Red Shadows

— Сегодня мы обсудим, как справляться с воспоминаниями, которые иногда так сильно мешают нам в повседневной жизни, — тихий голос Аниты разлетался по помещению. Все сидели в кругу, у кого-то на плечах были пледы, в руках у Люка была кружка мятного чая. Ничего не нарушало приятной и расслабляющей тишины, которую мягко разрезал спокойный голос девушки. — Верю, это случается часто. Бывает, едешь в метро, вокруг куча людей, все куда-то торопятся, и ты тоже, и вдруг в наушниках включается песня. Вроде обыкновенное сочетание нот, а как больно вдруг становится. И уже не хочется никуда идти, что-то делать... Становится так все равно. — по спине Хеммингса пробежались мурашки, потому что это было самое точное описание его состояния. — Необязательно поводом должна стать песня, это может быть запах, цвет, предмет одежды — что угодно! Важно лишь, что в такие моменты ты пытаешься убежать от этих воспоминаний, переключиться. Но это и является ошибкой. Чтобы меньше вспоминать, нужно пережить это снова, до мельчайших подробностей, — Люк недоверчиво нахмурил брови, глядя на неё, и практически все сидящие в кругу сделали то же самое. — Так работает абсолютно со всем! Когда вас что-то тревожит, становится ведь легче, когда расскажешь кому-то? — все согласно закивали. — Тревога, конечно, не уходит, но уменьшается. И здесь получится совершенно так же. Вы переживете момент заново, вновь испытаете ту боль, счастье, обиду в полной мере, и вашему разуму больше не захочется так часто возвращаться к этому воспоминанию. Обещаю, это сработает, — Анита обвела глазами удивлённые лица людей в кругу. — Мы можем попробовать прямо сейчас? — один из них, парень с ярко-красными волосами, посмотрел на девушку умоляющим взглядом. — Да, обязательно, — она быстро кивнула. — Для лучшего результата стоит завязать глаза, и у меня есть повязки, но вы можете просто закрыть их, если чувствуете себя некомфортно. — она раздала тканевые повязки всем, кому они были нужны, и Люк тоже взял одну. Через пару минут все расселись по местам, готовые: кто-то остался на стуле, кто-то — пересел на кресло или вообще на пол. Всем не терпелось начать, у Люка даже слегка дрожали руки. — Итак, приступим. — тихий голос Аниты звучал будто приглушенно, но отчётливо. — Не стоит бежать и рыться в своих воспоминаниях, пытаясь выбрать одно. Вы сделаете лишь хуже. Мы попробуем начать с ощущений. Что вы сейчас чувствуете, где-то внутри, какое чувство мешает вам сильнее всего? — около минуты все молчали, копаясь в себе. Люк не понимал, что его сьедает, но от этого ощущения ему было даже тяжело дышать. Основная тяжесть этого камня была в том, что Хеммингс не знал, как его сдвинуть. — Для многих из вас это чувство может показаться неясным. Словно перед вами чёрный шар из матового стекла, и вы никак не можете разглядеть, что внутри. Поэтому подойдите ближе, посмотрите на него под увеличительным стеклом, протрите поверхность тряпочкой. Его непрозрачность должна рассеяться, как утренний туман, и вы увидите. Постарайтесь увидеть. Люк отчётливо представил себе шар. Уже с самого начала он видел очертания того, что внутри, и сейчас, с помощью этих советов, он смог четко разглядеть разыгравшуюся ситуацию. flashback // — Почему ты не можешь просто поверить мне! — Джейн кричала, почти плача. Она стояла возле кухонного стола, отчаянно жестикулируя, а Люк сидел рядом, сложив руки на груди. Его уже начинала раздражать эта ситуация, но он не мог ничего сделать, чтобы, наконец, разрешить её. — Дело не в этом, — он вновь попытался спокойно обьяснить, но Дженни со злостью сжала челюсти. — Я не могу поверить, потому что всё указывает на твою вину. И заметь, моя дорогая, я не отчитываю тебя за эту чёртову