***
Давиду всегда снятся яркие сны, которые он пытается изобразить на бумаге, как только просыпается, пытается запечатлеть на холсте, на пленке, на сцене. Сны, похожие на видения. Сны, которые иногда трудно отличить от реальной жизни. В первый раз, когда он видит Маттео, Давид уверен, что это сон. Но потом он видит его снова и снова, и так много раз, что это совпадение начинает казаться судьбой. А судьба — страшная штука. Давид не любит думать о ней. Ему не нравится думать о себе как о марионетке на чужих нитях. Ему больше по душе представлять мир как карту, которую он рисует: каждый день новый уличный столб, которого никогда раньше не было, каждый год — новый остров, который нужно открыть. Он не координата на чьем-то атласе, он сам картограф. Но в эти дни Давид чувствует, что наткнулся на то, чего не планировал. Маттео — это берег на горизонте, который он никогда не ожидал обнаружить. В наши дни все его мечты сводятся к следующему: парень с грязными светлыми волосами сидит у реки с цветами, запутавшимися в коротких прядях, жёлтые и бледные одуванчики. Трудно понять, где волосы, а где цветы. Река грязная, она течет под мостом, разрисованным граффити. В ней плавают автомобильные запчасти и мусор. Есть картина, которую любит Давид — Офелия у реки. Джон Эверетт Милле - самый известный классик девятнадцатого века, хотя, конечно, есть и другие живописцы. Но Давид любит его картину с самого детства: ему нравится, как путешествуют герои за пределами пьесы, как они следуют за Офелией, когда она исчезает за сценой. Утонувшая девушка в реке, возможно, самая трагичная из всех женщин Шекспира, потому что ее меньше всего понимают, больше всего презирают за ее пассивность и меланхолию. Она печальнее всех. Ему и раньше снились фигуры у реки, которые он уже рисовал. А потом Давид встретил парня. И все разделилось на «до» и «после». У фигуры «до» никогда не было лица, оно было непостоянным, аморфным и могло принадлежать кому угодно. Но после встречи с Маттео это всегда был Он.***
— Ты совершил ошибку, — говорит Лаура. Она сидит на кровати Давида. День близится к вечеру, это любимое время суток Шрайбнера: ему нравятся луч золотистого света, который веером разливается по деревянным полам, кружение пылинок. Время, когда хочется достать кисть. Он точно знает, кого хотел бы нарисовать. — Нет, — говорит Давид, не глядя на нее. У них уже был этот разговор, но но она снова и снова продолжает поднимать эту тему.— Ты должна доверять мне. — Ты выбрал его на роль Офелии только для того, чтобы насмехаться над ним? На лице Давида вздрагивает мускул. Он думает о том, как был рассержен на Маттео в туалете, когда тот так беспечно отмахнулся от всего, что было так дорого для него. Но потом он вспоминает о парне на балконе... — Нет, — говорит Давид. — Тогда почему? Потому что Маттео, которого Давид видел на балконе той ночью, был Офелией. Он — Офелия. Больше никто не подойдёт, только он. Давид сотни раз пытался изобразить взгляд Флоренци в ту ночь: взгляд кого-то потерянного, плывущего между реальностью и сном. Он блуждал на грани между любовью и одиночеством, слезами и надеждой, Небесами и Преисподней. Взгляд кого-то одержимого. — Давид, я знаю этого парня. Урок психологии в прошлом семестре, помнишь? Он никогда не появлялся, а когда приходил, то всегда был под кайфом или засыпал. Мы однажды поймали его на жульничестве. Давид помнит, помнит о Маттео все. — Он все испортит, — говорит Лаура. — Я думала, ты ненавидишь таких парней, как он. Давид больше не знает, кто такой Маттео. — Я видела его в отключке, наверное, на семи разных вечеринках в этом месяце. Давид думает о форме рта Маттео, которую он принял, когда парень сказал: "Могу ли я загадать желание?" — К тому же, мы даже не знаем, умеет ли он играть, — говорит Лаура. Давид думает о форме, которую он принял, когда Маттео сказал: "Я хочу, чтобы ты не ненавидел меня." — Офелия — это важная роль, — пытается вразумить Лаура. — Я просто думаю, что слишком большой риск — возложить это на обычного бездельника. Давид закрывает глаза. Он думает о Маттео, стоящем на коленях, о прикосновении их пальцев, когда тот сказал: "Ты видел меня?"***
