⊹──⊱✠⊰──⊹
Что ж, я и без бдительного менторства Билла прекрасно знавал о чем шепталось окутанное паутиной лицемерия голливудское сообщество. Одержимые скандальными сенсациями хищные акулы горемычного пера без устали полоскали мою сексуальную принадлежность на страницах жалких газетенок, – всё гадали, сочиняли, выпытывали. Семья и менеджеры всегда яростно отвергали скабрезные слухи о моей надуманной гомосексуальности. Они твердили истинную правду. …Ровно до определенной переломной черты, за которую меня поманили скверные демоны. Мои взгляды на жизнь и сексуальность были неотрывно связаны с религиозными убеждениями. Когда мне исполнилось пять, моя мама Кэтрин вступила в общество Свидетелей Иеговы. С тех пор богобоязненная, верующая мать требовала, чтобы мы всей семьей каждое воскресенье послушно ходили на место духовных собраний. Никто искренне не интересовался, хотел ли я участвовать в подобных мероприятиях, – впрочем, как всегда. Однако я не желал обижать горячо любимую маму и вместе со старшими сестрами постепенно начал серьезнее изучать религиозные догмы. Соседи в Гэри резонно считали нас странными. В нашем маленьком, многолюдном доме на Джексон-стрит никогда не праздновались дни рождения, Пасха или Рождество, – в этих теплых семейных торжествах мы участвовали лишь в гостях у милостивых бабушек и дедушек. Что до интимных отношений: согласно строгим заповедям Свидетелей Иеговы, сексуальное желание, как в мыслях, так и на деле – страшнейший грех. Не говоря уже о гомосексуальных связях – за такой блуд уготован отдельный котелок на адовом кострище. В годы послушничества Иегове я был чопорным пуританином и боялся даже подумать о запретных прелюбодеяниях; избегал сомнительных связей, рискующих подпортить мой незапятнанный публичный имидж, – они бы запросто погубили карьеру и разрушили доверительные отношения с семьей. Как почасту любила повторять моя бабушка по отцу: «Дурные сообщества развращают добрые нравы». Когда мне исполнилось двадцать, одно из желтушных изданий растиражировало абсурдную сплетню, вызвавшую мой гомерический хохот: будто я собираюсь сменить пол и вступить в брак с актером Клифтоном Дэвисом, когда-то сочинившим песню «Never Can Say Goodbye». Газета беспризорно валялась где-то на кухне и однажды ее прочла мама. «Боже! Это ведь бессовестная ложь» – воскликнула она. Немного погодя, выйдя в холл, я услышал обрывки ее разговора с одной из наших экономок: «Я чуть с ума не сошла, когда увидела эти сплетни. Майкл не голубой. Такого не может быть! Это противоречит нашей религии». …Если бы моя драгоценная мама только ведала, какая чудовищная война непримиримых нравов разворачивалась в моей заплутавшей душе. Длинные тени грязных слухов сыграли со мной странный эффект: непреодолимое любопытство о гомосексуальных отношениях гложило меня все больше. Забаррикадировавшись в своей комнате, тайком ото всех я с завидной любознательностью начал изучать специализированную литературу, журналы и фильмы на запретную тему. Зарекся лишь невинно интересоваться, фантазировать, но не переступать за острые грани. Тело отлично знало, чего оно жаждет, но холодный рассудок отклонял каждую его мольбу: душили общественные запреты. На гребне успеха альбома «Thriller» у меня состоялось увлекательное знакомство с легендой шоу-бизнеса, выдающимся пианистом Либераче. Мировую известность ему принесла виртуозная техника игры на фортепьяно вкупе с неповторимыми эксцентричными театральными образами и активным взаимодействием с публикой. Его яркими визитными карточками слыли разнообразные канделябры в качестве реквизита и эксклюзивные клавишные инструменты, инкрустированные зеркалами, стразами, золотом. Либераче отличался любовью к вычурному стилю как на сцене, так и в жизни: носил ослепительные бриллианты, щегольские барочные костюмы, пышные накидки с перьями и роскошные меховые шубы со шлейфами. Он являл собой живое воплощение гротескного блеска и самобытного гламура. Впервые мне удалось близко повидаться с Либераче в Лас-Вегасе после его незабываемого выступления, напоминавшего грандиозный водевиль. Оказавшись в его шикарной