***
За подготовкой и ворохом задач, которые ему даёт Лань Цзиньхуа, как наиболее доверенному лицу, Вэй Усянь не успевает заметить, как наступает ещё один год, ещё и ещё. Время утекает сквозь пальцы так быстро, что не успевает он обернуться, а вместо цветов — снег, вместо воды — полые реки. Лань Чжаню — Лань Ванцзи — уже семнадцать, а его брату — девятнадцать, и он гордится этими детьми, как гордился бы своими. Как минимум гордость вздымается в нём от того, что те выросли не столько замкнутыми и ведомыми Старейшинами, чем в его реальности. Как максимум, потому что он помог им в обучении достаточно, чтобы те могли обойти кого угодно из сверстников и даже старших адептов. Для Вэй Усяня честь наблюдать, как сражаются все те адепты, которых он воспитывал лично. Не только любимые им дети-наследники своих кланов, но и те ученики, которых он обучал с малых лет, как воспитанников клана Лань. Один бой за другим те сражаются, противостоят друг другу и показывают удивительно прекрасные навыки. В прошлом они с трудом достигали этих высот, потому что не было под боком тех, кто мог обучить их должным образом. Тогда перед ними простирались реки крови и хладные трупы. Заканчивается ещё один бой, и Вэй Усянь с гордостью наблюдает за тем, как победителем объявляют Цзян Яньли, которую с дозволения всех сторон поставили вровень против других. Впрочем, поставили не только её. Некоторые девушки — Ло Цинъян и Вэнь Цин — тоже участвуют в показательных боях. Последняя проигрывает, хотя показывает достаточно неплохие результаты с тем учётом, что начала заниматься практикой с мечом сравнительно недавно, около года назад, когда Вэй Усянь забрал её с братом и некоторых других детей в клан Лань ради обучения. Первая госпожа Лань — это действительно сильное оружие и хорошая подруга, которую Вэй Усянь никогда не хотел бы потерять. Показательный бой между двумя наследниками — Лань Ванцзи и Цзян Ваньинем — заканчивается гордой ничьей, когда у обоих не хватает ни дыхания, ни сил. Пот блестит на лицах обоих, руки мелко подрагивают от чрезмерного напряжения, а в глазах веселье, скрытое за напускным недовольством. — Тебе следует наградить их, — советует Лань Цзиньхуа, поравнявшись с ним. Оглянувшись, он видит гордость и в её золотистых глазах. Какая мать не станет восхищаться успехами сына? Тем более такого, который похож на неё, как две капли воды. — Это я и собирался сделать, — говорит он, тихо хмыкнув. — Только Ванцзи наверняка откажется. Этот мальчик отталкивает его во всех реальностях и в любой форме. Даже сейчас, несмотря на то, что он присутствовал рядом всё детство Лань Чжаня, Вэй Усянь не стал тому ближе. Стоит попытаться ему позвать Лань Ванцзи с собой в Цайи или принести горсть конфет или локв, как тот отказывается, удостоив разве что безразличным взглядом. Косо глянув на него, Лань Цзиньхуа так или иначе молчит. Вместо слов она отходит от него и первой подходит к адептам. Задумавшись, он предполагает, что поход в Цайи может стать достойной наградой. Цзян Ваньиню он может купить вина и еды, а Лань Ванцзи — сладких конфет и гребня. Возможно, у него выйдет найти корзинку свежих и сочных локв… Однако совместный поход приходится отложить, потому что кто-то в Цайи пожаловался на духа, а кандидата лучше Вэй Усяня не нашлось, и ему пришлось идти в одиночку в город, расправится с нечистью и вернуться уже с подарками в руках поздней ночью. Нефритовый жетон приятно грел бок, когда он прошёл через барьер. Вспоминается, как в прошлом он пытался проникнуть сюда под покровом ночи в свой первый учебный