всё, чего я касаюсь, переполняется печалью.
потому что всё закончилось, всё кануло в море.
taylor swift - bigger than the whole sky.
Джон шел медленно, осторожно рассчитывая шаги, опасаясь, что сделай он один неверный, всё пойдёт прахом. Затёкшее тело ныло, вспышками боли отдаваясь в мышцах при каждом новом шаге. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем он заставил себя подняться, преодолев острое желание срастись с землёй и никогда не покидать место, где ему навсегда закрыли путь домой. Снова. Чувство дежавю ощущалось злобной насмешкой Вселенной, потому как Джон шел по саду, оглядываясь и не узнавая в столь знакомых чертах места, в которое стремился. Но он заставлял себя идти, почти бежать. Только не думать. Не думать. Иордан-колледж встретил его привычной возвышенностью и монументальностью, от которой свело живот – после стольких лет работы в лаборатории он вписывался сюда лучше, чем когда-либо, но это чувство хотелось оттереть наждачкой. Продолжай идти, приказывал он себе, ловя удивлённые взгляды гуляющих по округе обитателей здания. Тебе нужно найти Ли. Ли. Связь не вернулась магическим образом, как он втайне надеялся, но перестала ощущаться столь натянутой, будто прищемившая нити дверь распахнулась, позволив ему пройти. По сути так оно и было, хоть он рассчитывал куда на большее. Но для того, чтобы определиться с этим, необходимо было добраться до Баая. При мысли о встрече с шаманом у него задрожало нутро. Не сейчас, мысленно приказал себе он. Сначала Ли. Джон не знал, почему был столь уверен, что найдёт аэронавта в Иордан-колледже. Хотя об уверенности глупо было говорить – он не был уверен ни в чем с момента, как узнал о существовании соулмейтов, а события последних дней… Не думать. Не смей думать. Джон вздохнул. Ступени главной лестницы скрипели под подошвами, а каждый шаг отдавался ноющей болью в плече, когда Саян Кётёр впилась в него коготками в своеобразном жесте поддержки. Он не знал, как будет искать Ли – мысль о том, чтобы встать посреди коридора и заорать имя аэронавта в надежде, что тот откликнется, всё чаще всплывала в голове. Джон отмахивался, решая, что пусть и всё пошло не по плану, но до такого сумасшествия опускаться он не будет. Не в таком отчаянии. По крайней мере, ему хотелось так думать. Это было лучше мысли о том, что будет, если он не найдёт здесь Ли. Пусть уверенности и не было, но Иордан-колледж был единственным местом, куда он мог пойти. Потому что больше ему идти было некуда. Он замер посреди полупустого холла, задумавшись, как поступить дальше, когда Саян Кётёр вдруг пискнула, клюнув его в ухо, и, повинуясь её велению, он повернулся, замечая выходящего из аудитории профессора. Тот что-то перечитывал в тяжелом трактате, не поднимая головы, но ворон, сидевший у него на плече, уставил взгляд черных блестящих глазок прямо на их потрёпанный дуэт. Джон устремился вперёд. — Доктор Кэрн! – воскликнул он, ощущая, как внезапно накатившая паника просочилась в голос. Доктор вздрогнул, и Джон увидел, как медленно он поворачивает голову, будто не веря услышанному. Предположение подтвердили удивлённо взметнувшиеся брови профессора, но волнение не позволило Джону проанализировать этот жест. – Доктор Кёрн, добрый день. Я ищу аэронавта –Ли Скорсби. Он опекун Лиры Белаквы, вы должны его знать… — Да, я… Но, доктор Грумман… — Прошу вас, — взмолился Джон, ощущая, как волнение затягивает узел, что комом вставал в горле. – Мне нужно его найти. Ли… — Он говорил, что вы не вернётесь. Джон замер, ощущая, как его больное сердце сжимается, выдавливая из него тихий стон. Он глубоко вдохнул, прикрывая глаза. — Мне нужно его найти. Доктор Кэрн смотрел на него с прищуром, вглядываясь в лицо и будто удерживая себя от порыва прикоснуться и убедиться в реальности Парри. Но для этого он был слишком воспитан, а поэтому лишь поджал губы, медленно кивая. — Да, я знаю мистера Скорсби. Он сотрудничает с профессором… — Где он? – медленно произнёс Джон, теряя терпение. Саян, будучи куда менее сдержанной, возмущенно затрепетала крыльями. — Точно не здесь, — доктор Кэрн сделал паузу, прерванный вырвавшимся у Джона тяжелым стоном. – Полагаю, мистер Скорсби улетел на очередную миссию. — И вы не знаете куда? — Боюсь, что нет. — А профессор…? — На конференции в Прибалтике. Должно быть, он вернётся не ранее солнцестояния, но вы… Доктор Грумман… Доктор Кёрн выдохнул, будто не зная, что и сказать, и Джон понимал его, потому как собственное бессилие, накатившее, едва доктор Кёрн завершил предложение, накрыло его толстым стеклянным куполом, воздуха под которым хватило бы разве что мухе. Он поборол желание сесть прямо тут, посреди коридора. Никакой надежды. До летнего солнцестояния было больше месяца. Провести столько времени здесь одному, не зная, не имея возможности получить ответа на вопрос, аллергией першивший ему горло, было сродни пытке. Он тяжело вздохнул, обхватывая голову руками. Куда ему идти? Доктор Кёрн, наблюдавший за его отчаяньем, оставил попытки понять происходящее. Лицо его сочувствующе вытянулось, он покачал головой. Должно быть, он понимал куда больше, чем мог рассказать ему Джон, потому даже не спрашивал. Вместо этого он вдруг коснулся его локтя, привлекая внимание. — Его комната здесь, на третьем этажа. Должно быть, уборка уже окончилась, но вы можете… Джон кивнул прежде, чем он успел закончить. Он взметнулся по лестнице, сдерживая себя от того, чтобы перепрыгивать через ступеньки. Комната другая, мысленно повторял он, быстрыми шагами пересекая коридор. Та была на севере, он не стал бы делать это прямо под боком… Мысль щелчком предохранителя оборвалась прежде, чем он успел её окончить, оставив его наедине с тишиной коридора. Уборка комнат действительно закончилась – настенные часы показывали пятнадцать минут первого, а она всегда оканчивался за полчаса до полудня, он помнил это ещё со времён жизни здесь. Половицы неизменно скрипели, при каждом шаге поднимая в воздух запах влажной древесины, отчего защекотало нос. Он остановился у оконной