гримерной, я подарил маэстро букет цветов и выразил свое почтительное восхищение, а он, по-отечески ласково потрепав меня за плечо, предложил погостить в его резиденции Палм-Спрингса. Невзирая на чрезмерно загруженный график, я не преминул уникальным шансом разгадать секреты феноменального артистического мастерства и познать природу гения музыканта. Либераче пришелся добродушным хозяином. Не успел я переступить порог помпезного особняка, как он лихо усадил меня за кухонный стол отведать его наивкуснейшую фирменную лазанью с курицей. Мы без устали проговорили все выходные: сошлись общей зачарованностью атрибутами королевской власти и любовью к сказкам Джеймса Мэтью Барри. Либераче к моему удивлению оказался весьма религиозным человеком; горячо верил в капитализм и выражал приверженность к консерватизму. Мой разум не оставляли в покое таинства его фееричных выступлений, потому я принялся с энтузиазмом обо всем любопытствовать. – Многие спрашивают меня о концертах. Но я ведь не даю концертов, я устраиваю шоу! Вот и весь рецепт, Майкл! А если я имею неудовольствие наткнуться на плохие отзывы всяких глупеньких критикесс, которых мужья давно не приголубливали, неизменно отвечаю: «Какая жалость! Я плакал всю дорогу до банка, читая вашу занимательную рецензию», – с присущим остроумием и тонким чувством юмора маэстро задорно делился о перипетиях эстрадной жизни. В тот дивный уик-энд мне удалось подчерпнуть не только его уроки непревзойденного профессионализма, но и раскрыть премудрости искусной лжи. Велеречивый идеальный образ и чрезвычайная религиозность нисколько не помешали Либераче вести тайный головокружительный роман с молодым помощником Скоттом Торсоном. На публике они тщательно скрывали многолетнюю любовную связь, а за запертыми дверьми презентабельной виллы беззастенчиво наслаждались уединением. Меня неизгладимо поразила лютая противоречивость несочетаемых парадигм. При виде их безобидных объятий я испытал бешеный необъяснимый восторг и в тоже время устыдился этой радости. Впечатления той поездки еще долго перебирались в моих разноголосых умозрениях. Помню, весной 1984 года, один из приятелей уговорил сходить с ним выпить в нашумевший гей-бар на бульваре Санта-Моника. По ироничной случайности заведение располагалось в «голубом» квартале Голливуда напротив звукозаписывающей студии, где я писал наброски для пластинки «Bad». В темном накуренном помещении бара тусовались несколько ребят, лениво потягивая пиво, – ничего не сулило беды. Скука. Но ближе к полуночи вечер перестал быть томным: в зал вошли двое парней, и немедля начали страстно целоваться на глазах у всех присутствующих. Сие зрелище основательно шокировало меня. Шокировало и чрезвычайно возбудило воспаленное сознание. К счастью, мой товарищ не заметил ничего странного. Я лелеял надежды завести серьезные отношения с девушками. Некоторые даже безумно нравились мне. Поначалу они казались небесными ангелами, однако постепенно обращались в бессердечных фурий и вызывали раздражение. Едва я начинал подпускать девушек близко к себе, выказывать искреннюю симпатию, доверять, красиво ухаживать, они обнажали совершенно неприглядные стороны характеров. Беспросветно глупые, стервозные, алчные и вульгарные. Охваченный волной очередного досадного разочарования, я спешил распрощаться. Мама всерьез волновалась по поводу моих любовных фиаско с подружками: опасалась, что у меня не будет семьи. Мне же из года в год становилось безразлично. Это моя жизнь. Несколько лет я мучительно пытался разобраться с собственной натурой: в какую же сторону меня неукротимо тянет. Сдавшись на веление сердца, я безропотно плыл по течению и уповал отыскать свой причал. Все безвозвратно изменилось знойным летом 1987 года. К тому времени я освободился от суровых оков Свидетелей Иеговы. Старейшины из общины порицали мои чрезмерно сексуальные танцы и запрещали демонстрировать чувственные движения. «Но именно танцами и пением я зарабатываю на жизнь!» – пришлось гневно парировать мне. В итоге бескомпромиссных споров они пренебрежительно наказали уходить и никогда не возвращаться. Отныне я волен