Херомантка

— Да хуета эта вся ваша херомантия, — раздражённо пробормотал Гэб.       Он вообще в последнее время стал очень раздражительным и злым на всех. Сколько Николь не пыталась его разговорить или расшевелить, она получала лишь вот такие ругательства. Брат был сильно потрясён смертью матери. Это событие практически раздавило его. Из улыбчивого мальчика с щербатой улыбкой он стал вот этим хмурым комком злости.       Но нельзя было винить его в этом. Многие на его месте сломались бы. Николь с Данте это понимали и старались не давить на него слишком сильно. Чтобы не сломать сильнее. Наоборот, они часто устраивали семейные посиделки, смотрели фильмы втроём, интересовались жизнью Габриэля, пытались помочь, если что-то шло не так. Но даже невооружённым глазом было видно, что в душе мальчика что-то надломилось, и он уже никогда не станет прежним. Пусть он был не ангелом, хулиганил, подстраивал розыгрыши, спорил с учителями в школе, выводя из себя каждого, кто находился рядом с ним, но всё же внутри у него был прочный стержень. Воля и сердце — это были главные достоинства Габри. Теперь же он злился на всех, на каждого кто даже просто проходил мимо. Больше не было розыгрышей, не было споров. Было только молчание. Но оно значило куда больше всех тех слов, которые бросал мальчик в порыве злости. Никто не думал, что всё так обернётся. Что тот вирус, о котором всё время твердили в новостях, окажется причиной таких перемен в их семье.       Никто из их семьи не принимал всерьёз этот «коронавирус». Тем более, Данте и Аделаида были молоды и явно не подходили под категорию риска. Поэтому они не сильно испугались, когда у матери Николь и Габриэля обнаружилась болезнь. Да и врачи все как один говорили не паниковать, твердили, что болезнь протекает в лёгкой форме. Кто же знал, что всё так обернётся? Кто знал, что то утро десятого марта станет последним, когда дети увидят свою мать? Никто не мог даже предположить, что болезнь так резко и внезапно даст сильные осложнения. Настолько сильные, что придётся в экстренном порядке везти женщину в специализированную больницу на другом конце города и подключать к НИВЛ, а после, когда лёгкие пациентки откажут — к ИВЛ.       А через три дня Аделаида умерла, так и не придя в сознание. Это было сильным ударом для всех. Данте неделю не выходил из комнаты и находился в прострации, хоть и был психологом и должен, по идее, уметь справляться с горем. Всю ту неделю дети были предоставлены сами себе. Николь ещё и бросил парень буквально на следующий день после смерти матери.       И Габри, на удивление, купил ей мороженое, пытаясь успокоить. Его улыбка была такой… Убитой. Он пытался улыбнуться, пытался поддержать сестру, пытался доказать себе и остальным, что смерть мамы, любимой мамочки, у груди которой он часто сворачивался клубком по ночам, несмотря на лёгкие смешки отца, подкалывающего сына тем, что тот уводит у него жену, его не сломила. Но она сломила. В груди образовалась странная пустота. Там было пусто. Так пусто, будто у него вырезали все внутренние органы. А в первую секунду после слов «мамы больше нет», произнесённых отцом с таким лицом, что становилось ясно, что это вовсе не шутка, у мальчика подкосились ноги, и потемнело перед глазами из-за крови, отошедшей из головы. Но он пытался держаться. Хотя бы в те моменты, когда на него смотрели. Вот и тогда, протягивая сестре мороженое, он улыбался, как мертвец, который пытается изобразить, будто он живой. Но Николь прекрасно слышала, как он рыдал по вечерам в своей комнате, как надрывно дышал, утыкаясь лицом в подушку, чтобы заглушить всхлипы.       Тогда она приходила к нему. Нет, она ничего не говорила. Габриэль всё равно будет всё отрицать, он же упёртый мальчишка. Сестра просто садилась на край кровати и притягивала Габри к себе, усаживала на колени и обнимала, прижимая к себе. И он сразу же напрягался, крепко сжимал губы, пытался вытереть глаза, но Ника мягко убирала его ладони и гладила по голове. И брат сдавался, начиная рыдать. Ему было плохо, очень плохо.       Поэтому окружающие снисходительно и понимающе относились к изменению в поведении мальчика. А он становился всё злее и злее. А больше всего его бесила та ведьма, утверждающая, будто она может прочитать судьбу человека по линиям на его ладони. Это же так глупо. Кто вообще на такое поведётся?       Как оказалось, много кто. К её небольшой палатке, стоящей во дворе, всегда была огромная очередь. И Габриэль, как истинный хулиган, старался нагадить: отвязывал верёвки, держащие тент, дырявил ткань, кидал камни в саму «ведьму» и её клиентов. Правда, выгнать её этим не удавалось, она всё так же каждое утро выходила во двор и непременно смотрела прямо в окно комнаты мальчишки, будто зная, что он сидит там и вынашивает очередной план. В какой-то мере это помогало ему отвлечься от мыслей о потере матери. По крайней мере, большую часть дня мальчику удавалось не думать об этом.       Он не боялся проклятий, несущихся ему вслед от синеволосой «гадалки», ведь это всё чушь собачья. Магии нет. А значит, и эти проклятья — пустое сотрясание воздуха. И уж точно нельзя предсказать судьбу человека по линиям на руке. Если у человека есть линия «удачи», это не значит, что всё ему в жизни достанется легко. Это же просто глупо. Ересь какая-то.       Но в один летний день в необъявленной войне между Клеопатрой (так звали эту псевдо-ведьму) и Габриэлем наступил новый этап.

