Дневник Большого Медведя

Не сразу я понял, что разбудило меня тарахтение мотора. Ребятки повскакивали с мест, карты, словно листопад, разлетелись, и, спешно поднимая разрисованные картонки, пытаясь одновременно выглянуть в окно, парни охали и ахали. На дороге красовался «Урал», с огромными толстыми шинами, погнутым бампером, широким закрытым кузовом. В кабине сидел солдатик Казбек, улыбающийся во все тридцать три и поправляющий шапку, дергая её за козырёк. С пассажирского сидения спрыгнул Матрос, довольный, светящийся счастьем, в полном обмундировании. - Ну, какова лошадка? – крикнул он, подмигивая. - Прелесть! - Що так долхо? – Олесь поднялся, держа в руках смятые карты. - Не умничай там, умник! Договоришься, и заставлю бегать вокруг всей Зоны! – ради приличия Матрос сдвинул брови и погрозил кулаком. Проворчав что-то там про гада, солдатик вернулся к Вене, отдавая ему карты. Через полчаса сборов, круговых осмотров и бесконечных хвалений грузовика мы наконец въехали на гору по дорожке, ведущей к больнице. Я бросил быстрый взгляд на серый памятник, по-прежнему безмятежно стоявший на своём месте. Ничто не меняется ни с временем года, ни просто со временем. Что же будет через двадцать лет? Памятники – здесь же, на площади, всё ещё взывая к светлому будущему, а я – уже в могиле, скорее всего неизвестной и безымянной. Остановив машину в лесочке, Казбек поинтересовался, как далеко до этого бункера, я ответил, что надо только отыскать старую водонапорную башню, а там рукой подать. Найти её оказалось просто, и водитель, боясь, что у бункера будет мало места, заглушил двигатель. Матрос, Веня и я отправились по дороге на север. Будка, такая же заброшенная, всё ещё заваленная хламом и сторожимая трупом охранника, стояла на своём месте. Матрос присвистнул, шепча: - Я б сюда не сунулся. Вас-то чего дёрнуло? - Я тогда один уже шёл. Любопытство, наверное, – согнувшись, я начал отодвигать доски. Втроём открыть дверь оказалось проще: разом напрягшись, повернули вентиль, и он легко, с тихим скрипом крутанулся. Бронебойная дверь открылась, впуская нас в темноту и пустоту. - Неплохо они тут устроились, – свистнул Матрос, проходя по коридорам, ведущим к входной двери бункера. - В том-то и дело, что не было здесь никого. - Как? - Жопой «квак», – сорвалось у меня от жалости и злости. – Людей на кой-то чёрт вывезли из города и распихали по чужим местам. Тут всё нетронутое, как вчера привезли. Молча мы вошли в небольшой холл, откуда тянулся петляющий коридор, соединяющий комнатки. Матрос заглянул в первую, посмотрел по углам, зашёл во вторую, но и там не было ничего, что бы говорило о проживании кого-либо. Белые стены, тёмно-синие покрывала, подушки уголком, ровные полочки, задвинутые стулья, поднятые столики – ничего из этого не касалась рука человека. Мужики поёжились. Угловые комнаты, отведённые под склады, всё ещё стояли полные: предмет к предмету. Словно проснувшись ото сна, Матрос взял противогаз и, глядя в его пустые стеклянные глазницы, прошипел: - Зажопить всё хотел, а, Медведь? Сколько добра, смотри, Венька! И этот гад молчал до последнего, пока не припёрло, – цокнул он. – Думал, что сможешь избавиться от меня в центре, себе место моё прикарманить? А припёрло – пошёл и всё выдал, – захохотав, он положил противогаз на полку и приблизился ко мне. – Что молчишь? Не так, что ли? - Матрос, что за бред в твоей голове? Если бы хотел, я бы сразу забрал и тебе ни слова бы не сказал. - Но почему ты тогда сказал? – сощурился он. - Не раздувай мухи на пустом месте. Я бы молчал дальше, но вспомнил, вспомнил, что был здесь, что взял противогаз, – ткнул я в пустующее место в конце ряда, – что тут