день, повстречал Лань Ванцзи и… Возможно, тогда он и влюбился в того юношу? В тот миг, когда увидел его на той крыше, залитой лунным светом, с острым и пронзительным взглядом, в котором скрывалось так много эмоций, и в белых одеждах. Спустя столько лет он до сих пор спрашивает себя: когда именно он влюбился в Лань Чжаня? Тогда ли, когда увидел в источнике? Или когда провёл с ним день другой в библиотечном павильоне? Или полюбил его, увидев спустя время на соревновании лучников? Сердце не давало ответа, однако отзывалось нежным трепетом на каждое воспоминание о муже, раннее или позднее. Улыбнувшись собственным мыслям, он поднимается на черепицу. — Алкоголь запрещен, — строго произносит Лань Ванцзи, и Вэй Усянь, услышав такую привычную фразу, замирает на миг, почти ослабив хватку. Один кувшин падает, безвозвратно разбившись о пологий край, но Вэй Усянь не обращает на это внимания. Сердце его пропускает удар. Ночь. Крыша. Луна. Как мог он оказаться в такой до боли знакомой ситуации, в которой может сделать ровно ничего? Вспомни луч, и к тебе нагрянет Солнце? Впрочем, не солнце, а Луна, потому что Лань Чжань всегда ассоциировался у него с бледным ликом в небе. Такой же далёкий, холодный и соблазнительно прекрасный. Выпрямившись, Вэй Усянь точно в забытье поправляет купленные товары и прячет мелочь в рукавах, а вино перехватывает в левую руку. Тело вдруг становится тяжёлым, потому что Лань Ванцзи стоит перед ним, залитый луной как в тот день, с тем же пронзительным взглядом и миловидной, ещё детской внешностью. — Ванцзи, — неловко говорит он, взглянув в глаза юноши; сердце вновь отдаёт глухой болью. — Ванцзи, это всего лишь… Твоя мама не станет возражать, и дядя тоже. — Правила запрещают проносить в Облачные Глубины алкоголь. Ох. Точно. Алкоголь. Как мальчишка, он прячет алкоголь за спиной, хотя с его стороны это выглядит так по наивному глупо, что он почти хочет рассмеяться, однако ситуация не располагает к веселью. — Ванцзи… — Запрещено. «Перечить старшим — тоже!» — в сердцах восклицает Вэй Усянь. — Разберёмся завтра, хорошо, Ванцзи? Этот господин действительно устал… Попытавшись уйти от неловкой ситуации как можно скорее, он перебирается на другую крышу. Злой ли рокот это судьбы, но Лань Ванцзи следует за ним, а в какой-то момент и вовсе вынимает меч из ножен, направляя лезвие на него. И это тот замкнутый мальчик, с которым он в детстве играл с игрушечными мечами?! Но вместо злости или раздражения в Вэй Усяне играет тоска и любопытство. В этой реальности им не доводилось сражаться по-настоящему, поэтому Вэй Усяню интересно узнать, каких высот добился этот семнадцатилетний Лань Чжань. Баоху звенит и дребезжит, встретившись с Бичэнем, и Вэй Усянь улыбается шире, чувствуя почти знакомый напор, потому что сил у этого Лань Ванцзи не столько же, сколько было у его мужа. Удар, стойка, уворот, удар и подножка. Их бой вновь становится танцем, но в этот раз Вэй Усянь и сам ловчее да старше, а его оппонент — слабее и многими младше. Звон лезвий сотрясает тихую ночь. Шаг, другой, третий — и пригибается, скользнув за спину юноши, однако тот реагирует молниеносно и отвечает ударом. Шаг навстречу, и Лань Ванцзи приходится спрыгнуть на другую крышу, а Вэй Усянь идёт на него, находя это даже немного забавным — и болезненным, безусловно. Как это бывает обычно, что-то идет не так — и Вэй Усянь, отпрыгнув назад, ожидает, что приземлится на пятки на другой крыше, но не успевает что-то осознать, как его хватают за руку. Ту, на которой всегда находилась лента мужа. Время точно