Давид каждое утро просыпается в шесть и бегает. Он бежит, когда идет дождь, когда идет снег. Когда он просыпается грустным, счастливым или разъяренным, он все равно бежит. Первая миля всегда тяжелая. Обычно Давид не завтракает, ему больше нравится просто скатиться с кровати, надеть спортивную форму, взять наушники и побежать. Третья миля всегда была его любимицей: он набирает скорость, начинается самое лучшее в его плейлисте, люди начинают выходить из своих квартир с сумками и рюкзаками, держа за руки детей, выгуливая собак или выезжая на работу. Давид не знает, почему ему нравится все это видеть, но это так. Почти каждое утро он бежит по одному и тому же маршруту, но иногда ему нравится блуждать: повернет налево там, где обычно поворачивает направо, и посмотрит, сможет ли найти что-то новенькое. Так он нашел все свои любимые места в городе, останавливаясь временами, чтобы сделать фотографии и записать координаты. Давид ведет в блокноте список того, куда он однажды смог бы кого-нибудь привести. Шрайбнер никогда и никому не показывал свой список. После пробежки он возвращается в свою комнату в общежитии, принимает душ, переодевается и стучит в дверь Лауры дальше по коридору. — Ты знаешь, твоя ранняя пташка в душе портит всю твою таинственность, к которой ты стремишься. — говорит она, все еще потирая глаза от сна. — Одевайся, — говорит Давид. Подружка Лауры все еще лежит на кровати, натянув одеяло на голову. — Зачем? — Я хочу позавтракать. — Иди один, — говорит Лаура. — Или пусть тебе составит компанию Леони. — Я же говорил, что мы просто друзья — отзывается Давид. Лаура закатывает глаза и натягивает через голову толстовку. Они идут в столовую. Давид стоит в очереди за кофе, когда видит его. Толстовка задрана, руки в карманах, смотрит, как зомби, на витрину с фруктами. Маттео. Он выглядит так, словно не принимал душ. Его глаза налиты кровью, как будто он не спал. Флоренци роется в карманах и достает несколько монет, громко вздыхает и направляется на выход. Давид не знает, почему следует за Маттео, но все же делает это. Парень идет к отделу с хлопьями и берет маленькую коробочку, подобную той, что он ел в тот день, когда они столкнулись в регистратуре. Пальцы Давида сомкнулись вокруг его локтя. Маттео вздрагивает и оборачивается. Капюшон сваливается с головы, и Давид видит, что на нем наушники. Тот моргает, глядя на него, и медленно снимает их. — Привет, — говорит Давид после долгой паузы. Маттео просто смотрит на него мертвыми глазами. — Ты шутишь? — Наконец произносит он после нескольких мучительных секунд молчания. Его голос такой мягкий: как раз таким его помнит Давид.Голос Флоренции ему нравится. — Что за шутка? — Ты выбрал меня на роль Офелии. Давид вглядывается в лицо Маттео. — Почему же это должно быть шуткой? — Для того, чтобы подъебать меня? — спрашивает Маттео. — Я не знаю. — Почему ты думаешь, что я тебя разыгрываю? Маттео качает головой. — Как скажешь, приятель, — бормочет он, проходя мимо Давида к дверям. Шрайбнер смотрит ему вслед и не может сдвинуться с места. — Флоренци только что украл эти хлопья? — спрашивает Лаура, толкая его локтем. Она протягивает ему чашку кофе. Дэвид делает большой глоток, не обращая внимания на то, как обжигает рот. Он отрицательно качает головой. — Пошли. *** Давид заканчивает писать заметки к эссе для курса композиции. Он проверяет почту и около полуночи приступает к домашнему заданию по математике. Шрайбнер так