Дура

Октябрь только начинался, а я уже куталась в кожаную курточку от ветра. Мальчик из Тиндера смотрел на мои тонкие ноги, обтянутые черными колготками, понимающе, а не сально, и вел меня в сторону ближайшей кофейни. «Не туда идешь, солнышко, ой не туда». Но своим теплом и уютом его уже успела завлечь Aroma Kava. Черт. Мальчик открывал двери, помогал мне снимать курточку, усаживал на диван у окна, и я не могла решить, нравится мне эта забота или нет, потому что его имя я так и не запомнила (надо будет еще просмотреть наш диалог). — Ты знаешь, я вообще кофе не пью, — а вот и разгадка. Я успеваю проглотить фразу о том, что здесь лучше и не начинать, а то травма на всю жизнь останется. — Совсем-совсем? Даже какой-то легкий и сладкий недо-кофе аля раф? * — Даже понятия не имею, — бесхитростно улыбнулся. Он весь такой бесхитростный и улыбчивый. Открытый, как концертная площадка летом. С такими карими глазами ясными и многочисленными шутками. А я все еще не могла решить. — Выбирай, тебе какой, — кивнул в сторону меню. Был один фокус: можно заказать знаменитый «авторский кофе», где неясную жижу с кофейным вкусом пичкают сливками, кусочками печенья, шоколадной крошкой и манной небесной, и тогда его можно будет пить (или есть, непонятно). В кофейне смотрелись мы с этим мальчиком странновато. Внушительный зал был наполнен неформальными подростками, арабами и только изредка — среднестатистическими жителями Днепра. Было тепло и уютно, фирменные цвета сети кофеен (синий, оранжевый, коричневый) просматривались непростительно хорошо, чашка приятно дымилась в ладонях, и это, наверное, было какое-то околосчастье. Мальчик из Тиндера не замолкал, а я не понимала, как к этому относиться, потому что сегодня я была исключительно неспособна принимать какие-либо решения. Но мне нравилась сама идея, что я могла поддерживать этот диалог весьма формально, ведь сейчас хотелось именно этого. До тех пор, пока среди общего гула разговоров, шума кофе-машин и его потока сознания я разобрала что-то знакомое и приятное. Мелодичное. — Подожди секунду, — нарушила личное пространство, положив руку на плечо и заставив того замолчать. — Слышишь? Наверное, он решил, что я предлагаю ему прислушаться к потустороннему миру и смотрел испуганно. — …it’s too co-o-old for you he-e-ere… — мои слова, слава богу, совпали с песней, которая здесь играла. — Let me ho-o-old both your hands in the wholes of my sweater. Не то чтобы мальчик меня вот так сразу понял. Хорошо хоть пальцем у виска не покрутил. — Neighborhood? Группа такая, не слышал? — отрицательно покачал головой. Можно, наверное, не слышать о них и не любить с легкостью тоже, но эта песня. Концентрация любви в каждой строчке. Почти как Perfect, Ширана. «позволь мне укутать твои руки в рукавах моего свитера». И спрашивается: зачем мне парень, который не пьет кофе, не слушает альтернативный рок и не планирует греть мои руки в своих? Первым импульсом было расплатиться, пробормотать «тытакойхорошийэтояприпадочная» и поспешить в теплую общагу, но наверно это все же перебор. Нужно проявить вежливость и потихоньку слиться, чтобы он пожалел не обо всем свидании, а только о потраченных на каток деньгах. Я подумала: еще 15 минут, и все, но лучше бы ушла сразу. Моя подруга Мира, коренная жительница Днепра, однажды сказала мне, что он — как большая деревня. Я не поверила, потому что в сравнении с моим городом Днепр казался таким живым и огромным. Но когда Владик показался из-за дверного проема, не поверить было трудно. Это центр города — логично. Это популярное место — логично. Это отвратительная погода — логично. Нет никаких сверхъестественных или ненормальных вещей в том, что мы случайно пересеклись здесь. А чего ж так заколотило адски, даже кусок сладкой трубочки утонул в смеси кофе со сливками от моих трясущихся ладоней. Я бы поспорила с вами на счет нормальности; мальчик с Тиндера не решился накрыть мою руку своей, хотя и хотел. — Я просто вся продрогла, — менее театрально, Влада, пожалуйста. А Владик (я следила за ним краешком глаза) продолжал уныло киснуть около кассы в окружении незнакомых мне школьников (школьниц, по большей мере). Он же мог меня и не заметить, да и я могла расслабиться. Или накинуться на мальчика с Тиндера с поцелуями, как в нелепых фильмах про шпионов, где все целуются, чтобы их не рассекретили. — Может, тебе домой проводить? — облегчение напополам с благодарностью в моих глазах только сильнее убедили его. (ну и что, что я пыталась сбежать от какого-то малолетки, за адекватными решениями вам в другую жизнь). Мальчик подавал мне курточку, придерживал за спину, ведя ко входу, пока я отчаянно пыталась держать спину\голову ровно и не смотреть вправо (продолжаем играть в нелепых шпионов на грани фола). — Здравствуйте, Владислава Александровна, — его голос слаще, чем приторность недо-кофе и его собственной внешности. Так близко к провалу Штирлиц был только сейчас. — Здравствуй, Владик. Сбежала почти в открытую, не стесняясь собственной слабости (длина юбки ощущалась жжением взгляда внимательных глаз). Мальчик из Тиндера рядом — такой неоправданно-лишний. Но какой-то обезоруживающе эмпатичный. Он бы проводил меня до самой общаги, если бы я не упиралась так вежливо и настойчиво. Несочетание сквозило между нами холодным ветром (Тиндер соврал нам по всем метчам); наверное, мы оба надеялись больше не встретиться в этом странно-маленьком городе. И не то чтобы я была невероятно грустной, просто хотелось скорей добежать до остановки, пока не замерзла и не расстроилась окончательно. А в голове продолжали вертеться строчки про теплую Калифорнию, мягкий свитер и нежность, смешивались с собственными дополнениями, которые хотелось тут же записать, но… — Дора! Мне послышалось. — Дора, стой. Мне показалось. — Да стой ты, дура! Допустим. Я обернулась, и на это ушли последние силы. Ситуация из обычной превратилась в катастрофическую: замершая, голодная, отшившая хорошего парня, я стояла посреди Европейской площади и выслушивала оскорбления от собственного ученика. Последняя капля была буквально каплей дождя, приземлившейся мне на голову. — Да что же ты хочешь от меня? — я хотела бы взорваться этой фразой, но получилось как-то устало. Почти жалко. Владик открыл рот и закрыл. Как рыбка. Скорее, как змея, на кончике языка которой вертелся уже знакомый мне яд. Ожидаемое: — Тебя кто-то водил в арома-каву? — лучше бы в борделе пересеклись, честное слово. Ну да, это заведение-мем, и что ты хочешь мне этим сказать? Он вообще кофе не пьет, и не разбирается, и до общаги меня проводил бы, а может и остался бы, да. Разумеется, я ничего не сказала, ощущая усталость каждой клеточкой тела; дурацкий Владик испортил мне настроение в край и спугнул едва оформившееся вдохновение. Я попытался развернуться в другую сторону, но он мягко остановил меня: — Ты голодная? — а потом передумал. — Пойдем.

***

Спросите, почему согласилась. А все потому, что Дора — дура, не знали? Если честно, я подумала, что если я не пойду, то Владик начнет тащить меня за руку, а это будет ну совсем уж нелепо. Да никакая я не дура. Сразу поняла, что это ведет к какому-то теплому заведению с приличной (возможно) кухней, и согласилась, потому что хотела. Почувствовала этот странный импульс, что это будет история почти-как-в-фильмах, зачем отказываться. Мы и так провели пару недель в этом липком спокойствии, без вульгарных шуточек, срывании уроков и пьяных поцелуев. Одна встреча, о которой никто не узнает, никому не повредит. (если только Владик не поведет меня к себе домой, в неформальной обстановке заниматься английским языком). Когда мы повернули на Екатеринославский бульвар, я подумала, что перегнула с его галантностью и кадрами из фильмов, а Владик просто решил в очередной раз поиздеваться. Привести в то самое место, где мы целовались всего месяц назад. И эта мысль оказалась неприятной ошибкой, отразившейся ехидными пониманием на его лице и приторной фразой: — Дорочка, нам сюда. Рукой куда-то в право, в сторону пестрых неоновых вывесок, одна из которых — «Dogz&Burgerz». Вокруг входа столы заменяли разрисованные жестяные бочки, и парочка людей неформального вида курила айкос и обычные сигареты. Внутри заведение равняло нас с ним по возрасту своей нарочитой молодежностью и разношерстной публикой. Стены изрисованы граффити и украшены постерами культовых фильмов, пятнистую яркость оттенял серый бетонный пол, столики больше походили на барные стойки, и лишь около стены в соседней комнате можно было заметить адово-красные диваны. В общем, кто-то соорудил приятное и бюджетное арт-пространство в стиле «подвальный гранж». И это работало, потому что к месту заказов нам пришлось отстоять внушительную очередь (никаких официантов). Какая-то девушка впереди нас рассказывала своему пьяному в дым спутнику об интервью с гинекологом, просмотренным ею на ютубе. — Так вот, оказывается, стринги тоже носить нельзя, — она поймала мой удивленный взгляд и довольно громко засмеялась. Я не удержалась: — А почему? — Ну, там вроде бы жидкость какая-то впитывается в ткань и неприятно влияет на кожу. — Ааа. Было бы глупо надеяться, что Владик смолчит, поэтому он ожидаемо наклонился к моему уху и шепотом произнес: — Любишь носить стринги? — Смотря для кого, — притворилась, что не почувствовала жар, опаливший щеки. А вот это, кстати, неправда. Если я и надеваю красивое белье, то точно не ради парней и попытки произвести