заниматься творчеством без опасливой оглядки на чванные мнения бывших религиозных собратьев и отмечать любимые праздники. Одним июньским вечером Дайана Росс (О, моя сердечная боль!) любезно пригласила отужинать в ресторане «Beverly Hills hotel». За компанию она привела своего протеже: начинающего музыканта Итана, – худощавого парнишку лет двадцати пяти с забавной прической на косой пробор и сметливыми голубыми глазами. Он показался мне довольно милым, приятным и толику потешным из-за его экстравагантной кожаной куртки с беспорядочными молниями на рукавах. Стараясь произвести выгодное впечатление беззаботного мачо, Итан усердно каламбурил не всегда смешными шутками и лукаво подмигивал, – его ощутимое волнение предательски выдавали нервозно треплющие застежку куртки обгрызанные пальцы. В час расставания, мисс Росс изъявила желание остаться в номере отеля и великодушно пообещала вызвать водителя для Итана. По невероятному стечению обстоятельств я был за рулем, посему участливо предложил подвезти ее смешливого подопечного. «Не езди слишком быстро, Майкл! Будьте осторожны!» – загадочно кинула нам в след Дайана. По дороге Итан оживленно делился взглядами на свои музыкальные изыскания и горделиво рассказывал о внушительной коллекции картин, которую он успел написать. Я, глупо улыбаясь, лишь молча слушал и уже через пятнадцать минут парковался возле его многоквартирного дома. Мой благодарный пассажир радушно пригласил подняться к нему на чашечку кофе и оценить ангажированное живописное творчество. По правде говоря, кофе оказалось дрянным, а рисунки – посредственными, но, тем не менее, нисколько не портящими очаровательного обаяния самого Итана. В его ребячливом обществе мне необъяснимым образом захотелось довериться, забыться, отпустить сознание, сломить преграды, очутиться в потоке размеренных волн раскованности и свободы. Стать другим. В ту жаркую лунную ночь я впервые нарушил вожделенное табу и потерял стыд. Все увенчалось адской болью, скомканной неловкостью и сожалением. Мне совсем не понравилось. Я воображал мужскую любовь иначе, как в тех кинофильмах. После произошедшего я попросился в душ и, вернувшись обратно в чужую спальню, трясущимися руками принялся наспех одеваться. Мне было позорно глянуть в глаза Итана. – Давай забудем все, что случилось между нами? И никому, пожалуйста, не говори про это, – единственное, что я, собравшись с остатками хаотичных мыслей, сумел пролепетать перед уходом. – Право, так будет лучше для нас двоих, – безразлично пожав плечами, сухо и бесцветно промолвил он. Точно обезумевший я летел по лестнице, перебегая через несколько ступеней вперед. Стремглав несся долой в гущу немилосердной темноты, словно за мной гнались смертоносные кровожадные твари. «Будьте осторожны!» – бегущей красной строкой промелькнули напутствия Дайаны. Она ведь будто предупреждала. Я почувствовал себя пугающе грязным, порочным, развратным. Стало невыносимо паршиво и мерзко. Мерзко от своего тела. Не понимаю, откуда я нашел силы пойти наперекор запретам. Хладнокровно, решительно. Как мне удалось пройти этот путь «до конца»?⊹──⊱✠⊰──⊹
– Скажите, я грязный? Я противен вам, Патрик? – с тревогой в дрожащем голосе обреченно вопросил пациент, отодвигая подальше от себя, – словно олицетворение обрушившихся бед, – белую чашку с давно остывшим чаем. – Что за вздор?! Мы с вами лишь исследуем причинно-следственные связи! – успокаивающе засмеялся психолог, отрывая сосредоточенный взгляд от пометок в терапевтическом журнале. – Я не вправе осуждать вас. Вы взрослый состоявшийся человек. Личность! – характерно вскинув брови, всплеснул руками мужчина. – И как очень правильно отметили – это ваша жизнь. Только ваша, Майкл, и ничья больше. Вы в ней хозяин, потому не стоит бичевать и бесконечно винить себя за совершенные поступки. Остановите эту ужасную ненависть к себе. Поймите, все психологические травмы лечатся только любовью, – задумчиво потерев подбородок, он снисходительно улыбнулся и внимательно посмотрел в усталые глаза пациента. – Думаю, на сегодня нам хватит. Отправляйтесь к себе и постарайтесь хорошенько выспаться.