Совместные работы

Быть перфекционистом — иногда такая морока. Хибари еле слышно вздохнул, прощупывая веревку из пеньки. Порой ему казалось, что Тсунаеши имеет ненормальные фетиши, но потом резко вспоминалось, что это была его идея. Руки отработанно оставляли равное расстояние между плотными витками на нежной — по-мужски — коже запястий. — Тебе удобно? — Если бы было неудобно, я бы уже сказал, — Тсуна неловко смеется, насколько ситуация в принципе позволяет смеяться, и ведет связанными над головой руками, закусывая внутреннюю сторону щеки. Савада не понимал, как вообще повелся на такое, и почему согласился на уговоры мужчины «разнообразить их постельную жизнь». Будто бы ему отлучек на собраниях и мятой одежды после, мало было. Мало, до обидного мало. — Я понадеялся на это, — Хранитель Облака продолжил сосредоточенно опутывать тело Тсунаеши, намеренно повязав узлы на нескольких болевых точках. Перекрестье веревок на грудной клетке смотрелось действительно неплохо, и Хибари пришлось призвать весь самоконтроль на помощь, чтобы непотребство не началось прямо на этом этапе. Мужчина подтянул лодыжку и развел немного чужие бедра, сгибая в коленях и связывая уже гораздо легче: завтра им нужен нормально шагающий босс. — На то, что мне неудобно? — чуть приподнимает бровь в удивлении Савада, а после задыхается, когда его ноги разводят в стороны. — Да. Тебе не должно быть с л и ш к о м удобно. Ему уже двадцать четыре года, а он все еще смущается, когда Кея смотрит на него так жадно, словно бы хотел отгрызть кусок прямо здесь и сейчас. — Откуда ты вообще этому.. научился, — облизнув губы и с шумом выдыхая, мужчина понимает, что шевелиться уже особо не получается — веревки опутывают плотно, сковывая, потираясь об неожиданно чувствительную кожу и заставляя дышать через раз. Хибари позволяет себе вольность: касается невесомо губами шеи, жадно вдыхая аромат чистой кожи, без парфюма — настоящий запах Савады. Ведет носом по кромке очаровательного уха, тонкого настолько, что, кажется свет от лампы просвечивает, и щипает за сосок. — Изучал...дидактические материалы. Савада умудрялся даже в этом — первом! — опыте держаться достаточно раскрепощённо. Или ему показалось. Это не отменяло того, что дышать ровно, глядя на великолепие, полностью лишенное телесного контроля, было невозможно. Еще несколько дней, и Кея сточил бы себе член в порошок от дрочки на воображаемый светлый лик любовника в веревках. — Кея...— мужчина дергается, едва слышно пискнув. Кожа, о которую трутся веревки при малейшем шевелении, слишком чувствительна, а зубы любовника, на удивление, острые. Хочется немедленно приказать развязать его и приступить к самому интересному, но в этот раз не Свада диктует правила. Он обещал дать Кее вольность — он ее дает. Да и сам, похоже, скоро даст. Но это мелочи. Хочется, чтобы мужчина продолжал — касаться, гладить. Связывать. Беспомощность неожиданно будоражит, заставляет тянуться и прогибаться в спине, с шумом выдыхая через нос. И ноги не свести — связаны плотно, точно фиксируя его в одном положении. — Я разрешал говорить не по делу? — чуть ли не мурлычет Хибари, кончиками пальцев оглаживая плечи: с годами зверек несколько раздался в плечах, и можно звать его зверем со спокойной совестью. Хранитель снимает с шеи галстук и аккуратно повязывает его на глаза — Тсунаеши уже сейчас проявляет признаки нетерпения, а ему он нужен дезориентированный, насколько возможно. Пальцы подцепили за узелок под пупком и потянули, натягивая веревку до покраснения кожи вокруг нее. — Печально, у тебя не очень стоит. Савада просто задыхается. Воздух, казалось, был раскален до предела, обжигая легкие горячими потоками. А когда его лишили последнего органа чувств, который мог бы помочь хоть держать себя и ситуацию в узде, мужчина чувствует себя потерянным. Потерянным, брошенным и до жути неудовлетворенным, даже не смотря на то, что его член еще не пришел полностью в «полную» готовность. — Садист, — только и бросает Тсунаеши, прогибаясь в спине следом за натяжением веревок. И непонятно, то ли он пытался избежать соприкосновения с кожей, то ли увеличить контакт. Хранитель