устал, что засыпает за письменным столом. Он открывает глаза около четырех часов утра со следами ручки на лице, отодвигается от стола. Лаура, которая вчера делала уроки в его постели, свернулась калачиком на простынях и спит. Он не может заставить себя разбудить ее. Давид идет к раковине — ему посчастливилось иметь собственную ванную комнату — брызгает водой в лицо и смотрит в зеркало. Шрайбнер думал, что погружение в домашнюю работу отвлечет его. Но он все равно не перестает думать о Маттео, который убежден, что Давид его ненавидит. Он думает о словах Лауры. Это правда, они поймали Маттео на жульничестве на уроке психологии в прошлом семестре. Давид не мог забыть парня с грязными светлыми волосами, который всегда опаздывал на десять минут, который почти всегда спал, положив голову на руки, который никогда не делал записей и за полгода не запомнил ни одного проклятого слова, сказанного профессором. Мальчишка в слишком больших свитерах, мешковатых джинсах и толстовках. Давиду казалось, что он видит хрупкую фигуру Маттео сквозь всю эту одежду, которая ему слишком велика. Давид помнит, как Лаура что-то бормотала себе под нос, глядя на спящего в классе Маттео. "Меня это просто бесит. Потому что ты работаешь так чертовски усердно, а некоторые из этих придурков просто думают, что могут прийти и ничего не делать. Я имею в виду, что ты спишь по четыре часа в сутки, чтобы улучшить свои оценки, ты работаешь, и ко всему прочему, ты еще и управляешься со всем остальным". Он помнит тысячи подобных разговоров. Лаура хочет как лучше, Шрайбнер это знает. Она — самый добрый и заботливый человек из всех, с кем знаком Давид. Она сделает для него все, что угодно. Она одна из немногих, кто осведомлен,через что он прошел. Давид снова смотрит в зеркало. Он понимает, что не сможет снова заснуть, но хочет вернуться в свою постель, чтобы хотя бы попытаться отдохнуть несколько часов. Утром у него восьмичасовая смена в книжном магазине, вечером - театр, а на следующее утро - еще одно сочинение. — Черт, — бормочет Давид. Он переодевается в спортивные штаны и толстовку с капюшоном и бежит до тех пор, пока солнце не взойдет над городом, надеясь, что, если он будет бежать достаточно быстро, то сможет стереть парня из своей памяти. В книжном магазине сегодня напряженный день. Давид предлагает разложить по полкам новые книжные партии — у него нет сил общаться с клиентами на кассе, когда он так мало спит, к тому же его босс и коллеги не в состоянии тащить эти тяжелые коробки. Иногда ему нравится такая работа. Это дает его мозгу отдых от бесконечных математических уравнений, эссе, электронных писем и композиции пьесы. Он любит, когда мышцы после этого так болят, что клонит в сон. — Давид, ты уже пообедал? — Его начальница просовывает голову в дальний кабинет, где тот раскладывает по полкам новые книги. Он вытирает пот со лба: — Пока нет. — Ты слишком много работаешь, — говорит она. — Возьми час отдыха. Расслабься и поешь. Я настаиваю. Давид улыбается немного смущенно. Его босс знает, что он не очень хорош в том, чтобы давать себе перерывы. Шрайбнер идет в маленькое кафе дальше по улице. Сегодня достаточно тепло, чтобы он мог выйти на улицу без куртки. Давид надевает наушники на шею и заказывает сэндвич с кофе. За его спиной звенят колокольчики. Он оборачивается. Это Маттео. Конечно, это Маттео. Трое других парней следуют за ним, смеясь над чем-то в телефоне. Давид узнает Йонаса, у них совместный курс по математике. Лучший друг Маттео. Они с Флоренци смотрят друг другу в глаза так долго, что друзья Маттео замолкают, растерянно переводя взгляд с Давида на Маттео. Шрайбнер заставляет себя отвести глаза. Он расплачивается с кассиром, берет еду и уходит, не оглядываясь. *** Давид не всегда был парнем, который встаёт рано каждое утро и