рамы, вдруг понимая, что не знает, куда идти – гостевые комнаты находились на четвёртом этаже, но доктор Кёрн направил его на третий, где проживали учителя и учёные, пользовавшиеся правом на убежище. Джон невольно закусил губу, когда нелепая догадка пришла ему в голову, однако ноги будто сами двинулись вперёд, решив её проверить. Его бывшая комната находилась почти в самом конце коридора, отделяемая от балкона, ведущего в сад, двумя другими. Он замер, коснувшись резной ручки, но так и не найдя в себе силы опустить её. Если он ошибся, то обитатель, скрывающийся за дверью, будет неприятно удивлён. Если нет… Раздался тихий металлический скрип. — Мистера Скорсби нет, — произнесла старуха на другом конце коридора, наклоняясь, чтобы поднять наполненное грязной водой ведро. Он улыбнулся, закусывая щеку. Конечно. — Я его… друг. Можно мне войти? — У него нет друзей, — скрипучей усмешкой отозвалась женщина, но пару мгновений спустя в него полетела связка ключей. – Вернёте на кухню. — Благодарю. Уборщица фыркнула, и он слышал, но не вслушался, как она продолжала бурчать себе что-то под нос всё то время, пока спускалась по лестнице, оттягивая момент, когда ключи зашуршат в замочной скважине. Однако щелчок раздался дважды, дверь с толчком приоткрылась, и он шумно выдохнул, не находя в себе сил сделать первый шаг. Поэтому его сделала Саян Кётёр, с возмущенным писком влетев в образовавшийся проём, так что дверь окончательно отворилась. На мгновение ему показалось, что ничего не изменилось. Будто и не было этих лет, наполненных пустотой и бессмысленными попытками начать всё заново, будто не было этих битв, шаманов, исследований, будто ему снова тридцать пять, и он возвращается к себе после занятий, чтобы немного посидеть в тишине, справляясь с головной болью. Но потом взмах крыльев Саян всколыхнул запылившиеся шторы, и проникший в комнату поток света скользнул по оставленном на полу бумагам, фантикам и другому мусору, которому Ли не придал значения. Джон прошел внутрь, ощущая, как подпрыгивает в груди сердце. Комната была не обжита – стороннему наблюдателю она бы ничем не выдала хозяина. Но его взгляд заметил следы от карты на стене, притаившуюся в прорезях паркета грязь с сапог, забытый на тумбе коробок и следы пальцев на ручке с внутренней стороны. Ли был здесь, когда-то, оставался переночевать и передохнуть, но не приложил и малейших усилий, чтобы это место, когда-то принадлежавшее ему, стало домом. И Джон отчего-то прекрасно понимал стоявшие за этим причины. Но не нашел и намёка на то, куда мог отправиться Ли, и, покидая комнату, чувствовал, как грудную клетку с каждым шагом напряжение стягивает оголённым кабелем перерезанных проводов. Когда ключи со звоном приземлились на узкий подоконник кухни почти под самым потолком, сердце болезненно ухнуло. — Доктор Грумман, — предпринял ещё одну попытку завести разговор старый профессор, но Джон не удостоил его взглядом, пальцами бездумно оглаживая ободок замершего на безымянном пальце перстня. Куда мне идти, мысленно спрашивал он, обращаясь к камню. Где тебя искать? Кольцо молчало, не давая ответа. — Доктор Грумман, вы ведь ещё вернётесь? – с надеждой в голосе спросил доктор Кёрн, провожая его до самых дальних ворот. Джон пожал плечами, взглядом прослеживая юркнувшую в высокие заросли лесную куницу, отчего-то испытывая болезненное беспокойство. — Я не знаю.***
Джон добирался на Север почти месяц, большую часть которого заняли пересадки между Московией и крохотным сибирским городком, служившим конечной точкой всех проложенных путей. В начале пути ему повезло столкнуться со старым знакомым, направляющимся в Московию на дирижабле, так что первые три дня пути он провёл почти с комфортом. Потом были поезда – бесконечные железные гусеницы, громким шелестом колёс прокладывающие себе путь через густые леса и пологие степи, заросшие высокой травой. Две недели он провёл, перебираясь с койки на койку, теснясь в прокуренных тамбурах и узких плацкартных коридорах, почти не разговаривая со случайными попутчиками, разве что отвечая на вопросы любопытных детей, внимательно наблюдавших за ним вопреки запретам родителей. К концу пути у него нестерпимо ныла спина, а при каждом неосторожном движении хрустели суставы, так что он был даже рад, когда не обнаружил в городке свободной лошади, и ему пришлось отправиться в путь пешком. Но несмотря на физические неудобства, весь тот неприятный запах, от которого слезились глаза и першило горло, несмотря на вечный шум и гам, от которого в висках начинало пульсировать, несмотря на затхлый воздух, от которого лёгкие складывались, как цветы на закате, несмотря на всё это и ещё тысячи и тысячи неудобств, дни были в разы лучше ночи, потому как, оставшись один, он непременно возвращался мыслями к одному и тому же образу, лишь сильнее прижимая перстень к груди. Ли был неуловим, пусть и шаманские силы вернулись к нему, и от гудящей в ночи тишине закладывало уши, когда он раз за разом повторял одно лишь имя аэронавта в бесплодной надежде, что он откликнется на зов. На пыльных станциях и узких переходах, на скрипящих над грязными реками мостах и узких тропинках между домами, никто и нигде не слышал и не знал об аэронавте по имени Ли Скорсби, чьим деймоном был полярный заяц потрясающей выносливости. Он будто испарился, оставив после себя лишь пряный запах папирос, которые Джон выкупил у дряхлого старика на одной из станций, и дрожь в теле, пробиравшую его, стоило заслышать выстрел. Никакой надежды. Они шли в тишине – Саян Кётёр вилась где-то высоко в небе, спускаясь лишь ближе к ночи, когда он останавливался на ночлег. Она по-прежнему не говорила, но вела себя куда бодрее и приветливее, в одну из вылазок даже притащив ему жирного суслика, зазевавшего в полуденный час. Освежеванное мясо оказалось сухим и жестким, но это была единственная еда, на которую он мог рассчитывать. К середине второго дня пути он заприметил впереди медленно семенившую повозку. Вернувшееся шаманское чутьё подсказало ему, что что-то было