Ответы Кнакла

Кнакл просыпается рано, когда небо на горизонте только-только окрашивается бледно-розовыми тонами, и звезды потихоньку блекнут в робких первых лучах восходящего солнца. Город в это время ещё спит, словно накрытый пологом тишины, и лишь изредка по мощеным узким улицам проходят сонные патрульные, заканчивающие свои "собачьи" смены. Кнакл не видит их из окна своей кельи, но прекрасно знает, что сейчас, должно быть, двое проходят мимо небольшой церквушки, останавливаются и осеняют себя крестным знамением, прежде чем продолжить обход тихих улиц. Падре в кровати не задерживается, хотя у него есть в запасе почти час, чтобы немного подремать. Но, несмотря на то, что спал он в последние две недели очень мало, организм требует деятельности, призывает подскочить с постели и помчаться куда угодно: сделать уборку, потренироваться, прогуляться по сонному городу. Всё, лишь бы не спать, потому что Кнаклу страшно проваливаться даже в легкую дрёму. Стоит закрыть глаза, начинает казаться, словно тело ему больше не принадлежит, и нечто незримое тянет за собой, топя в тревожных снах. Удушливый мрак окружает, душит и совершенно невозможно выбраться из этой пучины давящего страха и отчаяния. Почти каждое пробуждение сопровождается холодной испариной, бешено стучащим сердцем и тяжелым дыханием, словно Кнакл бежал, преследуемый кем-то, несколько километров. В такие моменты грудь сдавливает от нехватки воздуха и неприятно сосет под ложечкой, а по натренированному телу проходят волны мелкой дрожи. "Он все ближе" "Не спи" "Проснись, во имя экстрима!" Кнакл находит такие послания почти каждое утро. Они покрывают столешницу, страницы книг, которые святой отец оставляет на столе, пока читает, молитвенник и Библию — такое святотатство возмущает, и Кнакл не может поверить, что действительно сам пачкает написанным священные писания, — порой даже серые стены исписаны предостережениями. В каждом послании призыв спасаться; с каждым утром неведомый, но опасный для жизни "он" все ближе. Падре не понимает, о чем речь, не знает, кого и что ему следует бояться, но неясная, необъяснимая тревога преследует даже в реальности, и порой кажется, что кто-то незримый, но смертельно опасный наблюдает за ним из тени. Кнакл обращался к врачам, к коллегам, к наставникам — вдруг кто-то знает о том, что с ним происходит, может быть это какая-то болезнь или происки лукавого? — но коллеги лишь в недоумении пожимали плечами, наставники советовали пройти медицинский осмотр, а врачи отмахивались: "Вы просто устали." Только Кнакл не устал. Он, как и обычно, полон сил и энергии, улыбается всему миру, сияя, словно солнце, берется за любое дело с завидным энтузиазмом, а по ночам все больше тонет в чёрном и липком нечто, объяснения которому не находится. Рука, обмотанная ослабившимися за ночь бинтами, тянется к столу, придвинутому вплотную к кровати. Старый потрёпанный молитвенник, затянутый в зелёную кожаную обложку, как и всегда лежит на самом краю — падре всё ещё надеется, что это хоть как-то облегчит его сон. Кнакл берёт его не сразу, страшась в очередной раз увидеть написанные своим неровным почерком послания, о которых он не помнит, которые его необъяснимо пугают до озноба по спине. Из-под молитвенника выглядывает уголок пожелтевшей бумаги, и Кнакл легко вытягивает его, украдкой выдыхая — кажется, на этот раз священные страны не испачканы этими безобразными надписями. Зато лист из старой записной книжки весь исписан, на первый взгляд, одной и той же фразой: "Не спи!" Святой отец вглядывается в слова, написанные порой одно на другом, читает каждое послание, стараясь различать смешавшиеся буквы и послания. Он закусывает губу и хмурится, когда все же