замирает, а Вэй Усянь едва не падает, в последний момент найдя равновесие; Лань Ванцзи по другую сторону от него вдруг шатается и спустя пару бесконечно долгих мгновений падает на черепицу. — Ванцзи! Он опускается на колени, практически падает рядом и нащупывает и пульс, и состояние ци. Неразбериха. Энергия гонит по телу, словно молния бьет в одно место множество раз, а пульс страшно учащается. Времени на раздумья нет, а искать стражу — дело провальное. Подхватив Лань Ванцзи на руки, он мчится, что есть сил, в лекарский павильон, будит знакомых ему целителей и незаметно отправляет одного из младших учеников за Лань Цзиньхуа. — Почему он в таком состоянии?! — подрывается один из лекарей. Тот пребывает в очевидной панике, и Вэй Усянь не до конца уверен, причина ли в бессознательном и весьма плачевном состоянии Лань Ванцзи или в каре, которая может снизойти на их головы. Лань Цзиньхуа в гневе может быть очень, очень пугающей. — Не знаю! — восклицает Вэй Усянь, оставшись на расстоянии от происходящего. — Не знаю… Голос его затихает в вихре других, и он стоит, замерев на месте, сжимает пальцами Бичэнь, словно это чем-то поможет, и чувствует, как разрывается его сердце. В прошлый раз он мог точно также стоять в стороне и смотреть, как умирает на лекарской постели его муж. В прошлый раз он был безвольной куклой, которую никто не мог ни сдвинуть, ни разбудить, ни дозваться. В тот раз он стоял, смотрел и чувствовал себя так, словно ему в грудь запустили руку, чтобы вырвать его сердце. Грудь сдавило тисками. К горлу подкатила тошнота. Перед глазами размывается целый мир, и он не осознаёт, кого видит перед собой: мужа ли, ученика ли. Ему кажется, словно где-то в небе грохочет гром, а дождь барабанит по черепице, словно желает пробить её насквозь, чтобы покарать Вэй Усяня за беды, что он приносит в чужой дом. Так было всегда. Цзян Чэн. Цзян Яньли. Лань Чжань. Лань Сичэнь. Цзинь Лин. Лань Сычжуй. Вэнь Цин. Вэнь Нин. Юй Цзыюань. Цзян Фэнмянь. Цзинь Цзысюань. Теперь он приносит с собой смерть и сюда. Плечо сжимают, и Вэй Усянь чувствует, словно на него разом накатывает множество чувств. Тряхнув головой, он вырывается из хватки и едва ли не выбегает на улицу, где его встречает прохладный ночной воздух и гробовая тишина гор. Он почти жалеет, что сейчас не зимнее время, потому что в ином случае он с радостью прыгнул бы в сугроб и остался бы там если не на вечно, то на пару часов точно. Дыхания не хватает, и он обхватывает горло рукой, отчаянно пытаясь сделать хотя бы глоток. Один. Пусть мимолетный! — А-Ин. От голоса Лань Цзиньхуа ему становится только хуже. Шелестит одежда. Ступеньки скрипят. — Что произошло? Лань Цзиньхуа терпеливый человек, и Вэй Усянь благодарен, что та даёт ему время прийти в себя. Поравнявшись с ним, она осторожно накрывает его ладонь своей, не сжимая и не делая ничего более, однако это немного приводит в чувства. Ах. Доверие этой женщины к нему кажется бесконечным, но сам Вэй Усянь считает это огромной ошибкой. Он садится на ступеньки под её строгим надзором. Рассказ не вяжется, но он говорит всё, как есть, низко склонив голову к коленям и чувствуя глухую боль в груди, пожирающую его изнутри. Он словно вновь переживает тот день. Рукав сдвигают, но у Вэй Усяня нет сил ни чтобы поднять голову, ни чтобы сопротивляться. — Её нет, — тихо говорит Лань Цзиньхуа. — Ты снял её? Моргнув, Вэй Усянь вяло поднимает голову и смотрит на абсолютно чистое запястье. Паника тут же захлёстывает его. — Нет! — восклицает он. — Она все время была тут! Я не мог ее потерять… Нет… Он