Мрак. Серебряный мальчик

      Нина Леонидовна истерично рыдала.       Суок сбежала к своему брату и пыталась его успокоить.       Оля тихо плакала на груди Гурда.       Витя обнимал Зою, не давая ей упасть.       А Герда решительным шагом направлялась к лестнице.       И лишь я сидел тихо и не мог услышать сам себя или понять, что чувствую. Вернее, отчего не чувствую. Так не чувствую, что даже глубоко загнанная злость куда-то исчезла. Осталось лишь шипение старого телевизора.       Мистера Стампа убили. Всего лишь за эти пятнадцать минут. Зачем?..       Нет. Таких, как он всегда хотят убить. Он владеет… Он владел многим. И многими.       Может быть, всеми, кто собрался в этой комнате.       Только они все в этой комнате. А вот Сергея Павловича нет. Для всех он здесь, а на деле, может быть где угодно.       И в охране чёрного хода сегодня Гусев, как будто нарочно. Когда-то давно, они с Сергеем Павловичем ненавидели друг друга. Когда-то давно, мне приходилось пугать Гусева, чтобы он отстал. А теперь Сергей Павлович сам зовёт его в свой дом и там просит о том, о чем уже давно не просил свою жену. Гусев не отказался бы ему помочь и его было бы легко обвести вокруг пальца.       Сергей Павлович мог сказать, что забыл нечто важное у мистера Стампа и попросить его впустить. Но как он узнал, что я уже вышел? Очень просто. Да, очень просто. Если это он сидел в туалете там, на втором этаже, он легко мог услышать наш разговор с Кукушкиной. А если это так, я должен что-то сделать, выдать его, прежде, чем он прикажет обратное. — Заткнись! — резкий голос Герды ворвался в мои мысли. Каким же лишним он звучал здесь и сейчас. — Отстань! Он ведь умер! Умер! — рыдая, выкрикнула Нина Леонидовна. Словно ей есть дело. Словно для неё это потеря больше, чем для кого-либо ещё. — Твое нытье ему не поможет! — как и крик Герды. Ему уже ничто не могло бы помочь. Кроме одной только правды. — Заткнитесь обе! Витя, иди и уйми!.. — Кукушкина кричала… И в её сожаление я верил, несмотря на те слова, что она мне сказала недавно. — Урри! Урри! Скотина!.. — это был почти вой, отчаянный вой человека, не знающего, куда пропасть и за что схватиться.       Урри. Урри… Он едва ли старше Сергея Павловича. И нередко я его замечал, подсматривающим за нашими встречами из-за двери. Мистер Стамп тоже его замечал. Но всегда только говорил мне, что беспокоиться об этом не нужно. И я никогда не беспокоился, но знал, что этот человек один из самых близких к мистеру Стампу людей. — Его нет, Стамп отослал его, — Смирнов выпустил Кукушкину, чтобы тут же подхватить Нину Леонидовну. Он увёл её и будто приглушил, но совсем утешить не смог, и она все ещё плакала. Почти неразборчиво, слитно Зоя простонала: «Какглупо», — и снова закричала. — Олег! Сейчас же иди сюда! — охранник с золотистыми волосами появился из-за парадной двери. — Запри дверь и никого не выпускай! Звони в полицию! И скажи Макару, чтобы тоже все закрыл!       Пока он запирал, Кукушкина уже выхватила телефон из крошечной сумочки. — Урри! Возвращайся сейчас же! Сию же минуту! Не смей задерживаться!       Казалось, она снова готова была падать, но нет, удержалась и твёрдо сошла по лестнице и встала передо мной, воплощенным гневом. Я хотел, чтобы этот гнев встал перед Сергеем Павловичем. Но я должен был сам быть Сергеем Павловичем. Глупым Сергеем Павловичем. Выдающим себя. Трудно было этого добиться. В первую очередь потому, что я не мог солгать, а сам ничего не делал. Не видел, как это сделал Сергей Павлович. Столько запретов и обещаний наполняли мою память, и обхитрить все это нужно было быстро. — Ну, Сыроежкин?! Тебе не отвертеться! Двери закрыты! Говори!       