***
Я даже не успела понадеяться на мифическое владичкино благоразумие, потому что мой телефон провибрировал. Это успокоило, ведь, помните, работа только для Вайбера, остальные звуки уведомлений не вызывали у меня нервный тик. «Hi Dora. When we have next English leson?». Первая мысль — вышколено-учительская, что если уже начал меня доставать, то пусть бы уже грамматически-правильно тогда. Гаденыш посягнул на святое, на любимый мой мессенджер, созданный специально для другой стороны моей жизни — свободной и сумасшедшей, без рабочих условностей. Нельзя вестись на его провокации, сдержанность и хладнокровие заденут его куда больше, если на то пошло. «Hello. Here r some mistakes — «when do we have next English lesson». I’ll write u soon». Перечитала это сообщение дважды, проверяя на наличие ошибок, но все равно долго сомневалась перед отправкой. Всегда можно было нажать «block user» и грешить на неисправности Телеграмма, но от этого разило таким ребячеством, что стало почти стыдно. Ответ пришел обезоруживающе-быстро. Как будто он маньячно сидел и гипнотизировал телефон в ожидании сообщения. «Miss u already». Я же говорю — гаденыш.***
Близость речки отзывалась прохладными дуновениями ветра, но их свежесть приятно контрастировала с жарой предыдущих дней. Мы обещали себе стать собраннее, рассудительнее и лучше в этом семестре, взяться за ум и учебу, и здоровое питание, и стать такими же eco-friendly, как шоперы из АТБ. Но неоновая вывеска «Білий налив» и часы, показывающие пол-одиннадцатого, нам не верили. — Я же говорила, что мы найдем, — Мари дружила с гугл-мэпс чуть больше (намного больше), чем я или Эля, но шутки про то, что она шла на запах алкоголя, как ищейка, обеспечены ей до конца жизни. В «Белом наливе» были, казалось, все, кроме нас, — что-то пили, ели, пробовали, а мы — как обычно. Ситуацию решили исправить в не предвещающий ничего особенного вечер Среды, досушивая походу мокрые после душа волосы и меняя пижамы на что-то более приличное. «— А погнали сейчас. — А давайте». — Ну потопали, женщины, — Эля подтолкнула нас обеих ко входу. Со стороны мы выглядели, как ЛГБТ-тусовка, наверное. Мари отсвечивала бледно-розовыми волосами, Эля дразнилась голубым, плавно перетекающим в зеленый, у меня просто лицо какое-то малолетско-радикальное. Хоть бы нам продали здесь что-то. Заведение тонуло в красном свете и неоне, который я обожала. Лукавое яблочко с пририсованными рожками и дьявольским хвостом хотелось украсть и повесить в комнате; людей не было, потому что вряд ли кто-то хотел проводить такой приятный вечер в помещении (или пить посреди недели). — Эль? — я кивнула в сторону прайс-листа. — Что? — Да ничто. Эль, говорю, будем пить или что-то другое? Девушка-продавец активизировалась немедленно: — Я могу порекомендовать вам наш специальный напиток — эль, смешанный с наливкой. Очень вкусно, есть два вида — яблочный и клубничный. — А можно нам с собой, но не в стаканчики, а в бутылку? Потерянное лицо девушки, которая в ответ только моргнула, не могло не повеселить. — У нас… нет пластиковых бутылок. — Пф, у меня есть, — с помощью магии и привычки таскать с собой везде рюкзак с енотиками Эля извлекла на свет божий две пустые бутылки по литру каждая. — Какая я хозяйственная женщина. Продавец моргнула еще раз. — Один такой и один такой, — как самой социальной и экстравертной мне приходилось брать заказы, отвечать службам доставки и стрелять сигареты у прохожих. Это лишало меня возможности, подобно Мари, отойти подальше, приняв положение «я-вообще-не-с-ними». Мы как герои мемов или тех забавных историй, которые люди рассказывают друг другу в конце рабочего дня. Развеиваем скуку — и свою, и чужую, потому что каждый случай тянет на короткий фельетон в газете или ютубный ролик. Как мы пытались купить в ларьке сигареты несуществующей марки, но упорно этого не осознавали; как на центральной площади поили «отверткой» парня, которого видели впервые; как поздно вечером бежали за троллейбусом, чтобы купить краску для волос, а возвращались с хлебом и абсентом — и множество других невозможных и невыносимо-живых «как», нанизывающихся на наши жизни. И сейчас ушли, но остались для девушки перлом сегодняшнего вечера. — Куда теперь? Мы еще успеем вернуться в общагу до закрытия. Действительно — пятнадцать минут на маршрутке или меньше получаса на трамвае, и мы успеем до закрытия общежития. Проведем остаток вечера в семейном кругу за тихой беседой. Поэтому я и говорила, что жаловаться было не на кого, ведь никто не мешал пойти на остановку. Принять адекватное решение. Не искать дурацких и нелепых приключений. Говорят, что наличие выбора всего лишь иллюзия, и оно принято задолго до того, как мозг успеет его обработать. Похожее