отчаянно качает головой и вскакивает. Лань Цзиньхуа не останавливает его, когда он торопливо уходит. До самого рассвета Вэй Усянь только и делает, что бродит то по окрестным лесам, то возле домов и по крышам, где они с Лань Ванцзи сражались, то забредает даже в Цайи, спрашивая всякого, кого видит. Пристально смотрит под ноги, проверяет рукава одежды, вглядывается в каждую ветку на пути. К рассвету он возвращается в Облачные Глубины. В помещении пахнет едкими травами, благовониями и чем-то, что кажется туманно знакомым. Лань Цзиньхуа сидит возле постели сына и смотрит на него, не изменившись в лице, однако Вэй Усянь видит в её взгляде похожую тоску и беспокойство. Только он думает, сжав косяк, развернуться и уйти, как та окликает его: — Он не просыпался, — тихо говорит она. — Старейшины хотят увидеть тебя и… — она недовольно поджимает губы, чуть повернувшись, — судить. Судить?.. Ох. И, похоже, Лань Цзиньхуа не против. Разумеется, он ждал этого. Она мать Лань Чжаня. Гнев и месть — удел, который ждёт его более десятка лет. Сколько людей пыталось ответить ему тем же злом? Он давно перестал считать. Дальше порога он не идёт. — Это справедливо, — произносит спустя время Вэй Усянь. — Для человека вроде меня это заслуженная кара. Странно удивлённая, женщина оборачивается к нему и едва заметно хмурится. — Нет, — не соглашается Лань Цзиньхуа. — У них нет ни права, ни власти. Тебе нужно явиться, но не смей бояться их. Ошеломлённый, Вэй Усянь не знает, куда ему деться. — Нет? — повторяет он с нервным смешком. — Но он ваш сын, почему вы… не поддерживаете их? В ответ она почти незаметно закатывает глаза и отворачивается от него. — Вэй Ин, — строго говорит она, очевидно упрекая, — он мой сын, но в чём, скажи мне, ты виноват? Встав, она смотрит на него, а после, обойдя, чуть толкает в плечо и ведёт к постели сына. Заставив его сесть, она опускается рядом. Становится неловко, и он чуть ёрзает, поглядывая то на неё, то на Лань Чжаня. Тот, кажется, мучается лихорадкой. На лице капли пота, брови нахмурены, на лбу залегла складка. Создаётся впечатление, словно тот видит долгий, очень страшный сон. — Это ведь из-за меня… — Из-за тебя, — легко соглашается Лань Цзиньхуа, и Вэй Усянь невольно вздрагивает. — Ты был его мужем. Вспомни, что происходит, если член клана Лань носит лобную ленту почти с рождения, не снимая? Нахмурившись, он вспоминает. — На ленте остаётся след его ци, — говорит он, легко вспомнив это; след энергии супруга всегда присутствовал как на его собственной ленте, так и на ленте Вэй Усяня. — Но причём тут это? Лань Цзиньхуа тихо вздыхает и едва толкает его в бок локтем. — Она исчезла, — с упрёком говорит она, — когда А-Чжань коснулся её. Это лишь предположение, но мне кажется, что ци, которая была на той ленте, перетекла в его тело. А ци… — Это след нас самих… — тихо, потерянно заканчивает Вэй Усянь. Грудь сдавливает призрачной, почти невозможной надеждой.***
Их подслушали. Вэй Усянь осознаёт это с гулом в ушах и скрипом зубов, когда слышит, как его называют по фамилии «Вэй». Неосторожные слова… Он видит сожаление на лице Лань Цзиньхуа, но не винит её. Вовсе нет. Рано или поздно эта правда всплыла бы наружу. В отличие от обычных судов, на которых он бывал довольно часто, этот проходит в мрачной тишине и таком же недобром гуле, возникающим всякий раз, когда его начинают обсуждать. Правило двадцать восьмое, сто двадцатое, трёхсотое!.. Впрочем, волнует ли это их сейчас? — Лань... Вэй Усянь обвиняется в нападении на второго молодого господина Ланя, — объявляет спустя