отправляется на пробежку. Он не всегда был тем, кто мог войти в любую комнату, будто она его собственная. Он не всегда был тем мальчиком, который верил, что мир — это карта, принадлежащая только ему. Когда Давид падал вниз в самый худший момент своей жизни, он был так близок ко дну, что казалось, болото подземного мира находится прямо у него под носом, и оно в любой момент может утащить его под воду. Именно тогда Лаура убедила его попробовать свои силы в театральном классе. — Зачем? — спросил Давид. — Чего ты боишься? — спросила Лаура. Это был Вызов. Лаура умна, она знала, насколько Давид был азартен. Она точно знала, за какие верёвочки потянуть, чтобы заставить его сделать то,что ей хотелось. Давид пошел в театральный класс. А потом был еще один. И еще один. Затем Шрайбнер познакомился с Хеленой, которая увидела в нем что-то и посоветовала попробовать снять несколько сцен.Так он и влюбился в режиссуру,с каждым днем становясь все сильнее и сильнее. Однако не всегда идет все гладко. Иногда ему приходится с болью ползти вверх. Иногда нет опоры, за которую можно было бы держаться. Временами он вынужден сам вымерять каждый шаг, замирая над пропастью. Хелена всегда может определить, когда Давид соскальзывает вниз. Он помнит их разговор после прослушивания "Гамлета", когда Шрайбнер составлял свой список. Когда его ручка зависла над именем Офелии, так отчаянно желая написать эту первую, изогнутую, красивую букву "М". — Чего ты боишься? — спросила она. — Ты чего-то боишься. Я знаю. — Это похоже на риск. — Рисковать — это нормально, — сказала Хелена. — Всем гениальным художникам приходится рисковать время от времени. Давид молчал. — Я вижу тебя насквозь, Давид. Ты постоянно разрываешься между двумя полюсами. Ты сломаешься, если будешь постоянно отрекаться от своих инстинктов. Шрайбнер оглядел пустой, красивый театр. Самое одинокое место в мире. — Я боюсь, — наконец признался он голосом чуть громче шепота. — Ты не должен бояться — сказала она, — Ты, наверное, самый бесстрашный человек из всех, кого я когда-либо встречала. — Тогда почему мне все время так страшно? — Он с трудом выдавил из себя эти слова. Давид настолько крепко сжал ручку, что Хелене показалось, будто она вот-вот сломается. Она положила руку Давиду на плечо. Он заставил себя посмотреть на нее. — Это посттравматический инстинкт, — сказала она. — Это так работает. Тебя оттолкнули, и теперь ты хочешь оттолкнуть других. И все же посмотри на себя: ты смог создать такую прекрасную жизнь, Давид. Я хочу сказать, что ты совсем другой человек, чем тот, кого я встретила на первом курсе.Такое чувство, что каждый раз я встречаюсь с тобой, как в первый. Каждый раз, когда я вижу тебя, ты все больше и больше становишься самим собой. Давид глубоко, судорожно вздохнул. Когда он почувствует себя менее уязвимым, он расскажет Хелене, как много значат эти слова. — Нет никаких границ, — произнесла она. — Ничего, кроме тех глупых стен, которые мы сами возводим вокруг себя. Мы часто устанавливаем правила, которые, как нам кажется, предназначены для нашей собственной защиты, но на самом деле они только вредят нам. — Так что же мне делать? — спросил он. Хелена улыбнулась. — Сломай их. *** Лаура исполняет сцену «быть или не быть» так, будто она сама написала эти проклятые слова. Давид так гордится, что поднимает ее прямо с земли и кружит.Класс толпится вокруг них, гудя и возбуждаясь.