Правящий в мрачные времена

      Аморфа       «Не гляди на наружность; я также могу чувствовать».              Телванни Рилану Дэвату не снились кошмары — ни о Хладной Гавани, ни о даэдра, с которыми он имел дело, ни о прочих ужасах, что обычно терзают смертных. Ни кошмары, ни какие-то иные сны не приходили с того самого момента, как он утратил душу на алтаре Молаг Бала, — дважды! — и вернулись все и сразу в момент, когда энергия Пустоты обрушилась на него при прыжке в портал Тёмного Солнца.              Кошмары не несут никакого смысла.       В них опять и опять повторяется его будущая долгая, долгая жизнь, в которой события бегут всё быстрее, не оставляя отпечатков в чувствах — всевозможные спасения, ссоры, смерти… и никого рядом, чтобы придать всему этому видимость смысла.              Многие ошибочно считают одиночество признаком силы.       Признак силы — умение довольствоваться своим обществом, но рано или поздно его становится недостаточно. Хочется разделить с кем-то — и силу, и доброе, и злое… И чем уникальнее ты становишься, тем труднее найти того, кому придёшься по душе.              Рилану не удаётся. Он легко — относительно — сходится с людьми и мерами и так же легко расходится. Он пытался сблизиться несколько раз, но всегда терпел поражение. Всегда — кроме одного раза — с которым теперь поневоле сравнивает всё другие. И убеждается, что «так» — никогда больше не будет. Слишком точно совпали удивительно сложные фигуры.              Увы, его «так» уложилось в неполный месяц, а до и после остаётся… вся остальная жизнь.              Вся остальная жизнь делится на «Телванни», «вампира» и «Осколка», а прочее — мишура. У Рилана есть возможности совершать небывалые вещи — он их совершает. Сперва — чтобы защитить себя, потом… потому что одна тянет за собой другую. Цепочка не прерывается. Никогда.              Сделаться вампиром стало когда-то личным и осознанным выбором. Да, были предпосылки — смертельная болезнь, проклятье от матери-интриганки, необходимость найти радикальное лекарство… Рилан потратил достаточно времени, чтобы отыскать подходящий себе вид «тёмной» болезни, и пришёл к выводу, что для его целей подходит лишь самый чистый, полученный от Молаг Бала штамм, а не слабенький, сводящий с ума вирус от кого-то из нечистокровных слуг.              Каждый новый дар от Князя Насилия — уникален по свойствам.              Каждый подарок от даэдра — обман и порча.              Сам ритуал, когда Рилан смог наконец призвать Князя, оказался тёмен и страшен. Куда темнее и в сотни крат страшнее, чем всë, что об этом писали в книгах. О, господин Дэват никогда и ни с кем не хотел бы обсуждать подробности… Он рассказал ВСЁ только один раз — потому что Лалориаран спросил — пусть не совсем это, но Рилан должен был поделиться — ведь у почитателя Меридии многое могло вызвать… проблемное отношение.              Лалориаран понял и не отвернулся, хотя даже само по себе такое деяние, добровольное… могло быть понятно разве что данмеру, трибуналиту.              Лалориаран. Кто бы мог подумать, что лучше всех вампира поймёт айлейд!..              До сих пор, скитаясь по миру, господин Дэват с одинаковым изумлением смотрит и на вампиров-чудовищ, что теряют рассудок и начинают разрывать любых живых существ без разбора, и на высокомерных уродов, что заводят себе траллов-рабов, и на слишком разумного Верандиса Рейвенвоча, который словно хочет быть самым правильным.              Верандис тоже получил Дар от самого Князя. Значит, «правильным» когда-то не был. Что заставило его навязать себе столько ограничений? Любовь к людям, отвращение к тому, во что превращаются теряющие разум вампиры, которых голод и безответственность делали слишком заносчивыми? В какой-то мере Рилан способен лучше понять, что двигало Рада аль-Сараном, но лишь отчасти.              Для него Рада чересчур экзальтирован и не гибок, хоть и искушён в дерзкой интеллектуальной работе, что так ценится среди Телванни. Ещё бы перестать видеть в кошмарах забирающуюся под рёбра чёрную, как дырка в мире, Пустоту с сияющими от разрыва в сно-потоке краями…              Рилан просыпается — каждый раз, как и сейчас — с рыком, и долго всматривается в сумерки. Выходит на балкон, и, обратившись облаком кровавой росы, просто объединяется с воздухом, давая тому проветрить себя буквально изнутри.              Кровь — источник жизни. Болезнь потихоньку заменяет все клетки тела на те, что могут мгновенно стать подобными крови, даруя неуязвимость — но на самом деле, полное враньё, что после становления вампиром эта субстанция воспринимается как-то иначе. В свободное время Рилан любит почитывать сочинения всяких борзописцев, где этой субстанции приписываются самые невероятные качества — она и звенит, и светится, и шепчет, и переливается, и манит заключённой в себе силой, и только что не поёт песни, хотя и это тоже случается.              