Я криво усмехнулся и нагло взглянул ей в глаза. — Обвиняешь на основании личной неприязни? Не думаю, что ты вошла к нему сразу, как я вышел.       Она резко и недовольно выдохнула. Видно, ей было обидно признать, что я прав, но она все-таки себя заставила: — Нет. Но все гости были тут, внизу, а последняя ещё не успела прийти, её время должно быть сейчас. — И наверху никого больше не было? — Никого, раз уж Урри отослали! — Но тебе откуда знать? Лучше спросить Гусева, он охранял чёрный вход.       Кукушкина гневно вспыхнула, но, через выдох, кивнула. — Скажи ему идти сюда, Олег. Немедленно!       Но Гусев пришёл совсем не так скоро, как ей хотелось. Он был весь красный, хотя дышал, как будто, ровно.       Я заглянул ему в глаза. Как. Как спросить его, впустил ли он меня дважды? Как заставить его выдать правду? С тех пор, как был школьником, он очень изменился. Научился быть тихим и послушным. Пришлось научиться. Стамп выучил его куда лучше учителей. Не уверен, что теперь смогу разозлить его так, чтобы он невольно рассказал что-то, что стоило бы сохранить в тайне. — Где ты был?! — Кукушкина тут же накинулась на него, будто думала, что если все виновные хотя бы отчасти поплатятся, станет легче. — Так, ну… Закрывал все, — неловко и неубедительно пояснил Гусев. — Как вы и велели.       Трудно ли ему было научиться так к ней обращаться, я не знаю. Но с Сергеем Павловичем он нередко жаловался. Особенно, если они пили. — Ты!.. Болван, — она сморщилась. — Ты после Сыроежкина кого-нибудь сюда впускал? — Никого. Рано ещё.       Кукушкина испытующе взглянула на меня. Я был согласен сказать, что вина доказана. Только не мог этого сделать. — И ты никуда не отходил? — задал вопрос я.       Гусев уставился на меня так, как мог раньше, когда его называли Гусем. — Нет. Внутри дома только, но так, на два шага. — Ты запирал при этом дверь? — взвилась Кукушкина. — Да за кого вы меня тут держите?! — За охранника в доме, где случилось убийство!       Краска схлынула с его щёк. Он несколько раз моргнул и сделал шаг назад, будто сомневаясь, должен ли в эти слова верить.       Затем медленно он всмотрелся в меня. Не в своего коллегу, не посчитавшего нужным объяснить, по поводу чего тревога. Значит, сам понимает, что Сергей Павлович подозрителен. Знает что-то ненормальное. — Как убийство?.. Это… Шефа, что ли? — Что ли! А вы все клювами щелкали! И Урри додумался, уехал в город! — казалось, она вся ушла в негодование, но через миг собралась и заговорила твердо: — Так… Ну а до? До того, как Сыроежкин вошёл, все шли по списку? — Шли. Одна даже не явилась. — Это кто же такая? — Кукушкина строго прищурилась, но тут же тряхнула головой. — Потом мне расскажешь. Теперь ты видишь, Сыроежкин? — Что вижу-то? — не знаю, какого ответа она ждала. Сергей Павлович из тех, кто не любит признавать свою вину, как бы его ни загоняли в угол. — Тебя? Гусева? Зал с толпой гостей, при которой ты голосишь? Дальше что? — То, что никто, кроме тебя, не мог!.. — Ты могла, — с точки зрения логики, это даже проще. И Кукушкина достаточно давно живёт с мистером Стампом, и у неё есть причины злиться на него. Но я не верю, что она это сделала. Может быть, не хочу верить.       А она сама, судя по глазам, не хочет верить даже в то, что кому-то придёт в голову её винить. — Ты смеешь?.. — А ты что думала? Я буду сидеть и молчать?       Мне бы почти хотелось, в самом деле, сидеть и молчать. Но нельзя.       