не так – лошадь едва передвигала ногами, а сидевший на козлах кучер и не думал её торопить, то и дело оглядываясь назад. Заслышав раздавшийся из-за навеса повозки кашель, Джон, наконец, понял, в чём дело. Предложение о помощи сорвалось с губ быстрее, чем он успел передумать, сославшись на небезопасность затеи. Родители ребёнка – пятилетней девочки с очень уставшими голубыми глазами – косились с недоверием, пока он, тщательно подбирая слова на почти забытом языке, объяснял суть оклика. Они согласились скорее от отчаянья, чем от доверия. Видно было, что болезнь измотала как ребёнка, так и мать, и надежды на выздоровление таил в сердце лишь отец семейства. У него ушло достаточно времени, чтобы вспомнить и найти применение имеющимся знаниям, но усилия окупились почти сразу, как только он почувствовал покалывание энергии в кончиках пальцев, пока губы медленно, тщательно опираясь на память, заговаривали дымящиеся в кружке отвары. Девочке стало легче, и уже к закату она смогла присоединиться к устроенному на привале ужину. Рассыпающиеся в благодарностях родители согласились сделать крюк, подбросив его к ведущему в город перекрёстку. Он медленно кивал, взмахивая рукой на прощание, пока повозка совсем не исчезла из виду. Когда это произошло, взгляд его обратился к тянущейся через поле дороге, на конце которой виднелись крыши деревеньки, носившей причудливое название, что не переводилось на английский. Он часто бывал там раньше – селение было единственным источником новостей о внешнем мире, а также возможностью прикупить вещи, которые он не мог сделать своими руками. Джон закусил губу, думая, узнают ли его в ветхом трактире или в узкой комнате аптеки. А затем повернулся, направившись по полю вверх. Он провёл в пути ещё восемь часов, остановившись лишь дважды, чтобы перевести дух. Он знал, что идёт правильной дорогой – с каждым часом, приближавшим мир к ночи, воздух становился всё более влажным, трава смягчалась, а земля под ногами упруго смягчалась при ходьбе. Места приобретали знакомые очертания, как будто сознание невидимой рукой доставало из глубины сознания пыльный альбом с фотографиями и протягивало ему. Однако за годы отсутствия его прибежище изменилось – не столь сильно, ведь природа всегда менялась лишь в чертах – но достаточно, чтобы в груди пряным дымом заклубилось беспокойство. Где же ты, мысленно выдохнул он, поднимаясь на обрыв. Отсюда открывался прекрасный, но печальный в своей покинутости вид – жмущиеся друг к другу утёсы, гальчатых берегов которых Енисей едва касался своими волнами, застыв неподвижной гладью. Несмотря на начало лета, солнце не выглядывало из-за набежавших облаков, так что ветер гулял по заросшим дикой травой пустошам. С болью в груди – в этот раз лишь фантомной – Джон смотрел на когда-то обжитые людьми места. Пахтарам нравился берег Енисея и, несмотря на кочевой образ жизни, они возвращались сюда вновь и вновь, питая глубокую привязанность к местным плодородным почвам. Но сейчас здесь не было и души, даже птицы, вечно кружащие над рукавом в момент охоты, скрылись за тусклыми кронами деревьев. Джон вздохнул. Ему почему-то вспомнилось местное поверье – мол, Баай, в связь которого с природой пахтары верили со всей своей решительностью, настроением влиял на погоду мест, в которых жил. Будь это правдой, сейчас Джон без всяких сомнений бы заявил, что учитель погружен в глубокую тоску. Но присутствие старого шамана беспокоило его куда больше местных поверий. Где же ты? Он спустился в лощину, осторожно ступая под скользящим под подошвами камням, всеми силами стараясь не думать о том, что будет делать, если не найдёт Баая. Старый шаман был его последней возможностью получить хоть малейшую опору. Утрать он её… Джон не хотел даже думать. Он прошел по тропе вперёд, взглядом скользя по накренившимся иссохшим столбам, что раньше выступали ограждением пастбища оленей и важенок, которое теперь представляло собой лишь истоптанное поле сухой травы. Дальше, там, где раньше уже показывались первые юрты, положение было ничуть не лучше. Джон шумно выдохнул, замирая. Не хотелось верить, что он проделал весь этот путь напрасно. Не хотелось верить, что… Саян Кётёр, державшаяся на расстоянии до этого, вдруг показалась у него прямо над головой, громко пискнув. Он поднял голову, наблюдая, как она летит вперёд, медленно вертя взъерепенившейся головой, а затем вдруг замирает в полёте, пикируя. Он проследил за дугой её пути, обнаружив на конце выглядывающую из-за кроны деревьев крышу юрты. Сердце его взволнованно застучало. Он поспешил вперёд, гонимый страхом, что и эта окажется пуста, попросту оставлена. Но полы входа задрожали от налетевшего ветра, и на краткий миг он увидел очертания сгорбившейся фигуры в тени. Страх сковал тело, удерживая волнение внутри, ка переноска бешеную кошку – железные прутья грудной клетки едва справлялись с мечущимся сердцем. Саян Кётёр пискнула вновь – громче и увереннее, и послышался шелест, с которым кто-то медленно выглянул из-за шторки входа. Фигура и вправду оказалась сгорбившейся, но в остальном ничуть не изменившийся за разделившие их годы. Разве что глубоко посаженные карие глаза чуть затуманились печальной дымкой. Но когда учитель поднял голову, наблюдая за тем, как Джон останавливается, не находя в себе сил и веры подойти ближе, взгляд его смягчился. — Джопари. Джон кивнул, не сдерживая облегчённой улыбки. — Баай. Дальнейшие события вечера не отложились в памяти. Нахлынувшее чувство облегчения снесло собой часть терзавших его сомнений и тревог, а те унесли за собой и воспоминания, а потому, проснувшись накрытый потрепанной временем шкурой, он шумно выдохнул, на секунду подумав, что всё произошедшее ему лишь приснилось. Но когда он вышел из юрты, Баай сидел на старом бревне и медленно помешивал чуть дымящуюся в котелке субстанцию, что, попав в покоцанную плошку оказалась очень густой кашей из овса и каких-то ягод и корений. Ложка у Баая осталась одна, а потому Джон в ожидании пальцем водил по щербистому краю посудины, думая