Облака возмущенно нахмурился: никакого садизма и близко не было, он же не извращенец какой-нибудь. Кея закусывает нижнюю губу, когда Тсунаеши так сладко прогибается, так и просясь на что-то посерьезнее шибари. Язык оставляет влажный, быстро высыхающий след на чужой груди. Солоноватый от пота — в помещении жарко, особенно для Савады. Хибари наклоняется, жестко фиксируя повисшее на крепежке тело, берет сосок в рот, прихватывает зубами, лижет, посасывает, как будто плоская мужская грудь способна дать молоко. Сладкое, пряное возбуждение отдается в паху. Если бы шатен и видел то, как нахмурился любовник, то обязательно бы ответил — но зрения он сейчас был лишем, ровно, как и права на движение руками и ногами. Оставалось только тяжело вдыхать раскаленный воздух, жмурить глаза, скрытые под плотной тканью галстука, и прогибаться сильнее, в этот раз действительно пытаясь уйти от поцелуев. Слишком волнительно, слишком дразняще. Слишком в стиле Хибари, который любит «показывать зубы» в постели. — Кея. Не просто имя — стон, вырвавшийся из груди на очередном выдохе. Особенно, когда его фиксируют настолько плотно, что шевеление, даже малейшее, вызывает лишь жар и сладкую, тягучую боль, которая, к неожиданности, возбуждает похлеще любых манипуляций с его телом. Когда Савада простонал в голос, губы Кеи дрогнули в ядовитой улыбке: вот она, расплата за торопливые отсосы, ведь «совещание через двадцать минут, Кея!». Оставив последний, почти ласковый, поцелуй на покрасневшей груди, Хибари тыльной стороной ладони погладил внутреннюю сторону раздвинутых бедер — ощущались тугими канатами мышцы, натянутые неудобной позой. — Не дергайся. Плотными, но мягкими ремешками перетянуть яички оказалось нелегко — пальцы подрагивали и соскальзывали, а перед глазами маячил знакомый до каждой венки член. Повести вверх по кожице, затянуть плотнее, но не до сильной боли — это ведь не для л и ш н е й боли придумано. Ладонь ложится на ствол, почти на сухую, до боли, пот не в счет — пиздец, сказал бы любой мужчина. Пару раз на пробу провести, ощущая, как дергается от неприятных ощущений мелкими конвульсиями Савада, собрать накопиышейся смазки с головки, обхватить липко-скользкими пальцами — смотри, мог ведь сделать и хуже, цени заботу. Член Тсунаеши влажный, крепкий, а под грубой дрочкой еще и подрагивающий, с пунцовой головкой. Хибари крепче смыкает кольцо из пальцев, двигает рукой резче, жестче и убирает ее — все равно кончить не дадут ремешки, а ему этого и нужно. Не дергаться не получается. Особенно, когда фиксируют непосредственно само его возбуждение, перетягивают небольшими ремнями и, явно издеваясь, начинают на сухую дрочить, принося волну боли и удовольствия. Савада не был мазохистом. До сего момента он в принципе не думал, что может получать удовольствие от полного, безоговорочного подчинения, от которого член стоит, как каменный, заставляя скулить и просить большего. — Кея! Рука исчезает так же быстро, как и появляется, оставляя мужчину полностью неудовлетворенным. Ремешки больно выпиваются в плоть, заставляют скулить и пытаться ерзать, из-за чего верёвки больно впиваются в тело. Горячо. Сладко и больно одновременно, хочется кричать в голос, показывая, насколько ему хорошо и плохо одновременно. Кто бы знал, что внезапный эксперимент обернётся...этим. — Ты же глава Вонголы, где твоя сдержанность...— Хибари сам говорит, еле держа тон и голос невозмутимыми, хотя дребезжащее что-то отлетает из пересохшего горла на слове «сдержанность». К черту эти долгие смакования, и к черту учебник, который он изучал так же детально, как и свойства коробочек. Саваду жалко, но и хранитель, к слову, не железный. Стащив брюки и чуть не взвыв от лязгнувшей по напряженной плоти молнии, Хибари самозабвенно помогал себе достичь разрядки прямо на бледные ягодицы уважаемого босса. Со всем уважением, разумеется. Стало немного полегче. Хибари достал смазку, скептически посмотрев на бренд, и... — ...