На следующий день

Город на отшибе

      На следующий день, когда ко мне пришел Янсенсен, я уже знал, как буду себя вести. Для начала я наотрез отказался что-либо обсуждать до тех пор, пока я не увижу, в каком состоянии находятся Сорью и Ибуки.       Полковник пытался грозиться, пытался договориться, даже Араки, заглянувший к нам на разговор, снова сыграл роль злого следователя, но я был непреклонен. Если им нужна моя помощь, я должен увидеть Майю и Аску.        — В госпитале? По охраной? Занимаются врачи? Чудно, дайте мне посмотреть на них, дайте мне поговорить с ними или можете сажать обратно в ваш карцер. — Что-то такое я им и озвучил с абсолютно индифферентным выражением лица.        Я был уверен почти наверняка, что они пойдут на эту уступку. Ведь днем ранее Араки имел глупость сказать мне, что до процесса меньше пяти дней, а стало быть, сейчас был тот самый момент, когда мое желание сотрудничать становится все более и более важным.       «Отвезете, отвезете, — думал я, наблюдая, как беззвучно советуются Араки и Янсенсен в коридоре. — Никуда не денетесь».</i>       Все так и вышло. День не успел перевалить за двенадцать часов, как все было готово, и я впервые оказался за пределами тюрьмы по-настоящему, а не в своих снах. Там у ворот нас уже ждал небольшой конвой из трех бронеавтомобилей с десяток военных, видимо, для моей охраны.       Я вопросительно посмотрел на Янсенсена.       — Времена сейчас неспокойные, — пожал тот плечами, — да и вас хорошо бы сберечь до суда.       Хмыкнув что-то нечленораздельное, я полез в стоящий по центру конвоя броневик. Слева и справа от меня тут же уселась пара вооруженных бойцов со знаками различия сил ООН, и мы двинули вниз по дороге.       Сначала дорога некоторое время петляла среди скал, покрытых кустарниками, и глухого леса, при этом сама дорога была на редкость поганой, что подтверждало мою мысль о том, что конкретно эта тюрьма стояла сильно на отшибе и давно не эксплуатировалась.       Но постепенно то тут, то там начали проскальзывать признаки жизни. То небольшое поле риса и домик на краю дороги преткнется, то несколько домов и теплицы рядом с очередным ручьем, то какие-то непонятные хибары, собранные словно из мусора.       Людей я особо не наблюдал, вероятно, еще издали заслышав рев двигателей и затем увидев, что это военные, люди разбегались по своим домам. Никто не пытался выйти на дорогу, даже просто полюбопытствовать.        Стоило нам приблизиться к городу, я понял, что не ошибся в первый раз, предположив, что тюрьма где-то в регионе Тюбу. Мацумото, город на отшибе префектуры Нагано, — я узнал его сразу. Маленький, невзрачный городишко; до событий Второго удара он стал расти по мере того, как из южных регионов усилился поток беженцев, особенно из Кансая.       Последний раз я был тут, когда мне только-только исполнилось три года. Мама еще была жива, а отец… что ж, он не был тогда другим. Воспоминания были тусклые, но город мне запомнился другим — чистым и светлым, с улыбающимися людьми на улицах и солнцем, игравшем со мной солнечными зайчиками из каждого окна.        Теперь это был город стал другим. Огромный, задыхающийся от лагерей беженцев на окраинах, он был похож на гигантский живой организм, из последних сил старающийся жить.       — И давно тут так? — спросил я, ни к кому не адресуя вопрос.       — Уже года три, — ответил Такада со своего места впереди. — С каждым годом все хуже и хуже.       — Но почему? — удивился я. — Погода же, вечное лето.       — Юг сильно обезвожен, особенно после того, как началась засуха, — пояснил мне майор. — Вы на Севере с этим не сталкивались, а вот людям, что живут дальше Кансай, совсем тяжело.       Мы проехали еще несколько похожих палаточных городков. Причем я заметил, что машина прибавила скорости, и не зря. На очередном повороте по корпусу что-то гулко ударило, затем еще и еще.       Солдаты, сидящие со мной сзади, тут же встрепенулись, и оба придвинулись к бронестеклам дверей, готовые, судя по всему, открыть огонь.        — Что происходит? — обеспокоенно переспросил я, отмечая, что град ударов от камней и прочего мусора не смолкает.       — Гражданские, — пояснил Такада. — Они не очень жалуют военных. Не волнуйтесь, они не смогут нам навредить       Прямо в этот момент особо крупный булыжник, брошенный с одного из зданий, упал на плексиглас лобового стекла. На месте удара прорезалось несколько трещин.       Такада что-то быстро произнес в рацию у себя на плече, и машина, взревев, резко ускорилась, как и весь конвой. Теперь людские массы, практически заполнившие дорогу вокруг, начали проноситься в окнах еще быстрее.       — Не смогут навредить? — с легким сарказмом переспросил я, указывая на стекло.       — Это внешний слой, — немного расслабившись, ответил Такада. — Само бронестекло цело, чтобы его пробить, нужно что-то посерьезнее, чем камни.       Я не стал ничего отвечать. Наблюдая через бронированное окно город, я понимал, на каком тонком льду оказалось правительство страны. И им можно было скорее посочувствовать.       Неудачная попытка начать Третий удар, кровавая резня в штабе, бессмысленная жестокость и апофеоз этого безумия — бомба N2 — все это разбудило страну впервые за многие годы. А когда ваша собственная экономика дышит на ладан, массы обездоленных и озлобленных людей — это сухой хворост, который может вспыхнуть в любой момент, от любой искры. И самое неприятное, что он уже тлеет.       Быстро проскочив лагеря беженцев и проехав серию блокпостов, мы оказались в центральной части города. Здесь город и правда был похож на мое мимолетное детское воспоминание. По улицам ходили красиво одетые люди, были открыты магазины, дети смеялись, играя и дурачась. Но и тут были заметны тревожные признаки грядущего — военные на дорогах, редкие, но все же полностью укомплектованные блокпосты. Все здесь просто кричало о том, как хрупка и непрочна эта притворно нормальная жизнь.       Конвой проехал еще одну цепочку блокпостов, на которых уже были военные ООН вместо сил Самообороны, и остановился у белого здания Центрального госпиталя Мацумото.       — У вас час, Синдзи, — строго проинструктировал меня Янсенсен. — С вами пойдет майор Такада и еще один сопровождающий. Для сотрудников госпиталя вы не Икари Синдзи, а Кента Игараси, вот.       Он протянул мне удостоверение с моим лицом на фотографии и чужими инициалами.       — И ещё, Синдзи, — все так же серьезно продолжил Янсенсен, — мы пошли вам навстречу, поэтому давайте без глупостей и необдуманных действий. Вокруг госпиталя два кольца охраны, ваше удостоверение сработает только в больнице и нигде больше. Зашли, поговорили с врачами, увиделись со своими друзьями и вышли. И напоминаю, что от вашего поведения зависят жизни всех ваших друзей, включая Мисато Кацураги. Мы с вами друг друга поняли?       Я кивнул. Чего уж тут не понять. Завуалированная угроза была вполне ясна. Я забрал пропуск из его рук и в сопровождении Такады и еще одного крепкого бугая прошел в фойе госпиталя.       Уж не знаю, кем по данным компьютера был Кента Игараси, точнее, созданная людьми Янсенсена личность, но медсестры как-то уж очень сильно всполошились, когда я представился. Почти сразу к нам вышел главврач и, узнав о цели визита, сам провел меня к Аске.       В небольшой отдельной палате было светло и свежо — из открытого нараспашку окна доносился еле слышный гул города и запах розовых кустов под окнами. На кровати, подключенная к аппаратам, лежала девочка моего возраста.       Рыжая бестия совсем не изменилась за то время, что я ее не видел, все такая же нескладная и угловатая, только лицо немного осунулось.       — Мы держим ее на внутривенном питании, — рассказывал мне лечащий врач Аски, пока я сидел рядом с кроватью, поглаживая ее руку. — К сожалению, пока у нас не получилось вывести ее из комы.       Врач у нее был солидный, этакий пышущий жизнью пухлячок с очками-половинками на носу.        — И какой прогноз? — задал я животрепещущий вопрос.        — В таких случаях трудно сказать, — откровенно ответил врач. — Когда ее к нам привезли, у нее были обширные повреждения неокортекса. Мы смогли купировать последствия и исправить большую часть повреждений, используя стволовые катализаторы, но… — Мужчина развел руками в бессилии. — Больше мы не можем сделать ничего. Остается ждать и надеяться.       — Да, — повторил я за ним,— ждать и надеяться       Я наклонился чуть вперед и, прижавшись своей щекой к ее, обнял рыжую бестию, как я называл за глаза, и тут на меня накатили эмоции.       — Прости, Аска, прости!       Слезы, все это время державшиеся внутри, щедро закапали на белоснежные простыни.       Было трудно видеть ее такой, очень трудно. В горле стоял нервный комок, и я пытался всеми силами сохранить хотя бы подобие самообладания. Бросив на меня взгляд, врач тактично покинул палату; чуть помедлив, то же сделал и майор Такада.       Не знаю, сколько я так просидел, уткнувшись в кровать лицом, но в какой-то момент дверь приоткрылась.       — Господин Игараси, — раздался знакомый голос, выводя меня из оцепенения, — время.       «Верно, время, — подумал я отстраняясь. — Аска, я обязательно тебя заберу, обязательно».       На прощание я коснулся ее теплого лба губами. В обычной ситуации Сорью тут же бы попыталась дать мне в лоб за подобные фривольности, но сейчас это казалось мне правильным.       — Честно говоря, вы первый гражданский, который приходит проведать обоих моих пациентов, — приватно сообщил мне врач, пока мы ехали в лифте на пару этажей выше.       — Серьезно?       — Да, до этого только военные и были, — произнес доктор и, перейдя на полушепот, спросил: — Они что, какие-то важные люди, а?       — Да, весьма, — так же шепотом ответил я.        — Я так и понял, — заговорщицки кивнул мне врач. — Сейчас редко за кем бронируют палаты на год вперед, дело-то недешевое, да и мест сейчас особо нет. Опять же, бунты эти…       — Какие еще бунты? — неподдельно изумился я.       — Какие бунты? — деланно удивился врач. — Вы будто не знаете?       — Я долгое время прожил за границей, — не моргнув глазом, соврал я. — Немного отстал от местных новостей.       — Немного? — переспросил врач, посмотрев на меня поверх очков. — Это было по всем новостям.       — Мой отец предпочитал, чтобы я про это не думал.       — Да, хорошо, когда у тебя есть возможность позволить своему ребенку про это не думать, — ответил врач, видимо, свято уверовавший, что я сынок какого-то богатого чиновника, который обеспечил мне беззаботную жизнь в каком-то райском уголке мира.       Но даже короткий разговор с этим человеком после трех месяцев изоляции от любых новостей был как погружение в целый океан.       Теперь стало понятно, почему Янсенсен и его начальники так спешили с судом и почему нужно было не просто срочно, а немедленно найти виноватых. Те крохи информации, что успел донести до меня лечащий врач Сорью, прямо-таки кричали о том, что терпение людей кончилось.        Страну захлестнуло то, что уместнее всего назвать словом беспредел. Еще не успели остыть тела погибших, еще дымились груды того, что когда-то было Токио-3, а страна уже встала на дыбы. Волнения, голодные бунты, нападения на конвои и военные объекты, которые случались и раньше, стали повсеместным явлением.        Силы Самообороны вместе с ООН предпринимали отчаянные попытки погасить тот огонь, что сами же и раздули, опасаясь, как бы его искры не перекинулись через водную гладь и не достигли бы огромного Китая. Но стоило потушить огонь в одном месте, как народный гнев разгорался вновь уже в другом.       Тем, кто направил Янсенсена ко мне, отчаянно нужна была правда, та, что позволит во всем обвинить NERV и его сотрудников. Очернить одних и выставить героями других, тех, кто приказывал укладывать штабелями мертвые тела у входа в Командный центр.        Как и я когда-то, они тоже хотят оправдаться. Создать новый мир, новую историю и уничтожить ради этого все то, что не вписывается в эту сказку.        «Новый мир, — хмыкнул я про себя. — Кому как».        С другой стороны, почему бы и нет. Третий удар был остановлен, кукловоды ушли в тень, чтобы продолжать дергать за веревочки оттуда. Институт NERV расформирован. Орудие и его винтики отработали свое, и им пора прочь со сцены.       Около палаты Майи доктор остановился и, повернувшись ко мне, произнес:       — Так, тут у нас госпожа Ибуки. Хочу сразу предупредить — у нее ступорозная кататония, но этого пугаться не стоит.       — Ступорозное — что? — не понял я.       — Это когда… А лучше вы сами увидите.       Мы зашли внутрь палаты. В отличие от той, в которой лежала Аска, эта была не так напичкана оборудованием, а кровать стояла не по центру, а в углу. В центре же комнаты на стуле сидела Майя Ибуки.        