рядом

— Нет, Дим! Нет, нет, нет. Нет, чувак, ты не полезешь туда. Нет! — голос Сударя, пропитанный тревогой и плохо скрываемой паникой, эхом разносится по пещере. Масленников оборачивается на него через плечо, с минуту скачет взглядом из стороны в сторону, а после — все также молча, — отворачивается обратно и глядит сквозь обвал на лестницу у противоположной стены. Топа неловко переминается с ноги на ногу, не решаясь встать на чью-либо сторону. — Это, блять, опасно, ты понимаешь? — продолжает бросать вслед Диме Никита, прекрасно понимая, что это бесполезно. Дима всегда поступает по-своему. Сударь, даже спустя столько лет плечом к плечу, недоумевает — ну насколько у него отсутствует инстинкт самосохранения и почему он никогда не обращает внимания на его беспокойства и просьбы? Что, черт побери, с этим Масленниковым не так? — О, Боже, — выдыхает Никита, едва Дима проскальзывает между обломков и подбирается поближе к лестнице. Сердце у него колотится, как бешеное — будто он сам лезет на рожон, а не наблюдает за Масленниковым издалека. И так каждый гребанный раз; Сударь терпеть не может следить за его осторожными движениями, потому что перед глазами тут же проскакивают кадры из фильмов, где главные герои спотыкаются, подскальзываются, падают, ранятся, теряют сознание в самый неподходящий момент, под ногами у них проваливается пол, а сверху, сначала едва заметно крошась, но все больше и основательнее с каждой секундой начинает сыпаться горная порода, готовая завалить их сверху и оставить погребенными заживо. А он еще хочет жить. И — что куда более важно, — хочет, чтобы с Масленниковым все было в порядке. — Это пиздец какой-то. Безумие, — не в силах себя сдерживать, причитает Сударь. Дима шумно выдыхает — в такие моменты он всегда просит Никиту помолчать и не говорить под руку, мешает ведь, но Сударь и сдержанность — две несовместимые вещи. Ну а как тут будешь сдержанным? Как можно спокойно и беспристрастно наблюдать за тем, как, по идее, самый важный и дорогой тебе человек ведет себя, как полнейший болван, из кадра в кадр рискуя жизнью ради контента? Не идиотизм ли? Сударь знает: миллионы будут смотреть эти завораживающие и заставляющие кровь в жилах стыть кадры, каждый из них будет сидеть дома, строчить комменты, завернувшись в теплое одеяло и попивая чаёк, а за это они с командой будут получать большие деньги и популярность. Но он почувствует облегчение и радость от этой мысли только когда сам вернется домой; когда удостоверится, что с Димой все в порядке, когда успокоится и сможет спокойно выдохнуть, не прокручивая в голове миллиарды развитий сюжета, пока они бредут по темным тоннелям или ночуют в заброшенных домах, где на каждом шагу их поджидает опасность, а от любого шороха и скрипа хочется развернуться и броситься наутек. Что в этот момент в голове у Димы — для Сударя тайна, покрытая мраком. И он не верит, что когда-нибудь ее разгадает. — У некоторых людей есть потребность в периодическом всплеске адреналина, — оказавшись рядом с Никитой, тихонько говорит Топа. Сударь вздрагивает с неожиданности и с замиранием сердца отводит взгляд от Димы, вопросительно переводя его на Женю. — Я думал как-нибудь видос про это отснять. Типа, почему многие так любят хорроры, ну там ужастики в фильмах или играх. Квесты всякие. Так вот, после всплеска адреналина в организме вырабатывается больше гормона счастья. Ну, если ты избежал опасности, конечно, и в итоге оказался в спокойном месте, где тебе ничего не угрожает. Но психика у всех разная, поэтому кому-то такой всплеск адреналина дарит действительно положительные эмоции в конце концов, а кому-то вредит и вызывает лишь больший страх и паранойю. — А-а, — все, что может выдавить из себя Сударь на эту тираду. — Это, конечно, не всегда круто. Неоправданный риск и все такое. Но