***
Как и было велено, я спустился через полчаса. Почти что слетел вниз - так спешил. Часы на нашем этаже говорят, что я опаздываю, но я знаю их секрет - они спешат на 10 минут. А я нарисовался перед Максом на 5 минут раньше необходимого. Прислуга то и дело косилась на меня, наверное получили по шее за открытую дверь. Стараюсь не обращать на это внимание. В конце концов, они сами виноваты, что оставили выход из дома с рабами без присмотра. Макс тоже смеряет меня взглядом. Придирчиво, словно проверяя выглаженность воротничка и стрелок на брюках. Воротничка у меня нет, но свою серую кофту невольно одёргиваю, поправляя. У меня нет другой одежды, он должен быть в курсе. Только выцветшие джинсы и кофта. По две вещицы, если быть точнее, но совсем одинаковые. Так что стоически выношу чужой взгляд, сжав пальцами рукава кофты и сверля взглядом пол. Я должен быть хорошим, если хочу получить еду. А я очень хочу. - Готов? - киваю, - Хорошо. Сегодня снег пойдёт? - непонимающе поднимаю взгляд, выцепляю им чужую ухмылку и опускаю голову снова. Не понятно сначала, но учитывая смешливость хозяина... Полагаю, он имеет ввиду мою покладистость. Отвечать или нет. Или ответить. Или нет. О боже. - ...Не думаю, - переступаю с ноги на ногу, звякнув наручниками за спиной. Добавляю с запозданием в секунду, - Сэр. Уши горят от столь пристального взгляда. Голодовка это не то, чем Максу нравится заниматься - рабы от неё становятся менее выносливыми и дольше восстанавливаются. Но его точно радуют результаты. - Надо же. И я узнал об эффекте только сейчас, - откладывает газету, подходит ко мне и сжимает пальцами мой подбородок, поднимая лицо. Упрямо поджимаю губы. Чего это он так недоволен, у него ещё куча времени проверить теорию и понять, что у упрямства тоже есть границы. Например, когда от голода готов падать в обморок. - Это не надолго, - щурюсь раздражённо. То есть, конечно я хочу, чтобы мне дали еды. Но если для этого нужно не просто быть хорошим, а лебезить перед ним, то нет уж. Я умру с голоду. Макс, похоже, понимает мой посыл. Отпускает мой подбородок, возвращается к столу. Глянул на меня через плечо, тронув тарелку с куском пирога. Невольно сглатываю - а в следующую секунду вижу, как этот кусок, вместе с тарелкой, падает на пол. Звон, хрупкая еда разваливается на пару кусочков, а я. А я готов разреветься. Я почти уверен, что это был мой кусок. В растрёпанных чувствах смотрю на Макса. Тот внимательно следит за моей реакцией, готов поклясться, я даже вижу в его глазах насмешку. - Ешь, - холодно. Скорее даже ледяным тоном, твёрдым, как этот самый лёд. Не предложение - приказ. Один из тех, ослушаться которые черевато последствиями. Уверен, он знает, как сильно мне претит перед ним унижаться, любому нормальному человеку бы претило. И всё равно... Прокусываю щёку во рту в кровь, опускаю взгляд и оседаю на колени. Макс редко выносит подобное из игровых комнат, а если выносит, то в случае непослушания наказание совсем не игровое. А я боюсь боли. И Макса, откровенно говоря, боюсь. И есть хочу. Честно стараюсь думать о страхе, а не о голоде, когда ловлю один из кусков зубами. Пол чистый, я знаю, сто раз наблюдал, как их моют, даже знаю, что именно добавляют в раствор. Но я сижу в ногах того, кто называет себя моим хозяином и ем с пола, наклоняясь к нему, руки ведь сцеплены за спиной. Жмурюсь. Это унизительно. - Не нравится, да? Будет уроком, - Макс сел обратно на свой стул, развернул снова газету, больше не обращая вроде как на меня внимания. А у меня пропал аппетит, в горле