рядом

Ночную тишину нарушало назойливое тиканье часов из коридора. В небольшой комнате, полностью погруженной во тьму, было прохладно — наверное, как обычно, поддувало с балкона, — и тихо. Не считая, конечно, этого тиканья. Тик-так. Тик-так. Сударю отдавало это неприятным эхом в ушах и почему-то беспокойным чувством тревоги где-то под ребрами; он в который раз жалел, что не вспомнил вечером и не снял эти гребанные часы со стены чуть раньше. Они мешали ему спать каждую ночь. Он кутался с головой в свое теплое пуховое одеяло и, переворачиваясь с боку на бок, катаясь по всей кровати из стороны в сторону, усердно пытался уснуть. Но стоило Никите сомкнуть веки — и тиканье с новой силой начинало давить на нервы. А еще ветер. Ветер, поддувающий с двери совсем около постели, которую все никак не хватает времени заделать — и там, гляди, может, продувать его стало бы значительно реже. Он завывает за окном, развивает какие-то позабытые на балконе с лета вещи, шуршит пакетами, скрывает с ветвей рядом со стеклом какой-то мусор и швыряет в сторону дома, всеми силами пытаясь помешать сну жителей. И иногда, в такие моменты, Сударю искренне кажется, что имеет что-то личное против него самого. Никита нехотя высовывает макушку из-под груды своего одеяла и садится на постели, пытаясь вглядеться в темноту. С коридора, если чуть прислушаться, за тиканьем часов слышно негромкое копошение в соседней комнате. Сударь шумно вздыхает и, все еще кутаясь в одеяло, как в защитный кокон или супергеройский плащ, но скорее — как в тогу древних римлян, бредет через всю квартиру к двери в коридоре. Из-под нее сочится свет — неестественно яркий, оранжевый, словно подсвечивается квест в игре, и парень не может сдержать усмешки при мысли о его, по сути, полночной миссии в реальной жизни. — Опять не спишь? — спрашивает он, заглядывая через небольшую щель приоткрытой им же двери в комнату. Дима, разворачиваясь на крутящемся кресле, поднимает на него взгляд — чуть удивленный, тревожный, но вместе с тем уставший, немного потерянный. Под глазами у него заметные темные круги от бессонных ночей; хотя Сударю кажется, что замечает их лишь он. — Не-а, — пожимает плечами Масленников и вскакивает со всего места, выпрямляясь в полный рост. — А ты чего не в кровати? — Я переношу свою кровать к тебе, сюда. — многозначительно отвечает ему Никита и проходит в комнату, прикрывая за собой дверь. За собой он тащит одеяло, словно свой дом, как улитка — раковину, или черепаха — свой панцирь. — С чего бы? — недоуменно спрашивает Дима, наблюдая, как Сударь уютно устраивается на диванчике в углу и скрещивает ноги в позе лотоса. — Гребанные часы задрали, — недовольно бормочет Никита, чуть щурясь от яркого света. Масленников, заметив это, делает его слабее. — И дует с окна. И просто не спится. — Ты замерз? — чуть прищурившись, спрашивает у него Дима. Сударь неопределенно пожимает плечами; в одеяло он уже не кутается — в этой комнате потеплее, — но все же не вылезает из-под него до конца. Масленников мотает головой и подходит ближе, попутно стягивая с себя толстовку, а после набрасывая ее Никите на плечи, и садится рядом. — Все в порядке? — Прекрати, — просит Сударь, но вместо одеяла уже кутается в Димину толстовку. Масленников недоуменно глядит на него. — Прекратить что? — Ты все время спрашиваешь, все ли у меня в порядке, как я себя чувствую и все такое. И это очень мило, честное слово, Дим, но одновременно бесит. Ты бы хоть раз позаботился о себе, а не о ком-то другом. Дима молча отводит взгляд и выдерживает длительную паузу, не находясь с ответом. Никита шумно вздыхает и придвигается поближе, укладывая голову ему на плечо. — Не хочешь поговорить? — спрашивает он. Масленников чуть поворачивает голову в его сторону и слабо улыбается. — Да, наверное, можно было бы. — И, наверное, темой для разговора не должны быть твои круги под глазами? — с явной подъебкой в голосе интересуется Сударь. — Может быть, не должны, — усмехается Дима. — Но если ты очень хочешь их обсудить... — Нет. Масленников кивает и осторожно поднимает руку, приобнимая Никиту за плечи и прижимая к себе. Ощущая тепло его тела, Сударь вдруг чувствует себя куда спокойнее и уютнее, чем мгновением до. — Ненавижу говорить это, но я переживаю, — тихо произносит Никита. — Я знаю, — также тихо шепчет в ответ Дима, утыкаясь носом в его взлохмаченные волосы. — Прости... — Прощу, если завтра же наконец запишешься к врачу со своей бессонницей. Какое-то время они сидят молча, прислушиваясь к сердцебиению друг друга и — совсем чуть-чуть — тиканью часов за дверью. — Ладно, — соглашается наконец Дима. — Хоть мне и нравится чувствовать себя защитником твоего сна... — О, боже, — усмехается Сударь, не дослушивая его. — Вот кто-кто, а защитник сна из тебя херовый. У меня у самого скоро бессонница начнется из-за твоей бессонницы. Масленников закатывает глаза на возмущения, но попутно прижимает Никиту к себе еще сильнее. И Сударь затихает. Свет над ними чуть дребезжит. За окном завывает ветер и, кажется, по стеклу начинают стучать капли моросящего дождя. Гудит включенный компьютер Димы с кучей открытых вкладок и программ. Из коридора до них доносится унылое тиканье часов, как в каком-нибудь глупом ужастике по телеку. — Надо будет их все-таки снять, — говорит вдруг Масленников. — Да, — согласно отзывается Никита. — Но, наверное, спать мне мешали все же не они. Дима кивает: — Да, я знаю.