машину! Я просто не понимаю, почему тебе так сложно признать, что и ты бываешь неправа? — он стукнул ладонью по столу. В тот день Джейн взяла его машину, чтобы доехать до важной конференции в пригороде Лондона, и на обратной дороге попала в серьезную аварию. Сама девушка почти не пострадала, но машина была в плачевном состоянии. Видеорегистратор на его машине не работал, но записи с камеры на лобовом стекле второго пострадавшего показывали, что виновата в аварии была Джейн. И, конечно, парень за рулём той машины тоже доказывал её вину. Люк, может, и не хотел верить, но доказательства были очевидны. — Если бы твой видеорегистратор работал, ты бы уже давно увидел, как все было на самом деле, — её губы дрожали. — Он выехал на мою полосу, хотя не должен был. Я ехала на свой зелёный. Я не нарушаю правил, черт возьми, никогда! — Я вижу лишь доказательства обратному. — парень ответил тихо, с усталостью потирая переносицу. — Милая, дело не в разбитой машине и не в деньгах, я рад, что ты в порядке, но я просто не понимаю, почему ты... — Я не виновата! И больше спорить не буду! — по её щекам уже текли слёзы. Сердце Люка сжалось от чувства вины: он довёл её до слез. Но он так устал от этого, от этой гребаной гордости, и не мог следовать всем прихотям. Джейн тихо всхлипнула, с обидой и страшным обвинением посмотрела на Хеммингса и молча вышла из комнаты. Она обижалась на него недолго: она слишком любила Люка, чтобы обижаться дольше нескольких часов. И уже на следующее утро она утыкалась носом в его шею и вновь плакала, но уже извинялась. За всё: за испорченную машину, за то, что не могла признать вину, потому что, наверное, она просто устала и действительно не заметила ту машину, из-за чего и произошла авария. Хеммингс с легкостью простил её — но он и не обижался. Лишь с облегчением поцеловал её в висок и сказал «все в порядке, с кем не бывает — не беспокойся за машину, главное, что с тобой все хорошо». Через две недели, возвращаясь домой, Люк заглянул в почтовый ящик. Там лежало письмо из местного отдела полиции. Они извинялись за произошедшее недоразумение и высылали письмо из страховки, которое полностью покрывало весь нанесённый их машине ущерб. Другой участник ДТП из жалости решил пересмотреть дело, когда увидел, сколько придётся платить другой страховой, и неожиданно выяснилось, что виноват был именно он. На этот раз совершенно точно. Перечитав письмо несколько раз, Люк тяжело сглотнул и почувствовал слабость в ногах. Он вышел со двора на улицу, дрожащими руками разорвал письмо на мелкие кусочки, оставив лишь квитанцию страховой компании, и выкинул их в мусорный бак. Он чувствовал, как вина тяжелым камнем лежит на его сердце, оно буквально болит из-за этого, но так и не смог признать её. Он так и не извинился перед Джейн. Она уже забыла об этой ситуации, а он не хотел лишний раз напоминать, ему было стыдно, он чувствовал себя идиотом, потому что не поверил сразу. Поэтому в тот вечер он лишь уделял ей больше внимания, показывал, что любит её, а не просто говорил, но не извинился, нет — это было выше него. the end of the flashback // Люк почувствовал, как слёзы жгут его глаза. Это была, наверное, самая крупная и идиотская ссора, которая произошла между ним и Джейн, и за прошедшие после неё три года он так и не нашёл в себе сил попросить у неё прощения. Вспоминая эту сцену в мельчайших деталях, он вновь вспомнил, как она плакала, и так разозлился на себя, что захотелось ударить в лицо. — Надеюсь, каждому из вас удалось представить то, что требовалось. — прошло уже около двадцати минут, когда Анита снова заговорила. — Можете открывать глаза. Хеммингс снял повязку, вытирая выступившие слёзы, и заметил, что плачут почти все. От