встаёт ком то ли обиды, то ли слёз. Последним куском давлюсь, сдавленно кашляю и порываюсь встать. Нога, опустившаяся на моё плечо, этого не позволяет. Смотрю на уперевшийся за ухо лакированный ботинок, потом на Макса. - Приказа вставать не было, щенок, - не отрываясь от чтения, бросил так просто, словно мы тут погоду обсуждаем. Только вот это значит, что я должен оставаться на коленях. Как на сессии. Только сейчас меня видит прислуга. Наверняка радуются, что я тоже огрёб. Сжимаю пальцами рукава, стискивая их в кулаки. И плевать. Они здесь по доброй воле, а меня притащили. С ними таких вещей не делают, которые делают со мной и моими соседями по этажу. И всё равно обидно и страшно. Макс меня за человека не считает, эти тоже перестанут. И как вообще жить здесь потом. Настолько задумываюсь, что не замечаю, что Горький уже закончил своё чтение и завтрак, сидит и смотрит на меня, покорно склонившего голову. На сессиях после этого самодовольного взгляда он достаёт какую-нибудь приблуду и делает больно. Я к этому так привык, что напрягаюсь рефлекторно, только потом замечая на себе взгляд. Смотрю снизу, не моргая, сжав зубы и стараясь не рычать - от злости и досады. Макс откровенно хмыкает, подпирает подбородок ладонью и убирает с меня ногу. - Думаешь, Жуков выдрессирует тебя лучше? - я моргнул. Подумал и моргнул ещё раз, сощурившись. К чему это он... - Отвечай. - Я видел его один раз в жизни. Сэр. Откуда мне знать, - взгляд опускаю. Григорий не был бы доволен, если бы увидел, как я с Горьким разговариваю. Почему-то мне от этого грустно. Или дело в голодовке и я стал немного эмоциональнее. Или я просто сильнее обычного расстроен. Или не знаю. В любом случае, стало так грустно, что грудь сдавило. Макс ещё некоторое время сверлил меня взглядом, потом поднялся и жестом что-то указал прислуге. Ему принесли пальто. Одеваясь, он бросил на меня взгляд, встав полубоком. - Подъём. У тебя выступление. И лицо сделай попроще. С такой кислой миной ты сразу наскучишь, - и пошёл к выходу. Я понятия не имею, о чём он, но поднимаюсь и следую за ним.***
Ехали мы куда-то за город, судя по потраченному на это времени. Меня разместили на заднем сидении. Руки так и не освободили от наручников, зато к ошейнику - который, кстати, не сработал на этот раз на выходе из дома, чудеса - пристегнули цепь и вручили охраннику, устроившемуся рядом. Странным образом я почувствовал себя в ещё большей неволе, чем в четырёх стенах. Место, куда мы попали, похоже на гостиницу. Тоже ресепшен, ключи от номеров, тихая и вежливая обслуга. На выходе из машины мне перестегнули руки вперёд, а поводок спрятали под кофту. Шифруются. Мне было сказано улыбнуться и поздороваться с девушкой, которая даст нам ключ от номера и забронированного зала. Я так и сделал, к тому же она сама была улыбчивая и приятная. Было не сложно. Только вот стоило мне и одному из охранников оказаться в закрытом номере с Максом, тот стиснул меня за волосы, заставив опуститься немного ниже, подогнув колени и пришибленно вскинув взгляд. Горький, несмотря на грубый и явно угрожающий жест, добродушно хмыкнул мне в лицо. - Сейчас ты раздеваешься, садишься на колени под дверью и следишь, чтобы никто не вошёл. Понял меня? - неловко киваю и только после этого оказываюсь свободен. Охранник снимает с меня наручники. Освобождаюсь от кофты, кроссовок и штанов и опускаюсь прямо рядом с дверью. У меня нет белья. И права воспротивиться тоже. Есть возможности, и сейчас, вне дома - особенно. Но я поднимаю голову и вижу бедро так же сторожащего