Сергей Павлович не стал бы. А мистер Стамп… Сам сказал, что хотел бы дать мне свободу. Я не рад тому, что служит причиной, но готов ухватиться и за это. Если Сергея Павловича запрут. Если он отдаст полиции меня. Если он попробует бежать. Я выберусь. — Тебе самой это выгодно. И на меня свалить удобно. — Ты!.. — она осеклась. Выдохнула. — Ничего. Не думай, что полиция не разберётся.       Значит, на Кукушкину не следует слишком полагаться. Это было ясно. И то, что полиция — главная надежда, тоже. Я приложу все усилия, чтобы помочь им узнать правду. — Эй, новая госпожа, — с другой стороны раздался голос мистера Урри, и тут же появился сам он, весь в чёрном, но наименее траурный из всех собравшихся.       Кукушкина перекинулась на него. Зал огласила звонкая пощёчина, а мистер Урри даже не поморщился…       Пока я смотрел на них, будто тень мелькнула рядом, и через миг я понял, что со мной на диване снова сидят.       Повернулся и увидел темноволосого юношу, в чёрной, романтической рубашке.       Я строго всмотрелся в него, и его чёрные глаза показались мне стеклянными.       Но остальной облик говорил, скорее, о наглой живости. Слишком яркие, будто накрашенные губы, почти улыбались. Так неуместно для обстоятельств, но так уместно для его лица. — Кажется, эта красавица, прежде, чем переключиться на него, кричала на вас, — без смущения заговорил он. — Почему?       Мне не нравилась его уверенность, его расслабленность и его спокойствие. И улыбка, которая все же явилась через миг. — А вы кто?       Он словно бы удивился, но тут же сделался ещё наглее, опершись о спинку дивана локтем. — Ярослав. Служу господам Трифат, детективом, — представился он, почему-то не выдав ни отчества, ни фамилии. Кто такие господа Трифат я тоже не знал, но из всех здесь присутствующих, ими могли бы быть лишь трое, с которыми пришла Суок.       Куда важнее другое. Если он не лжет, то он один из тех, кого в первую очередь следует убедить, что Сергей Павлович виновен. — Сергей Павлович, Сыроежкин, — представился я, прежде, чем озвучить ответ на его вопрос: — Я последний, кто видел мистера Стампа живым.       Ярослав хитро прищурился и наклонился ко мне почти неприлично. — Серебряный — это вы?       Казалось, ответ прост. Казалось, подтверждение — ещё один шаг к убеждению. Но я ещё долго молчал, не зная, как побороть вдруг опустившуюся на плечи тяжесть. Серебряный — это я. Я. Но сегодня последний день, и это вдруг так ясно. — Так и есть, — через силу произнёс я и опустил взгляд.       Но его не смутил. Может быть, его невозможно было смутить. — Можно узнать, что это означало? Зачем вы к нему так часто ходили?       Откуда ему знать, что часто? Неважно. Если он успел узнать это так скоро, значит, разберётся и в остальном.       И я ответил, спокойно и твердо: — Я был его любовником.       И снова не произвёл особенного впечатления. Скорее, даже развеселил его. Или привлёк. — Значит, мы одного поля ягоды, — без тени стеснения отозвался он.       Меня эти слова не удивили. Когда не улыбался, он становился заметно красивым, пусть лишённой мягкости или тепла, тёмной красотой. И эта тёмная красота вполне могла привлекать тёмных людей. Может быть, даже таких, каким был мистер Стамп. — Вы этим гордитесь? — холодно спросил я. Сергей Павлович спросил бы так. Выдал бы этим себя, но спросил бы. И я должен выдать его, несомненно. — Я — нет. Я был вынужден. По сути, он меня заставил, — Сергей Павлович всегда смотрел на это так. Всегда звал это так. Хотя мистер Стамп совсем не торопил его с выбором.       