время Старейшина, имя которого неизвестно Вэй Усяню. — А также в сокрытии личности и заблуждении всех косвенных лиц. Хочется высказать пару ласковых слов этим раздражающим Старейшинам и воспротивиться им, как советовала Лань Цзиньхуа, но он решает не рыпаться. Ему нужно дождаться пробуждения Лань Чжаня. Если, конечно, это будет его Лань Чжань… Поднимается тихий гул. Правило тишины не то чтобы действует в стенах судебного зала, однако это нельзя назвать криком или беспрерывным галдежом. Впрочем, правило две тысячи четвёртое гласит… — Это правда, — вдруг говорит Лань Цзиньхуа, встав с места. Все в зале затихают. — Однако я знаю этого человека и знаю, кем он приходится моей семье, — она вскидывает голову, обведя взглядом присутствующих. Вэй Усянь предполагал, что ему придётся противостоять ордену в одиночку, ведь, в самом деле, кто бы встал на его сторону? Он даже сомневался, что Лань Цзиньхуа сможет что-либо сделать. Кто станет подставлять спину врагу? — Похоже, — медленно продолжает она, не останавливаясь на ком-то конкретном взглядом, — вы забыли своё место. Кажется, в зале вздрогнул каждый. Лишь несколько мужчин, которые были старше и своевольны, остаются безучастными к происходящему. — Госпожа... — решается подать голос один из старейшин. В тот же мгновение она переводит взгляд на говорящего, и тот замолкает, не смея продолжить фразу. — Неужели среди вас есть кто-то, — она щурится, хотя лицо её выражает строгость, — кто хочет возразить главе клана? Один старейшина поднимается с места вслед за угрозой. — Вэй Усянь посмел лгать нам всем, — возражает пожилой мужчина, — и теперь жизнь второго молодого господина находится под угрозой из-за него. Вы собираетесь оставить это безнаказанным, госпожа Лань? Вэй Усянь вздрагивает и думает возразить, но не решается. Перед ним одна дорога: признать вину окончательно, пока беда не настигла кого-либо ещё. Он не может допустить, чтобы Лань Цзиньхуа пострадала. — Это… Не успев сказать толком и слово, он замолкает, когда голос первой госпожи Лань звучит громче его собственного. — Вэй Усянь — член моей семьи, — твёрдо говорит она, сделав шаг в сторону возразившего ей мужчины. — Хотите обвинить его? Не боитесь ли вы, — она поднимает голову выше, выпрямляет спину и, дёрнув плечами и пальцами, обхватывает пальцами изящную рукоять своего меча, — моего гнева? Или гнева моей семьи? Гнева клана, господин Шу? Тот не пугается. Выдерживает и взгляд, и очевидную ярость, направленную в его сторону. Прочие молчат. Боятся сделать шаг или вставить слово. Смиренные, послушные. Безвольные. — Вы не принадлежите семье Лань, — заявляет он, не шелохнувшись. Приблизившись к мужчине, она едва склоняет голову вбок. Вэй Усянь, резко вскинув взгляд, смотрит на это в немом оцепенении. Меч покидает ножны со звоном. Взмах. Рука не дрожит, когда она прижимает остриё близко к шее мужчины, не сомневается ни секунды. Позади раздаётся шёпот, и слова собравшихся далеки от недовольства. Глаза мужчина стали шире, и теперь он смотрит на неё со страхом. — Не принадлежу? — спрашивает она, прижав конец лезвия к подбородку мужчины. — Вы так уверены в своих словах? Готовы отдать за них всё? — Я... Не... Прижав клинок плотнее, она едва давит остриём на его кожу. — Глава клана здесь я, — произносит Лань Цзиньхуа, — а вы — всего лишь старейшина, чьё положение в стократ ниже моего. Будьте уверены, господин Шу... — она опускает клинок резко и уверенно, и мужчина хватается за горло, отходит на шаг и испуганно смотрит на неё. — Моя рука не дрогнет, если передо мной тот, кто смеет идти против моей семьи. Разве можно не восхищаться этой сильной и непоколебимой женщиной? Ох, как же Вэй Усянь жалеет, что узнал её только в этой реальности.***