вход охранника. С другой стороны двери стоит второй. Да и сам я - голый. В ошейнике, на поводке, как псина. Господи. Жмурюсь отчаянно, поджимаю губы. Как раз от этих мыслей меня отвлекает приказ. - Подними голову, - смотрю, сразу же ощущаю, как переносицу и скулы холодит металл намордника, - Хоть слово скажешь - пожалеешь. Это было угрожающе, я понятливо кивнул и сглотнул. Сглотнул ещё раз - когда увидел, что мне протягивают внушительный фаллос с окончанием в виде пушистого хвоста. Шерсть такого же цвета мокрой выцвевшей соломы, как и мои волосы. Как любезно с твоей стороны, мистер Сэр. Поднимаю взгляд на Макса, тот нетерпеливо тыкает мне в щёку игрушкой и кивает на мой зад, определённо желая, чтобы я это в себя вставил. Хвост беру с сомнением, но приказ выполняю. На сухую это оказывается даже так же неприятно, как и унизительно. Впрочем, всё равно справляюсь, не зря же подготавливал себя. Гордости это не вызывает, да и дышу с опасениями, напряжённо прислушиваясь к предмету в себе. Макс тоже подготовился. Брюки и рубашка остались, но пиджак и галстук убраны на спинку кресла, а поверх одежды как влитые сели тонкие кожаные портупеи - одна в пару оборотов обвивает торс и двумя лямками цепляется за края плеч, а вторая цепляется за пояс и обхватывает так же в пару оборотов каждое из бёдер. Мне казалось, это женский аксессуар, но на Горьком они смотрятся так, словно это именно женщины слизали с него идею. Макс замечает мой заворожённый взгляд, самодовольно усмехается и покровительственно опускает ладонь мне на макушку. Осекаюсь, моргаю и отстраняюсь от прикосновения. - Нравится? - впрочем, ладонь с головы никуда не девается. Чтобы избежать прикосновений Макса, нужно быть в скафандре, а не голым и стоящим на коленях перед ним. Он почти даже не замечает моей неприязни - или прикидывается. Обращает внимание только на то восхищение, которое я случайно выказал. - Сегодня ты называешь меня хозяином, если вообще открываешь рот. Больше никак. Услышу что-то другое, получишь разрядом по... - сделал вид, что задумался, но я уверен, что он и так уже придумал, куда шибанёт, - По головке члена. Внутренне вздрагиваю. Я терпеть не могу называть его хозяином. Но, видимо, кроме этого слова мне сегодня вообще ничего не позволено. Намордник, хвост, поводок, приказ молчать... Это настолько явно, что нет смысла спрашивать. Сегодня я собака. Щенок, тот самый, которым меня всё время называет Макс. Настроение, и без того поганое, падает ещё ниже.***
К моему удивлению, мне снова дали перекусить бутерброд. В номере мы оставались часа четыре - я переваривал еду, а Макс перебирал свои приблуды. Не сомневаюсь, что мы могли бы этим заниматься и в особняке, но Макс всё время куда-то выходил и возвращался. Когда он вернулся в очередной раз, он потёр руки, довольно хмыкнул и кивнул мне с порога, подзывая. - Всё готово. Давай поводок, - что готово, к чему, я всё ещё ничего не понимал и никто не трудился мне разъяснить. Подбираю волочащийся за мной поводок и вкладываю в протянутую ладонь, - Теперь не двигайся. Макс достал из сумки, с которой приехал, подготовленный шприц. Я узнал его, я узнал бы его из десяти подобных - в нём покоится голубоватая мутная жидкость. Тот самый возбудитель, которым этот садист пользуется. Какое-то время он окидывает оцепеневшего от страха меня взглядом, видимо решая что-то, а потом наклоняется и вкалывает мне его в шею за ухо. Едва вздрагиваю, морщусь и мотаю головой после. Неприятное место, но, видимо, это нужно, чтобы не было нежелательных