. Он не может понять, на каком они этаже и как много на нём клеток. Не уверен, заметит ли кто-то, как он проходит мимо, ведь он Тао не видел и не слышал. Стены мягко поглощают каждый звук.       Уже на улице на запястья Чондэ надевают белые сигнальные браслеты. Они с Тао садятся в машину и вновь остаются один на один. — На главных улицах оцепление, проедем по окраинам, — Тао смотрит на дорогу, и, пожалуй, это весьма любезно с его стороны. — Как нас поймали? Почему? Всё было спланировано идеально, Крис достал всю информацию, от тебя были даты собраний верхушки. — Бэкхён, — Тао хмыкает, его накрашенные фиолетовым блеском губы поджимаются. Чондэ потрясенно вздыхает. Ему не нужно больше объяснений, но Тао продолжает: — Он заменил Третьего. — Третьего? — Дио успел. Ты, возможно, думал, что операция даже не началась, но… Его ждёт суд, Чондэ. — его родное имя патокой растекается на чужом языке, но Чена практически охватывает ужас. Они планировали быть героями, спасителями от Системы, но… Бэкхён. — Почему?.. — Хотел власти, разумеется, — Хуан серьёзен, непривычно холоден. Чондэ откидывается на спинку сидения и вспоминает. Вновь вспоминает огромный зал, белую дорогую посуду. Зал Системы, зал Правосудия. Столько раз население видело его на трансляция заседания Десятки. В последние включение там должны были сесть они. «Зато Бэкхён наверняка исполнил это желание» — думает Чен. Ему хочется смеяться от этой глупости. От того, что они попались, что их избили как щенков, раскидали по клеткам, а теперь он едет в машине человека, которому зарёкся доверять.       А потом машина тормозит. Чондэ распахивает глаза. Тао дёргает его на себя, обнимает за плечи, слишком крепко, почти больно, его глаза горят расплавленным золотом, и Чен не успевает понять, что тот использует Силу, скорее ощущает это внутри себя. Собственная, скованная браслетами, отзывается. Тао целует, неожиданно, жадно, напористо, кусает чужие губы, а затем толкает и кричит: -Беги!       Чондэ бросается из машины, мир вокруг него вспыхивает на мгновение, и он оказывается среди толпы людей на одной из улиц Города. Табло на ближайшем небоскребе показывает пять двадцать. До начала их операции чуть меньше двух часов…