Только угрюмый и отстраненный Маттео прислоняется к стене. Его рот выглядит красным, он изгибается так раздраженно, что Давид не уверен, хочет ли он нарисовать его, поцеловать или укусить. Амира, которую Шрайбнер нанял для постановки шоу, выглядит так, словно она сурово отчитывает Маттео. Давид наблюдает за ней краем глаза, едва слыша комплименты, которые все еще сыплются в адрес Лауры. Маттео отталкивается от стены, протискиваясь мимо Амиры. Какое-то мгновение она еще стоит, кипя от ярости, потом делает глубокий вдох и подходит к Давиду. —Я закончила, — говорит она. — Он невозможен. Давид уставился на нее немного шокированно. Он все еще думает о его губах. — Он нужен мне для следующей сцены, —говорит Давид. — Но Маттео уже ушел. — А мы не можем просто…— Амира вздыхает. — Я не знаю. Я просто не знаю, как это работает. — Он должен быть здесь, — говорит Давид. — Хелена сказала, что ему нельзя выходить из здания. Амира закусывает губу. — Может, он тебя послушает? —наконец предлагает она. Давид хмыкает. — Сомневаюсь. Я не думаю, что он так уж сильно любит меня в данный момент Амира отводит Шрайбнера в сторону и говорит, понизив голос. — Послушай, я знаю Маттео. Он только делает непринужденный вид, будто ему на все наплевать, но он ... Он более хрупкий, чем кажется. Он никогда не сыграет Офелию, если будет чувствовать, что ты ждешь, когда он все испортит. Он никогда не признается, но я знаю, что он боится этого. Давид с трудом сглатывает. Он оглядывает комнату. Рюкзак и куртка Маттео все еще в углу комнаты вместе со всеми остальными вещами, но самого парня нигде не видно. — Честно говоря, Давид, — говорит Амира, — если ты выбрал его на роль Офелии только для того, чтобы… Я не знаю... чтобы выставить его дураком, тогда ... я не знаю, что сказать. Я просто не думала, что ты такой парень. — Причина не в этом, — тихо говорит Давид. — Тогда в чем? Давид пожимает плечами. Он не может врать Амире. Она слишком умна. — У него просто есть это… Я не знаю. Слушай, я понятия не имею, почему он. Маттео подходит для этой роли. Я не знаю, как это объяснить. Я просто чувствую, что это должен быть он, — Амира изучает его лицо, будто убеждаясь, что тот не ведет себя как мудак. — Хорошо, — говорит она наконец, — тогда ты должен пойти и сказать ему это. — Он наверняка думает, что я мудак, — говорит Давид. Амира морщится и похлопывает Давида по руке, как бы говоря «да». Он определенно так думает. Давид натягивает шапочку на голову, собираясь с духом. Он выходит из комнаты. Маттео в коридоре нет. Давид ищет его, заглядывая в пустые классы. Он открывает дверь в туалет и зовет Маттео. Никого. Он возвращается в коридор и замечает маленькую полоску света, пробивающуюся сквозь щель под дверью кладовки. Давид стучит. — Отвали, — говорит Маттео. Давид прислоняется лбом к двери. После долгого молчания спрашивает: — Могу я попробовать подобрать пароль? Тишина. Он едва может разобрать звуки, которые издает Маттео. —Хорошо, — тихо говорит Флоренци. — Я мудак, — говорит Давид. Он слышит, как Маттео фыркает. Давид сдерживает улыбку. — Нет, — говорит Маттео. — Но догадка хорошая. — Ладно, попытка номер два, — говорит Давид. Ему кажется, что ухо Маттео прижимается к двери. Он хотел бы, чтобы дверь была стеклянной, чтобы он мог хотя бы видеть его. — Я не ненавижу тебя. Он слышит, как Маттео резко втягивает воздух. Давид ждет. По ту сторону очень тихо, и, наконец, он слышит шаги. Дверь щелкает, словно ее отпирают, но не открывается. Давид толкает ее. Маттео сидит на нижней полке кладовки. Он неохотно стягивает с головы наушники, висящие на шее. Он выглядит ужасно маленьким, и что-то в груди Давида болезненно дергается. — Довольно длинный пароль, — говорит Давид. Тень улыбки мелькает на лице Маттео, прежде чем она исчезает так же быстро, как и появилась. Он опускает голову. Шрайбнер закрывает за собой дверь и садится напротив Маттео, обхватив руками колени. — Прекрасная Офелия, — говорит Давид. Горло Маттео подпрыгивает, как пузырьки в газировке. — Нимфа, в твоих молитвах, — продолжает Давид, — помяни все мои грехи. Маттео изучает его из-под ресниц. Оба молчат. Наконец он спрашивает: — Что это значит? Давид проводит пальцами по волосам: — Помяни все мои грехи — это как... помолись за меня. Так что мои грехи могут быть прощены. Маттео поднимает бровь. — Твои грехи? — Да. — Что это за грехи? — шепчет Маттео. — Я могу дать тебе полный список. Но для начала? — Рот Давида кривится. — Я ужасный собеседник. Маттео опускает рукава до самых кулаков. Он грызет ноготь большого пальца. — Но... ты как... — ресницы Маттео опускаются. — ...