о том, как подобрать слова. — Если хачешь штьото сказать, тьо говори, — произнёс Баай, облизывая иссохший рот языком. Взгляд его Джона почти не касался, но, тем не менее, Парри ощущал, что всё внимание учителя направлено на него. Джон сжал губы, не зная, с чего начать. – Тьебя нье было достаточно, чтобы придумать чьто сказать. — Я могу остаться? – произнёс Джон, избегая взгляда напротив. Баай фыркнул. — А тьебе есть кьюда идти, Джопари? – Джон ощутил, как уши его краснеют. – Осьтавайся, рьаз уж пришел. Тьакой длинный путь зазря – гльюпая вещь. — Спасибо. — Нье за что тьють блаодарить, — Баай взглянул на него из-под куцых бровей, и на секунду Джону показалось, что он хочет, чтобы он ушел. Непривычность читалась в движениях и мимике старого шамана, её выдавал и язык, звучавший ещё более шипящим и высоким, будто Баай давно не практиковался. Или вовсе отвык от людей. Как давно он был здесь один? — Чьто с тьабой случилось? — будто предчувствуя замерший на кончике языка вопрос, Баай спросил первым, глядя прямо, так, что избежать чужого взгляда не представлялось возможным. Джон сглотнул. – Разь уж ты нье хочешь говорить, тьо спрошу я. Твоя смерть прошлась по етьому миру дважды. А пьотом всё затихло на пьять вёсен. И вьот ты здесь. Чьто с тьабой случилось? — Я… — Джон глубоко вдохнул. – Баай, ты ведь знаешь, что я… — Я знаю, отькуда ты пришель, Джон Парри, — строго произнёс Баай, как будто начиная злиться. Лежавший у сапог посох перекатился в шероховатую ладонь, оббитым концом ткнувшись Джону в грудь. – Я спрашиваю, чьто случилось с тьабой. Джон замер. Его отчего-то захлестнул стыд – жгучий, он поднялся к лицу, облизав уши и щёки, шероховатым языком обвив его горло так, что стало нечем дышать. Он прекрасно понял о чём спрашивал Баай, но ответить, рассказать, что испытывал и как сильно был неправ, как сильно ошибался, как наказан за это, как… Ли. Джон зажевал щеку с внутренней стороны, когда Баай поднялся, с невысоты своего роста глядя на Парри сверху вниз. Взгляд его был обжигающе холоден. — Оставайся, если тьебе это нужно. Я нье прогоню. Его короткие шаги отдавались едва слышным шелестом, когда, юркнув в юрту, он тут же выбрался оттуда и засеменил по тропе вниз к воде, оставив Джона позади. Приземлившаяся ему на плечо Саян тихо курлыкнула, головой огладив его висок, когда он вжался лбом в колени в попытке подавить рвущийся из груди плач. Они провели так последующую неделю – сами по себе, встречаясь лишь когда приходило время трапезы, которая проходила за короткими пустыми разговорами. Баай не задавал вопросов, не то ожидая, что он сам расскажет, не то больше не нуждаясь в его разъяснениях. Джона это терзало. Но, возможно, в этом и заключалось «наказание» Баая, а быть может после испытанного разочарования – а Джон не сомневался, что тот его испытывает - ему просто стало всё равно. Большую часть времени шаман проводил у воды, если не в ней, подолгу медитируя и взаимодействуя с плескавшейся на мели рыбой. Пару раз он надолго уходил в лес, возвращаясь с тушками дичи за поясом. Один раз Джон заметил его, возвращающегося с косы – встревоженная Саян Кётёр дала понять, что он с кем-то встречался, но её волнение Джон не смог расшифровать. Сам Джон не далеко ушел от занятий учителя, проводя время за медитациями и пытаясь по крупице восстановить то, что было утрачено впоследствии потери практики. Силы возвращались медленно, будто клапан из органического пластика у него в сердце, подобно самому строгому караульному, отказывался пропускать любое подобие инородности. Однако уже на пятый закат Джопари ощутил, как при очередной попытке обратиться к живому существу, напряжение в мышцах смягчается, и крохотная свиристель спорхнула ему на предплечье, заинтересованно склонив головку. Радость быстро затмилась желанием обрести утраченное сполна, а потому уже к двенадцатому дню пребывания на косе, он, после долгого сеанса медитации, обратился к тому, что в его мире – в том забавном, но в целом довольно поучительном мультике про мальчика-монаха – называли магией крови. Джон знал, что у него не получится с первого раза, знал, что придется принять несколько попыток, но оказался абсолютно не готов к тому, что после целого дня практики – точнее, попыток – продвинется на целое ничего. Он даже не мог полноценно описать испытываемые им ощущения. Всё то, о чём когда-то говорил Баай, всё то, чему он когда-то учил его, наставляя, напоминая о силе, жизни и контроле, всё это горохом отскакивало от стены холодного безразличия, с которым на него смотрели подопытные зверьки. И Джон понимал, что это глупо – злится на столь нескорый успех после стольких лет отсутствия практики. Ему едва удалось вернуть собственное ощущение окружающего мира, что в кругах шаманства считалось базовым умением. Но он ничего не мог поделать с охватывающей его злостью в момент, когда у него в очередной раз не получалось, и коричневая полёвка беззаботно юркала в крохотную норку, и не догадываясь, какой жуткой участи смогла избежать, потому что его и без того хрупкая надежда, что хоть с помощью крови – клятвы, которую они дали на ней – ему удастся вернуть утраченное. Но тщетно. — Польевка нье виноватьа в твоих неудачах, — Джон дёрнулся, оборачиваясь. Появившийся из-за дерева Баай почти сливался с окружающим его лесом в своих тёмных одеждах, однако лицо его, привычно не выражавшее и малейших эмоций, теперь будто высказывало заинтересованность. – Шьто тьи делаешь, Джопари? — Учусь, — со вздохом ответил Джон, отворачиваясь. По зашуршавшим позади шагам он понял,что Баай подходит ближе. – Несколько лет назад ты показал мне умение… подчинять себе других, забирая жизнь у них из крови. — Неть, — замотал головой Баай. – Я училь тьебя, чьто тьи не можешь требовать, нье можешь забирать чьто-то силой. Ньо тьи можешь сделать тьак, чтьо бы тьебе отдали, по дьобру. А тьи так и ничего и не понял. — Но у меня получилось! — возразил Джон. Старый шаман чуть вздёрнул брови. – Я смог, я… — И кьак же? На моей памяти тьи едва ли заставил