впечатление. В меню много аппетитных бургеров и видов жареной картошки (такой абсолютно американский вайб), и я тычу в какой-то с курицей, еле сдерживаясь, чтобы не заставить Владика переводить названия блюд. — Не хотите попробовать нашу новинку — глинтвейн? Только бухать еще со своим учеником не хватало (вовремя спохватилась, ага). — Да, нам два, — Владик вообще вел себя, как будто я к нему бесплатное приложение: общался с кассиром, обсуждал нюансы, способ платежа, пока я бестолково прогружалась и пыталась незаметно подтянуть колготки. Даже столик сам выбрал — тот, где можно было сидеть рядом, а не напротив. И пока готовились наши блюда, а Владик не пытался заполнить паузу, я наслаждалась узором стола и бесконечно жалела о том, что никогда не ношу с собой наличку. — Номер карты? — без особой надежды и довольно слабо. — Ты хоть когда-то на свидании была, солнышко? Можно было бы вежливо ответить, что мол я уважаю твою самодостаточность и не ставлю под сомнение твои финансовые способности, но это я тебя пригласил сюда. — Ну не со школьниками же. — Не ведутся? — Ведутся, как видишь. Миниатюра «двух гадюк связали узлом». Я думала, это будет проще. Что мы весело посидим-покушаем, я посмущаю маленького мальчика, а на деле физически тяжело даже поднять на него глаза. — Что за парень хоть был? — как бы между прочим. — С Тиндера, — пожимаю плечами (имя так и не вспомнила). Я даже дернулась от всплеска смеха рядом. Слегка наигранного даже, к чему эта театральщина. — Что не так? — Да ничего, просто смешно. Я вам клянусь, если бы мы встретились хотя бы два года назад, я бы уже развернулась и ушла, словив при этом нервный тик от его искрящегося самодовольства. Но вне гормональных всплесков жить становилось проще и подростковые закидоны (особенно чужие) переносились легче. Мой милый мальчик. Владик по-джентельменски принес нам жестяные подносы с бургерами и стаканами, поставил передо мной красивенько, выложив на стол. И только после отсутствия приборов я осознала свою ошибку: я ем как свинья. Тем более всякие нестабильные субстанции по типу бургеров, шаурмы, хот-догов, тем более руками; я уже вижу это (сок, стекающий по рукам, смазанная помада, заляпанная юбка, а главное — ни грамма сексуальности в происходящем). — Предупреждаю, — Владик украл одну картофелинку, — я ем как свинья, и мне все равно. — Отлично. Но ничего катастрофического не было — бургеры как бургеры, очень даже вкусно, сытно и не марко. Еда, запитая первым глотком глинтвейна, отзывалась в теле приятным теплом и желанием остаться здесь навсегда. — У тебя вот здесь… — Владик оборвался на полуслове, потянувшись большим пальцем к уголку моего рта (о нет); подушечкой вытер остаток соуса, хорошо хоть не слизал, и на том спасибо. А к черту. — Я вообще люблю глинтвейн, мы часто в общаге варим, — я сказала это, потому что я хотела говорить — нет от неприятных вакуумных молчаний, а от желания делиться информацией. Узнавать. — А я люблю водку, — знакомьтесь, Владик — семнадцать лет. Внезапное: — Тебе же есть семнадцать? — как будто это меняет хоть что-то. — Да, вполне, я же выпускник, как-никак. — Я поступила в универ в шестнадцать, — пожала плечами и опередила его вопрос: — рано в школу пошла просто. Владик приятно обнажил ямочку на щеке (она определенно мне нравится, хотя вся эта смазливость никогда не попадала в мои вкусы). Вообще, желание провести ладонью по мягкости скул преследовало меня сегодня весь вечер и усиливалось с каждым выпитым глотком глинтвейна. Замечательно. Кажется, пора домой. Но тело мякло, плавилось в мягкость дивана, и голова кренилась в сторону владичкиного плеча. Я не пьянела, но горячее пряное вино ощущалось как одно сплошное тепло по каждой артерии. Строки будущего стихотворения мелькали перед глазами неясными образами, но я не могла взять в руки телефон и начать писать при Владике. — А почему учителем пошла работать? — он бестолково вертел смятую салфетку в пальцах, но на вопросе неожиданно повернул голову в мою сторону. А я и так была слишком близко. Но мы единогласно решили игнорировать это микроскопическое расстояние между нашим носами, выдавая это только крошечными улыбками. «One love, two mouths». — Практика языка и гибкий график, — не отстранилась ни на миллиметр. Оно не ощущалось каким-то дискомфортом, а скорее приятным смущением, трепетом между моих усталых ребер. И я не боялась такого откровенного флирта с собственным учеником, потому что это казалось такой легкой и безопасной игрой в эти недо-касания и спрятанные полуулыбки. Что могло быть плохого? Действительно, что могло случиться, когда я позволила все это: искусственное свидание, оплату моего счета, не прикосновения, но — еще хуже. Их ожидание.