Jerry Heil — #ДЕВОЧКА_ЛЮБОВЬ
Ноги подкашиваются, но завязывать нужно не с коктейлем, а с малолетками. Еще и Владик не сводит взгляда такого, что даже до идиотов доходит. Вопреки всеобщему убеждению, я не полная дура и не собираюсь сейчас устраивать драму на тему «о-боже-нет-снова», как будто не знала, к чему все приведет. Но интенсивность того, как нас тянет друг к другу, поражает каждый раз, как в первый. За столиком меня догоняет никотиновое опьянение, и с алкоголем на сегодня точно все. Вот бы еще и с малолетками, но даже мысли об этом нелепые и смешные, не хочешь малолеток — прыгай в такси и убегай. Но я остаюсь за столиком, под его невыносимым, ничем неприкрытым взглядом. И плавлюсь. У меня нет проблем с Владиком, я знаю, что не влюблена в него, потому что влюбиться это как минимум разговаривать, а не ждать, пока тягучее притяжение столкнет вас, бессилых, лбами, чтоб без шансов вырваться. Поверьте мне на слово, вы не то что бы не пытались — вы бы не захотели. А на деле мир вокруг не останавливается, и музыка все так же долбит в уши, в коктейлях позвякивают металлические трубочки, кто-то рядом смеется, и этот шум разом становится трудно переносимым. Отстраненно замечаю, что мы больше не играем, а просто пьем, шутим, уходим танцевать, такие же, как и несколько минут назад. Но я уже нет. Просто не могу вернуться в то же летящее состояние, так же играючи ложиться Ванечке на плечо и делать вид, что клубы сами по себе меня совсем не бесят. — Я сейчас, — тело само несет в сторону туалета, где спасительная тишина и холодная вода опционально. Даже дверь не успеваю захлопнуть. О н. Мелькает вспышкой в отражении зеркала — даже на расстоянии такой взвинченный и притянутый такой же лишностью всех присутствующих. От него до меня — всего ничего и несколько часов притворства, что мы оба пришли сюда не за одним и тем же. Мы молниеносно сталкиваемся губами, и это ощущается как долгожданный вдох полной грудью. То, как Владик прикасается ко мне, всегда вездесуще, в каждую клеточку одновременно, как самый приятный из ядов. Его ладони приходятся прямо по моим лопаткам, чтобы кости не ударялись так о холодный кафель, когда он вдавливает меня в стену. Господи, зажиматься в туалете «Рио», как же мы дожили до такого. Как же мы жили без этого. Поцелуй — жадный, долгий, но е г о всегда мало и всегда недостаточно, чтоб прямо умирать, пока он оставляет ощутимый укус на нижней губе. Моя рука идеально подходит под его кудрявую макушку, позвоночник изгибается под его ладонями так, чтобы вжиматься в него грудью, и вся я was made for loving you, до последней родинки на шее. И движения такие, что не нужно спрашивать — ни разрешений, ни предпочтений. Мы были рождены с этим обжигающим на грани болезненного ощущением друг друга, или что еще там может выдумать мой воспаленный и усталый мозг. Я почти забыла, как это. Быть поцелованной ним, быть испитой, быть наэлектризованной желанием так, что даже вдыхаемый рядом с ним воздух саднит горло. Как будто огонь пить и не насытиться. Если бы была способность обретать слова в мысли, то хотелось бы спросить, как будто пропеть даже: …if these feelings flow both ways… Но он — в очередной раз — совершает невообразимое и говорит: — Я так ждал этого, — даже шепчет, предательски шепчет в изгиб шеи, взрывая звезды под веками, подкашивая и так скверно держащие ноги. Он слишком одет на контрасте со мной, и чтобы вспомнить, как его тело ощущается на пальцах, мне приходится воевать с пуговками его рубашки. Безуспешно — Владик смеется, но не как обычно, а бархатно, хрипло. — Может, хотя бы не здесь? — он впечатывается в мой лоб своим и в очередной раз хвастается ямочкой на щеке. — Ты такой скучный, — дразним друг друга близостью, так что Владик прикрывает веки и выдыхает навстречу. — Да? — его губы срываются вниз, к моей шее (той стороне, что без засоса), целуют недостаточно сильно, играючи, легко. — Да… — на выдохе, в такт пульсирующей под его губами кожей. Владик утыкается в ткань, но не останавливается, и я впервые за вечер по-настоящему радуюсь отсутствию белья. Ткань слишком тонкая, ничего не притупляет, а только усиливает ощущение его влажного языка на собственной груди. — Да… Интересно, его тоже будоражит до костей тот факт, что я готова отдаться ему прямо в этом туалете? Crawling back to you… — Поехали ко мне. — Минет в туалете отменяется? Он усмехается. — Никак покоя не дает? Я знаю интуитивно: ему нравится, как я прикусываю