Часы текут медленно. Вэй Усянь сидит у постели Лань Ванцзи так долго, что когда Лань Цзиньхуа вытаскивает его наружу, он не чувствует ни рук, ни ног. На выходе он сталкивается с Лань Сичэнем. — Господин… Вэй. Слова пронзают его, и он морщится. Из уст Лань Сичэня это звучит, как оскорбление. — Сичэнь, послушай… — Вы лгали, — обиженно говорит он, словно ребёнок; впрочем, он так или иначе ребёнок, пусть ему и девятнадцать. Этому Лань Сичэню не пришлось жить с грузом тяжёлой ноши с детства. — Вы оба. Лань Цзиньхуа вздыхает и беспомощно смотрит на Вэй Усяня, а после переводит взгляд на сына. — Иногда это бывает необходимо. — Любая подобная необходимость запрещена, — возражает он. Правила, будь они прокляты! Вэй Усянь качает головой. — Послушай, — говорит он, не позволив заговорить Лань Цзиньхуа. — Это нельзя назвать ложью. Вэй — фамилия, которая досталась мне от родителей, но то, что я также являюсь Ланем — чистая правда, — подтянув рукав, он показывает ему ленту. — Видишь? Я не лгу. Это — доказательство. Просто… — он опускает и руку, и взгляд. — Утрата далась мне тяжело, и я хотел, чтобы у меня осталось от мужа что-то большее, чем просто лента... Фамилия — самое то, не так ли? Качнув головой, он думает, что сболтнул лишнего и, развернувшись, уходит в сторону леса, расположенного аккурат позади больничных покоев. Редко посаженные деревья шли вдоль горы даже там, где это было возможно. Лес поёт, и Вэй Усянь, замерев у его начала, прислушивается к болтовне птиц и завывания ветра. Ветви скрепят над головой. — Позволишь составить компанию? Обернувшись, он видит Лань Цзиньхуа и кивает. — Если вас не утомит моя компания. В ответ женщина лишь качает головой и равняется с ним. Их путь пролегает в тенях деревьев и в ласковом напеве ветра. — Цансэ любила поговорить, — вдруг произносит Лань Цзиньхуа. — Много, долго… Я всегда спрашивала себя, как она не устаёт, но не мешала. Никогда. Сердце пропускает удар, но Вэй Усянь, едва опустив голову, не решается нарушить этот момент и слушает, не желая упустить ни единого слова. — Она любила шутить. Была… Знаешь, свободной как ветер. Неуловимой, — говорит она, казалось бы, с любовью, и сердце Вэй Усяня пронзает догадкой. — Если бы не она, не думаю, что прожила хотя бы год. Резко обернувшись, он ошеломлённо смотрит на женщину. — Вы… Вы с ней… — Не спрашивай, — просит она, — это не тот вопрос, на который я смогу дать ответ. Могу лишь сказать, что дорожила ей. В этом слове он чувствует так много всего, что боится настаивать на ответе. Вэй Усяню остаётся лишь догадываться, какие отношения связывали их, но он будет благодарен за любой рассказать о матери. Её образ почти стёрся из памяти. Посмотреть в зеркало недостаточно, чтобы увидеть в своём образе её. Трава шуршит под чьими-то быстрыми шагами, и вскоре к ним прорывается сквозь низкие ветви юноша. Тот замирает, широко распахнув глаза, и склоняется, пытаясь отдышаться. Лань Цзиньхуа, как подобает мудрой женщине, не порицает его за нарушение правил. — Госпожа Лань! Господин… Вэй! Там! Второй господин! Переглянувшись, они почти срываются с места. Едва ли этот быстрый шаг можно назвать именно бегом, но идут они практически настолько быстро, что впору именно бежать. В лекарский домик они заходят поочерёдно. Внутри в определённой людно. Здесь собралось несколько старших целителей, трое адептов, Лань Сичэнь и они с Лань Цзиньхуа. Первой