«Как грубо ошибаются многие, даже лучшие из отцов, которые почитают необходимым разделять себя с детьми строгостью, суровостью, недоступной важностью! Они думают этим возбудить к себе уважение, и в самом деле возбуждают его, но уважение холодное, боязливое, трепетное, и тем отвращают от себя их и невольно приучают к скрытности и лживости» © Виссарион Григорьевич Белинский
Пригород Лондона вновь очутился под властью дождя: бесприютного, холодного, моросящего. Он гипнотически умиротворял монотонностью ударов мелких капель об стылые окна, – сквозь них виднелся мокрый асфальт с лужами валявшегося грязного неба. Майкл задернул тяжелые шторы, погружая очертания непривычной комнаты в сумеречный полумрак. Щелкнув двухполюсным выключателем длинного торшера, он понуро прошаркал к педантично заправленной кровати и расположился у изголовья на груде подушек. Опять неслышно подкралось пугающее отвращение к жизни, заманившее воспаленный разум в лабиринт путаных, разноголосых мыслей. Майкл потянулся к распростертой на покрывале книге в надежде заглушить сознание спасительным глотком увлеченного изучения шершавых страниц. Длинные пальцы принялись судорожно перебирать шелестящие листы, облаченные в аскетичный переплет с претензионным названием «Опасные связи» – сатирический роман с нравоучительными наказаниями пороков, принадлежащий перу французского генерала Пьера Шодерло де Лакло. В бесчисленных строках хранилась красочная правдивая история бытового разложения аристократического общества конца восемнадцатого века, хлестко откликавшаяся во внутреннем беспорядке духа нынешнего. Упоительное чтение нарушил настойчивый стук в дверь. В проеме тотчас показалась тучная светловолосая женщина с короткой стрижкой, именуемая в этих сердобольных стенах медсестрой. – Добрый день! – доброжелательно улыбнувшись, она громогласно поздоровалась и шустро отрапортовала: – Доктор Дюбуа ждет вас у себя в кабинете. – Спасибо, Рут! Непременно иду. Отложив «Опасные связи» в сторону, Майкл бодро поднялся с кровати и под пристальный взор медсестры побрел к выходу в просторный холл. Каждую новую встречу с психотерапевтом Дюбуа стремительно растаивала наледь его прежнего скептицизма, – доселе он не верил в эффективность работы психологов, искренне считая их приемы пустой тратой времени. Теперь же долгие, прямодушные беседы казались живительной панацеей, придававшей уверенность и внутренние силы; дарившей новые мечты и чаяния на светлое будущее. Майклу порой становилось невыносимо трудно ворошить воспоминания, извлекая из раненой эссенции осколки мучительно-острых событий прошлого. Однако всякое лечение не проходит без переживаний боли – неизбежного спутника естественного процесса жизни. Ничего, он твердо пообещал себе справиться. Майкл тихо прошел вглубь знакомого абриса темного кабинета. Доктор Дюбуа идиллически сидел в кресле у зажженного камина с закинутой ногой на ногу и сосредоточенно водил указательным пальцем по исписанной странице пухлого кожаного блокнота, напоминавшей увесистый том. Желтоватые искры огня отбрасывали яркие блики на толстые линзы его оправы и ряд круглых перламутровых пуговиц отутюженного пиджака в полоску. На отполированном маленьком столике перед ним дымились две громоздкие кружки, разносившие интенсивный аромат черного английского чая. – Ах! Мистер Джексон, проходите-проходите! – заметив присутствие пациента, психолог встрепенулся и деловито поправил очки на переносице. – Что ж, как вы заказывали вчера: чай с молоком по-английски, – благодушно улыбаясь, велеречиво указал он на стол. – Большое спасибо, – учтиво кивнув, приглушенно поблагодарил Майкл и устроился в кресле напротив. – Сегодня я бы хотел обсудить с вами весьма деликатную тему, – постукивая подушечками пальцев по обложке блокнота, озабоченно известил мистер Дюбуа. – Во время нашего вчерашнего разговора вы неоднократно упоминали своего отца, – завязал он беседу неторопливо. – И я обратил внимание, что вы называете его по имени, а не «папа». – Да, так и есть, – мотнул головой Майкл и, наклонившись вперед, спешно подцепил горячую кружку за ручку. – Почему? – Он сам всячески настаивал на этом, когда был менеджером нашей музыкальной группы. Джо объяснял эту дистанцию своим нежеланием вплетать семейные узы в бизнес. Говорил, что это очень непрофессионально, – смущенно ухмыльнулся Майкл, узрев в выражении лица психотерапевта нескрываемые нотки бесхитростного удивления. – Да. Не изумляйтесь, – усмехнулся он, подернув плечами. – Знаете, я ведь всегда хотел