Совместные работы

Пальцы нежно оглаживают лакированное дерево, и в каждый жест вкладывается изрядная доля благоговения. Только неживым предметам можно свидетельствовать искреннее почтение, а особенно произведениям искусства. Кото — определенно произведение искусства, как и звуки, которые из него исторгают. Цумэ из панциря черепахи — дорого обошлись! — на пальцах ощущаются так же близко, как кольцо Вонголы. Первый, на пробу, звук, и следующий за ним — в угоду баловству, которое можно себе позволить только между струн: Сан инь. Фан инь. Ан инь. Колени плотно прижаты в сейдза, плечи расслаблены, а пальцы жмут на струны до упора, меняют высоту звука, касаюся мягко и текуче. Не совсем японская манера, но кото достаточно гибкий для экспериментов инструмент, учитывая своё происхождение от цисяньциня. Кото всегда настроен на минорной пентатонике, или на кумои, третьего не дано. По крайней мере, для Кёи. Савада, если честно, не помнил, зачем ему вообще нужно было прийти в комнату к Хибари. Кажется, он хотел передать ему бумаги по предстоящей миссии, которые Хранитель, к слову, обленился взять и попросил занести ему «после обеда». Будто бы Савада был его личной горничной, которая могла принести/подать/унести/идти к черту, не мешать. Шатен, конечно, для вида поворчал, причем поворчал так, что даже верный Гокудера, что знал в своей жизни много нецензурных слов, удивился, а Занзас, что в то время был на видео-звонке с Вонголой (общие собрания с сохранностью мебели и нервов обеих сторон — лучшая вещь) даже запомнил некоторые из них. Но документы, все-таки, понес. Да и как тут не понести, когда вот уже несколько лет вы живете в одной комнате, спите спина к спине (хотя, чаще грудь к груди, но это мелочи). Но Савада все равно негодовал. — Кея, я при.. — раскрыв дверь и рот от удивления, шатен замер, во все глаза глядя на своего Хранителя. Тот сидел в черной шелковой юкате, в которой обычно ходил, когда их никто не видел, и держал на коленях.. Инструмент? — .. шел. Кея, а что ты делаешь? У Савады, преодолевшего юношескую фатальную неуклюжесть, была отвратительная привычка ходить слишком тихо и пугать подчиненных до усра...в общем, белых брюк мафия не носила: то Правая Рука Босса орёт и бомбит во всех смыслах, то сам Босс из ниоткуда выплывает, то звуки забивания до смерти из коридоров... Сам Хибари Саваду чуял за версту, и уж непонятно, по какой причине — половым путем интуиция передалась или синхронизация полным ходом. Мужчина уставился на начальство, повернув голову и немо вопрошая — что такого стряслось? Взгляд упал на бумаги. Ах, да. Неловко. Немного. — Тсуна. — мелкий кивок. — Давно не играл. И ощерился весь: занятие не то чтобы пристойное для «танка» Вонголы. Вон, и Гокудера не афиширует свою уфологичную молодость. А ещё он профилонил свою часть бюрократии, оторвал Саваду от безумно важного чего-то, и за это последует расплата. Руки застыли на струнах, а щипок зажат крепко, словно прямо им сейчас будет осуществляться наглядное расчленение. — То есть, ты заставил меня отвлечься от работы, — тихо начал шатен, всем своим существом намекая, что сейчас будет медленно убивать Хранителя. В каком смысле и каким способом, Тсунаеши ещё не решил. — Чтобы.. Поиграть? — Ну да, — в голосе Хибари ни стыда, ни совести. Дверь закрывается так же тихо, как и открылась. Причём, закрывается на ключ, чтобы точно никто не потревожил и не отвлёк. Ну и чтобы свидетелей не было. И едва ли шатен успевает сделать пару шагов, не отводя взгляда от Кеи, как замирает, опустив взор чуть ниже. В раскрытом поле юкаты виднелись острые ключицы, которые Савада до безумия любил кусать, и на которых, к слову, все ещё