***
Виндхельм скуп на любовь и на воздух. Его тесные улочки заполнены тяжёлым рыбным запахом, поднимающимся от портовых районов, а нордская неприязнь к данмерам, соседям поневоле, успевшим надоесть хуже горькой редьки, взаимна и то и дело прорывается в мелких стычках, в ссорах и уличных драках. Виндхельм – усталый, озлобленный, серый – нравился ей в детстве, когда рядом была родительская любовь, а жизнь была безоблачной даже в самую лютую непогоду. С тех пор успело измениться слишком многое. Идущая по знакомым улицам Нерин и сама догадывается, что не излучает здоровье и довольство жизнью; дяде Ревину не было нужды напоминать ей об этом. Слишком уж она спешила пересечь пол-Скайрима, слишком торопилась, слишком старалась догнать – и боялась догнать. Многие дни галопа по северным дорогам, раскисшим с приходом осени, дались ей нелегко; и всё для того, чтобы в виндхельмском порту узнать: «Северная дева» отплыла на Солстейм ещё три дня назад. Это известие выбило у Нерин почву – хлипкую надежду вернуть всё, как было, – из-под ног, но и странным образом успокоило. Всё. Хватит. Можно перестать бежать.***
Виндхельм скуп на любовь, поэтому Нерин несёт Виоле Джордано, склочной и одинокой старухе, букет поздних цветов, купленный на соседней улице у незнакомой девочки. Знакомый с детства дом встречает её освещающими вечерние сумерки окнами и наглухо запертой дверью, и Нерин не может удержаться от улыбки: кое-что действительно не меняется – а затем стучит условным стуком. Коротко, коротко, длинно, длинно, коротко, коротко, коротко. От последнего удара не проходит и пяти секунд – Виола, будто дежурившая под дверью, приоткрывает её и придирчиво разглядывает посетительницу. На осмотр времени уходит больше, но наконец дверь распахивается, а хозяйка отступает вглубь дома, сопровождая неозвученное приглашение вполне озвученным ворчанием: – И ведь ни весточки за семь лет, дурёха, разве ж так можно! Я уж думала: всё, тролли пожрали мою девочку, да эльфы уволокли… Ай, запамятовала, ты ж сама… Нерин расплывается в улыбке – первой за последние несколько недель – и прикрывает за собой дверь, навешивая засовы в нужном порядке, совсем не поменявшемся с её последнего визита. – Рада видеть вас, мутсэра Джордано, – отвешивает она лёгкий полупоклон. – Да не мутсэркай мне тут, – машет на неё руками Виола, сильно постаревшая внешне за прошедшие годы, но словно не утратившая ни капли своей неуёмной энергии. – Не надо этих ваших эльфских словечек, они меня нервируют! А ты не хочешь меня нервировать, милая, поверь мне. В уголках её губ звенит улыбка, и Нерин ощущает прилив благодарности за это непрошеное, слегка неуклюжее тепло, хоть на несколько минут возвращающее её в детство. Замявшись на пару мгновений, чтобы подобрать слова, и не справившись с этим, она достаёт из-за спины припасённый букетик синего дельфиниума: – Вот, госпожа Джордано. Это вам. Старая Виола смотрит на неё и на цветы с равной долей недоумения, а потом вдруг взмахивает руками, словно выпуская что-то из объятий, и выдыхает: – Мне? – с таким изумлением, что Нерин становится чуточку неловко. Виола Джордано не плохая, нет, но слишком подозрительная к окружающим, чрезмерно суетливая, крайне бестактная и довольно ворчливая, а потому со многими попросту не уживается. И лишь боги знают, когда ей в последний раз кто-нибудь дарил цветы – кто-нибудь, кроме этой большеглазой тёмноэльфской девчонки, в детстве частенько бегавшей по разным её мелким поручениям. – Милая моя… – выдыхает она растерянно, принимая букет, и часто-часто моргает, а затем скрывается в глубине дома в поисках подходящей вазы. Этих минут Нерин хватает, чтобы закинуть кольцо в тумбочку у двери – тут и лежало, дескать, под стопкой бумаг не видно, вот и не попадалось на глаза. …Потом они вдвоём пьют терпкое красное вино, и болтают, и делятся новостями, и старая Виола причитает: – Вот бы все ваши были такими же, как ты, честными да мирными. А то ведь в Квартал Серых честным людям и зайти страшно, там такие вещи творятся, такие вещи… Да ты пей, не стесняйся, а то же совсем исхудала и побледнела вдали от дома, девочка моя! И… Ну-ка, повернись к свету… Во имя Талоса всесильного, синяк-то тебе кто на личике оставил?! Нерин удивлённо касается скулы: неужели ещё не сошёл? Уже много времени прошло с той самой ссоры, когда брошенный не глядя – скорее даже, бездумно откинутый прочь, как ядовитая змея – кошель полновесного золота встретился с её лицом. – Если это мужик какой так украсил, так ты ему тоже по роже двинь, пусть знает! – Затем и приехала, – Нерин давится истерическим смешком. – Только вот не догнала.***