руку Нэней дьернуться. — Да, — кивнул Джон, соглашаясь. – Но это правда, Баай. Когда ведьма Юта пришла по мою душу, я дал ей бой. И я убил её. — Тьи убил её? — Да. — Почьему? — Потому что с этим давно было пора покончить, — огрызнулся Джон. Саян Кётёр, всё это время летавшая неподалёку, тихо пискнула, выражая своё недовольство, но Баай и бровью не повёл. Он подошел ближе, глядя на Джона с прищуром. Джон глубоко вздохнул. – Она посягала на то, на что не имела право. — Как и ты. — Нет. Я защищался. — Холосо. А сьечас? Зачьем тьебе этьо? — Что? — Зачьем тьи хочешь этьим овладеть? Снова? — Потому что это совершенно другой уровень знаний, ощущения… понимания мира, Баай, я… — Тьи сказаль, чьто защищался. Ведьма мьертва. Тьебе ньезачем нагружать своё больное сьердце простьо так. — Это не просто так, — почти провыл Джон, ощущая, как от злости почти начинала болеть голова. Он не знал, почему не мог – просто не мог сказать Бааю про Ли, про то, как ощущалось его отсутствие. Почему это ощущалось не так, как с Мэри и Уиллом, почему стоящий напротив него шаман, одним лишь взглядом, будто уже говорящим, что он всё знает, вызывал в нём больше страха. Джон не знал, откуда внём взялась уверенность, что вернув себе силы он сможет найти Ли быстрее. Быть может уверенность вселял рассекавший ладонь шрам, быть может банальная самонадеянность. Это было неважно. Он знал, что не остановится. Саян Кётёр приземлилась ему на плечо и вцепилась в него когтями, и он привычно вскинул ладонь вверх, пальцами проводя по растрепавшимся пёрышкам в поисках успокоения. Деймон заглянула ему в лицо, и во взгляде ярко-желтых глаз он прочёл всю вверяемую ему поддержку. Джон глубоко вздохнул. — Баай, прошу тебя, — произнёс он почти шепотом. – Я знаю, что я не из лучших твоих учеников, но я не могу иначе. Это мой единственный шанс вернуть… Он не нашел в себе сил продолжить. Баай молчал, не сводя с него взгляда несколько минут в ожидании, так что Джону пришлось отвернуться, и взмахнуть рукой, провожая полёт скопы, когда наконец старый шаман подал голос. — Тваё кольцо, — Джон вздрогнул, машинально прижимая руку с перстнем к груди. Ему не пришлось оборачиваться – в несколько коротких шагов шаман сам обогнул его, вновь оказавшись лицом к лицу. – Оно принадлежало ведьме лесной пустоши. Вечно лишенные дома, оньи перьемещаются с мест, следуя зову своего сьердца. Этьо кольцо, камень в нём. Оно ведьёт туда, кудьа зовьёт тьебя сердце и защищает его свет. Кьогда я дал его тьебе, оно принадлежало другому. Тьеперь оно тьвое. Чьто изменилось? — То, ради чего мне нужна эта сила, — ответил Джон, пальцем огладив серебряный ободок. На секунду ему почудилось, будто он ощущает тепло чужой руки, исходящее от него. – Прошу тебя, Баай. — Я нье могу тьебе её дать, — покачал головой шаман. Он взмахнул рукой, прерывая речь Джона прежде, чем он смог возразить. – Она нье моя. Ньо я могу отвести тебя. — Куда? Я думал, все ушли. — Я нье ушел, — ответил Баай. Он покачал головой, и взгляд его изменился, приобретя выражение, которое Джон не смог разобрать. – Подьюмай до заката. И он отпустил его.***
Когда Джон вернулся к юрте, Баая там не было – лишь Саян Кётёр сидела на одиноко склонившейся ветке, упрямо глядя на него. Джон сделал взмах рукой, предлагая ей приблизиться и, к счастью, птица согласилась, спустившись. Её когти чуть оцарапали кожу сквозь ткань, но он не поморщился, костяшками пальцев проводя по взъерошенному оперению. За годы, проведённые в тишине, их связь изменилась, но Джон не мог сказать в худшую ли сторону. Вряд ли он хоть когда-нибудь научился бы чувствовать эмоции деймона так хорошо, не будь этой тишины. По одному взгляду скопы он мог сказать, что она испытывает. И сейчас гложущее птицу сомнение считывалось, будто стих с листка. — Я знаю, — почему-то шепотом произнёс он, понимая, чем так обеспокоена Саян. – Это странно. Но у нас нет причин не доверять Бааю, ведь так? Он никогда не причинял нам зла, — Саян пискнула. – И нашей связи. Не думаю, что с ней может… — птица нахохлилась. – Да, ты права. Но мы не утратим её снова. В тот раз мы сделали что-то, что нельзя уничтожить. Сейчас лишь нужно понять, как это пробудить. И если то, что предлагает Баай… поможет. То мы не должны отказываться. Саян Кётёр тоскливо пискнула, ткнувшись ему головой в раскрытую ладонь, и Джон вздохнул, вновь поняв, о чем она. Взгляд его обратился к тонкому рубцу шрама. На фоне его бледной кожи он выглядел темнее, суше, будто принадлежал не ему. Джон прикрыл глаза. Тишина в груди не ощущалась как что-то болезненное, скорее наоборот – слишком лёгкое, слишком тревожащее, чтобы выносить. С момента прибытия его в этот мир и до сегодняшнего дня в нём изменилось достаточно, кроме одной единственной постоянной, что сосала под ложечкой, вызывая в горле ком. Джон почему-то вспомнил о словах Баая. Жизнь нельзя отнять и потребовать. О ней можно лишь попросить. Быть может, со связью было так же? Быть может, дело было не только в том, что Джон не мог докричаться до Ли, но и в том, что Ли не хотел его услышать? От этой мысли скрутило живот. Парри глубоко вдохнул открывая глаза. Взгляд его обратился к кольцу, голубой камень которого ловил крохотные лучики едва стремившегося к закату солнца. Он носил его так давно, что привык к ощущению холодного и тяжелого ободка настолько, что он ощущался родным, сделанным будто для него. Кьогда я дал его тьебе, оно принадлежало другому. Тьеперь оно тьвое. Он вспомнил ощущение ладони Ли в их последнюю встречу, взгляд, что цеплялся за его лицо с таким отчаяньем, которого он сам так избегал, потому что боялся, что оно найдёт отклик в его собственном. Оно твоё. Быть может однажды, оно вернёт тебя ко мне. Подушечкой пальца Джон огладил ребро камня. Я попытаюсь, прошептал он, обращаясь к собственному отражению в его крохотной грани. Я попытаюсь, и если не получится, я расскажу всё Бааю. О тебе, обо мне. О нас. И я буду звать тебя, и я буду искать тебя. Так долго, как только потребуется. И я найду тебя, чего бы мне это не