Ну, знаешь, художник. Я думал, что художники — хорошие собеседники. Давид смеется, прислонившись головой к двери. Он смотрит на голую лампочку, свисающую с потолка. — Хотелось бы. Я думаю, может быть, все наоборот, — говорит Давид. — Я думаю, что использую общение, как… Я не знаю. Что-то вроде костыля. Кажется, именно когда это важнее всего, я не могу просто заставить себя сказать то, что хочу. Я боюсь, что меня могут... неправильно понять. И это плохо. Люди могут пострадать таким образом. Но, знаешь, иногда это трудно. Трудно - просто сказать, что ты имеешь в виду. Маттео еще крепче прижимает колени к груди: — Что ты хочешь сказать? — Я хочу сказать, что выбрал тебя не для того, чтобы подъебать, а потому что считаю, что ты подходишь для этой роли. Маттео закатывает глаза. Давид видит, как он снова замыкается, уходит в себя. — Да, — говорит Давид тихо и искренне. Он борется с желанием подцепить пальцами подбородок Маттео, чтобы поднять его лицо к свету. — Я серьезно. Маттео уставился в землю. Его рот двигается, как будто он хочет что-то сказать, затем снова плотно закрывается. Давид встает. Маттео провожает его взглядом. Он выглядит одновременно уязвимым и скрытным. От этого у Давида сводит грудь. Он протягивает руку. Маттео долго смотрит на нее, прежде чем, наконец, взять, позволяя Давиду поднять его на ноги. На секунду их лица оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга. Маттео в ужасе переводит взгляд на рот Давида. Тот тянет его за руку и открывает дверь, не сводя глаз с Маттео. — После тебя, прекрасная Офелия, — говорит он. Маттео фыркает и выпихивает Давида за дверь. *** —Офелия?.. О, нимфа, все грехи мои ты помяни в своих молитвах...— репетирует Лаура. Давид молча наблюдает, как она подходит к Маттео, который все еще стоит, прислонившись к стене. Сначала Шрайбнер не был уверен, хочет ли тот, чтобы весь класс присутствовал на первой настоящей репетиции Маттео: он думал, что Флоренци может слишком сильно испугаться. Амира уговорила его просто попробовать; в конце концов, Маттео придется выступать в настоящем зале, перед большой аудиторией. Поэтому ему нужна практика. Маттео заметно нервничал. Давид грыз ноготь большого пальца, его желудок скрутило от волнения. Класс притих, ожидая, когда Флоренци произнесет свои первые строки. — Мой принц, — говорит Маттео, — как вы поживали все эти дни? Давид выпрямляется, оцепенев. Гамлет смиренно благодарит Офелию, которая все еще нервничает, и с каждой секундой становится все менее и менее заметно, что это нервы самого Маттео, а не Офелии. Флоренци произносит слова своего персонажа с каким-то полузадушенным страхом, а Лаура играет Гамлета с едва сдерживаемой яростью и подозрительностью, которые она разносит по сцене. — Вы добродетельны? — спрашивает Лаура. Хотя Маттео почти на фут выше ее, но, кажется, что девушка возвышается над ним. — Мой принц?.. — говорит Маттео, пытаясь отступить, однако Лаура хищно кружит вокруг него. — Вы красивы? - спрашивает Лаура с такой жестокостью и презрением, что на мгновение становится непонятно: испуг мелькает во взгляде Маттео или Офелии. — Что Ваше Высочество хочет сказать? — продолжает Маттео, съеживаясь. Давид чувствует, как пальцы Амиры сжимают его запястье. Они смотрят друг другу в глаза. Маттео хорош. Шрайбнер оглядывается. Весь класс стоит неподвижно в полном восторге. Следующие строки Лаура произносит громовым