***

— Габриэль, душка, слезь-ка с того дерева, — буквально провела девчонка, с усмешкой глядя на затаившегося «шпиона»       В ответ ей показали средний палец. Вполне ожидаемая реакция. — Раз ты так не веришь в мои способности, чего тебе стоит выслушать одно предсказание и посмотреть, исполнится ли оно? Докажешь свою правоту.       Габри подумал, подумал и всё же решился. Ловко спустился с дерева и подошёл к «гадалке». Но был настороже. Мало ли что может выкинуть эта стерва.       Его завели в палатку и усадили на пуфик. Надо признать, было удобно. И сушёных конечностей мальчик не заметил, как и человеческих черепов с пентаграммами. Лишь книжка со странным иностранным названием, стеклянный шар, как в фильмах, и бутылку минералки, странно выделявшуюся из общей обстановки. — Дай-ка мне свою ручку, — улыбка не сходила с лица Клеопатры. «Точно что-то задумала» — подумал мальчишка.       Но руку всё же протянул. Её тут же взяли и стали изучать, водя ногтем по еле заметным линиям на детской ладошке. — Знаешь, малыш, у тебя ведь может сложиться вполне себе хорошая жизнь, — полушёпотом сказала девчонка после долгого молчания.       Её желтые, почти кошачьи глаза, буквально прожигали Габриэля. И это напрягало, подкрепляя уверенность в том, что эта ведьма что-то задумала. Но только Габри собрался вырвать руку и уйти, как Клео притянула его к себе, грубо схватив за запястье. — Но это никогда не будет, — острый, как коготь, два раза прошелся по раскрытой ладони, оставляя за собой две глубокие царапины, образующие крест, — за всё, что ты натворил, я позабочусь о том, чтобы твоя жизнь не стала нормальной. И я проклинаю тебя, Габриэль Шатье. Проклинаю на безумие. Ты будешь медленно, но верно сходить с ума в течение всей жизни. Сначала ты станешь слышать голоса, потом перестанешь видеть мир таким, какой он есть. Все люди отвернутся от тебя, отправят от греха подальше в психушку, где и пройдёт остаток твоей жалкой жизни. Ты будешь всю жизнь жалеть о том. Что встал у меня на пути. И уж точно не усомнишься больше в моих способностях, — с каждым словом, произнесённым Клеопатрой, Габриэлю становилось всё хуже.       Сначала у него подкосились ноги, потом закружилась голова, а после всё тело прошибло холодом, на лбу выступил пот. Ему было страшно. Впервые внутри был тот животный страх, говорящий о том, что лучше уносить ноги, пока тебя не убили. — Больная!.. — мальчишка выдернул свою руку и убежал из палатки, не оборачиваясь.       Пусть это был позорный побег, но это лучше, чем ещё хоть секунду провести рядом с этой ведьмой. «Ведьма. Нет, больная. Точно, психованная, больная на голову ведьма» — думал Габри, поднимаясь домой.       Ноги болели, а в лёгких разгорался огонь. Но мальчик успокаивал себя тем, что просто перегрелся на солнце и перенервничал. Дома он сразу же упал в кровать, не на шутку напугав Данте с Николь.       Но всё обошлось. Габри просто перегрелся, и буквально через день он пришёл в себя. Но к палатке Клеопатры больше не приближался. Слишком свежо было воспоминание о недавнем. И Гэб просиживал дни напролёт дома, смотря фильмы с отцом и учась делать поделки из бумаги по той книжке, которую ему подарила на день рождения мать. Это давно уже стало его способом успокоить себя. Конечно, ему не нравилось то, что выходило. Но когда он делал эти фигурки, то чувствовал какую-то странную связь с мамой. Будто она сидит рядом, прямо рядом с ним. И внутри становилось тепло. Но было одно «но»: Габриэль никогда не показывал, как делать оригами. И не делился бумагой. Ему казалось, что, если он сделает это, то разрушит невидимую нить, ту единственную ниточку, которая связывает его с матерью. И Феликс, его частый сообщник в розыгрышах, это бесило. Она называла Габри жмотом и сильно обижалась. Но, в конце концов, она смирилась. По большей части, стоит благодарить за это Данте, который мягко, но доходчиво объяснил ей, что значит эти «ебанные листы» для его сына.       Жизнь мальчика вошла в обычную колею. Школа, дом, улица, дома. И всё сначала. Он даже стал забывать о том ужасе, который испытал в тот день, когда Клео «прокляла» его.