этого у него лишь сильнее защипало в носу. — Если вы смогли определить это чувство, поделитесь им с нами? Если это не секрет, просто скажите одно слово. Я не требую объяснений. Никто не хотел начинать первым, но Николь тихо прошептала «Тоска», и за ней посыпался поток слов. — Обида. — Злость. На себя. — Я чувствую светлую грусть. — Вина. — Люк проговорил одним из последних, но с его души будто свалился камень. Сразу стало гораздо легче. Будто внутренний голос подсказал ему: ты можешь чувствовать себя виноватым, но менять что-то уже слишком поздно. Лучше подумай о том, как предотвратить подобное в будущем, и не возвращайся к этой ситуации. По окончании занятия Люк накинул на плечи тонкую джинсовую куртку и вышел во двор. Прохладный вечерний ветерок обдувал его кудряшки, и он задумчиво достал сигареты из внутреннего кармана. Забавно: это ведь была куртка Эштона, и Хеммингс намеренно надел её, чтобы покурить, потому что Ирвин даже не заметит пропажи. Теперь он аккуратно поднёс пламя зажигалки к табачному цилиндру и с наслаждением сделал затяжку. Семь, восемь лет прошло с его последней сигареты? Он усмехнулся, молча глядя вдаль. — Люк? Не знала, что ты куришь, — Николь встала рядом, стряхивая пепел со своей сигареты. — Давно бросил, но сейчас, типа, приспичило, — он усмехнулся, не отрывая взгляда от уставшего лица девушки. На её губах был прозрачный блеск, брови были аккуратно уложены гелем, васильковые глаза смотрели устало, но радостно. Люк тепло улыбнулся, разглядывая небрежную укладку её светлых волос, лёгкое сиреневое платье и такую же джинсовку, какая была на нем. — Знаешь, Никки, я хотел пригласить тебя на свидание. Эти бесконечные прогулки уже надоели. Как ты смотришь на это? — Люк чувствовал, что может делать ошибку, но все-таки предложил. — Ой, это так... Неожиданно, — она распахнула глаза, закрывая рот ладонью. — Я только за! Когда и куда, есть идеи? — теперь девушка выглядела оживлённой, перебирая пальцами пряди волос. — Я обо всем напишу тебе, договорились? — Конечно, — она радостно кивнула, потушила сигарету и обняла парня на прощание, прежде чем уйти.

***

POV Люк. Я сидел на полу, опираясь спиной о кровать, и отстраненно смотрел в окно. На улице была гроза, и ночное небо выглядело чертовски угрожающе в этих облаках и молниях, сопровождаемых ударами грома. Микки, на удивление, спокойно спала, не просыпаясь от этого ужасного шума, а вот мне не спалось совсем. Циферблат электронных часов показывал 03:16, и за прошедшее время я перепробовал всё: считал овечек на своем воображаемом поле с забором, представлял всякие идиотские сцены, слушал музыку для медитаций, — но ни один из способов не помог. В моей голове был какой-то туман. Там витало множество мыслей, длинными цепочками букв они выстраивались в ряды и взрывались отдельными словами, потому я и не мог сконцентрироваться на чем-то одном. Что-то давило мне на грудную клетку, я чувствовал жжение в районе сердца и удушье от слез в горле. Теперь желание разрыдаться настигало меня гораздо реже, буквально раз в месяц, но каждый раз я чувствовал себя разбитым. Вот и сейчас я всеми силами сопротивлялся этому, прикусывая внутреннюю сторону щеки до крови. Голова взорвалась очередным приступом тупой ноющей боли, и я раздраженно потер переносицу. Дышать становилось всё труднее, я вообще не мог сделать вдох полной грудью. Пульс усиливался с каждой секундой, и от этого бешеного биения уже кружилась голова. Неожиданно мне начинало казаться, что я слышу стук своего сердца так громко, словно его включили в колонках музыкальной системы. Но когда спустя несколько секунд это ощущение никуда не ушло, я насторожился. Стук был таким быстрым, словно я волновался и, почему-то, я