называть его «папой», но когда мне только-только исполнилось девять, он заявил: «Я – не «папочка», я – Джозеф для тебя». Повторив жестокую реплику отца, умиротворенный облик Майкла исказился гримасой неестественной лютой злости. – Вот как, – рассеянно промолвил мистер Дюбуа, словно что-то обдумывая. – Больше всего я жалею, что мы никогда не бывали с ним по-настоящему близки. С годами он все глубже уходил в себя и, перестав обсуждать с нами семейные дела, понял, что ему тяжело общаться с некоторыми из своих детей. Порой соберемся все вместе за столом, а он возьмет и молча выйдет. Даже сегодня ему трудно говорить об отношениях между отцом и сыном: уж слишком неловко он себя чувствует. И когда я это замечаю, мне тоже становится неудобно, – печально вздохнул пациент, обнимая ладонями чайную кружку. – Пожалуй, единственное для меня светлое воспоминание из детства, связанное с отцом – недолгий воскресный поход в парк. Мы жили в Гэри, и там есть небольшой зеленый парк с аттракционами, сладкой ватой и пони. Отец взял меня на руки, чтобы посадить на маленькую лошадку и покатать. Я был таким счастливым в те короткие мгновения, вы даже не представляете, Патрик, – мечтательно улыбаясь, предался он светлым воспоминаниям. – Джозеф очень редко обнимал нас и практически никогда не хвалил за успехи. На такой случай у него даже имелась любимая присказка, которую он нам часто повторял: «Нет в мире слова опаснее и вреднее, чем слово «молодец»», – Майкл презрительно хмыкнул. – Конечно, я понимаю, что он по-своему любил нас, заботился о нашем благополучии, желал добра, но… – внезапно прервал он себя на полуслове. Взгляд его выразительных карих глаз резко переменился и приобрел смутную тень всепоглощающей грусти. – Одного в его поведении мы никогда не понимали: почему же он всегда бил нас? – Бил вас? – обеспокоенно переспросил мистер Дюбуа и настороженно подался всем корпусом вперед. – Ваших братьев и сестер тоже? Вдруг психотерапевта озарила неожиданная мысль: «Так вот где таится ядовитый корень зла». – Да. И так сильно, как только мог, – по бледной щеке Майкла прокатилась непрошеная одинокая слеза. – Извините… – шмыгнув носом, он рассеянно утер лицо рукавом кашемирового джемпера. – Хотя чего еще ожидать, если он рос в южном штате, где в семьях приветствуются физические наказания… – изрек риторически. – Джозеф избивал всем, что попадется под руку: концом ремня с тяжелой пряжкой, шнуром или ветками дерева, – для порок он заставлял нас самих ломать их на заднем дворе, – затем выбирал самую толстую ветку и принимался методично лупить. В эти кошмарные, унизительные моменты я страшно ненавидел его и молил Бога, чтобы он куда-нибудь исчез, сгинул… – Скажите, за что же столь безжалостно вас избивал отец? – недоуменно поинтересовался психолог. – За все что угодно, – поморщился Майкл, меланхолично наблюдая за веселой игрой огня в камине взглядом полного невыносимой боли. – За любую незначительную шалость: за помарки во время репетиций, за не заправленную вовремя кровать, за оставленное на ночь открытое окно, за детские капризы. Продолжать можно долго. Его вечно грозный вид наводил на меня чудовищный страх, от которого я иногда падал в обморок. Признаться, я и сейчас в глубине души его побаиваюсь, – мрачно вздохнул он и сделал глоток крепкого черного чая с нежным молочным привкусом. – Знаете, я почти до тридцати лет жил в доме вместе с родителями и меня все устраивало ровно до определенного кошмарного открытия. Одна из экономок случайно проболталась, что в комнате Джозефа спрятан сейф с автоматами, пистолетами и целым арсеналом разнокалиберных пуль. Боже… – исступленно пробормотал пациент, – меня мгновенно накрыла холодная паника. Я почувствовал, что больше не смогу оставаться жить с ним в одних стенах. Оказалось, даже мама не была в курсе его оружейного тайника. Когда она прямо спросила, зачем он хранит такое в доме, Джо сухо объяснил это необходимостью в случае самообороны. Да от кого ему защищаться в доме, кишащем отрядом телохранителей? От нас: детей и жены? К какой войне он готовился? – сокрушенно вопрошал Майкл. – С тех пор я старался не оставаться наедине с ним дома, и не говоря никому, в течение двух лет подыскивал себе отдельное жилье. Может показаться смешным, но я не хотел рисковать своим здоровьем, потому что, как писал один классик: «Ружье, висящее на стене, когда-нибудь выстрелит», – горько рассмеялся он. – Чехов, если мне не изменяет память, – протянув руку к кружке, отвлеченно предположил доктор