видневшиеся следы их последнего «уединения». И дальнейшие мысли, почему-то, покидают каштановую макушку, и сам Тсунаеши, махнув рукой, присаживается прям на пол, и плевать на дорогой костюм, откладывая бумаги в сторону. Потом, все потом. — Сыграй для меня, Кея. И не понятно, просьба это или приказ. ... В смысле, драки не будет? Каменное лицо на секунду становится разочарованным — упущен шанс помахать тонфами, пока Тсуна в настроении убивать. Разочарование сменяется недоумением, когда занятый работой, от которой его отвлекли, Тсунаеши Савада-сан запросто садится на, мать его, не самый теплый пол. Пожелание воспринимается более спокойно, и расчленять никого не надо. — М. Хибари вновь склонил голову над кото: что бы сыграть? Постебать или сдраматизировать? Или совместить? «...от «Despaсito» еще никто не умирал». Савада смотрит внимательно. Настолько внимательно, что от его цепкого взора не ускользает момент, когда Хибари строит хитрую моську, начиная наигрывать что-то попсовое. И вот убил бы, но взгляд был слишком прикован к острой линии ключиц, мерно вздымающейся груди, а после — к тонким запястьям с длинными пальцами, которые скоро перебирали струны. Внутри все замерло обжигающе-жарким комком, заставляя слегка дрожать его собственные пальцы. Красив, черт. Словно небожитель, сошедший с небес. Краем глаза увидев, как перекосило любезного босса, подавить торжество внутреннего тролля удалось с трудом, вот мужчина и отдался мировой поп-культуре с удовольствием, которое не подарит ни го, ни еда. Когда прозвучали последние, «пустые», нетерцовые аккорды, Хибари молча голову: — Можно свистеть и кидать помидоры. В урну. И замолчал. Потому что восхищенный (он же верно интерпретировал?) Савада — явление, достаточно приятное взору. — Скажешь ещё слово, и я кину помидор в тебя, — мягко улыбнувшись и прикрыв на пару мгновений глаза, вновь возвращает взор на сидящего неподалёку Хибари, томно вдыхая. Интересно, а в конституции Италии прописано, что нельзя быть настолько красивым и привлекательным? Если нет, то Савада самолично продвинет этот пункт, чтобы запретить красоту Кеи на региональном уровне. — Кея. Не сдерживается вновь, подползает ближе, осторожно касаясь тонкими пальцами осторожно линии подбородка, спускаясь ниже, к ключицам. — Помидор не сакура, пережить можно, — тон такой, что ясно: это будет последнее метание чего-либо в жизни. Ситуация такова, что концерт может перерасти в эротический перформанс — утрированно, конечно. Пальцы Савады совсем не музыкальные, но длинные, с гладкими подушечками — мозоли явно не от инструмента — и проезжаются по коже очень правильно, даже когда лезут под кромку кимоно. Вот уж истинный итальянец, который с годами подрастерял японскую сдержанность. Во всем практически. Хибари довольно выдыхает и считает нужным напомнить: — У тебя, вроде как, дело, — и ухмылка человека, благополучно пославшего работу ради важной для душевного равновесия херни. — Дело? И правда. Кажется, изначально он заходил по какому-то делу, которое сейчас стало чертовски неважным. Сейчас важно только то, что Кея, этот чертов мужчина, что не даёт ему спокойно спать с четырнадцати лет, так лукаво улыбается, щурит свои невозможные глаза и, кажется, ухмыляется. И за эту ухмылку Савада готов простить ему любые каламбуры в постели, лишь бы он продолжал это делать. Только для _него_. — Ах, да, дело. Ты с сегодняшнего дня в отпуске. В глубоком кроватном отпуске, Кея. И вторит чужой ухмылке, совершенно не стесняясь. «Единственный отпуск, и там работать надо. Пусть и в кровати». Правда, ради Тсуны можно и перерабатывать на этом поприще. Потянув босса на себя, Хибари довольно мурлычет: — Слушаюсь.