губу, натягиваю линии ключиц, наклоняю голову и выдерживаю (самое сложное) его взгляд; я нравлюсь ему вся — красивая и юная, с ума по нему сходящая. — Ты едешь? — Почему у тебя опять никого нет, ты же школьник, — мы не отцепляем ладони друг от друга, касаясь беспорядочно и хаотично, заигрывая с напряжением в воздухе, которое вот-вот нас поглотит. — Мои родители вчера улетели в Таиланд, недели на три, кажется. — А почему ты не с ними? — три недели, когда он на другом конце земного шара, звучат как блаженство и бесконечно-тягучая тоска. — Ну мне же нужно к ЗНО готовиться. — Ты его завалишь, а я буду виновата. — Так поехали, подтянешь, — он говорит это так серьезно, как будто это правда. Я не выдерживаю и смеюсь вслух, и Владик улыбается тоже, и тот редкий случай, когда мы хоть чуть-чуть нормальные люди. Он берет меня за руку и уводит.***
Обижается. Резонирует своей обидой в воздух, выдаваясь всем: опущенной спиной, показным взглядом в окно и напеванием нелепой песни из радио. Нас несет по ночному городу и полупустому шоссе, и мы едем быстрее, чем можно, отчего фонари сливаются в один сплошной рябящий свет. Он не мешает узнавать родные до нервного заламывания пальцев места, трамвайные пути и вывески. Я вижу старый Днепр в изломанных и узких улочках, чувствуя, как неровная брусчатка кренит меня в сторону Владика, и у меня почему-то так странно щемит сердце от любви к городу, где я в очередной раз счастливая вхлам. И Владик. Обиженный. Я даже (всегда) прикоснуться к нему боюсь, настолько он наэлектризован. Но альтернатив нет, с другими как-то прокатывало мурлыканье и поцелуи в ладони. — Эй, ну ты чего, — я натурально трусь щекой о его плечо, и он немного осекается. Пиздец. «Я думала, ты понимаешь…». «Ну не могла же я просто взять и уехать с тобой». «Не веди себя как ребенок». После чего именно он выбросит меня из такси? — Если ты стесняешься, то может, поедешь домой? Началось: таксист уже поглядывает на нас в зеркало дальнего вида и готовит историю про сварливую парочку, которую он вез из клуба. А я рассчитывала на парочку, которая чуть не потрахалась на заднем сидении. — Ты действительно не понимаешь, что ты мой ученик и я не могла просто взять и сказать, да, сейчас я уезжаю к нему на ночь. Это не этично, это некрасиво, в конце концов. Это здесь, конечно, не причем, и если он не дурак, то тоже это чувствует и видит по моим ужимкам в клубе и буквально побега на 15 минут раньше, чем ушел он. — Серьезно? — он соизволит поднять голову, и этот томно-усталый взгляд моментально превращает меня в дуру. Ничего нового. Но хотя бы со стороны я звучу убедительно, что позволяет притвориться на ночь или всегда. Остается только поражаться тому, как Владик умеет мгновенно схлопываться — еще минуты назад такой жаркий, дымящийся, он умудряется сейчас даже смотреть мимо моих губ. Но все еще везет к себе домой.***
Пересекая порог владичкиной квартиры, я осознаю, что протрезвела окончательно и во всех смыслах. Это не к тому, что я вдруг резко жалею о всем, что происходит, нет, просто осознанное восприятие реальности всегда приносит толику опустошения. Владик грохкает ключами по тумбе и, не оглядываясь, идет в свою комнату. Видимо предполагая, что я пойду следом. Так и происходит: мы оказываемся в его насквозь синей, умиротворяющей комнате, которая уже кажется мне такой знакомой. — Дашь во что-нибудь переодеться? — я сажусь на его стол, воображая, что подойдет ко мне, стащит топ и возьмет прямо на этом столе. Но Владик продолжает лежать на кровати, потому что выражать эмоции для него — это чересчур, хватит с нас картинности и сцен из фильма «После» на сегодня. А, нет, недостаточно, решает он, и стаскивает с себя футболку, по-мальчишески (сначала воротник). Ловлю его футболку и невольно поражаюсь тому, какая она теплая, дышащая им, пройнятая е г о запахом. — Отвернешься? — джинсы слетают с моего резко осунувшегося тела, и я знаю, что он ответит. Впервые я стою перед ним такая странно-голая, картинно-нуаровая в своем черном кружевном, топе и красной помаде; медлю с тем, чтобы стянуть верх. Топ шелестит на пол и скручивается змеей под моими ногами, вызывая у Владика такой шумный выдох, что я различаю его даже с расстояния. Но все равно слишком уязвимо стоять вот так, еще перед ним, с его путанными мыслями и удивительной отрешенностью. От меня до него — пара ударов бьющегося в горле сердца. В конечном счете, мне просто нравится быть с ним, но быть — это всегда тактильно