Adrenaline breath

С самого рождения Джон точно знал, что хорошо, а что плохо. Эти азбучные, как ему казалось, истины, заучивались им с самого раннего детства каждый день, из года в год. Его мать и отец были порядочными людьми во всех смыслах этого слова. Отец – врач, терапевт в лондонской государственной больнице, уважаемый в своих кругах, консервативный человек, придерживающийся старых взглядов на мир. Его жизненная цель была в гармонии с собой, в нерушимом спокойствии, и если бы кто-то вдруг имел несчастье сказать цитатой из Гете «в стремленье есть жизненная сила», он бы окатил этого человека волной презрения и запретил своим домашним с ним общаться. Миссис Ватсон же следовала взглядам своего мужа, ибо женщина всегда стоит за мужчиной и должна полностью его поддерживать. В целом, это была счастливая семейная пара, которая искренне любила друг друга, придерживалась классических взглядов на мораль и на жизнь в общем, и пеклась, как никто, о своих детях – строго и с достоинством. Джона с самого детства учили не обижать младших, помогать девочкам (особенно матери и сестре), хорошо заниматься, читать книжки, быть врачом и любить Родину. Эти критерии Джон выполнял с успехом и даже с удовольствием для себя. Но были и другие правила, входящие в неписаный домашний устав, которые необходимо было выполнять. И эти негласные законы, никогда вслух не произносимые, но витающие в воздухе их дома, были наиболее трудны для соблюдения. Джону никто никогда не говорил, что желание выделяться из толпы сверстников – плохо, но когда на свои первые деньги (соседка заплатила ему десять фунтов за помощь в перестановке мебели) он купил модные, хоть и дешевые, черные очки, осуждение, появившееся в глазах отца, поставило все на свои места. С точки зрения Ника Ватсона, его сын должен был купить полезную книгу или цветы матери, но никак не дурацкие очки, не дающие ничего, кроме чересчур напыщенного вида и ветра в голове. И так было постоянно. Джон, как копилка, собирал в себе все законы, пожелания и запреты отца, которых с каждым днем становилось все больше. Не смей лазать по деревьям, это опасно. Не трать время на пустые развлечения, лучше займись делом. Не общайся с тем мальчиком из параллельного класса, его родители в разводе, он плохо на тебя повлияет. Иди учи уроки, в твоем возрасте я знал гораздо больше. Тебе незачем читать журналы, их пишут для геев и педофилов. Ты не должен спать с девушками раньше, чем через несколько месяцев общения, они шалавы, ты от них заразишься. Прямота некоторых высказываний отца поражала, обескураживала и в своей твердолобости заставляла держать аргументы при себе. Мать молчала. Она всегда молчала, когда говорил отец. Первой не выдержала Гарри. Она никогда не отличалась послушанием, как Джон, но то, что натворила его сестра, входило в семейный кодекс Ватсонов под грифом «строго запрещено». Джон только поступил в медицинский институт, что считалось личной гордостью отца. Он часто хвалился своим сыном перед коллегами и друзьями, утверждая, что его Джон настоящий джентльмен и будущий ученый. О дочери он старался не распространяться – она курила, пила, часто сбегала из дома, и вдобавок, не желая получать высшее образование, ушла работать в автосервис. Когда одним вечером Джон вернулся домой из института, первое, что он услышал, был плач его матери. Тихий, отчаянный всхлип, который явно пытались задушить всеми силами. Внутри у Джона все похолодело. Он кинулся на кухню, где перед его взором возникла следующая картина. Отец, злой до предела, каким Джон его еще в жизни не видел, сидел за столом в полурасстегнутой рубашке, дыша тяжело, с надрывом. Возле раковины стояла мать, прижимая платок к губам и стараясь плакать как можно тише и незаметнее. Напротив отца сидела Гарри. Она была бледнее обычного, со странной решимостью во взгляде и почти равной отцу злостью. Заключительной деталью стали мириады осколков на полу кухни. — Что происходит? — негромко спросил Джон, когда никто из присутствующих не обратил на него внимания. Эмилия Ватсон сильнее прижала платок к лицу, прикрывая глаза, остальные не шевельнулись. — Мама, что ты… Да что случилось?! — в голове Джона уже прокрутились все возможные варианты: убийство, изнасилование, ВИЧ, смерть кого-то из близких… Что происходит, кто-нибудь уже объяснит?! — Это пусть тебе твоя ненаглядная сестренка рассказывает, — зло выплюнул отец. — Гарри… — робко позвал Джон, не уверенный, что сейчас стоит спрашивать. Но взрывная, подверженная буйным страстям, взбалмошная Гарриет, вдруг ответила очень спокойно и почти дружелюбно: — Я съезжаю, Джон. Уезжаю жить к своей девушке. В первые секунды Джон почувствовал, что может вздохнуть с облегчением – со всеми все в порядке. Но тут же пришло осознание слов сестры. К девушке… Джон мысленно радовался, что пропустил основную сцену гнева отца. Его дочь одна из «этих»… Она посмела опорочить репутацию семьи своим поведением. Джон