действительно начал чувствовать страх, распирающий грудную клетку. Я по-настоящему начал бояться, и было уже неважно — чего, потому что я не мог думать ни о чем, кроме этого пожирающего страха. Я с трудом встал с холодного пола и подошёл к окну, открывая его нараспашку. Всё кружилось перед глазами. Холодный порыв ветра вместе с ледяными каплями ударили по лицу наотмашь, и я зажмурился. Ноги ощущались, как два огромных куска ваты, которые вот-вот и подкосятся, роняя меня на землю. От холодного дождя прямо в лицо мне, почему-то, не стало лучше: жарко было так, словно я находился на открытом солнце, и эти капли воды испарялись с меня как с разогретого камня, а страх разрастался, распарывая рёбра своими лапами и путая мысли в голове. Я медленно оперся локтями о подоконник, опуская голову вниз. Сердце бешено стучало в висках, ладони потели, и хотелось плакать от того, как же страшно. Дыхание тоже постепенно изменяло мне. Каждый вдох отдавался горящей болью в легких, и это при условии, что у меня вообще получалось вдохнуть. Я закрыл глаза, накрыл их сверху дрожащими ледяными ладонями и попытался просто дышать, прислушиваясь к шуму дождя на фоне. Каким-то чудом у меня получилось сделать глубокий вдох, потом — ещё более длинный выдох, и, попробовав эту технику, я почувствовал, что она работает. Медленные вдохи и выдохи, глаза жгло от поступающих слез и холода пальцев рук, откуда-то взялась ноющая боль в рёбрах. Я быстро закрыл окно, вспомнив о Микки, и быстрым шагом вышел из комнаты, тихо прикрывая дверь. Я сбежал по лестнице в кухню, стараясь не обращать внимание на этот идиотский пульс в ушах, и подбежал к форточке там. Свежий воздух вновь прояснил голову. Стоя в тёмной кухне возле окна, виском прислонившись к оконной раме, я медленно восстанавливал дыхание и считал про себя на каждом вдохе и выдохе: четыре и восемь, четыре и восемь, четыре и восемь. Спустя какое-то время страх понемногу отступил, и пульс стал снижаться, приближаясь к норме. Я медленно включил свет, подошёл к раковине и повернул кран на горячую воду, подставляя под нее свои ледяные руки в попытке согреть. На это требовалось несколько минут, и я был уже почти в норме — лишь сбивчивое дыхание выдавало мое состояние, — когда за спиной я услышал шаги. — Люк? Ты в порядке? — хриплый после сна и взволнованный голос Эштона разрезал тишину. Я облегченно выдохнул, оборачиваясь. Хуже всего для меня было бы остаться в одиночестве. — Нет, не совсем, — я качнул головой, выключая воду. — Извини, что ты снова не спишь из-за меня, но ты можешь побыть со мной? Пожалуйста. — я посмотрел на него умоляющим взглядом и вытер полотенцем руки, которые снова начали дрожать. — Конечно, что за вопросы, — он ответил не задумываясь и встревоженно оглядел меня с головы до ног. — Блять, Люк, у тебя цвет лица почти такой же белый, как бумага... И руки трясутся, как будто у тебя ломка, — он в отчаянии покачал головой. — Сядь, пожалуйста. Умоляю, блять. Я послушно сел за стол, роняя лицо в ладони. Эштон поставил чайник и сел напротив. Он хрустнул костяшками пальцев, погружённый в размышления. — Так что случилось? — Я не знаю, самому интересно, — мой голос звучал хрипло и тускло, как будто я кричал несколько часов подряд и теперь мой голос сел. — Высокий пульс, как будто я бежал кросс, дыхание... Вообще думал, что задохнусь, — я перевёл беспомощный взгляд на друга. — Но главное вообще не это. Сначала я чувствовал просто волнение, как будто переживаю из-за какого-то важного события, а потом оно перешло в сковывающий страх, я буквально был в панике непонятно из-за чего! — симптомы уже практически полностью прошли, но теперь я злился. Эштон смотрел на меня с каким-то испугом, словно я был