заходит именно первая госпожа Лань, а он идёт за ней и замирает, толком и не переступив порога. Даже из-за плеч он видит и тёмную макушку, и широкие плечи, обёрнутые в чью-то мантию, и знакомое до рези в груди лицо. Сердце пропускает один удар, второй. Голова идёт кругом. Воздух покидает лёгкие и не возвращается. Мир на мгновение меркнет. Чужая рука сжимает его плечо, и он мысленно благодарит Лань Цзиньхуа за поддержку, хотя она и сама, должно быть, в замешательстве. Тело становится непослушным и вялым. Лекари отрываются от беседы, которую вели до их прихода, и взволнованно переглядываются. В их глазах растерянность. — Госпожа Лань… Мы… Мы бы очень хотели объяснить… — Не нужно. Оставьте нас. Те, поспешно поклонившись, уходят. Лань Сичэнь смотрит на них, а после — на своего неожиданно повзрослевшего на два других десятка лет брата. Лань Цзиньхуа что-то шепчет ему на ухо, и Лань Хуань, заторможено кивнув, уходит, оставив их троих. Лань Ванцзи хранит молчание, однако Вэй Усянь, приблизившись к нему, видит в золотистых глазах растерянность, замешательство и волнение. На груди мужчины он замечает знакомый шрам. — Вэй Ин. Всего двух слов хватает, чтобы выбить из него весь дух, и он, всхлипнув, в три шага оказывается рядом с ним и сжимает в объятиях, уткнувшись мужчине куда-то в шею. Нос щекочет знакомый запах сандала, он обхватывает широкую спину, испещрённую шрамами, а любимые крепкие руки несмело обнимают его за талию. Как давно он слышал голос своего мужа? Как давно мог обнять его? Почувствовать его запах и тепло, услышать биение сердца и тихий вздох облегчения? Тело дрожит, и он заходится слезами, которые сдерживал в течение многих, многих лет. — Я здесь, Вэй Ин. — Ты здесь, — тихо говорит с улыбкой Вэй Ин, чувствуя слёзы на губах и щеках. — Ты здесь! Отпускать Лань Чжаня не хочется, но он всё же помнит о Лань Цзиньхуа, поэтому с трудом отцепляется от мужа спустя пару других минут; тот отпускает его в равной степени неохотно, и он знает: это его Лань Чжань. На руке у него он замечает знакомую ленту, а, притронувшись с нежностью, чувствует такой же знакомый отголосок ци. И всё же он отходит, а вместо него к Лань Чжаню подходит мать, и он оставляет их наедине на десяток минут, а после, вернувшись, садится рядом с мужем, не желая отпускать его никуда и никогда. — Я помню… Охоту. Тьму… Я умер? Вэй Усянь, неловко поджав губы, кивает. — Прости… Я не смог спасти тебя. Лань Ванцзи качает головой. — Вэй Ин не должен винить себя. И не должен просить прощения. С уст Вэй Усяня срывается почти истеричный смех, и, ох, конечно! Никаких «прости» и «спасибо»! Лань Цзиньхуа смотрит на них и никак не комментирует это. — Но что случилось с… — она неопределённо двигает рукой. — Тем А-Чжанем. В этот момент подскакивает уже Вэй Усянь. — Думаю, теперь они едины. Как мы со здешним Вэй Ином. Скорее всего, дело в том, что тот Вэй Ин был совсем мальчишкой и… сами понимаете. А этот Лань Чжань прошёл какую-то часть пути своей жизни, имел стремления и мечты. Скорее всего, поэтому у тебя была лихорадка, — он смотрит на мужа и сжимает его руку в своей. — У тебя его воспоминания, верно? Это ещё одно доказательство. Лань Ванцзи кивает и ласково оглаживает его ладонь пальцем. А Вэй Усянь вдруг думает, что это вовсе не случайность. Между тем за окном исчезает тень, закат окрашивает небо в нежно-розовый цвет, а в отдалении звенит колокол. Засыпая в этот раз возле мужа, Вэй Усянь знает точно: новый день наступит с рассветом в их тёплой постели и доме, который не испытал боли его реальности.