Виндхельм скуп на воздух, поэтому на опустевших городских улицах Нерин дышит часто, короткими вдохами глотая холодный ночной ветер. Он пробирает насквозь, выбивает слёзы из глаз и сковывает льдом всё тёплое и живое, что в ней ещё есть. Или это не ветер виноват? – Что ты со мной делаешь, Телдрин Серо? – смеётся она сквозь слёзы, понимая, насколько жалко звучит. – Что я сама с собой делаю? Конечно, это был не первый раз, когда она влюблялась. Это даже были не первые её заведомо безответные – без единого шанса на успех – чувства. И смириться с тем, что Телдрин совершенно не видит в ней девушку, оказалось на удивление легко. На удивление легко – пока он был рядом. Ворчал на погоду и города, ругался на её неумелость, помогал правильно собирать вещи для дальней дороги, подкалывал её, спорил по поводу и без. Выручал в бою, учил сражаться и подбирать оружие себе по руке, неохотно принимал помощь, слушал её рассказы о семье, разглядывал с ней вместе усыпанное звёздами небо, молча улыбался – тепло и искренне… Нерин чувствует, как ветер холодит мокрые дорожки от слёз на лице, но ей плевать. – Почему ты не смог понять, кретин? – спрашивает она совершенно беспомощно, потому что здесь некому адресовать этот вопрос. А в голове набатом отдаётся недавнее Виолино: «Вот бы все ваши были такими же, как ты» – и ей охота кричать, и орать, и рыдать от того, что Телдрин не слышал этого доказательства её правоты. Жители Квартала Серых могут, в самом деле могут ужиться с жителями всего остального Виндхельма! Если бы не десятилетиями росшее нежелание понимать, если бы не изолированность!.. Шанс пробиться через эту стену есть, если кто-то покажет нордам, какими ценными союзниками для них могут быть данмеры! «Это всё наивное дерьмо, – зло рычит в ответ Телдрин, – а ты – малолетняя соплячка, которая нихера не понимает про них!» Люди не так сильно отличаются от меров! Если данмеры придут на помощь нордам, это заметят, это оценят! «Ты выдумала себе сказки и сама в них поверила, дура!» Да, невозможно убедить всех и каждого, но стоит только изменить мнение ярла Ульфрика!.. Для этого достаточно вступить под его знамёна и помочь завоевать победу! «Как же, разбежалась, идиотка! Ты просто сдохнешь там, только и всего!» – Упрямый осёл! Слёзы, почти успевшие высохнуть, начинают течь вновь, и Нерин яростно трёт глаза рукавом, силясь вместе с ними стереть своё бессилие, свои непонимание и злость, своё гложущее изнутри одиночество. Тщетно. Холодные каменные стены Виндхельма молча смотрят на то, как со слезами утекает надежда.***
Дядя Ревин держит слово – и комнатка над «Подержанными товарами Садри» становится пристанищем для Нерин на ближайшие дни. Всем, кто интересуется рейсами на Солстейм, известно, что «Северная дева» оборачивается туда-обратно за две недели; поэтому Нерин рассчитывает через десяток дней попрощаться с ненавистным Виндхельмом и отправиться вдогонку за Телдрином – то ли чтобы помириться, то ли чтобы признаться в любви, то ли чтобы разругаться до драки. А город тем временем собирает в себе всё больше и больше желающих вступить в ряды Братьев Бури, и его лихорадит от тревоги, воодушевления, споров и стычек. Война дышит в спину всем, кто оказался в этих краях. Нерин предпочитает поменьше выходить на улицы, чтобы не сталкиваться лишний раз с этой кутерьмой, и побольше помогать дяде с магазином, чтобы не так много сил оставалось на мысли. Дня, когда «Северная дева» должна вернуться в порт, она ждёт, как ждут дня казни: со страхом и болезненным нетерпением. И когда он наступает, Нерин почти преступно медлит: неспешно и крайне тщательно складывает свои вещи, прибирает за собой комнату до абсолютной чистоты и наконец обстоятельно и многословно прощается с дядей. Когда бурлящий и кипящий Виндхельм наконец выпускает её к малолюдным докам, она видит долгожданный корабль – и прирастает к месту на долгие несколько минут, невидяще шаря взглядом по пустой мачте и по снимающей оснастку команде. – Эй! – окрикивает её капитан готовящейся к зимовке «Северной девы». – На Солстейм собралась? Нерин медленно кивает. В ушах звенит, и вряд ли она сейчас сможет совладать со своим голосом. Да и что сказать, когда и так всё ясно? В её голове нет ничего, кроме зияющей пустоты. – Опоздала, извиняй, – озвучивает очевидное капитан и разводит руками. – В этом году уже не поплыву – это и корабль калечить, и себя, ежели не повезёт. Нерин кивает ещё раз, разворачивается и идёт обратно в город. Оказывается, толпа мешает гораздо меньше, если идти прямо к дворцу ярла. На войну.