Ответы Кнакла

Кнакл ненавидит себя за слабости, но противиться желанию не может. Дрожит от каждого касания, словно впервые испытывает это ощущение близости. Словно тонкие прохладные пальцы вонгольского облака раньше никогда не поглаживали так откровенно поясницу. Словно горячее дыхание раньше не касалось шеи, и не было этих мурашек под кожей. Этого желания, от которого внутренности узлом скручивает. Как постыдно. Кнакл не должен желать подобного, но тело горит от возбуждения, и мысли стремительно покидают разгоряченное сознание. Все, кроме одной: Как же я грешен. Алауди это видит по отчаянной мольбе в глазах. Поджимает губы недовольно, пытаясь сосредоточиться на том, что предстоит сделать. Он уже прекрасно знает, что с Кнаклом иначе невозможно. Что нежность совсем не их вариант. Алауди ненавидит это так же сильно, как любит. Пальцы ласково проходятся по обнаженному телу, по чуть выступающим ребрам; обводят выступающие тазовые косточки. Спереди у Кнакла почти нет шрамов и можно даже подумать, что он невинный агнец, с молочной кожей и литыми мышцами. Только стоит повернуть его на живот, и взору открывается изувеченная спина. Лопатки пересекают ещё незажившие раны — напоминание об их прошлой близости, точно так же как и несколько новых белесых шрамов. Как ещё множество рубцов и царапин от предыдущих встреч. Алауди это не нравится. Он не любит причинять боль Кнаклу, но именно тому это необходимо. Детектив гулко сглатывает, проводит холодными пальцами по старым ранам и жестоко усмехается. — Ты заслуживаешь наказание, проклятый грешник, — выдыхает он на ухо Кнакла, чувствуя как дрожит под руками натренированное тело. Святой отец жмурится, поджимает губы и кивает. Все верно, он грешен всей своей черной душой, и может молить о прощении лишь после наказания. После боли, которая заставляет кричать, срывая голос. После слез и мучений как телесных, так и духовных. — Накажи меня, — шепчет в ответ падре, становясь на колени, спиной к Алауди. Первый удар — ладонью, а не стеком, но оттого не менее болезненный, — приходится на ягодицы. Кнакл сжимается, напрягается всем телом, сдерживая болезненный стон. Все правильно, за грехи нужно платить, и Кнакл платит этим — болью от того, кого любит больше жизни. Святой отец прикрывает глаза и откидывает голову, когда новый обжигающий удар обрушивается на израненную спину, плетью по ещё незажившим ранам. Алауди ненавидит этот, но отказать Кнаклу не может. И отказаться от святого отца тоже. Он даже нашел для них инструменты: наручники, крепкую палку с плоским, словно лопатка, наконечником, кожаную плеть. Он учился контролировать каждое движение, каждый удар, каждую эмоцию, чтобы не причинять Кнаклу лишнего вреда. И все равно сейчас не чувствует себя готовым. Но это так необходимо… Спина у Кнакла пылает от боли, и по щекам стекают тонкие дорожки слез. Он не жалуется, только ребро ладони прикусывает, чтобы сдержать всхлипы и мольбы о пощаде. Алауди же не останавливается ни на миг, обрушивая жестокие удары, нанося новые глубокие раны. И от этого Кнаклу все легче на душе. Возбуждение не спадает, кажется даже сильнее становится, и хочется потереться стояком о простыни, чтобы хоть немного сбавить жар. Падре тянется рукой к собственному члену, но хлесткий удар стеком по пальцам останавливает. — Я не разрешал тебе трогать себя. Голос у Алауди властный, холодный настолько, что вдоль позвоночника пробегает озноб. Кнакл тихо хнычет, опускается грудью на постель, выставляя вверх бедра, призывно расставляя ноги шире. Так грязно, грязно, грязно. Алауди стоит титанических усилий сдержаться и не войти моментально. Но он слишком вошел во вкус, чтобы остановиться сейчас. Это словно транс, чертов гипноз, когда не замечается уже ничего вокруг, а чувства, их единение с Кнаклом, обостряются настолько, что кажется, будто эти удары касаются и самого детектива, заставляя вздрагивать. Возбуждение кипятком плещется