голосом, словно созидая момент, в котором она обрекает Офелию на монастырь. Маттео так прекрасно играет растерянность и одиночество Офелии, что у Давида начинает болеть грудь. Смотреть на это невыносимо. Это блестяще. Класс взрывается в ошеломленных аплодисментах, когда сцена заканчивается. Только Маттео выглядит немного потерянным, словно он все еще в сознании Офелии, и от Лауры исходит такой неподдельный жар, что Давид не может не задаться вопросом, на сколько растерянное выражение лица Маттео — это игра, и на сколько— реальность. Хелена поздравляет их обоих с превосходной работой на сцене, и впервые на лице Маттео появляется настоящая улыбка. Он смотрит на Давида. — Это было потрясающе, — хвалит Давид, не сводя глаз с Маттео. Он хотел бы, чтобы сейчас они остались только вдвоем. Он хочет сказать Маттео, как он хорош на самом деле. — Давай попробуем еще раз, — говорит Шрайбнер, — и Лаура, может, не так... горячо? Может быть, более спокойно и менее агрессивно? Лаура читает что-то сложное на лице у Давида и кивает. Они снова играют эту сцену. Когда всё заканчивается, он ищет в толпе Маттео, желая поговорить с ним в стороне, но тот очень быстро выскальзывает за дверь. *** Басы настолько тяжелые, что Давид боится, как бы не треснул пол. В комнате темно, мелькают розовые, желтые и синие огни. Песня проходит через Давида, как что-то живое. Сегодня он чувствует себя так хорошо, будто спал десять часов, завтракал, обедал и ужинал, выпил достаточно воды и проверил каждую строчку в своем списке дел, хотя все это неправда. Он чувствует, что хочет кого-то поцеловать. Леони пыталась поговорить с ним всю ночь, но Давид избегает ее. В углу он видит, как Маттео делает то же самое с Сарой. Шрайбнер уже раз шесть видел, как Маттео ходил на кухню выпить, видел, как тот дважды курил на улице.Это первая настоящая вечеринка репетиционного сезона. Маттео почти ни с кем не разговаривает и не танцует. Он позволяет Саре поцеловать себя один раз, но это длится лишь мгновение. Флоренци отстраняется и исчезает в ванной, закрывая за собой дверь. Через десять минут он появляется снова, чтобы выпить еще. Давид неотрывно наблюдает за Маттео, за тем, как он уходит и возвращается, как морская пена на пляже. Давид не позволяет себе пропустить ни одного движения Флоренци. Иногда они с Маттео ловят взгляды друг друга, а потом отводят их. Давид протискивается между телами в гостиной, позволяя рукам танцующих тянуть его туда-сюда, он наблюдает за ним, а затем снова извивается в танце с другими. Он видит, как Флоренци проскользнул в чью-то спальню, Давид пытается пройти между телами, чтобы добраться до нужной двери. Он прижимает к ней ухо. Тишина. Шрайбнер поворачивает ручку. Комната пуста. Он входит медленно, чтобы не спугнуть Маттео, и закрывает за собой дверь. Окно открыто. Давид разглядывает балкон. Оттуда струится прохладный ночной воздух, приподнимая занавески, и манит Давида к себе. Маттео прислонился к перилам балкона. Холодок пробирает Шрайбнера. Это так похоже на ту первую ночь, что Давиду становится почти страшно. Страх, который он испытывает всякий раз, когда думает о судьбе. Он не хочет пугать Флоренци. Маттео оборачивается. Его глаза невероятно голубые. Его щеки слегка порозовели от ветра, волосы развеваются на ветру, и он так хорош собой, что у Давида перехватывает дыхание. Из рта у Маттео вырывается дым. Этот прекрасный, идеальной формы рот. Маттео протягивает косяк Давиду. Тот присоединяется к нему, опираясь на перила балкона. Ни один из них не может смотреть на другого. Давид берет косяк и глубоко вдыхает. Он думает о том, что губы Маттео сомкнулись вокруг этого фильтра всего несколько секунд назад. Он выдыхает. — Я так понимаю, ты не очень любишь вечеринки, — говорит Давид. Маттео неопределенно пожимает плечами. Он постукивает