подтёков, если будут бить или связывать. Потому что если нет, я тогда совсем не понимаю его действия. Шли мы до зала, кстати, уже не таясь. Я полз на четвереньках, щекоча себе бёдра хвостом, а Макс тащил меня за поводок. И охранники, эти двое похожи на тени, иногда я даже забывал, что они с нами. Ещё и ковры в коридоре скрадывают звук шагов - идеально, чтобы пропасть. Всё началось, когда мы вошли в зал. Перед дверью Макс надел белую карнавальную маску с праздничными завитушками в качестве узора, а потом я увидел, что и все гости, человек двадцать - все они так же в масках. Разноцветные, пара человек даже с перьями. Мне они показались каким-то хулиганством, но отчасти даже забавным.***
Это оказалось страшным. Быть в положении зверька для игр, запертым с толпой неизвестных господ. Без права на голос. Я невольно подступаюсь ближе к единственному знакомцу - Горькому. Вжимаюсь плечом в его колено и ловлю на себе его насмешливый взгляд. Да, он доволен эффектом, этого, видимо, и добивался. Я напуган, верно, а теперь пошли по домам. Пожалуйста. Сердце продолжает панически колотиться и тогда, когда Макс приветствует гостей, когда рассказывает о предстоящем мероприятии и когда демонстрирует им меня. Приказывает вилять "хвостом", гавкать и давать лапу. Унизительно, но сейчас меня это мало заботит - всё это время не свожу умоляющего взгляда с хозяина. Я даже готов называть тебя так, смотри, ну же, обрати внимание и выпусти меня отсюда. Вместо того, чтобы внять моим безмолвным мольбам, Горький сообщает гостям, что они тоже могут поиграть с щенком. То есть, со мной. Почти сразу я оказываюсь окружён заинтересованной толпой. Кто-то брал в руки поводок и отдавал приказ. Были и банальные, в роде тех, которые отдавал ранее Макс, но были такие, как например облизать ботинок или принести выброшенную плётку. На мне был намордник, поэтому пришлось повозиться. Я буквально ощущаю, как каждое моё движение выцепляют мучители жадными взглядами. На представлении Горький назвал это "дружеской встречей". Значит ли это, что все присутствующие в том или ином смысле с ним близки? Семья? Друзья? Коллеги? Мне не объяснили даже того, что меня ждёт, а о подобном не заикнётся никто. Меня же волнует только, есть ли среди них Григорий.***
Было очевидным, что меня не отпустят, пока не наиграются все. Меня унижали, продолжая приказывать и заставляя отсасывать, на меня даже наступали. В какой-то момент я оказался подвешен за заломанные за голову руки. Все они трогали меня. И били. Той плёткой, которую я с горем пополам приволок, другими тоже. Макс принёс их штук пять. Они вытащили из меня хвост под одобрительный гомон остальных зрителей, а потом брали меня, не церемонясь, даже девушки - вооружившись страпонами. Мне казалось, это не закончится никогда. Но закончилось. Много позже. Сначала меня наполнили сзади спермой, потом вставили обратно хвост и стянули верёвкой яйца. Её перекинули через колёсико под потолком и натянули, подвешивая больше и больше грузил, наверное каждый что-то добавил. Рот мой стянут куском ткани, я мотаю головой, отчаянно скулю от боли и под конец, кажется, даже плачу. Я не знал, что толпа бывает такой жестокой. Да, каждый из них личность, но когда они вместе и возбуждены, они - чудовище. А ты в этом как щепка в шторме. Какой-то незнакомец в это время подошёл ко мне сзади, освободил руки и рот - а потом выгнул меня назад. Это был самый неуклюжий мостик в моей жизни. И самый рискованный, потому что только чужие руки, стискивающие мои запястья у себя на уровне головы, не давали мне упасть и оторвать себе перетянутую мошонку. Я что-то бормотал - к тому времени рот уже нещадно болел - просил отпустить меня или хотябы просто опустить на пол. Вместо этого мужчина так же как ранее мошонку, стянул мои руки и передал конец верёвки подошедшему Максу. Руки были подвешены к потолку, а у моего лица был освобождён из штанов чужой член. Очередной. Мне захотелось расплакаться или исчезнуть, но я открываю рот и снова отсасываю, давясь слезами и - позже - спермой.***