стоило, где бы ты ни был. Просто будь. Просто жди. Дай мне шанс. Пожалуйста. Ли. Ничего. Джон глубоко вдохнул, стараясь не дать себе развалиться вместе с надеждой, что хоть это сработает. Поддавшись порыву, он быстро прикоснулся губами к камню, на мгновение ощутив тепло, свойственное коже аэронавта, и это мнимое ощущение принесло ему облегчение. Он стал ждать Баая. Шаман показался за час до заката, когда лучи заходящего солнца едва-едва приблизились к кронам высоких сосен, но небо уже было залито ярко-оранжевым заревом. Когда взгляды их встретились, на мгновение на лице Баая мелькнуло волнение, но стоило Джону сделать шаг навстречу, как оно тут же сменилось равнодушием и промелькнувшей в глазах тенью разочарования. Баай вздохнул. — Я вьижу тьи всё так же полон решимости. — Как я могу не быть? — Глюпо, — фыркнул Баай, поведя плечом. Где-то в вышине закричала птица. – Пайдём. У шамана был короткий шелестящий шаг, и каждый раз он будто подрыгивал, ударяясь в землю концом посоха, но Джон всё равно едва поспевал за ним. Баай вывел его от селения вниз, к воде, а потом вдруг резко свернул, начав подъём, так что когда лучи заходящего солнца заблестели меж плотных крон, они оказались на утёсах. Гуляющий меж высокой травы ветер прошелся по коже, забравшись под полы плаща и Джон поёжился, взглядом выискивая Саян Кётёр. В груди у него затопталось нехорошее чувство. Что-то сдерживало птицу. — Куда мы идём? – прокричал Джон, взглядом впиваясь в затылок Баая. Старый шаман молчал, не останавливаясь, пока они не оказались на пологом месте. Трава здесь была выжжена, а на выпирающих из земли камней виднелись царапины и следы потускневшей сажи. Джон повёл плечами, наблюдая за поведением Баая. Тот огляделся, будто удостоверяясь, верно ли они пришли, а затем кивнул сам себе и обернулся. Лицо его было спокойным, лишь крохотные тени таились в складках морщинок. Баай вытянул руку. — Падайди. Джон повиновался, равняясь с учителем. Отсюда, с утёса, открывался вид на енисейский карман, где-то вдали шумела бегущая по порогам вода. Джон вздохнул. — Я не понимаю. Зачем ты привёл нас сюда? Где… — О, этьо. Этьо не надо понимать. Мне просто нравится место. Чьувствуешь? – Баай вдохнул полной грудью, и воздух свистом скользнул в его старческие лёгкие. – Зьдесь покойно. Я прихожу сюда, когда нье знаю, куда идти. Этьо особое местьо, тьи знаешь? — Да, — кивнул Джон, вновь окидывая взглядом беспокойную воду. В голове его шелестом скользящего по траве ветра звучали голоса, нараспев ведающие истории у ночного костра. – Да, я знаю. Это обрыв Солнца и Воды. — Антага и Ионэси, — поправил его Баай, чуть стукнув его посохом. – Тьебе нужно учиться уважению. — Простите, — выдохнул Джон, невольно касаясь ушибленного плеча. Шаман покачал головой. — Ньо этьо хорошо, что тьи знаешь. Пусть и неправильно. Нье испугаешься, когда увидьишь. — Увижу кого? Баай хмыкнул. — Тьо, что тьи завёшь магией крови, было придумано ею ещё когда оньа была человеком. Этьо сила, котьорой она овладела лишь приняв свою слабость. А её едьинственной слабостью был я. Джон моргнул, окончательно теряя нить разговора. Шестерёнки в его голове отказывались вертеться, скрипя и ломаясь друг о друга, так что когда-то что-то начало происходить, он понял не сразу. Это ощущалось, как затекание мышц. По телу – от ступней вверх по коже льдом растянулось колючее ощущение, проникшее куда-то внутрь быстрее, чем он смог обнаружить источник. Лишь когда ноги без какой-либо на то команды пришли в движение, плавно сдвинув его истощенное тело вперёд, Джон понял, что происходит. Неверие, должно быть, отразилось на его лице, потому как Баай вдруг усмехнулся. — Я дьюмаю, вам стоит поговорить, — произнёс он, когда Джон, скованный невидимыми путами по рукам и ногам, оказался напротив него. – Я дьюмаю, она найдёт, чьто тьебе сказать. И Джон понял, кто такая она, лишь когда Баай, едва поведя посохом, с силой толкнул его в грудь. И он полетел вниз. О том, что представляет собой загробный мир у пахтар, Джон скорее слышал, чем знал. Ему рассказывали – тартары, изредка обменивавшиеся репликами в момент ночной стоянки, пахтары – вечерами, у почти угасших костров. Джону говорили, что тот мир – зеркальное отражение нашего, что всё хорошее там оборачивается плохим здесь и наоборот. Что это серое лишенное тепла место, где едва светит солнце. Джон не верил. Быть может, поэтому он оказался в темноте. Удар об воду не принёс боли – тело, всё ещё скованное силами и шоком, прошло сквозь гладь камнем, и Джон не успел даже сделать вздох, как оказался поглощен толщей воды. Здесь не было ничего – ни водорослей, ни камней, ни рыб – одна сплошная вода и темнота, что проникала повсюду. Однако сам он был невредим. Падение не принесло ему боли, не лишило сознания, не оказалось смертельным. Джон ощущал себя реальнее, чем когда-либо, и когда первичный страх за жизнь прошел, сменившись пониманием происходящего. Джон смутно догадывался, кого подразумевал Баай, и эта догадка не сулила ему ничего хорошего. Возможно, старый шаман решил просто проучить его, щелкнув по носу за самонадеянность и желание сбежать от проблем. Ладно. Пускай. Он хотя бы попытался. Теперь придётся действовать своими силами. Но сначала… Когда тело замерло, перестав погружаться, он попробовал перевернуться. Но это не принесло никакой пользы, потому как стоило ему оказаться в вертикальном положении, полностью вернув контроль над собой, он увидел её. Её фигура сливалась с окружающей тьмой, так что Джон мог разглядеть лишь лицо – выцветшее, как бумага от времени, со впалыми щеками и глазницами, из которых на него непроницаемо смотрели два столь же чёрных как вода глаза. Стоило ей появиться, как время застыло, и тишина со всей тяжестью навалилась на голову Парри, окутав подобно пузырю. Джон попытался дёрнуться, но пронзительный взгляд духа, преследовавший его долгие годы, как он понимал сейчас, пригвоздил его к месту. Она не моргала. Стянутая праздничными одеждами грудь не издавала ни единого вдоха. Стоило ей чуть наклонить