***
Наверх вместе с Зоей пошёл не только я, но и Ярослав, Нина Леонидовна, Оля, Герда и охранник, которого Зоя позвала сама, на всякий случай. Мистеру Урри она настрого запретила подниматься с нами. Не знаю, хотел ли он этого. Не знаю, зачем этого хотели другие. Не хочу знать. Я поднимался последним и каждый шаг как будто отзвукался в голове отвратительно. Зоя уже открыла дверь в кабинет. Мистер Стамп… Лежал в своём кресле, а с ним рядом стояла недопитая чашка чего-то… Чего-то. Как ни старался, я не мог рассмотреть его лица. Оно расползалось ужасным пятном. Шея же была даже слишком чётко видна, стянута болезненно, ужасно, красно. А руки лежали… Так спокойно. Так безразлично. Будто и правда не думали бороться за жизнь, что ещё недавно текла в них теплом. Мистер Стамп не притворялся. Не дышал. Мистер Стамп умер. Бесповоротно. И я ничего не могу с этим поделать. Мир распался, сделался троезвучным, троецветным, троекартинным. Чужие слова не достигали меня, и я не видел чужих поступков. И вместо слов для полиции, в голове моей складывались совсем другие. Прощайте, мистер Стамп. Очень жаль, что вы никогда не знали даже моего имени. Хотя почти никогда не звали меня и Сергеем, а сделали так, что глупое серебряное имя стало для меня вторым настоящим. Прощайте. Вы были чудовищем. Вы, наверное, довели не одну жизнь до того, до чего Сергей Павлович довёл мою. И это были жизни людей, а не роботов. Прощайте. Вы были плохим человеком, хотя так хорошо это прятали, что я порой просто не верил. Прощайте, хотя мне почему-то так горько и так жаль, как будто я потерял намного больше, чем просто временное убежище. Как будто мне жаль вас, усталого и печального. Мне жаль, что я не увижу больше пронзительности ваших чёрных глаз. Мне жаль, что я не услышу больше вашего глубокого голоса. Мне жаль, что мы не станем больше обсуждать неуместных в постели философских вопросов. И жаль, что последняя наша встреча была грустной. И что не пришла к удовольствию. Мне жаль. Жаль. Жаль.***
Возвращался я в одиночестве, но ещё не успел ступить на лестницу, как снова почувствовал руки на своих плечах. — Стоять, — это снова был мистер Урри. — Хозяйка очень хочет поговорить с тобой. — Снова будет обвинять? — когда и почему она передумала и разрешила ему подняться?.. — Не без этого, она девушка темпераментная. Мне хотелось спросить его, зачем он пытается носить беззаботную маску веселья и безразличия. Но я не знал точно, была ли это маска. Может быть, ему, в самом деле, безразлично то, что случилось. Может быть, рядом с мистером Стампом он слишком привык. Я вошёл комнату Кукушкиной, но смотреть по сторонам не пытался. Не теперь. Теперь мне бы ясно воспринять хотя бы то, что она хочет сказать. — Сыроежкин, — и все же, голос её изменился, и не был теперь таким громким. Но от того в нем было как будто даже больше злости и угрозы. — Теперь, когда никаких сомнений нет, я хочу дать тебе один совет. Если ты хочешь, чтобы твои проблемы теперь были хотя бы на одну каплю меньше, верни мне Майю. Ясно? Верни её. Вернуть. Вернуть, как одолженную книгу. Майя была отдана Сергею Павловичу в жены, в самом деле, как кукла без голоса. Как бы ни было это жестоко по отношению к человеку, её и правда можно было бы только вернуть. Но не отпустить, потому что она совсем никогда не стремилась бежать. — С чего бы это? — мне все меньше хотелось притворяться Сергеем Павловичем. Хотелось посоветовать Зое в ответ не портить, не убивать для себя образа той, кого она хочет спасти. Спасать некого. — Ваш брак, и то, как ты её держишь, не выпуская на улицу, это незаконно. И я легко докажу это. Но если ты отдашь ее сразу и спокойно, я не стану поднимать шум. — Нет, Кукушкина, — у меня есть оправдание этой неосторожности. Сергей Павлович не так умен, зато так упрям. — Этого не случится, — подними шум. И может тогда люди узнают, кого ещё Сергей Павлович удерживает в своём доме. — И не пытайся меня запугать. Мне не страшно. — Значит, ты не стал умнее со школы. Нет. Я и сам Сергей Павлович, стали умнее. Но не лучше. Не добрее. Не сговорчивее. — Увидишь, — коротко ответил я, прежде чем выйти обратно в коридор.***