***

      А потом он слёг с туберкулёзом. У их семьи уже был печальный опыт лёгочных заболеваний, поэтому Николь и Данте сразу же забили тревогу и ни на секунду не хотели отходить от Габриэля. Если бы врачи не выгоняли их по окончании часов приёма, они бы круглосуточно дежурили бы возле него, хоть это было небезопасно для них самих: они могли и сами заразиться. Заболевание шло не слишком тяжело, но Шатье были научены горьким опытом и беспокоились за Габри. И не зря: через три дня у мальчика развился бактериальный менингит. Бактерии проникли из лёгких, где они обычно базировались при тубёркулёзе, в мозг, где вызвали воспалительные процессы. Так объяснили ситуацию врачи.       У Габриэля поднялась температура, наряду с нехваткой воздуха стала болеть голова. Начались судороги, дрожание конечностей, сменявшиеся слабостью мышц тела. Главным подтверждением диагноза «менингит» стало то, что мальчик не мог, наклонив голову, коснуться подбородком груди. Врачи назвали это «ригидностью». И на всё это ушло буквально три дня. А на седьмой день болезни начались галлюцинации. Врачи старались, как могли, но Габриэлю становилось только хуже. Никто и не обратил внимания на воспалившиеся и открывшиеся ранки на его правой ладони.       Данте и Николь уже не пускали к мальчику. Самого Габриэля подключили к НИВЛ и лечили, как могли. Родственники очень боялись, ведь события повторялись, и Габри мог вот-вот последовать за матерью. В доме было постоянное напряжение, каждые три часа Данте звонил в больницу, спрашивал о состоянии сына, но каждый раз получал неутешительный ответ. События повторялись. Всё шло так же, как и год назад.       Но на этот раз всё обошлось. На сороковой день болезни Габриэль пошёл на поправку. Ему всё ещё было плохо, но больше болезнь не угрожала его жизни. Он начал сам дышать, мог садиться и самостоятельно есть, хоть и делал всё это под тщательным присмотром.