много вещей, и они могут пригодиться в Казарме. - В «Казарме»? – он хмыкнул. Кроме меня, никто так не называл то здание, где живут и тренируются солдатики. – Может, это и правда казарма. Но ты… – Матрос поднял указательный палец и, сжимая губы, подбирал слова. – Хрен с тобой. Но, ей-богу, не понимаю, почему ты вдруг рассказал об этом. - Не хочу, чтоб мы все там сдохли. - Тут тушёнки на сто лет хватит! – крикнул Веня из соседнего склада. Матрос злобно посмотрел на меня и вздохнул. Болея душой и телом за своих, он видит врага народа даже во мне. Во мне, который ни разу не сделал ничего против него и солдатиков. Отыскав где-то накладную, Матрос пробежал глазами, что-то в уме посчитал и, отдав Вене приказ позвать ребяток, снова исчез в стеллажах с едой. С одной стороны, я понимаю его чувства: никто, кроме него, не порадеет за ту сотню душ, что легла на его попечение, они останутся сиротами, если вдруг что случится. С другой стороны, чрезмерное «отцовство» возбуждает в нём подозрительность и злость ко всему, что направлено против его целей. Матрос, которого я встретил, уснул где-то глубоко в Матросе, который шипит и тычет в меня. Полдня мы таскали одежду, противогазы, бронежилеты, консервы, складывали всё у лестницы, едва ли не по нескольку штук поднимали наверх. Строительная ошибка поставить на выходе лестницу, навроде пожарной, сыграла с нами злую шутку: взбираться было неудобно и тяжело. Закрыв кузов, мы вздохнули после долгой физической и моральной нагрузки. Над головами темнело небо, переливающееся у горизонта фиолетово-жёлтым закатом, прощальные лучи солнца золотили редкие мягкие облака. Так всю жизнь будешь крутиться, как белка в колесе, бежать за собственным хвостом, чтобы однажды схватить его и не понять, а для чего всё это нужно. Только небо плевать хотело на наши мелкие проблемы, желания и цели, да и на нас самих. Лёгкий дымок матросовской сигареты поднимался вверх и растворялся в вечернем, прохладном воздухе. Солдатики молчали, катая под ногами камни и украдкой глядя на старшего, а Матрос всё улыбался, глядя на грузовик, и, казалось, внутренне ликовал, так светились его глаза. Ночь пришлось провести в лесу: недалеко от башни, чтобы не выдавать положения бункера, разожгли костёр, сготовили суп с рыбной консервой и развалились, кто – на матрацах, кто – на куртках. - Эх, сейчас бы картошечки с лучком да с водочкой! – вздохнул Матрос, поглаживая живот. - Нэ-нэ, товариш Матрос, – смеясь замахал руками Казбек, – сэйчас бы гитарочку! - И её бы тоже. Он оправился, сел поудобнее и, глядя на весело пляшущее пламя, кашлянул. Солдатики словно застыли в ожидании то ли нового приказа, то ли продолжения душевных излияний старшего. Над тёмными верхушками остроконечных елей мигали звёздочки, уставшие спины гладил холодноватый ветер. Где-то на другом конце Зоны уже спали казарменные, боящиеся предстоящего похода и ожидающие его, как переход по дну Красного моря; где-то на широкой старой кровати жались друг к другу старики и семейные, чья голова полнилась посевными проблемами; где-то в стенах с обваленной штукатуркой восседал Витя Первый и хитрым голодным взглядом окидывал карту. И где-то далеко-далеко, ещё дальше, чем край Зоны, наши любимые и близкие люди видят сны или уже собираются на работу, и, надеюсь, временами они вспоминают нас, запертых здесь. Сверкающие глаза уставились в оранжево-жёлтое пламя. Покоящаяся на колене рука держала тлеющую сигарету. Матрос замер, застыл, будто намертво вкрученная гайка. И хриплым грудным голосом он запел: «Меньше трёх минут мне осталось жить. Я стою и жду у холодной стены. Я не знаю тех, кто меня убьёт. Им на всё плевать – приказ есть приказ!»