Время крошилось. Приехала полиция. Кажется, было физически ощутимо, как она неуместна в этом доме и насколько непривычно и даже неприятно было здесь находиться большинству полицейских. Меня позвали одним из первых. Миновав будто в записи представление и прочие формальности, я оказался, наконец, перед тем же вопросом. Что я делал в комнате мистера Стампа. И, помня реакцию Ярослава, я решился идти иным путем. Не говорить ничего слишком прямо, хотя, конечно, оставаясь в рамках правды. И я сказал: — Мы с ним разговаривали. — О чем? — В основном, о любви и о свободе. Следователь приподнял брови, недобро, как будто спрашивая, не шучу ли я и понимаю ли, что бывает при таких шутках. — Я серьёзно. — Странная тема для обсуждения с таким человеком. — Вовсе нет. Мистер Стамп очень любил подобные разговоры. — Как часто вы вот так с ним разговаривали? — Довольно часто. Наверное, раз в две недели, — мне не всегда удавалось узнавать время. Не всегда меж этими визитами Сергей Павлович включал меня. — Во время этого разговора сегодня вы не заметили ничего странного? — Ничего, — и как ни искал в памяти, не находил там ни одной детали, ни одного выбивающегося волоса. Всё было как обычно, пусть кончилось немного иначе. — В каком настроении вы оставили мистера Стампа? — В таком же, в каком и встретил. Он был расстроен. Но когда я спросил чем, расстроился ещё сильнее. Но это не казалось мне странным. У него бывали периоды глубокой меланхолии, — хотя ещё никогда он не отказался от близости со мной. Что-то в нем будто бы сломалось сегодня. Сломалось, а я не смог разобрать, что. — Когда вы ушли от него? — Когда он мне сказал. Примерно на пятнадцать минут раньше, чем должен был. Я вышел, встретил мисс Стамп. Мы говорили с минуту. Потом я хотел зайти в туалет, но там было занято. Я это говорю, потому что теперь не совсем уверен, кто мог там быть. Наверху были только мы трое, насколько я знаю, и ни мисс Стамп, ни мистер Стамп не вошли бы туда незамеченными мной. Кивок. Запись в блокнот. — И больше вы мистера Стампа не видели? — Да. Больше не видел. Живым. Ещё один кивок. — У мистера Стампа были враги? — Да. Конечно. Но если вам нужны имена, лучше обратитесь к его дочери, — со мной он делился лишь усталыми вздохами и туманными намёками, которые мне, запертому, было не разгадать. — Вы давно знали мистера Стампа? — Двенадцать лет. Двенадцать лет. Действительно двенадцать. Но сколько из этих лет был не заперт? С каждым годом я все реже выхожу из чемодана. Если я не выберусь, однажды, Сергей Павлович и его безволие оставят меня там и просто забудут. Будто ничего и никого не было никогда. Но теперь я не позволю этому случиться. — Как вы познакомились? — Я был одноклассником его дочери. Он заметил мой талант, и захотел помочь. Сдержанно-ехидный блеск в глазах. Я знаю, что они тоже не верят, что речь шла о таланте, а не о внешности. И следующий вопрос тому подтверждение: — И вы, конечно, согласились. А ваши родители? — Были очень рады. Боялись, что из меня ничего не выйдет, и тут вдруг такой случай, — я помню, с какой радостью они приглашали мистера Стампа в дом. Впрочем отец Сергея Павловича, может, и был немного недоволен, но ничего не сказал толком. Не при мне, по крайней мере. Ни я, ни Сергей Павлович давно их уже не видели. Но это неважно: я знаю, эти люди не освободили бы меня. — И вас все устраивало? — Что вы имеете в виду? — Условия, на которых мистер Стамп вам помогал. — Нет, — ни за себя, ни за Сергея Павловича я бы не мог ответить на этот вопрос иначе. Я был недоволен тем, что плачу за него. Он был недоволен тем, что платить приходится так долго, что придётся делать это всегда… Или до сегодняшнего дня. Кукушкина теперь или выбросит его, или найдёт другую цену, наверняка, повыше. Но Сергей Павлович вряд ли поддастся ей так, как мистеру Стампу. Она для него лишь одноклассница, с которой он не ладил, а вовсе не человек, владеющий его судьбой. Может быть, это для него и закончится крахом. У него сейчас столько шансов проиграть. Но мне нужно, чтобы я в любом из этих шансов играл роль. И чтобы в конце не остался в чемодане без шанса освободиться. — И вы не пытались от них отказаться? — Пытался, — разумеется, время от времени Сергей Павлович решал, что заслуживает делать, что ему вздумается, без всяких последствий. — Но мистер Стамп всегда относился ко мне очень терпеливо. И всегда находил убедительные аргументы. Мне трудно сказать, правда ли мистер Стамп мог уничтожить карьеру Сергея Павловича по мановению руки. Но я знаю, что сам Сергей Павлович в это верил почти как ребенок в страшную сказку про лесных чудовищ. — И эти аргументы, конечно, утратили силу с его смертью? — Вовсе нет. Скорее, напротив, — но и это не имеет значения. Я уверен, что Сергей Павлович сорвался. Эмоции закрыли его глаза. Он не дал мистеру Стампу сказать и слова, он не дал себе думать о последствиях. Он положился на то, что никому неизвестно, что нас двое. Может быть, он даже не знал, что сделает, пока не остался ждать меня в машине. А сейчас он в панике. Сейчас он думает, как не выдать себя. Лихорадочно ищет способы уговорить Гусева. И не менее лихорадочно пытается дозвониться до меня. Но я знаю правила. Здесь, в этом доме, я не отвечу ему. Он сам так боялся, что я позволю мистеру Стампу увидеть, кто звонит или услышать голос, что запретил мне здесь к телефону даже прикасаться. Так что меня ему будет не в чем винить.