серьезно, Sagami со вкусом сакуры? — Взял то, что было, — едва ли слышно фыркает шатен и скулит практически следом. Конечно, как тут не скулить, когда один многоуважаемый хранитель немного сбросил с себя напряжение (аккурат на его собственные ягодицы), а ему, Тсунаеши, к себе не прикоснуться. Ровно, как и сам Хибари не тронет его до тех пор, пока не наиграется. Пытаясь поерзать и немного сменить положение, Савада лишь туже перетягивает верёвки на бёдрах и тихо пищит от примеси боли и удовольствия, понимая, что лучше не шевелиться лишний раз. Целее будет. — Да ты гений, — прокомментировал бесполезное и больше вредящее трепыхание Тсунаеши Кея, все еще молясь, чтобы смазка не убила его к чертям, потому что надпись на надгробии будет выглядеть очень унизительно для последующих поколений: «Помер от аллергии во время секса». Сакура так сакура. Характерный запах ударил в нос, стоило только открыть тюбик, заставив поморщиться: хотя, быть может, Саваде понравится. Сброшенное напряжение остудило голову, и Хибари оттянул глянцево блестевшую от пота ягодицу. Пальцы входили с натугой, хотя смазки он не пожалел. Скользнуть ниже на два сантиметра, к простате, и пленочка самообладания снова порвется. На этот раз, кстати, не у него. Савада хотел было ответить, но задохнулся в собственном выдохе, распахивая глаза. Из-за того, что он постоянно ерзал, галстук-таки сполз с его глаз, позволяя смутно-размыто, но видеть этот бренный мир. Но ему и не это было интересно. Ему было интересно выражение лица Хибари. С не менее поплывшими, чем у него, глазами, но при этом сосредоточенно выглядевшим прт процессе растяжки. Даже не смотря на то, что шатен косякнул со смазкой. — Кея, — даже не смотря на то, что думать с чужими пальцами в собственной заднице, что дразняще не задевали простату, было непросто, в шоколадном взгляде напротив все равно промелькнуло беспокойство. — Тебе…точно не будет плохо? Мужчина дернул щекой: умеет же Савада задавать вопросы, от которых хочется зарыться в землю. — Нормально. А тебе точно хорошо, если ты думаешь об этом в такой...ответственный момент? Хибари на всякий случай добавил еще один палец, хлюпнув смешно лубрикантом — ладонь обхватило плотно, словно перчаткой. Из вредности, опять же. И потому что стонущий Тсунаеши однозначно лучше обеспокоенного Неба всея Вонголы — а то потом будут неуместные ассоциации в рабочие моменты. — Д-да-а, — глаза зажмурились от очередного пальца и, едва ли сдержав себя от того, чтобы не выгнуться навстречу движением пальцев, чтобы насадиться плотнее, мужчина прогнулся в спине и зашипел от сладкой боли из-за натянувшихся и впившихся в кожу верёвок. — Кея, ты…Садист, — судорожно выдыхая и облизывая губы, Савада хрипит и не выдерживает: запрокидывает голову, протяжно стонет и, не смотря на боль, ерзает, желая насадиться на пальцы глубже. — Нет, — «Сколько раз повторять?» Продолжая трахать своего, на минуточку, босса, рукой, мужчина наконец снял ремешок, мешающий Тсунаеши кончить и не мучиться. То, что у самого встало во второй раз, Хибари постарался проигнорировать, отдрачивая Саваде свободной ладонью. — Не выдумывай, — укоризна сопровождалась нежными поцелуями, отпечатавшимися на пояснице засосами. — Да. Ремешок снят, и шатен смог выдохнуть с облегчением, буквально подавившись очередным стоном. Эти чертовы верёвки уже раздражают, и шатен, наплевав на то, что ему, вообще-то, может быть больно, активирует собственное пламя, сжигая верёвки прямо на себе. Раны залечатся, а сейчас зовётся одного — простого человеческого Хибари Кею. А то, что он уже целых десять лет его, это нюансы. — Кея. У Тсунаеши поплывший темный взгляд, он редко поднимается и толкает мужчину на спину, чтобы нависнуть сверху, пьяно ухмыльнуться и, наклонившись, горячо выдохнуть в самые губы: — Ты нарвался. Припечатав, шатен сразу же целует, углубляя, лаская своим языком чужую полость рта. А рукой обхватывает оба члена, начиная медленно, издеваясь, надурачившись, постепенно увеличивая темп в такт с движением своего же языка. Много времени им и не понадобилось — они и так были на пике. Кончая практически одновременно, с разницей, возможно, в пару мгновений, Савада с тяжелым дыханием завалился на грудь своего Хранителя и спрятал лицо в его шее, сыто сопя что-то довольное. — Нужно будет повторить. Да, Кея?