Ярослав оказался догадливым, может быть, потому, что был знаком с подобной жизнью сам. Он выразительно взглянул на меня и спросил: — То есть, купил вас?       Я ответил то, что Сергей Павлович говорил мне, и Майе, и своим родным тоже: — Мне было шестнадцать.       Только я уверен, что он сделал бы тот же выбор в восемнадцать. В двадцать. Сейчас. Осознал бы, что это ему не нравится, только получив все желаемое и обнаружив, что надо платить. — А мне было шесть, — легко выдохнул Ярослав и усмехнулся. И даже сейчас, не находя чувств для осознания смерти, я не мог не ужаснуться. Может быть, это был холодный, рациональный ужас. И теперь я понимал, отчего его взгляд кажется таким неживым. Погубленная душа… — О, не в этом смысле. Скорее в смысле того, когда кошмар вошёл в мою жизнь и пришлось выбирать и действовать. Ваш случай, конечно, неприятный, но-о… — очевидно, сочувствия Сергею Паловичу у него бы не нашлось, что к лучшему. — Так вы ненавидели мистера Стампа за то, что он владел вами? — Да, — как можно скорее ответил я. — И вы это говорите, зная, что вас первым заподозрят? — ещё выразительнее спросил он.       Я опустил взгляд. Перестарался. Нужно учитывать это, когда стану говорить с полицией. Но ему объяснить можно. — Меня и так заподозрят. И догадаться о моем отношении несложно. Думаю, лучше сказать правду.       Ярослав одобрительно кивнул. — Разумно, — и как будто тут же забыл обо мне. — Мистер Урри, — порывисто встал с места. — Вообще-то, вы были там, наверху? — Естественно, — трудно сказать, был ли мистер Урри рад отвлечься от злых слов Кукушкиной. Но его глаза мрачно блестели. — Как умер мистер Стамп? — слишком просто спросил Ярослав. Так открыто и откровенно… А мистер Урри… Когда он успел побывать в кабинете мистера Стампа? Был близко к дому, когда ему звонили? Почему Гусев о нем не сказал?.. Не посчитал важным? — Его задушили ремнем, — отрешенно ответил мистер Урри. — И он как будто даже не сопротивлялся.       Не сопротивлялся. Он позволил убить себя. Позволил. Почему?       Он был так расстроен, когда я уходил, и печальные мысли одолевали его.       Но неужели они были до того печальны, до того мрачны?       И неужели он позволил сделать это, видя моё лицо? Думая, что это я сделал с ним?       Мне показалось вдруг, что я ясно ощущаю весь механизм внутри себя и что этот механизм весь дрожит. Но нет времени у меня на эту дрожь. — Сыроежкин! Ты!.. Как ты его убедил?! — снова закричала Кукушкина. Я посмотрел ей в глаза и она как будто чуть не отшатнулась. — Убедил дать себя убить? По-твоему, такое возможно?       Может быть, действительно возможно. Если мистер Стамп был серьёзен. Если был честен. Если он в самом деле хотел отпустить меня и если Сергей Павлович сказал ему, как сильно он ненавидит.       Кукушкина совсем сжалась, хмурясь почти жалобно. — Не для тебя, — наконец, выплюнула она.       И лишь тогда я заметил странную вещь. Тишину. Даже Нина Леонидовна больше не плакала. Всё молчали. Все слушали наш разговор. — Мисс Стамп, — то, что Ярослав решился отвлечь все внимание на себя, казалось даже облегчением. — Кажется, я не представился? Ярослав, — и снова без фамилии и отчества. — И так как я детектив, я хотел бы поговорить с вашими гостями, если не возражаете. Если вы их попросите, уверен, они охотнее станут вступать в диалог. Кукушкина почему-то бросила серьёзный взгляд на мистера Урри. — Лицензия? — Конечно, — он легко вытянул карточку из кармана.       Кукушкина молчала ещё какое-то время. Затем, со вздохом, согласилась: — Ладно. Я им скажу.