В белой в крапинку больничной пижаме она выглядела даже немного забавно, вот только с ее лицом было что-то не так. Немного присмотревшись, я понял, что оно было словно восковое, на нем не двигалось ни одного мускула, а глаза смотрели в одну точку, лишь иногда моргая.       Потрясенный увиденным, я подошел поближе и несколько раз помахал рукой перед ее лицом. Безрезультатно.       — Эта она, — сглотнув, хрипло переспросил я, — это кататония?       — Да, — немного грустно ответил врач, — вот так это и выглядит.       — Давно она так? — спросил я, наблюдая, как медсестра ставит поднос с едой на столик возле кровати.       — С момента как ее привезли, — охотно поделился со мной мужчина. — Как я понимаю, она пострадала во время того взрыва в Тройке.       — Да, — подтвердил я, — тогда. А как… что… То есть, как вы ее…       — Мы даем ей литий и лоразепам весь последний месяц, улучшения есть. Раньше она даже есть сама не могла, а теперь, ну, сами видите…       Он указал на медицинскую сестру, которая, присев рядом, начала с ложечки кормить сидящую перед ней девушку. Получалось не очень. Майя лишь иногда слегка размыкала губы, и медсестре приходилось стараться, чтобы вся порция оказалась во рту, а не начинала стекать по салфетке, повязанной вокруг шеи.       Смотреть на это было тяжело, даже страшно, потому что я запомнил Ибуки совсем не такой.       — Она когда-нибудь станет как раньше? — спросил я.       — Как раньше — скорее всего, нет, но, если положительная динамика продолжится, я думаю, можно ожидать, что через полгода-год ее социальные функции восстановятся.       — Она же даже не говорит, — пробормотал я. — Она что, все время в такой позе?       — Да, пока бодрствует. Это нормальное состояние в ее случае, — подтвердил врач. — Хотите с ней поговорить?        — А она… — Я сделал неопределенный жест руками, но врач меня понял.       — Она слышит вас и понимает, как минимум частично, просто не говорит.       Врач сделал знак медсестре, и та отошла в сторону, пропуская меня вперед. Я сел на корточки, как раз на уровне глаз девушки.        — Привет, Майя. Это я, Синдзи. — Я постарался сделать так, чтобы мой голос звучал как можно ласковее. — У меня все хорошо, у всех наших тоже. Я вчера видел Мисато, помнишь Мисато? У нее тоже… хорошо… Я…       Запнувшись на мгновение, я понял, что не знаю, что еще сказать. Я даже не мог понять, слышит ли она меня в действительности, понимает ли хоть слово из того, что я говорю.       — В общем, ты выздоравливай, обязательно выздоравливай, а мы… мы скоро снова все встретимся, только ты выздоравливай, — как-то скомкано закончил я, собираясь уходить.        Я тут явно ничего не мог сделать, как и в палате выше. Оставалось только смотреть на дело рук своих, и от этого мне было тошно.       И тут кто-то взял меня за рукав. Я резко обернулся. Тонкая женская ручка, до того лежавшая плетью на коленке, вдруг крепко вцепилась в меня, словно не хотела, чтобы я уходил.       Майя все так же смотрела вперед, не поднимая на меня взгляд, но, тем не менее, ее пальцы не хотели меня отпускать.       — Ого! — обрадовался врач и, тут же подскочив к девушке, вытащил из кармана фонарик, направив ей в зрачок, а другая его рука легла девушке на шею. — Ничего себе! Митоз без запозданий, пульс явно участился.       — Что, что не так?       — Наоборот, — обрадованно ответил врач, — все так. Это очень хорошо, это прямо замечательно. Она вас узнала, она на вас реагирует.        Через мгновение пальцы разжались, и рука девушки снова плетью повисла вдоль тела.       — Интересно, весьма интересно, — забормотал врач, отходя в сторону и позволяя медсестре продолжить кормление пациентки. — Вы, говорите, ей кто?       — Друг, — снова солгал я, — просто хороший друг.       — Ну что ж, просто хороший друг, — с улыбкой ответил мне доктор, — если вы сможете чаще ее видеть, я думаю, что ее выздоровление может заметно ускориться.       — Я попробую, — неуверенно ответил я.       Посмотрев на время, я понял, что пора возвращаться к Янсенсену, и мы покинули палату.       — Вообще, конечно, лучше, если бы вы их перевели куда-нибудь в место более оснащенное, например, в Токио-2, — разглагольствовал по дороге врач.       — А тут что, плохо? — рассеянно спросил я, все еще находясь под впечатлением от увиденного.        — Да нет, получше, чем у многих, — откровенно вещал мужчина, — но вы же сами видите: пациентов все больше, санитаров и медсестер все меньше. А им обеим, конечно, было бы неплохо получить уход получше, чем был.       — Чем был? — переспросил я. — Вы о чем?       — Ну да, пару месяцев это вообще был полный мрак. — Снова понизил голос врач, в нем зазвенели гневные нотки. — Уж не знаю, почему. Обе лежали в общей палате в отделение внизу, а там… ну, сами понимаете. Без аппаратов, без лекарств нормальных, а вот месяц назад раз — и меня ставят на них лечащим врачом, палаты выделяют, и все из бюджета, заметьте.       — Ну, наше государство всегда заботится о своих гражданах, — выдал я дежурную фразу.        — Ага, — скептически ответил мне врач. — Правда, военные, которые ко мне зачастили, были больше заинтересованы в том, можно ли за месяц поставить их на ноги.       — Вот как, — только и смог ответить я.       Расстались мы уже в холле. На прощание врач, имени которого я, к своему стыду, так и не запомнил, сердечно жал мне руку и просил почаще навещать моих подруг. Я кивал ему, стараясь выдавить хотя бы подобие вежливой улыбки.        Внутри же я чувствовал себя совершенно опустошенным. Я даже не знал, злиться ли мне на Янсенсена, Араки и прочих, что они бросили Ибуки и Сорью, как мусор, в одной из больниц и вспомнили о них за месяц до суда, когда нужно было срочно хоть кого-то найти и заставить свидетельствовать. Или злиться на себя за то, что Аска в коме, а Майя похожа на живой труп.       Майя. Почему-то ее состояние окончательно выбило меня из колеи, что-то во мне хрустнуло и переломилось окончательно. Наверное, причина была в том, что она выглядела живой, но при этом совершенно непохожей на себя.       Куда делась та веселая, добрая Ибуки, которая всегда напутствовала меня добрым словом перед каждой синхронизацией? Почему я больше не вижу в этих глазах того огонька, что видел раньше?        Я сел в машину молча и уставился в пол. Говорить не хотелось, смотреть по сторонам тоже, даже думать было неприятно.       — Вы увидели всех, кого хотели? — поинтересовался Янсенсен.       — Да, — односложно ответил я, не поднимая головы.       — Удовлетворены?       Я промолчал и затем кивнул.       — Хорошо, — подытожил следователь. — У нас осталось всего четыре дня. Времени фактически нет. Сегодня снова попробуем с Кацураги. Вы готовы?       Я кивнул. Теперь я знал, что говорить.       Дорогу обратно я не запомнил. Просто в какой-то момент передо мной снова выросли уже знакомые серые бетонные стены. А потом я снова оказался в комнате для допросов один на один с Кацураги.       Майор сидела все в той же позе с руками, прикованными к столу, и курила. Когда я вошел, она бросила меня короткий взгляд и снова вернулась к созерцанию царапин на металле стола перед ней.       — Ты выглядишь… лучше, — выдавил я из себя, не зная, как начать это разговор правильно.       — Твои новые друзья очень хотят мне понравится, — ядовито заявила в ответ женщина.       На ней была новая, явно свежая одежда, волосы привели в порядок, а на левом глазу теперь был надета аккуратная кожаная повязка на том месте, где днем ранее зиял провал.       — Снимите наручники, — скомандовал я охраннику, что был приставлен к Кацураги.       Тот даже не шелохнулся. Сама Мисато смотрела на меня со смесью боли и странного превосходства в глазах.        — Снимите, — твердым голосом повторил я в камеру у потолка, — или мы закончили.       Я не мог не заметить, что охраняющий Мисато рядовой усмехнулся, но через секунду раздалась трель висящего на стене телефона, и стоило ему снять трубку, как улыбка потухла.       — И пусть он выйдет, — бросил я следом.       Охранник повернулся ко мне, а затем, повинуясь инструкциям неизвестного, протянул мне трубку телефона.       — Заключенная Кацураги опасна, — недовольно сообщил мне Янсенсен на том конце провода.       — Не для меня,— отрезал я сразу же. — Пусть выйдет.       — Это риск, Синдзи, — увещевала меня трубка.       — Знаю.       На том конце раздался протяжный вздох.       — Что ж, будь по-вашему. Передайте телефон солдату.       Я протянул трубку охраннику, тот внимательно выслушал приказы и, кисло улыбнувшись мне, сделал как ему было велено — расстегнул на запястьях Кацураги наручники и затем закрыл дверь с другой стороны.       — А ты неплохо устроился, я смотрю. — В хриплом голосе майора были слышны нотки злой иронии. — Приказы вон раздаешь.       Я хмуро посмотрел в ее сторону, но сказать ничего не успел.       — А ты вот не боишься так сидеть перед мной? — с некоторой угрозой произнесла Кацураги. — Меня ведь тренировали, знаешь ли. Могу свернуть тебе шею быстрее, чем твой охранник откроет дверь.       — Можешь, — подтвердил я пустым голосом.       Женщина еще несколько минут посверлила меня своим тяжелым взглядом одинокого глаза.       — Ладно, это неважно, — наконец, бросила она. — Зачем снова вытащил меня из камеры?       — Я хочу поговорить.       — Но я не хочу, — парировала в ответ Кацураги.       — Мисато, это важно.       — Меня это особо не волнует, — упрямо произнесла Мисато, кажется, вполне себе наслаждаясь ситуацией.       — Я видел Аску и Майю, — выдал я последний свой козырь.       Повисло недолгое, но очень красноречивое молчание. Кацураги вперила в меня взгляд в тщетной попытке понять, зачем я об этом говорю.       — Как они?       — С ними все хорошо, ну, насколько это возможно.       — Аска в коме?       — Да, все еще.       — Ясно. А Ибуки?       — В кататонии, но есть положительная динамика.       — Рассказывай, — потребовала Кацураги. — В деталях.       И я рассказал. Без утайки, без упущений. Все, что я увидел и услышал. Мисато слушала меня внимательно, много перебивала и задавала вопросы. И если сначала ее очень заинтересовала ситуация в мире вокруг, то в конце единственное, что волновало Мисато, — это две девочки, запертые в своих палатах на разных этажах госпиталя.       — Скажи, Икари, ты им веришь? — поразмыслив немного, спросила Мисато после того, как я закончил свой короткий рассказ.       — Нет, — ни минуты не сомневаясь, ответил я.       — Но ты просишь меня поверить им?        — Нет, — снова ответил я, качнув головой в отрицании.       — Тогда тебе?       Я снова покачал головой.       — Нет, мне верить тем более нельзя.       Кацураги как-то странно посмотрела на меня и все так же раздраженно продолжила:       — Странный у тебя способ склонять меня к сотрудничеству.       — Да.       Я откинулся на стуле назад и замолчал. Мне было нечего ей сказать, нечем прельстить, оставалось только надеяться. И я надеялся.       — Тогда почему я должна согласиться? — непонимающе смотря на меня, поинтересовалась женщина.        — Потому что есть надежда…       — На что? — гневно перебила меня Кацураги. — На что у тебя есть надежда, Синдзи, болван?       — На будущее для них. — Я стойко проглотил как болвана, так и этот всплеск эмоций. — Знаю, небольшая, но она есть. Мисато, я столько натворил, мне и за пять жизней не рассчитаться.       — Не буду спорить.       Я, не обратив внимание на колкость, продолжил:       — Но если можно попробовать загладить свои ошибки хоть немного, принести хоть каплю добра в этот мир, может, оно стоит того, а?       Кацураги замолчала, долго всматриваясь в меня, очень долго. Но в этот раз я не отводил взгляд, не прятал свои глаза и не боялся показаться Мисато тем, кто я есть.       — Знаешь, я тут много думала после нашей встречи. — Она как-то совсем по-девчачьи взлохматила короткие волосы. — Почему ты не пришел ко мне, а? Почему? Тогда бы это ничего не было.       — Да, наверное, стоило. Но вышло так.       — Дурак, ты просто дурак. — Эти слова прозвучали уже почти беззлобно.       Она снова замолчала, задумчиво чиркая зажигалкой, до того лежащей на столе. Казалось, Мисато решает какую-то важную для себя дилемму, и под этот постоянно вспыхивающий и гаснущий огонек ей лучше думалось.       Прошло несколько минут, наконец, я не выдержал:       — Ну, что скажешь?       — Ты знаешь, я все еще тебя ненавижу, но почему-то уже не так сильно, как раньше, — поразмыслив ответила Мисато.       — Это почему?       — С дураков всегда спрос меньше, тем более с таких тупых, как ты, — тихо проговорил Кацураги, и мне показалось, что ее губы тронула легкая ухмылка. — Ладно, я согласна.       Затем, уже повернувшись к камерам, Кацураги уже более громким голосом прикрикнула:       — Эй, вы там, я согласна. Тащите свои бумаги, пока не передумала.