Первое, что Рилан почувствовал сам, обратившись — вернее на следующую ночь, поскольку ритуал выжал его досуха — это усиление слуха, обоняния, осязания, вкуса и магии. В какой-то мере Рилан и правда смог слышать ток крови по венам любого живого существа, если прислушивался — как и иные телесные звуки. Организм шумен и постоянно гудит и трепещет… сложно назвать это музыкой.              У древних вампиров кровь, например, и вовсе «молчит», лишь издаёт тихий гул. Как и их магия — попросту подавляющая эманации более слабых существ. Рядом со многими старыми магами находиться почти невыносимо — но наиболее умные попросту не позволяют ничему просачиваться «наружу». Рядом с ними… легко и немного пусто, потому что даже самый глупый человек излучает более широкую ауру, чем подобные умники. Дивайт Фир, например, никогда не хвастается «аурой» и мощью, если его не дразнить.              Рилан — «умник» тоже и легко перенимает полезные привычки; его невозможно вычислить по «фону». Отсутствие собственных «запаха, тени и ауры» мешает отследить его — и даёт возможность самому лучше слышать, без помех. Теперь он может чуять то, что хочет поглотить, за несколько лиг… а поглотив, определять по вкусу, что за образ жизни вела его жертва.              Жертвы бывают, о да. Случаются. Он не Рейвенвоч. В основном Рилан обходится зельями на основе крови, алкоголя и грибов, которые надолго утоляют «жажду», но если те кончаются или… или у него есть потребность в охоте — господин Дэват себе в ней не отказывает и всегда выбирает сложных кандидатов. Тех, которые обладают тёмной силой. Плохи или хороши они по мнению общества, Рилану плевать; ему нужна особенная кровь — та, впитав которую, он истинно насытится. Наивная мысль, что «сознательный» вампир будет уничтожать только негодяев — или станет совершенно беспринципным. Истина всегда посередине.              Например, господин Дэват всегда даёт своей предполагаемой «трапезе» возможность защититься. Иногда почти проигрывает — но бой должен быть честным. Поглотить достойного противника — благо… и даже Молаг Бал не смеет противиться, когда Рилан не отдаёт ему эти души. Как Осколок, он может провести их через себя — и лишить Князя причитающегося пира.              Молаг Бал гневается, но ему нравится такой бунт. Он любит… насилие. Сопротивление. Князь не вышел из себя даже тогда, когда Рилан призвал его снова — исполнив условие для становления лордом-вампиром.              Тысячу душ он привёл Молаг Балу… вернее, тысячу тёмных камней душ, которую у Молаг Бала же и украл, когда возглавил войско Меридии.              Тысячу жертв убил он, как вампир, во славу Молаг Бала — и попросту дал течь сквозь себя в то посмертие, которое было для них желательно.              Молаг Бал не забрал ничего, но по букве соглашения Рилан выполнил условия — и получил свой новый, устрашающий облик, который почти никогда не использует с тех пор.              Незачем. Ему просто хотелось утереть нос даэдра.              Увы.       Лалориаран понимал его. Понимал, как нельзя было ждать от поклонника Меридии, но можно — от айлейда.              Рилан не вспоминает его часто. Нельзя — самой памяти немного, и если слишком часто обращаться к сокровищам, они поблекнут.              Когда становится невыносимо, он воскрешает перед глазами и чувствами какую-нибудь одну подробность и всегда делает это один, настроившись, словно на ритуал…              Сейчас, во время вынужденной бессонницы — хорошее время.              И Рилан, вернувшись в свои покои, пьёт настой из аморфы, чтобы успокоиться, снова устраивается на ложе, воскрешает, раскрашивает в памяти спокойную ночь в древних развалинах на пути к Провалу. Лалориарана, уже отошедшего немного от заключения, уже научившегося улыбаться, а не только отдавать приказы...              Его Латта-рана. Его единственный настоящий… друг, брат, любовник?.. Как описать это?.. У Рилана есть и друзья, и побратимы, и любовники тоже… были. Айлейд стал кем-то большим. Словно утраченной частью сердца, о которой не подозреваешь, пока не встретишь…              Глупец скажет — только слабые могут позволить себе тратить на скорбь десятилетия. Но данмеры живут долго, вампиры — еще дольше; и те и другие иногда способны на удивительную верность. Умение различать тончайшие оттенки цветов, звуков, вкусов — распространяется и на эмоции, и понимание, что опыт неповторим, становится всепоглощающим, оставляя любую вещь лишь разрушенной копией из предыдущей секунды.              Лалориаран Динар был вне времени в те уже далекие дни… он оттаивал мучительно медленно, и Рилан был счастлив поддерживать жар в печи. Исцелить другого иногда означает исцелить и самоё себя, и потерять — становится испытанием не лучше.              Вспоминать — всё, что остаётся. Вспоминать ночью, а днём искать безумные способы… вернуть хоть что-то.              