голову, как воду наполнял терпкий металлический запах, липший к коже илом. В попытке отвести взгляд он лишь наткнулся на источник запаха – широкий косой порез пересекал её шею, продолжая кровить. Джон едва сдержал крик. Заметив его внимание, она повела головой. Он замер всем телом, не сводя с неё взгляда. Вам стоит поговорить. Неужели? Действительно стоит? Ионэси, мысленно произнёс он. Дух моргнула. А затем набросилась на него, руками впившись в горло и силой потянув вниз. Джон закричал, задёргав руками. Дух прошла сквозь него. Грудью – своим больным израненным сердцем – он ощутил её ледяное бестелесное присутствие, что просочилось меж рёбер и застряло в горле, так что он задёргался. На смену тишине пришла пустота – звенящая от его невозможности издать и звук, она давила на уши и веки, въедаясь в кожу крошкой льда, и прижимала ко дну, опуская всё глубже и глубже, и глубже… Джон зажмурился. Его сердце и внутренности сходили с ума, не зная куда себя деть и как себя спасти. Джон не знал. Потому что спасения не было. Была лишь темнота, тишина и холод, что давили, и давили, и давили, а ещё было одиночество и беспомощность, были сдавленные будто железной цепью запястья и невозможность изменить положение, и страх. Страх, страх, страх. Джон подумал, что это несправедливо. Что весь этот путь, все те жертвы, которые ему пришлось принести и принять, не стоили того, чтобы закончить так. Он вспомнил о Уилле, стоящем с другой стороны окна и провожающим его взглядом. О решительности, что замерла в темноте его глаз, надежде и сожалении, с которыми он взмахивал рукой. Пообещай, что найдёшь его. И скажешь. О, он так хотел сказать. Джон подумал, что он был глупцом. Глупцом и трусом, потому что это – всё это, не стоило того. Что он опять всё слишком усложнил, что он опять позволил себе дать заднюю, прячась за сомнениями и ложными образами. Что ему всего лишь стоило приложить больше усилий, стоило остаться в Оксфорде, найти Лиру, чтобы через неё уже найти Ли. Потому что иначе это всё оказалось пустым. Потому что Джон тонул, утянутый на дно зловещим духом, в которого даже не верил, а Ли был где-то там, в этом большом и странном мире, в который Джону посчастливилось попасть лишь потому что Вселенная решила, что они заслуживают друг друга. Ли был где-то там, не зная, и не догадываясь… Прости меня, произнёс Джон мысленно, ощущая, как от недостатка кислорода начинает кружиться голова. Прости меня. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я… Его слова зазвенели в тишине, и Джон узнал этот звук – подобно ветру, скользившему по струнам, он пронзил темноту, и её хватка ослабла, заплясав перед глазами теряющего сознание Джона черно-белыми бликами. Они тянулись, приобретая смутные очертания, то приближаясь, то отдаляясь, меняя форму. Джон прищурился, пытаясь хоть что-то углядеть в этих линиях. Рука его слабо дёрнулась, освободившись из ледяной хватки, и один из бликов скользнул к ней.. Кончики пальцев обожгло знакомое тепло. Очертания заплясали перед глазами, сливаясь в одно единственное лицо. — ЛИ! Его крик рассёк темноту серебристым светом. Затылком ощутив удар, он дёрнулся, вдруг столкнувшись с ней лицами. Окостеневшая рука впилась ему в челюсть, сжав до заплясавшей пред глазами боли. Ионэси не сводила с него пустого взгляда черных глаз. Привкус крови – её крови – скользнул меж ряда зубов и прилип к нёбу, вновь принеся за собой ощущения, чужие ощущения. Джон вдруг увидел тонкие, выцветшие ниточки, скользившие меж её растрёпанных волос и рваных кусков коже на шее. Их тускло-зелёный цвет напомнил Джону о падшей листве, что так тихо шуршала под оленьими копытами. Он вдруг понял. Её хватка окрепла, впившись костяшками ему в подбородок, так что ему пришлось запрокинуть голову, чтобы дать себе хоть какую-то возможность освободиться… А затем он вдруг резко схватил ртом воздух, обнаружив себя на поверхности воды. Джон оказался почти и у самого берега, где течение было столь слабым, что едва колыхало одежду. Над водой стоял туман. Небо, которое совсем недавно краснело лучами заката, было бледно-бледно голубым. Гулявший над водой ветер доносил слабую трель птиц. Осознание мурашками поднялось вдоль позвоночника. Рассвет. Он медленно поплыл, из последних сил перебирая не слушающимися конечностями. Из воды он выбрался на четвереньках, не обращая внимания на царапающую ладони гальку. Его трясло – не то от холода, не то от осознания произошедшего. Не находя в себе сил, он рухнул на землю, взглядом обратившись к небу. Рассвет. Где-то вдали раздался птичий крик. На Джона накатило облегчение, когда он увидел, как крохотная точка в небе обретает очертания его вечно взъерошенной птицы. С губ сорвалась усмешка, а затем и вовсе булькающий смех, когда она неуклюже приземлилась на землю, тормозя когтистыми лапами. — Джопари. Джон повернул голову. Саян Кётёр смотрела на него, выглядя чуть озадаченной его удивлением. Коротко перебирая лапами, она подошла ближе. — Ты чертовски меня напугал! – воскликнула она, клюя его в плечо, и Джон издал низкий гортанный звук, вызванный отнюдь не болью. – Ещё хоть раз ты решишь совершить какую-то глупость… — Ты непременно клюнешь меня вновь? – предположил Джон, заканчивая фразу. Выражение Саян изменилось, так что она отскочила, явно озадаченная. Повела крыльями. — Ты…? — Я тебя слышу, — кивнул Джон, ощущая, как дрожит его голос. – Я тебя слышу. Саян Кётёр пискнула – действительно пискнула, а он сглотнул, пытаясь избавиться от застрявшего в горле кома. Плечи его затряслись, и он разразился рыданиями. Слезы бежали по его и без того мокрому лицу крупными каплями, мешаясь с водой, илом и кровью, чужой кровью, привкус которой он до сих пор ощущал на губах. Его забила крупная дрожь, под давлением которой он согнулся, вжавшись лбом в холодный песок. Саян Кётёр, пища его имя, приблизилась, защекотав крыльями кожу. — Я тебя слышу, — повторял он, и птица вторила ему, а он продолжал рыдать. Эта истерика ощущалась лавиной, накрывшей его спустя все эти недели полного