ты чувствуешь, когда уезжаешь кому-то на квартиру и думаешь, что не останешься там на ночь. Не веришь даже сам себе. Неудержимо тянуло к воде, к сентябрьской прохладе вечернего пляжа, поэтому ноги сами вели к набережной. Народу было не так уж много (сказывался рабочий день), и это было очень кстати. Мы пили эль прямо с горла, не заботясь о стаканчиках, и шли, пританцовывая, по набережной, которая казалась не просто самой длинной в Европе, а бесконечной, как молодость. — Может, покупаемся? — солнце уже утонуло за горизонтом, синева речки сменилась черным, и только панельные многоэтажки на том берегу мешали ей слиться с небом. — Может и покупаемся. Брели привычным маршрутом к Монастырскому острову, пересекая мост и напевая набившие всем оскомину песни про девочек с каре и непокорную любовь; фирменный эль с приятной и сочетающейся с основным вкусом вязкостью пьянил незаметно и легко. Приятно. — Смотрите, как тут красиво. Не хотелось думать о том, что этот водопад очевидно искусственный и что ограждения стоят здесь не просто так. В конце концов, если бы они хотели, чтобы на камни у самого его основания никто не садился, стоило делать ограждения повыше. Чтобы нельзя было с легкостью перелезть через них. Водопад был не высокий, но дух захватывало. Даже не вспоминали о том, что скалистые камни могли быть скользкими, неровными и опасными, а полу-пьяные тела — весьма шаткими. — Он называется «Порог ревущий», — отпив от стремительно пустеющей бутылки, сообщила Эля. — Как у Шевченко. «Реве та стогне…» и так далее. Поэтично, — бутылку передавали друг другу по кругу. Днепр был красивый. И город, и река. Огни набережной призывно сияли напротив, и здания Правого берега были такими новыми и свежими на контрасте с уныло-панельными Левым. Водопад прямо под нами менял цвета, поэтому две фотографии с видом и моим одним кроссовком по-разному отсвечивали красным и желтым. — Камера и половины не передает, — две разноцветные головы тут же вклинились в мой телефон. На котором неожиданно всплыло уведомление, отдавшись вибрацией в моей руке (чуть не утопила телефон в знаменитой речке). Угадайте-от-кого. «Why you not sleeping now?». — О, наш знаменитый Владик? — Эля безуспешно потыкала в окошко аватара, пытаясь разглядеть лицо. — Ты ответишь? — конец фразы Мари утонул в очередном глотке эля. Даже с первого раза напечатала «Why aren’t YOU sleeping now?». Не стала проверять, обойдется. Ответ (ожидаемо) пришел молниеносно. «I’m thinking about our kiss». — Во-о-оу, че началось-то? — А может мне кто-то переведет? — Эля тут же забормотала его для Мари, которая училась на дизайне, а не инъязе. Я не хотела этого, правда. Ни дурацких переписок ночами, ни контакта «Владик» в моем телефоне, ни нелепых и неловких уроков один-на-один на расстоянии пяти вдохов. Ни прикреплять это не самое удачное фото с подписью «Because of this». А к черту. Он и так в курсе, что школьница из меня лучше, чем примерная учительница и репетитор для старшеклассников. — Черт, у меня же с ним занятие завтра. — Надо было нюдсы слать, — глубокомысленно изрекла Эля.***
Комсомольск — Голова пуста
Утром мне оставалось только помолиться и надеть на себя все самое лучшее, чтобы этот день был ко мне милостив (потому что Владик вряд ли будет). Я так делала еще со школьных времен, до того, как прочла «Щегла» Донны Тарт с советом надевать белую рубашку, чтобы никто не увидел ваше похмелье. Если бы я решила надеть рубашку, ее нужно было бы гладить, у меня бы не получилось, и я психанула бы и осталась дома. Белый шифоновый костюм висел на вешалке отличной альтернативой. Он был не прям белый-белый, в небольшую черную клетку, но сидел на мне хорошо. Изыскано. В таком костюме удобно было притворяться кем-то взвешенным и успешным, абсолютно другим, кем-то, кто не шатается ночами по городу (но не было никаких угрызений совести — голова пуста, что с нее взять-то). Классическо-строгое сочетание белого с черной шифоновой майкой, волосы легли чуть спокойнее, чем обычно, неагрессивные серьги, глубокий оттенок помады на губах — вы бы точно повелись. Я могла бы носить этот костюм под корсетное кружевное боди, но вместо него у меня было только занятие с гормонально нестабильным подростком и ощущение вакуума в голове, преследовавшее меня всю дорогу до университета. Наверное, в профессии учителя можно найти много неприятных минусов и раздражающих вещей, но лично меня больше всего изматывала подготовка к занятиям. Встать пораньше, найти материал, изучить учебник, скачать видео, сбросить на флешку и помолиться, что ничего не забыла. А уроки с Владиком это вообще катастрофа на грани панических атак. Это я осознала, когда вызубрила наизусть каждую строчку раздела 1В в учебнике «English File B1+» — там не было ни одного непереведенного слова, ни одного неизученного скользкого вопроса или непроверенного произношения; план к занятию был буквально расписан по минуте, включая мои связующие фразы и его предугаданные вопросы. Еще чуть-чуть, и начнет отдавать маниакальной тревожностью, но это лучше, чем бессильно сидеть перед этими наглыми глазами и не знать ответа или (еще хуже) ошибаться. Я не нервничала. Не описала бы эту странную взвинченность так. Как будто у тебя есть план, но какой в нем смысл, если этот мальчик опять сделает все по-своему. Не жалею никогда о своих надетых каблуках, всегда выхожу немного заранее, поэтому не бегаю в спешке, а только степенно шагаю и ловлю чужие взгляды. Приятное цоканье об асфальт даже успокаивает и крошит любой стереотип о том, что женщина одевается для кого-то, кроме самой себя. Мой урок с Владиком — единственный сегодня, и это даже почти обидно, оделась-накрасилась-собралась-с-силами, чтобы отмучиться так быстро. C другой стороны, один час притворства, и я свободна. В этот раз Владик не опаздывает, а приходит даже раньше (я привычно открываю для него двери). — Hi, nice to see you, — вышибает английским с порога. Привычное озорство в глазах меняется на что-то неуловимо знакомое, но вместе с тем — чужеродное, непривычное на таком детском лице. Ладно, его лицо — не такое уж и детское, он спокойно может зайти за студента 1-2 курсов, я в его возрасте уже в университете училась (так что не думайте, я не педофилка какая-то). Владик молчит, и это настораживает, а Лены больше нет рядом, чтобы протыкать воздушный шар нашего удушающего молчания. — Come on, — уходя, не проверяю, идет ли он за мной, потому что да куда он денется-то. Если вы не верите в его язвительность, то вам стоит знать, что, сев за стол, Владик выложил: две ручки, карандаш, тетрадку на 96 листов, и еще одну странную тетрадку, и словарик. Еще бы дневник с оценками приволок. Одним глазом заглядываю в свой блокнот, попутно бросая ему свой дежурный вопрос о настроении. — I’m fine today, thanks. By the way, you look beautiful. А, нет, не показалось. Когда ты уже привыкнешь, Влада, что такое никогда не кажется. Этот внимательный мужской взгляд, пробирающий, поддевающий лацканы пиджака и тоненькие лямки майки, — его невозможно перепутать ни с чем. Так откровенно, что почти обнаженно, и хочется, искренне хочется призвать в себе то самое неуютное чувство, когда кто-то на тебя открыто и сально пялится, но сейчас его не существует даже в зародыше. И это ошеломляет. — Та-ак, — защищаясь, я скрещиваю руки. — Давай мы с тобой договоримся: ты сам выбрал меня своим репетитором, никто за уши не тянул. Теперь соответствуй. Сразу вспоминается каждая буковка нашей ненужной переписки, каждый лишний взгляд или жест в его сторону. — И? — Владик издает какой-то непонятный смешок. — Мне тебя на «вы» называть и по имени-отчеству, Владислава-как-там-тебя? Как много яда, господи. — Можно просто «Влада», но на «вы», — чуть не добавляю «пожалуйста». — И желательно сдерживай себя и в личных сообщениях тоже. Я должна была сказать это ровно и четко, но глаза неприятно косятся в сторону тетрадки с планом, как будто я не могу выговорить это без шпаргалки. Или смотреть ему в глаза. — Тебе неприятно вспоминать о нашем поцелуе? — лукаво и картинно наклоняет голову. Да, давай кричать об этом на весь офис. Он постоянно совершает какие-то лишние мимические манипуляции с губами — приоткрывает, облизывает, кусает, и непонятно: то ли это у него нервозность, то ли дурацкий способ закадрить, то ли моя крыша едет медленно, но весьма успешно. — Да не о чем вспоминать. Слышишь меня, н е о ч е м. Ничего. Голова пуста, как полиэтиленовый пакет, но там все равно нет места для тебя и твоих дурацких пухлых губ. — Ты так считаешь? — он держит оборону и не верит ни на грамм. Раздражение подделывается слишком легко, потому что он действительно бесит своей наглой уверенностью в том, что это может значить хоть что-то. Нужно ответить что-то в равной степени резкое и взвешенное, чтобы задеть его, но не показаться задетой; я бестолково пробегаю глазами тетрадку (я же говорила, что любой план бессмысленный). — Да нечего считать, Влад. Было и было, я не могу из-за каждого случайного поцелуя сходить с ума. («так же, как ты» виснет в воздухе). Умница. Спокойно, но в то же время проскальзывает раздражение взрослого к маленькому ребенку. Если Владик и эмоционирует по этому поводу, то его максимум — пожатые плечи и вздернутые в стиле будь-по-твоему брови. — So, I have a task for you… — как ни в чем не бывало начинаю урок, раздаю распечатки, обозначаю задание. Уверена, что хотя бы два часа в неделю мы сможем притвориться нормальными людьми.