находит такие знакомые, но от того не менее непонятные предупреждения, которые, без сомнений, написал он сам. Только почему теперь он не помнит об этом!? "Сомния рядом" "Нельзя спать, во имя экстрима!" "Пожалуйста, проснись!" "Господь, защити раба своего…" И среди всего этого хаоса каракуль, фраз, просьб, в глаза бросается ярко выделяющееся, обведенное несколько раз и написанное явно чужим — ровным и вычурным, — почерком: "Я пришёл за твоей душой" Кожа мгновенно покрывается неприятными мурашками, а волосы на затылке шевелятся от иррационального ужаса. Исписанный лист выпадает из пальцев, медленно, словно в насмешку над испуганным человеком, летит на пол, и почему-то на фоне темной древесин последняя надпись кажется особенно страшной, словно её писал сам дьявол. А может, это он и мучает Кнакла столько месяцев, а теперь подобрался максимально близко и только и ждет, что малейший признак слабости духа? Святой отец вновь внимательно смотрит на вычурные буквы, словно клеймо отпечатанные на листе. Раньше такого не было. Даже когда стены и Библия были исписаны, всё было сделано руками Кнакла — он не мог не узнать свой почерк, — и сейчас это походило бы больше на плохой розыгрыш, если бы не ощущение чужого присутствия рядом, в пустой келье, обставленной слишком аскетично, чтобы кто-то мог здесь спрятаться. Падре весь день хмур и неразговорчив. Вечный блеск в его глазах сменяет тревога и сосредоточенность, какая бывала — разумеется, никто из братьев по духу об этом не знал, — во время сложных матчей по боксу. Кнакл и ощущает себя так, словно находится в разгаре чемпионата, где проиграть нельзя, а противники все намного сильнее. Туго перебинтованные руки все чаще сжимаются в кулаки, а движения становятся резкими и нервными. — Сомния рядом… Голос старого наставника, встреченного случайно в коридоре, заставляет Кнакла вздрогнуть и вскинуть голову. Хочется закричать: "Так это ваши дурацкие шутки!" Только глядя на старика с помутневшими, будто пленкой покрытыми, голубыми глазами, язык не поворачивается обвинять его в розыгрыше. Кнакл судорожно вздыхает и ерошит рукой короткие тёмные волосы. — Вы знаете, что это? — спрашивает он наставника, с надеждой глядя на сухое морщинистое лицо. Старый священник вздыхает тяжело, откашливается, заставляя Кнакла сгорать от нетерпения, и неспешно идёт дальше по коридору, оставляя бывшего боксера в растерянности. — Идём со мной, сын мой. Я расскажу тебе всё, что знаю, — остановившись у поворота в жилое крыло зовёт старик, и Кнакл спешит за ним. Не может отказать даже не потому что это было бы неуважительно — просто не хочет оставаться в неведении и так глупо бояться неизвестно чего. Комната у старика обставлена точно так же, как у самого Кнакла, с минимумом вещей. Шкаф в углу, придвинутая к стене жесткая кровать, да письменный стол у окна. Падре не знает, почему наставник решил себя так ограничить. Возможно, так он чувствует себя ближе к Богу, а возможно, как и сам Кнакл, наказывает себя за ошибки, совершенные в молодости. — Сомния – это демон, — после несколькими минут тишины хриплый голос вновь заставляет Кнакла вздрогнуть и растерянно посмотреть на старого аббата. Тот сидит на самом краю кровати, чинно сложив руки на колени. Потрескавшиеся тонкие губы чуть шевелятся, словно старик что-то продолжает говорить, но сил не хватает на полноценный звук. И только когда священник решается заговорить, наставник продолжает. — Он приходит во снах, принимая сотни разных обликов. Может стать кем-то давно знакомым, может стать кем-то, в кого ты непременно влюбишься, и всё ради того, чтобы медленно, ночь за ночью забирать душу, пока не подойдёт слишком близко. Скажи, сын мой, мучают ли тебя кошмары?