Дюбуа. – Да, наверное, – отозвался Майкл неуверенно. – В общем, мной управляли какие-то глупые детские страхи. Тогда я до чертиков боялся, что в очередном порыве ярости Джозефу взбредет в голову пристрелить меня, а он очень скверно обращается с оружием. – Что вы имеете в виду? – нахмурив седые брови, непонимающе осведомился психотерапевт. – В молодости Джозеф ненароком покалечил одного из своих сводных братьев, – бесстрастно пояснил собеседник. – Однажды они вместе отправились в лес на охоту с ружьем. Джо выстрелил в птицу, а пуля отскочила от ствола дерева и ранила его брата в левый глаз. Отец клялся, что это несчастный случай и все произошло нечаянно, однако по его вине наш родственник навсегда остался инвалидом. – Боже правый… – ошеломленный откровениями пациента мистер Дюбуа досадно покачивал головой. – А ваш отец поднимал руку на мать? – Да, но это происходило еще до моего рождения. Как-то раз мама ответила ему серьезным отпором: она швырнула в него керамическим нагревателем для рожков и порезала ему руку до крови. Джозефу даже пришлось срочно ехать в больницу зашивать рану, – злорадно хихикнул Майкл. – Больше он ее никогда не трогал. – Интересно, как же ваша мать относилась к тому чудовищному факту, что ее муж тиранит общих детей? – Для меня до сих пор нет ответа на этот вопрос, – уныло проговорил пациент. – Помнится, она всегда старалась сгладить и скрасить острые углы, но если ситуация казалась ей возмутительной, непременно вмешивалась и защищала нас. Может, благодаря ей Джозеф не прибил меня в детстве, – саркастично ухмыльнувшись, неопределенно пожал он плечами. – Что ж, думаю, для вас не окажется новостью, если я скажу, что ваш отец принадлежит к макиавеллистическому типу личности, – сочувственно констатировал психолог. – Тем более, как я понимаю, он и сам воспитывался в строгом духе консервативного патернализма, свойственного южным штатам США. – Консервативного «па-тер-на…»? – озадаченно уточнил Майкл с извиняющейся улыбкой на устах. – Простите, мистер Дюбуа, я плохо разбираюсь в ваших психологических терминах. – Патернализм – это система представлений, построенная на неукоснительной парадигме отношений «отца» и «детей», – участливо объяснил доктор. – Проще говоря, дети безоговорочно подчиняются воле отца. Он же в свою очередь может ограничивать их свободу действий, принимать решения без их согласия, мотивировать свои поступки заботой об их благополучии и потребностях, – загибая пальцы, перечислял он. Майкл жадно внимал занятным выводам психотерапевта, оживленно кивая на каждое слово, подлинно характеризующее манеру поведения его сложного родителя. – О, да! Это правда! – с энтузиазмом откликнулся он и поставил пустую кружку на столешницу. – Джозеф всегда считал, что мы целиком принадлежим ему, что он наш кормилец и защитник. Он даже не разрешал нам дружить с соседскими детьми. – Майкл, скажите: тираничное отношение отца каким-нибудь образом отразилось на вас или ваших братьях, например? – сощурив взгляд, мистер Дюбуа задумчиво потирал подбородок. – Во мне поросло полчище комплексов и страхов. Я стал очень зажат и всех стеснялся. А еще… – в нерешительности прикусил губу пациент, – иногда я мог сам сознательно причинять себе боль… – То есть? – доктор удивленно вскинул брови и его лоб пересекли глубокие морщины. – Ну, когда мне становилось очень плохо, я мог специально удариться обо что-нибудь или разбить что-то, а потом вроде как случайно порезаться. Физическая боль заглушала боль душевную, понимаете, – сконфуженно признался Майкл. – Но я делал это очень-очень давно, – предупредительно выставив ладонь, поспешил уверить он обеспокоенного доктора. – К сожалению, для моего младшего брата Рэнди пример отца не прошел бесследно. В девяносто первом году его жена предъявила ему уголовные обвинения за систематические избиения. Он даже не побоялся поднимать свои паршивые ручонки на их годовалую кроху, – скривился в отвращении пациент и неосознанно стукнул кулаком по подлокотнику кресла. – Рэнди приговорили к двум годам испытательного срока и приказали зарегистрироваться в программе по борьбе с домашним насилием, но тот не подчинился. Более того, он продолжил избивать жену, представляете? – сетовал Майкл застывшему в немом поражении мистеру Дюбуа. – В итоге брата принудительно изолировали в психиатрической больнице, и оттуда он вернулся совершенно другим человеком. Жена рассчитывала, что власти упекут его в тюрьму и разочарованная обратным исходом, подала на развод. – А какие у ваших братьев отношения с отцом? – У