Я столько раз выпадал из мира, что сбился с счёта. В конце концов я оказался лежащим на полу с раздвинутыми ногами и пушистым хвостом в заднице. Макс подозвал всех присутствующих, наступил на мои и без того пульсирующие от недавней пытки яйца и пару раз надавил. Кроме боли я ничего не почувствовал, но толпа почему-то смеялась и одобрительно кивала. Я заметил, что мне на губы что-то попало, облизал и ещё долго соображал. Похоже, каким-то образом моё тело кончило. Не знаю, сколько длился этот кошмар, по моим меркам - целую вечность. После их игр я был полон спермы и в заднице, и в желудке, был перемазан соками женщин, избит и не ощущал ниже пояса ничего, кроме пульсирующей боли. Когда все разошлись, рядом со мной - я же, вымотанный до предела, не шелохнулся больше - присел мужчина в синей маске. На ней тоже были сверкающие блёстками завитушки, как у Макса, да и у почти всех гостей сегодня. Не думаю, что смогу воспринимать карнавалы после подобного хоть сколько-нибудь адекватно. - Забирай, - бросает Макс ему, второй раз на моей памяти закуривая. Настолько перенервничал? Я не замечал во время сессии, но он не сводил с меня взгляда всё это время, регулировал все фиксаторы и верёвки, прерывал увлёкшихся каким-нибудь насилием гостей и переключал их внимание. Только сейчас, прокастинируя в потолок, я могу заметить все эти детали - заметить и проанализировать. А там, в гуще событий, я был щепкой. На какую-то секунду даже почувствовал себя виноватым за свою неблагодарность. А в следующую вспомнил, что это именно он меня сюда приволок и отдал им. Снова злюсь, перевожу бездумный взгляд на подбородок присевшего рядом и продолжаю в открытую подслушивать. - Только его отмыть нужно. Но я этим не займусь, - добавляет Горький. Незнакомец надо мной кивает. Я не припоминаю его в толпе издевающихся и думаю, что он один из охранников. А потом он снимает маску и ерошит себе волосы устало. Мне снова хочется исчезнуть. Жуков. Он видел? Всё это? Меня таким жалким никто никогда не видел. Никто, кроме буквально пары человек, которых я по большей части почти ненавижу. Но Жукова я не ненавижу. Почему-то, хотя по идее должен. Теперь он во мне разочарован, верно? Я ведь даже кончил в конце. Понимаю, что дело в препарате, но. Закрываю лицо локтями, задрав руки к голове. Слышу над собой мягкий смех. Мой локоть едва сжимает чужая ладонь. Горячая и шершавая. Я помню её. К горлу снова подступает слезливый ком отчаяния. Пожалуйста, не трогай меня. Я грязный. Просто отвратительный. - Я займусь им. Как с Гамлет дела? Ты уже кончал с ней? - не понимаю, о ком они. Но Макс коротко кивает. - Иска справляется. Где ты её нашёл такую? - слышу едва различимое восхищение в его голосе. Так вот в чём дело, вот почему она особенная. Это подарок брата. Поэтому с ней с самого начала возятся. Только вот вряд ли Макс продолжил бы тратить на неё время, не приглянись ему эта девица. Я понял. Я наконец-то понял абсолютно бесполезную для меня часть чужой жизни. В тот момент, когда моя жизнь, казалось бы, достигла дна.***