заставил себя собраться. Никто, кроме него, похоже, в этом доме, не утруждал себя попытками мыслить логично и обдумано. — Ты насовсем съезжаешь? — осторожно поинтересовался он. Они не были с Гарри близки. Видимо, сказывалось диаметрально противоположное отношение родителей к детям. Но Джон в душе всегда любил сестру. Так его учили. А еще его учили прощать. А прощение означает понимание – разве нет? — Конечно, насовсем! — раздраженно воскликнула та, — Разве ты не видишь, что творится в этом доме? — карие, отцовские глаза Гарри сузились и вспыхнули недобрым огоньком, — Я люблю Клару, нам с ней хорошо, и я ни за что ее не брошу! Рядом зарычал отец, но Гарриет не дала вставить ему и слова: — И, раз уж ты спрашиваешь, Джон, я бы тебе тоже посоветовала сваливать отсюда быстрее, пока они, — девушка махнула рукой в сторону Ника Ватсона, — Не превратили тебя окончательно в такую же сухую, скрипучую куклу! Это было уже слишком. Отец вскочил, словно ужаленный и, в два шага, преодолев расстояние между ними, занес руку, чтобы ударить Гарриет. Джон, к счастью, понял это раньше, чем тяжелая мозолистая рука отца опустилась на щеку его сестры. Он успел перехватить запястье Ника в сантиметре от лица Гарри. Тот явно не ожидал предательства со стороны сына и на секунду замер на месте, не сводя немигающего взгляда с лица молодого человека. Джон понимал, что не имеет права опустить глаза, но, все еще держа на весу руку Ника, мысленно обрадовался, что каждое лето ездил в военный лагерь, начиная с восьмого класса. — Ты, — прошипел отец, — Ты ее поддерживаешь, да? — Папа, это выбор Гарри, — ответил Джон, поражаясь тому, что его голос не дрожит. — А то, что она спивается на своей работе, ты тоже считаешь ее выбором? И отпусти уже меня! — старший Ватсон с силой выдернул запястье из пальцев сына, — Эмилия! Кого мы вырастили?! Эмилия вздрогнула, когда отец повернулся к ней, но ничего не ответила. — Эй! — шепотом позвала Гарри, пользуясь тем, что отец отвернулся, — Ну ты даешь! — Джон увидел в заискрившихся глазах сестры азарт, и его сердце екнуло. Ему было знакомо это чувство адреналина, которое она сейчас испытывала и которое передалось Джону. Воздуха блаженно стало меньше, а голова прочистилась, — Спасибо, — еще тише добавила Гарриет, и Джон не смог не улыбнуться. В этом они были с сестрой невероятно похожи – страсть к риску, наполнявшая их обоих, жажда скорости, приключений, легкого безумия, — все это было запрещено им, и одновременно было так желанно. Потом сестра поспешно встала, явно не желая подливать масла в огонь, и быстро направилась прочь из кухни, не глядя на отца, который стоял возле жены, сжав руки в кулаки. Он уже немного успокоился – сказался неожиданный выпад Джона; но точки зрения не поменял – это было невозможно. На выходе Гарри чуть притормозила и, обернувшись на мать, обхватила руками ее плечи, в подобии объятья. — Уходи! — тут же раздался крик отца, — Раз ты такая же! Шалава! Так и уходи к своей шлюхе и не возвращайся! Чтоб я тебя не видел больше! И мать не смей мучить! — Это кто еще ее мучает, — сквозь зубы прошептала Гарри, и быстро, скороговоркой проговорила на ухо Эмилии, — Мама, я позвоню. Мама, все будет хорошо. Не дай ему себя пугать. Присмотри за Джоном. И, быстро клюнув ее в щеку и кивнув брату, Гарри выскользнула за дверь, на ходу подбирая спортивную сумку. Напоследок она хлопнула дверью нарочито громко. Как только она скрылась, Ник Ватсон, все это время стоявший возле жены, словно проснулся ото сна и, прошипев тихо: — Это все твое воспитание! — буквально вылетел из кухни, закрывшись в спальне. С тех пор прошло два года. В первое время Джону было откровенно сложно находиться дома. Отец, заведенный непотребным, по его словам, поступком Гарри, теперь следил за Джоном с усиленным контролем. Он обрывал все его начинания, которые не касались медицины, на корню, разговаривал подчеркнуто грубо, подозревал невесть в каких проступках, обвинял в тайном общении с сестрой. После ухода Гарриет, Ник погрозил Джону и Эмилии, что если они будут контактировать с дочерью, домой пусть лучше не возвращаются. Джон боялся представить, что должна была чувствовать мать, вынужденная отказаться от собственной дочери. Сам он за эти два года виделся с Гарриет четыре раза. К тому времени сестра уже запила. С Кларой у них были сложные отношения, каждую что-то не устраивало друг в друге, они много раз расставались, потом мирились, потом снова ссорились… и так по кругу. В периоды расставания с Кларой, Гарри находила утешения в бутылке. Потом бутылок стало больше. Когда Джон увидел сестру в четвертый раз, он понял, что та скатилась почти окончательно. Уговоры не помогали, Гарри воспринимала их в штыки, словно не с Джоном она говорила, а с отцом. Кстати, о нем она слышать желала не больше, чем он про нее. Что касается матери, то однажды Джон смог пронести для нее записку. Это было вечером. А утром мать слегла с горячкой.