каждого по-разному. Например, Тито, Джеки и Джермейн очень близки с отцом. Особенно Джермейн… – пространно подчеркнул Майкл. – Мой старший брат боготворит отца. Он перенял некоторые черты характера Джозефа и больше остальных привязан к нему. Они неразлучны. – Как вы считаете, отец искренне любит вас? – наконец психотерапевт задал витающий в воздухе животрепещущий вопрос, внимательно взирая в смятенные глаза Майкла. – Да… наверное… – в замешательстве пролепетал он. – Не знаю… Понимаете, мне до сих пор иногда страшно, когда я смотрю на отца: с ним лучше иметь дело, когда все в порядке. Он редко выражает добрые чувства, а любовь демонстрирует своеобразно. Помню, когда вышел мой альбом «Thriller», Джозеф хотел обнять меня, чтобы поздравить, а я со страхом вздрогнул от его жеста и отшатнулся назад. Он лишь ошарашенно спросил: «Ты чего, малыш?». Меня тогда резануло это слово, произнесенное его устами: «малыш»… – Майкл язвительно хмыкнул. – А потом мы все равно крепко обнялись. И я почувствовал от него такое трепетное отцовское тепло, будто меня душевно обнимал совершенно другой человек. Не хотелось отпускать его в тот момент. Хотелось, чтобы мы стояли вот так целую вечность, и по-новому узнавали друг друга. Хотелось, чтобы он проявлял любовь с детства, но, увы… – обреченно выдохнул пациент. Мистер Дюбуа невольно поежился. «Бедный мальчик. Твои ранние годы оказались безрадостными и тоскливыми, как в романах Диккенса» – стучало печальное сожаление в убеленных сединой висках. К горлу пожилого мужчины подкатывал саднящий ком, не позволявший произносить звуки. За многолетнюю психотерапевтическую практику Патрику Дюбуа приходилось сталкиваться с пациентами разной степени тяжести ментальных травм; часами слушать их жуткие истории, леденящую душу; вместе с ними переживать и прорабатывать болезненные воспоминания. Казалось, столь опытного и профессионального терапевта ничем не удивить. Меж тем необъяснимая хладнокровность и жесткая суровость к собственному ребенку со стороны отца Майкла неподдельно обескураживала доктора Дюбуа. Анализируя их глубокие беседы с оттенками исповеди, психолог сознавал, что мальчик рос в атмосфере полярных мироощущений: добропорядочная мать, о которой он всякий раз говорит с благоговейным придыханием, дарила ему безграничную любовь и сердечность; сумасбродный отец точно темными чернилами марал его чувства непомерной жестокостью, толкавшей совершать безрассудные поступки в попытках продемонстрировать собственную значимость. Перед сострадательным взором мистера Дюбуа сидел поникший тридцатичетырехлетний мужчина, в израненной душе коего прятался трогательный мальчишка с тоскливыми, проникновенными глазами. – А вы… Вы, Майкл, испытываете искреннюю любовь к своему отцу? – вдумчиво помолчав и собрав по крупицам растрепавшееся самообладание, доктор продолжил разговор. – Я люблю его, но по-настоящему не знаю каков же на самом деле мой отец. Я ничего не знаю о его интересах, взглядах на жизнь, чувствах. Ничего… – Майкл огорченно поджал губы. – Оглядываясь назад с позиции дня насущного, вы допускаете дерзкую мысль о том, что ваши отношения с мужчинами – прямой результат черствого поведения отца? Сердце щемяще потянуло и гулко застучало в груди Майкла. – Может быть… – прошелестел едва слышно он. – Смею предположить, что и сумасшедший успех, достигнутый вами – один из способов получить отцовское признание и одобрение. – Может быть… Мистер Дюбуа разумно понимал, что к исцелению души Майкла лежит извилистый путь, ведь со всех сторон наломано чрезмерно много дров. Однако он упорно веровал – вместе им непременно удастся справиться со всеми препятствующими тайными терзаниями, чтобы вырвать парня из цепких лап губительных пристрастий. Даже темная и грозная ночь бесследно сдается под натиском лучистого утреннего рассвета. – Я бы очень хотел, чтобы вы запомнили кое-какие слова и повторяли их в качестве маленького психологического упражнения в рамках нашей терапии, – идейно поразмыслив, воодушевленно предложил доктор и улыбнулся своей тихой улыбкой. – Хорошо, мистер Дюбуа, – изогнув губы в ответной улыбке, выпрямился в кресле пациент. – Итак, закройте глаза и повторяйте про себя… Майкл послушно прикрыл уставшие веки, приготовившись слушать и запоминать настоятельную речь психолога. – Папа, я знаю, ты любишь меня, но не так, как хотелось бы мне. Я принимаю тебя таким, какой ты есть и перестаю ждать твоей любви, – медленно произносил вкрадчивым голосом доктор Дюбуа.«Я перестаю ждать твоей любви, папа…».