сумасшедшим. — Мне знакомо это чувство, — вдруг произнёс он, глядя прямо в мои глаза. — Это была паническая атака. Как ты чувствуешь себя сейчас? Я могу что-то сделать? — Чего, черт побери? — я недоверчиво и устало нахмурил брови. — Чудесно, я думал у меня всё нормально с нервами. Теперь ещё и с этим разбираться. Спасибо, Эш. Если тебе не сложно, сделаешь чай с мятой? — Без проблем, — он встал из-за стола, но сопровождал все свои действия пристальным наблюдением за мной. Я лишь устало закатил глаза и потёр виски пальцами. Когда две чашки, от которых вверх поднимались струйки дыма и запаха перечной мяты, были уже в руках Ирвина, он качнул головой, приглашая меня в гостиную. Молча соглашаясь, я перешёл на диван и продолжил свои удрученные размышления уже там. — Ты не хочешь спать? — тихо спросил Эштон, усаживаясь удобнее. На нем были спортивные штаны и какая-то растянутая белая футболка, а русые кудряшки так забавно лежали на голове, что мне хотелось провести по ним ладонью. Что я и сделал, в ответ получив вопросительный и очень удивленный взгляд друга. Чувство испуга и волнения прошло, уступив место странному ощущению: я чувствовал себя пьяным. Как будто в мою чашку с чаем налили парочку шотов текилы. Я сделал глоток обжигающе горячего напитка, чтобы убедиться, что это не так. Но разум по-прежнему был затуманен, словно я находился в состоянии алкогольного опьянения. Устало вздохнув, я поставил кружку на столик рядом и откинул голову на подушки. — Спать? Может быть. — я зевнул. Эштон по-прежнему молчал, а потом молча провёл пальцами по своим волосам, как это пару мгновений назад сделал я, и нахмурился. — Я сейчас вернусь, ладно? — он вдруг встал с дивана и направился к выходу из комнаты. — Конечно, я ж тебя не держу, — я усмехнулся, махая ему рукой. // примечание от автора: если хотите лучше прочувствовать атмосферу, включите акустическую версию песни Roxette — Listen to your heart, и обещаю вам, вы сможете представить себе эту просторную гостиную с тусклым светом люстры, широкий диван и двух кудрявых парней на нем Хх // Парень вернулся буквально через минуту с гитарой в руках. Я удивленно вскинул брови, но задавать вопросов не стал. Мой разум потихоньку уплывал, на часах было почти четыре утра, и, очевидно, мне хотелось спать — впервые за ночь. Я посчитал это шансом, который нельзя упускать, и было уже даже всё равно, в каком положении я усну, поэтому я просто положил голову на подушки и прикрыл глаза. Аккуратно перебирая струны, Эштон начал тихо наигрывать знакомую мелодию. Она подействовала, словно колыбельная, и я начал медленно засыпать. Игра на гитаре проникала во все клеточки моего сонного разума, и мне уже начали мерещиться образы, подходящие под песню. Я почувствовал, что мое плечо скользит по подушкам, и я вот-вот из сидячего положения окажусь в лежачем, но это так мало беспокоило меня. В реальности я ощущал себя потерянным, заблудившимся в лесу, где было только три низеньких дерева, и лучшим способом уйти от этой самой реальности для меня был сон. В конце концов я действительно почти лежал, и под щекой почувствовал ткань футболки Эштона. Кажется, это было его плечо. Я слышал, как он отложил гитару и аккуратно изменил своё положение, чтобы мне было удобнее лежать. Уже засыпая, сквозь туман полудремы я почувствовал, как Ирвин пальцами перебирает мои волосы — может, мне это почудилось, но я так сильно скучал по этому жесту, что был готов проснуться и умолять Эштона не останавливаться. Но он, кажется, и не собирался. Поэтому, уносясь из этого мира в царство Морфея, я до последнего чувствовал аккуратные прикосновения и ощущал, как размеренно вздымается и опускается от дыхания грудь парня, на котором я, собственно, уснул.