ощущать его под пальцами и никак иначе. Вот и сейчас: пристраиваю голову на его обнаженный живот, в глаза заглядываю, пока он ведет пальцами вдоль впалой скулы. Ощущение времени — вечность, и можно дальше вязнуть друг в друге, поэтому Владик так неспешно обводит мои губы, и я целую его подушечки. Маленькая слабость. Его рука скользит в волосы, массирует до прикрытых от удовольствия век и желания раствориться в нем сейчас же. Целую его чуть выше пупка. Еще раз. Еще и еще, упираясь губами в напряженные мышцы. У него какое-то запредельно мужское тело, атлетичное, с очерченным (едва, но очень меткое едва) мышцами, созданным, чтобы водить по ним языком. Как сейчас. Медленно-медленно, возвращая ему собственную неспешность. Ниже — к красной линии, неизменно вызывающей дрожь у всех (один раз я выцеловывала там надпись «тебе понравится»). Владик — не исключение, сдается на милость моим губам и рукам, и я не могу вспомнить, когда в последний раз желание сделать /это/ так выламывало изнутри. Наверное, никогда. Даже с ремнем справляюсь с первого раза. Шум в ушах подменяет реальность вокруг, сокращая восприятие до уровня тактильности — только нежная кожа, только влажная соль, только восхитительный дискомфорт первых толчков. Такие знакомые, привычные движения, но с ним — все, как в первый раз: и ощущение на языке, и движения вверх-вниз, скручивая собственные внутренности в узел. Я действительно не знаю, к а к ему нравится, поэтому ловлю каждый выдох, но Владик, кажется, перестает дышать совсем. Он странно вытягивается и не касается меня вообще, даже за волосы не держит. Ему не… ему не нравится? Если бы не явственная твердость под губами, то так бы и подумала, потому что от него — ни звука, ни единственного вздоха, ни движения навстречу. Наощупь нахожу его руку и кладу на собственную голову. Покажи мне. Бестолково, но приятно перебирает волосы на затылке: в постели от него ни грамма грубости или небрежности, что лучше бы в реальной жизни. Такой закрытый, скованный, выдает себя разве что скрученной в кулаке простынью, но от этого — только усиливающееся желание вылизать его изнутри, протранслировать хотя б толику того крышесносного, чем сама заполнена до краев. И да, он наконец с т о н е т — задушено и хрипло, но очень честно. А затем буквально поднимает за плечи, тянет вверх, к себе. И целует (!). Не то, чтобы у меня были сомнения, но все же. На удивление, он расслабленный, даже развязный, буквально укладывает меня сверху, и я чувствую, как вздрагивает его грудная клетка от ударов сердца. — Что не так? — клянусь, мой тон точь-в-точь как на уроке, когда я говорю ему найти ошибку в одном из заданий. Ну допустим есть что-то больное в этих отношениях, но что вы мне сделаете. — Да все ок, — Владик прижимает мою к своей груди, и это странное, но только для него типичное движение. — Я просто ебанутый. Ебанутый так ебанутый, чего уж там. Колесо напряжения, гнавшее нас на этой бешенной скорости, замерло, и мы остановились вместе с ним, утихомиренные и полуголые. Один на один друг с другом и с этими нелепыми, неудобными, но такими интенсивными чувствами. Я подымаю взгляд на него, и меня накрывает ощущение, что я его практически не знаю, вплоть до того, что мне делать сейчас: поцеловать его на ночь, раздеться или вызвать такси домой. И чего он вообще хочет от меня? Чего я хочу от него? — Я курить. Владик разрывает это тепло и аккуратно складывает меня на кровати, в ощущение пустой постели. Я вижу его сквозь стекла: его обнаженный треугольный силуэт появляется на целую секунду, когда его подсвечивает зажигалка. Какой же он красивый. И пока он курит, эта мысль приобретает в голове новые формы и образы, вспыхивает неоном, трансформируется в горьковатый привкус на языке. Но кроме этой мысли в голове нет ничего, как и нет сил передвигаться хотя бы по кровати. Владик возвращается, и я это скорее слышу и чувствую, чем вижу — рядом прогибается матрас и ширится запах сигарет. Я хочу быть к нему ближе, но не могу заставить себя шевелиться, даже глаза раскрыть. — Давай спать. — Давай. Сгребает меня в кучу, тянет к себе, в очередной раз поражая собственной теплотой, даже прямиком из-под ноябрьского ветра. Он весь такой идеально под меня подходящий, пазы в пазы, так чтобы медленно плавиться в него, срастаться кожей. Владик мягко кружит пальцами по моему плечу, убаюкивая невесомыми прикосновениями. — Спи, — шепчет мне в волосы. И еще что-то. Но я не могу разобрать, что.