***

      Казалось, что опасность миновала. Но это было только начало крушения поезда жизни мальчика.       Голоса, которые слышал Габри во время болезни, никуда не пропали даже после полного выздоровления. Они появлялись редко, но всё же не исчезали более, чем на неделю. Психиатр утешал Данте тем, что это последствие воспаления мозга и скоро всё наладится. И Данте верил коллеге по «цеху». Но проходили недели и месяцы, а состояние его младшего ребёнка не улучшалось. Его поведение становилось всё менее адекватным, голоса — громче, а эмоциональное состояние — нестабильным. Налицо были первые признаки психоза или шизофрении или ещё какого-то заболевания. И психиатр подтвердил его опасения. Видимо, болезнь всё же не прошла бесследно.       Но Данте и Николь наивно полагали, что заболевание ограничится лёгкой невыраженной формой и легко скорректируется препаратами. Но к каждому препарату Габриэль привыкал, а симптомы становились только хуже. В пятом классе, через три года после болезни, его пришлось перевести на домашнее обучение. Габриэль не мог больше нормально находиться среди людей. Даже Пик, парень Ники, и тот побаивался младшего брата своей возлюбленной. Тот, впрочем, отвечал взаимностью, ведь именно его Габри видел в роли помощника той ведьмы, которая, как ему казалось, начала всю эту хрень. Конечно, ему было неприятно признавать, что способности у неё были, но иначе сложно было объяснить череду всех этих совпадений.       Но если и так, Клеопатра давно уже уехала за город, в престижный интернат, так что с последствиями её «пророчества» о его безумии парню придётся справляться самому.       После переезда сестры Габриэль был большую часть дня предоставлен сам себе: отцу приходилось много работать, чтобы обеспечить им жильё, еду и лекарства для сына. Но он не жаловался, ведь очень хотел помочь сыну хоть немного улучшить его психологическое состояние. Ведь он того гляди и резаться начнёт. Голоса сильно ему мешают. Данте часто приходилось успокаивать сына после истерик, в ходе которых тот кричал на всю комнату, а после забивался в угол и рыдал.       С каждым годом всё становилось лишь хуже, и не было видно ни одного лучика надежды. Данте оставалось лишь поддерживать Габриэля и не давать тому покончить с собой. То и дело приходилось вытаскивать парня из петли, забинтовывать руки, смотря в наполненные слезами карие глаза.       Данте связывался со всеми своими знакомыми, просил у них совета и помощи. Те откликались на беду коллеги и старались найти уже среди своих знакомых того, кто смог бы помочь. Но случай Габриэля казался всем безнадёжным, ведь все предполагали наличие повреждения мозга, а это словами и тестами не лечится.       Но один способ хоть ненадолго развеселить Габриэля был. Даже два. Фильмы, особенно — о Гарри Потере, и оригами. Пожалуй, это были единственные две вещи, способные хоть ненадолго отодвинуть все проблемы на задний план и представить себе, что Габри — самый обычный парень. Низкий, с острыми, как у эльфа, ушами, вечно немытой головой, но обычный. Не шизофреник, страдающий от одного своего существования, а просто обычный парень.       Да и сама болезнь стабилизировалась ближе к пятнадцати годам. Габриэль смог свыкнуться с новой частью себя, научиться справляться с давящим ощущением неполноценности, появлявшимся от голосов.       А потом появилась надежда. Один из знакомых навёл Данте на одного психиатра, который мог помочь Габриэлю. Он специализировался как раз на таких сложных случаях. И мужчина не хотел упускать шанса: через пять минут он уже набирал номер таинственного психолога-чудотворца. После разговора он сделал выводы. И согласился на предложение, хоть цена была немаленькая. Это собеседник списал на то, что ради лечения, придётся устроить «пациента» учиться в интернет и наблюдать за ним, параллельно работая над улучшением его состояния. — Конечно, я не говорю, что хочу сразу ввести его в общество, — говорил Андре Номи, — при такой степени болезни это невозможно. Но со временем я хочу добиться того, чтобы он хорошо чувствовал себя в обществе своих сверстников. Это уже будет большая победа.       Данте был с этим согласен. Это будет большим успехом, ведь тогда его сын сможет рассчитывать на более менее нормальную жизнь. — Я не хочу никуда уезжать! — сам же парень идеей отца отправить его в какую-то глушь не вдохновился и активно сопротивлялся, хоть и только словесно. — Сынок, это для твоего же блага. Это поможет тебе, понимаешь? Ты… Тебе станет лучше. — Мне, блять, уже ничто не поможет.       Но переубедить отца он не смог. Упрямство ему досталось именно от него, так что эта идея с самого начала была обречена на провал. И первого августа, за месяц до начала учебного года, Габриэль ехал в автобусе в новую школу, которая станет ему ещё и домом на целый год, если не больше.