внизу живота, и хочется ещё ещё ещё. Больше, сильнее, жёстче. Сильные пальцы сжимают шею Кнакла, заставляя прогнуться в спине, выпячивая зад. Кислорода не хватает, и падре задыхается, цепляясь за сжимающую руку, хватая воздух мокрыми от слез губами. Больно. — Алауди, хватит. Пожалуйста, прошу тебя, остановись! — Кнакл судорожно всхлипывает, когда новый удар стека приходится на свежую глубокую рану. От обилия крови в глазах темнеет, и голову наполняет туман, но бывший боксер выносливый. Тем более, когда совсем рядом полураздетый Алауди, которого хочется так, что член болезненно ноет. — Ты знаешь стоп-слово, — непреклонно отзывается детектив, сильнее сжимая пальцы на крепкой шее, чувствуя как упирающийся в ладонь кадык судорожно дергается. Как же это, черт подери, нравится. Это абсолютное, безоглядное доверие, эта дрожь, эти мольбы о пощаде. Боль, что почти физически ощущается самим Алауди. Весь воздух в комнате пропитан ею. Твердый член Кнакла, так порочно, развратно сочащийся смазкой; умоляющий голос, громкие всхлипы и дрожь по телу. Алауди взгляда отвести не может, как и остановиться, вынырнуть из своего темного, извращенного транса. Пальцы сжимаются сильнее, а удары, — хлесткие, ранящие сильнее, обжигающее, кажется, даже душу, — сыпятся все быстрее и беспощаднее. Кнаклу больно до крика, только кричать из-за сжатого горла не может. Кнаклу стыдно так, что хочется сквозь землю провалиться, только Алауди держит слишком сильно. А ещё Кнаклу, где-то глубоко-глубоко внутри хорошо до безумия, и так хочется больше, ближе, чувствовать любимого внутри так же сильно и жёстко. Открытая взгляду детектива дырочка сжимается, пульсирует, желая получить в себя твердый член детектива. Кнакл прогибает поясницу сильнее, жалобно хнычет и тут же вскрикивает от жалящей боли. — Больно! — голос у Кнакла срывается. Падре всхлипывает, смаргивая слезы, и Алауди замирает. Словно наотмашь ударили. Туман в голове моментально рассеивается, детектив откидывает в сторону стек, ласково поглаживая второй рукой шею любовника. Губы прижимаются к израненной спине, собирают подтеки крови. Алауди зализывает раны, нанесенные им самим, шепчет что-то успокаивающее дрожащему Кнаклу. — Войди в меня… — голос святого отца тихий, едва различимый, и жалобный. Алауди не может отказать ему такому, да и не хочет. Необходимая для Кнакла жестокость больше не нужна сейчас, но, Алауди знает, нужна нежность. И как бы ни был холоден детектив, он старается ее дать. Входит в податливое тело томительно-медленно, придерживая за покрасневшие от ударов бедра. Прикрывает глаза от прошивающего удовольствия — Кнакл такой узкий, такой горячий и желанный. Святой отец стонет протяжно, влажным от пота лбом упираясь в матрас кровати. Двигается навстречу, вынуждая ускорять темп. Как же хорошо… И сейчас все кажется правильным, нужным до потери пульса. И пошлые шлепки тел, и удовольствие, от которого пальцы ног поджимаются. И тело Алауди, прижимающееся со спины. Больно, липко из-за крови, но Кнакл не жалуется. Наслаждается каждым мгновением, переплетая их пальцы, отдаваясь и телом, и душой. — Кончишь со мной? — хрипло спрашивает Алауди, целуя затылок, носом зарываясь в короткие встрепанные волосы. Кнакл не отвечает, только стонет снова, вжимаясь бедрами в пах любимого, стискивает сильнее его пальцы, содрогаясь в разрушающем само мироздание оргазме. Ровно в тот момент, когда Алауди наполняет его собой до предела. — Спасибо… — облегченно шепчет Кнакл, обессиленно опускаясь на испачканную кровью и спермой постель. Нужно сходить в душ, и Кнакл вместе с Алауди обязательно сходят позже, когда нега отступит, а тепло растворится в прохладе открытого окна. Когда Алауди перестанет прижимать ещё подрагивающее тело к себе. А сейчас Кнакл просто наслаждается тем, что детектив принимает его таким, какой есть. — Я люблю тебя. И хотя Алауди не отвечает, Кнакл прекрасно знает, что его чувства взаимны.