Вкус живой айлейдской крови — одно из самых ценных сокровищ, но сегодня приходит на ум нечто другое… например, память о том, как Лалориаран надел на пальцы отточенные накладные когти, и те сломались, и тогда он сотворил новые из магического льда — а потом сам приник к нанесенной ранке под ребрами. Увы, недостаточно попробовать кровь вампира, чтобы болезнь передалась. Необходим ритуал — это не «солдатская чесотка», которую легко достать у каждой второй шлюхи.              Жаль, так жаль…              Рилан вспоминает, реконструирует, восполняет в малейших деталях усмешки, прикосновения, ощущения от поцелуев, от языка на своей коже, и то властное, требовательное сжатие ранки губами, когда она начала затягиваться — Лалориаран хотел еще; его рот в темно-гранатовой влаге, наконец глубокие порезы, и как бесцеремонно-прекрасно Лалориаран использовал снова свои когти, а потом…              …Что-то хлопает, и Рилан с возмущённым рыком выходит из медитации, мгновенно обретая боевой облик — бледная кожа с проступившими венами, удлиннившиеся когти и клык; прорезающиеся сквозь спину суставы крыльев…              Лирис смотрит на этого обнажённого и наполовину изменившегося мера с некоторым… недоумением, но не враждебно, хотя оскал, когти и поза готовности к прыжку диктуют обратное.              Рилан быстро принимает обычную форму, обматывает бёдра первым попавшимся куском ткани и молча принимается искать флягу со смесью.              Чëрные мелкие косицы змеятся по бледным плечам.              — Ты рычал сейчас? — спрашивает Лирис. — До этого? Ночью.              — Не знаю. Понятия не имею.              Фляга в сумке. Отпить, утереть губы. Зашептать себе… ах, само прошло. Только что мурашки бегали по коже, а сейчас пусто и холодно.              — Всё ещё болит?              Рилан просто молча кивает. Ему хочется ответить что-то более… вразумительное, более приличествующее чародею его статуса, но он вдруг понимает, что в горле ком.              Лирис ЗНАЛА Лалориарана. Она… она видела тогда, что происходит. И после всего хотя бы она счастлива сейчас… хотя бы она.              А ещё ей не надо ни о чём рассказывать. Вообще ни о чём. Даже о происхождении татуировки у себя на спине.              — Я скучаю по нему. Это такое открытие? — невесело смеётся наконец Дэват, садясь на кровать. — Наверное, я хороший лжец.              — Твои способности к вранью поражают. Я так точно никогда не смогу.              — Для этого надо родиться в грибной башне. И прожить… блядь, Лирис. Я не помню, сколько мне лет. Когда он умер, мне было пятьдесят шесть, а сейчас… сколько?..              Лирис садится рядом и с некоторой опаской кладёт ему на плечо руку. Рилан вздрагивает, словно окаменевает…              — Я найду способ, понимаешь? Даже если всё безнадёжно. Его душа не в Пёстрых Комнатах. Если я перестану искать, то… то блядь. Спасибо что не говоришь, что я должен забыть и идти дальше. Я не могу.              Лирис вздыхает.              Вампир, мастер дома Телванни, Осколок, мер многих бесполезных титулов и победитель Молаг Бала даже сидя едва достаёт ей до плеча, но сила, с которой тонкие — холодные! — бледно-пепельные пальцы стискивают Лирис ладонь — чудовищна.              Ничего, Лирис потерпит.              Потерпит — тишину, в которой это… существо иногда на пределе слышимости тихо, едва слышно стонет от боли, не позволяя себе даже быть обнятым. Потерпит, что Осколок даёт пресловутой ауре чуть раскрыться — и это не очень приятное ощущение, когда нечто такое большое, незримое и начинённое даэдрической магией заполняет комнату, напитываясь чисто смертной грустью.              Лирис терпит. Сама она куда проще, крепче, ей совершенно не ясно, зачем Дэвату вообще оставаться вампиром, ведь в его возрасте ещё можно обратиться к Аркею. Да только болезнь-проклятье — не главная его беда.              Многим сложно отпустить мёртвых. Лирис и сама может рассказать об этом достаточно, но ведь Дэват не уверен, что Лалориаран окончательно мёртв. Не может ни найти, ни почувствовать его душу, не может ощутить сам факт смерти, не может нащупать вообще ни-че-го, и даже в позорно маленьком и неприметном кенотафе, что стоит в Пустом Городе, так и не появилось никаких остаточных эманаций. Физическая оболочка распалась, но это лишь тело...              Так не бывает с мёртвыми.              Так бывает с пленными душами.              Рилан поднимает голову, и Лирис видит в лунном свете его совершенно не данмерские, выцветшие глаза, бледную кожу с тёмным венками и удлинённые клыки. Кто-то бы назвал его хищником, ужасным монстром, сумасшедшим. Рилан — не образец добродетели, но он сделал слишком много для Нирна.              Наверняка большая часть его знакомцев и не догадывается, что у холодноватого и всегда решительного при свете дня Телванни есть чувства, и в достаточном количестве — настоящие, а не те бутафорские приступы гнева, что он иногда позволяет себе выразить, чтобы не впасть в буйство в самом деле.              Безупречная оболочка хуже уродливой — под ней все видят идеал, не подверженный порче, но просто не умеют смотреть. Ничто живое не идеально.              Рилан Дэват, вампир, нежить, Осколок — всë ещë жив.