Дима — это просто стальные яйца! Никита снова отводит взгляд и замечает на до этого сосредоточенном, серьезном и хмуром лице Масленникова широкую улыбку. Он осторожно спускается с лестницы обратно, бредет через обвал к ним, а глаза у него горят неподдельным огнем, — и он не может прекратить улыбаться. Сударь закатывает на это глаза и шумно вздыхает, отворачиваясь от буквально светящегося от счастья и гордости за себя Димы; Топа с трепетом начинает обсуждать с ним что-то, и, кажется, Дима совершенно не обращает внимания на ссутулившегося и отошедшего в тень Никиту. Однако всю дорогу обратно Сударь чувствует на себе чей-то внимательный взгляд время от времени. И, как обычно, сваливает это на стресс и жуткую атмосферу их нынешней локации. — Ты обиделся? — уже позднее, совершенно неожиданно спрашивает Дима, когда они остаются с Сударем наедине в машине. Никита недоуменно ведет бровью. — Чего? — Ну, тогда, в пещерах. — уточняет Масленников. — Когда я полез к лестнице. — А, — многозначительно откликается Сударь и выдерживает неловкую паузу. — Да забей, все нормально. Никто же не умер, да? Дима мимолетно глядит в зеркало заднего вида, проверяя реакцию Никиты, и усмехается. — А ты оптимист. — С тобой выбора другого нет, — фыркает Сударь в ответ. — Иначе кукухой окончательно поехать можно. Масленников слабо улыбается и притихает на время. Никита прислоняется лбом к стеклу и отвлекается на здания и улицы, проносящиеся за окном. Обычно поездки выматывают его больше остальных; и он готов прикорнуть при первой же возможности, не доезжая до дома. — Эй, Сударь, — окликает его Дима, не давая окончательно уйти в мир грез и сновидений. — М-м? — Прости, ладно? Сударь нехотя открывает глаза и выглядывает на него из-под кокона теплых вещей, который он соорудил в самом начале пути. В его больших, темных глазах отражаются огни ночного города: фары проносящихся мимо машин, вывески магазинов и кафе, рекламные щиты, свет, горящий в окнах встречающихся им по пути домов. И Дима не может не обратить внимания, насколько по-ребячески мило выглядит в такие моменты Никита. — За что? — За все. Сударь, пока у меня есть настроение, прекрати задавать глупые вопросы и просто прими извинения. — Ага, щ-щас, — усмехается Никита и зарывается обратно в свою толстовку. — Ты еще эти извинения заслужить должен. — Хитрая гадюка. — качает головой Масленников. — Знаешь же, что все сделаю. — Не все. Дима резко тормозит на светофоре, из-за чего Сударя знатно подтрясывает. Масленников оборачивается к нему на заднее сидение и хмурится. — Не все? — Ага. Все равно продолжишь шарахаться по своим заброшкам и тоннелям без зазрения совести и рисковать жизнью без единой на то причины. Суицидник. — Обиделся все-таки, значит, — подмечает Дима. — А какая разница? Масленников знает, что спорить бесполезно, да и Сударь в какой-то степени прав. Поэтому ничего не отвечает, оборачиваясь обратно к дороге. Спать Никите больше не хочется; он ерзает, пытаясь найти себе место, и в итоге сдается, снова наблюдая то за дорогой, то за сидящим за рулем Димой. — Я могу тебя больше с собой не брать, — предлагает он, почувствовав на себе взгляд Сударя. — В смысле? Как не брать? — Никита едва не подпрыгивает на сидении. — Ты что, совсем охренел? — Так-так-так, притормози с обвинениями, — прерывает его возмущения Дима. — Ты ж сам все время говоришь, что не можешь смотреть, как я жизнью рискую. — От того, что меня не будет рядом, делать ты этого не перестанешь. Так что, если уж помирать, то вместе. Масленников не сдерживает смеха. Никита вздыхает, в который раз убеждаясь в невменяемости своего собеседника, и недовольно скрещивает руки на груди. — Очень романтично, Никитос. Ну как скажешь. Как тебе больше нравится: Сид и Нэнси 2.0 или Бонни и Клайд? — Ромео и Джульетта. — О-о, классика.