игнорирования происходящего, когда бежать оказалось некуда. Больше некуда. Джон вдруг понял, как сильно он устал, как сильно ему было больно и страшно все эти годы. А ещё – одиноко, и от этого исчезнувшего груза камнем одиночества хотелось выть, и он выл, выл вжимаясь лицом в песок, потому что все эти годы, все эти долгие, лишенные любви годы… — Я думал, это наказание, — прошептал он, повернув голову и взглядом встречаясь с птицей. – Я думал, что я наказан, что я не был… что я недостаточно… — он шумно втянул носом воздух, ощущая, как мелкие песчинки щекочут кожу меж перьев. Он действительно ощущал её. Спустя столько лет. – Прости меня. Мне так жаль. Я так скучал по тебе. — Если это и было наказанием, — шепотом вторила ему птица, склоняя свою крохотную растрёпанную голову к его лицу. – То оно предназначалось для нас обоих. Я скучала по тебе тоже. Каждый день. Джон кивнул, жмурясь, и Саян Кётёр прижалась к небу лбом, ласково проведя клювом вдоль носа, а он приподнялся на локтях, садясь, так птица забралась ему на колени и он прижал её к груди, оглаживая взлохмаченные пёрышки. Спокойствие заполнило пустоту в груди. Впервые за почти пять лет он поверил, что будет в порядке. Совсем скоро. Когда Джон нашел в себе силы подняться, небо было совсем голубым, а из-за сосен показывались первые лучи восходящего солнца. Саян Кётёр сидела у него на плече всю дорогу до лагеря, изредка любовно покусывая его за ухо, так что в ответ он лишь усмехался. Всё возвращалось на круги своя. Баая он увидел, лишь когда обошел юрту. Старый шаман сидел у едва горевшего очага, коротким изогнутым ножом вырезая на древке рунические знаки. Заслышав шаги, он поднял голову. На морщинистом лице появилась довольная улыбка. — С возьвращением, — произнёс он, не сводя с подходящего Джона взгляда. – Присядь. Джон повиновался, занимая место напротив учителя. Его маленькая сгорбившаяся фигура вдруг обрела за собой немалый вес, которого Джон почему-то не замечал раньше. Он скользнул взглядом по метке Баая, его выцветшим татуировкам на руках, в завитках которых он не мог опознать ни одного символа. Как он был слеп. — Тьи ей понравился, — довольно произнёс шаман, ведя лезвием по дереву. Джон нервно сглотнул, ощущая идущий по коже холод при одной мысли о виде духа. – Будь иначье, тьи был би мёртв. — Она ничего не сказала. — Тьебе нужны были её слова? – усмехнулся Баай. – Оньа не льюбит говорить. Только делать. Джон кивнул. Он молча смотрел на то, как Баай методично ведёт ножом, скользя по крепкому дереву, будто ножом по маслу. Вопросы множились и тут же исчезали в его голове, не находя подходящей формулировки. Да и была ли она? Шаман фыркнул. — Нье давай страху побороть своё любопытьсво, Джопари. Сьпрашивай. — Я… — Джон сглотнул, поведя плечами. Он всё ещё не мог собрать всё воедино. – Как ты… Она… — шаман фыркнул, и Джон устало потёр переносицу. Саян поддерживающе сжала его плечо когтями. Парри вздохнул. – Получается, это правда. Легенды не врут. — Легенды никогда не врут, Джопари, — с улыбкой покачал головой старый шаман. — Только льюди. Оньи забивают, а затьем расказивают иначе. И всё меньяется. — Но ведь она правда… Она твой илэмумат. Ионэси. — Дьа. И неть. Илэмумат непростая вещь, Джопари, тьи и сам это знаешь, — Баай вздохнул, проводя ладонью по деревку. – Мьи связали наши души столько вёсен назад, чтьо и нье вспомнить. Её дух быль мой дух, её кровь – моя кровь. Я любил её. Повисла тишина. Джон вспомнил о порезе, пересекавшем горло женщины. О тонкой полоске шрама, что иногда выглядывала из-за воротника Баая. В горле встал ком. — Мне жаль. — Мне нье нужна тьвоя жалость. Таков моя судьба. Я потерял её. Годы, чтьо я провёл во тьме, навсегда остануться со мной. Ньо она вернулась ко мне. Моя Ионэси. Потьому что ей всегда был нужен тоть, кто будет будет ждать и верить. Вселенная даёт нам тех, кого мы заслуживаем, Джопари, — Баай поднял голову, заглянув ему в глаза. – Поэтому тьи должен вернуться и найти его. Самь. — Ты… — Джон глубоко вдохнул. Впервые за всё время, проведенное у пахтар, он ощутил, что готов рассказать. Но его, к неожиданности, опередили. — Ли Скорсби хорошая душа, — произнёс Баай, и Джон округлил глаза, а Саян запищала. – Несколько лет назад он появился здесь подобно и противоположно тьебе. Польон жизни, он иськал смерти. И он нашел её. Я пытался исправить то, что тьи натворил с вашей связью, но увы, это под силу только тьебе, — прищуренный взгляд Баая обратился к его ладони. – Сила, котьорой тьи так желал обладать, мьожет быть примьенима лишь только если тьи чувствуешь свой илэмумат как самого себя. Если его кровь становьится тьвоей, если его жизнь становьится тьвоей. — Поэтому у меня получилось спасти его, — понял Джон, воспоминаниями обращаясь к событиям в ущелье и позже, на равнине. От того доверия, с которым Ли пустил его в своё сознание, свело живот. Как же он скучал. — Тьи хотел, чтьобы он жил. И он жил. И сейчас… — Он жив, — выдохнул Джон, в полной мере осознавая это. Он не слышал Ли, но ощущал его – чужое волнение клубилось в груди прямо против сердца. От накатившего облегчения затряслись плечи. – Он жив. — У Ли Скорсби непростая судьба, — медленно кивнул Баай. – Но вьи связаны. Куда сильнее, чем то бывает. Так что воспользуйся этой связью. Найди его. Тьи знаешь, где искать. Джон кивнул. Впервые за много недель, если не месяцев он знал, куда ему идти. Шаман поднялся. Древко в его руках наконец было полностью покрыто письменами и только теперь Джон понял, что это было. Шаманский посох. Который Баай протянул ему. — Стьюпай, — произнёс он, когда Джон принял посох в ладони. – Загляни в город. Им есть, чьто рассказать о ньём. — Кэне̄дем сунэ, Баай. Баай улыбнулся. Протянув руку, он накрыл ладонью пальцы Джона, сжимавшие древко. — Кутучӣ бикэл. Джон кивнул, принимая пожелания. Он не знал, увидятся ли они когда-нибудь ещё раз, но был уверен, что если потребуется, то Баай будет здесь. И что если Джон вернётся к нему, то он будет рад. Потому что он вернётся не один. Не в этот раз.