по косяку, и Давид зачарованно смотрит, как тлеют угольки на его конце. — Думаю, что нет. — Тогда зачем ты пришел? Маттео снова пожимает плечами. Он кладет руки на перила и подпирает подбородок. Давид прислоняется к перилам и поворачивается лицом к нему. — Думаю, это лучше, чем быть одному, — отвечает Маттео. Давид не знает, что на это ответить. Маттео делает еще одну долгую затяжку, затем передает ему косяк, по-прежнему не глядя на него. — Знаешь, ты был очень хорош, — тихо говорит Давид. — На репетиции. Маттео застенчиво смотрит на него, потом снова отводит глаза. Он проводит рукой по волосам. — Не думаю, что я нравлюсь Лауре, — говорит он. Давид затягивается. Он молчит. — Я понял, — отзывается тот, — все в порядке. Ничего страшного, если я ей не нравлюсь. — Маттео кладет щеку на сложенные руки и, наконец, смотрит на Давида. Шрайбнер понимает, что прошло не меньше минуты с тех пор, как он сделал полный вдох. — Ты так добр ко мне сейчас, — шепчет Маттео. — Но я не знаю, почему. Только теперь Давид понимает, как сильно Маттео запинается. Глаза у него голубые, как морская вода, с розовыми ободками. Маттео икнул. Он очень пьян. Флоренци медленно поднимает голову, затем выпрямляется, слегка покачиваясь. Давид чувствует его запах: алкоголь, травка и что-то еще, что-то сладкое, как вишневая конфета. Какой-то подростковый спрей. Их лица находятся в опасной близости. Расстояние не больше двух дюймов. Может быть, даже одного. Всего лишь один дюйм, и Давид, возможно, наконец-то узнает вкус этого прекрасного рта, наконец-то почувствует его идеальную форму под своим собственным... Грохот. Маттео резко вздрагивает и отшатывается. Кто-то хлопнул дверью спальни. Давид убеждается, что с Маттео все в порядке, он выглядит потрясенным, его глаза широко открыты. В дверях стоят Сара и Леони. Леон и обнимает Сару за плечи, что довольно сложно, учитывая, насколько та выше. Сара выглядит так, словно ее вот-вот стошнит. — Ей плохо, — в панике говорит Леони. Давид слышит музыку и шум из коридора. — Вот дерьмо, — говорит Давид. — Подожди. Он оборачивается. Маттео сидит, прислонившись головой к перилам. — Ты уходишь? — спрашивает Маттео, слегка запинаясь. А еще он выглядит, как Сара. Словно его вот-вот стошнит. —Только на секунду, — говорит Давид, присаживаясь рядом. — Оставайся здесь, ладно? Оставайся здесь. Маттео кивает. Давид машинально протягивает руку и берет его за руку. Он сжимает ее. Маттео второй рукой сжимает его спину. Только после этого Давид уходит. Он помогает ухаживать за Сарой, заставляя ее пить воду, в то время как Леони вызывает такси, чтобы отвезти ее домой. Давид выводит обеих девочек за дверь и просит Леони написать ему, когда они будут уже дома. Он возвращается наверх. Вечеринка постепенно затихает. Давид обходит разбросанные на полу пивные бутылки, целующиеся пары, прижимающиеся к мебели. Он отчаянно пытается вернуться к Маттео. Флоренци точно там, где он его и оставил. Голова покоится на скрещенных руках, обхвативших колени. Он спит. Дует ветер, поднимая волосы Маттео. Давид застыл. Внутри него возникает боль— самое невыносимое чувство, которое он испытывал за долгое время. Что бы случилось, если бы Давида здесь не было? Что бы сделал Маттео, когда очнулся бы? Сколько раз Маттео проделывал нечто подобное: засыпал в случайных местах, чтобы не чувствовать себя одиноким? Давид толкает Маттео, чтобы тот проснулся.Он проводит пальцами по волосам как можно мягче, пока Давид наконец не замечает его взгляд. Глаза Маттео распахиваются. —Я отвезу тебя домой, — шепчет Давид. Маттео сонно кивает, позволяя ему поднять его на ноги. Давид обнимает Флоренци за плечи и помогает ему пролезть через окно, пройти через коридор, полный пьяных посетителей вечеринки, спуститься по лестнице и выйти за дверь. — Где ты живешь? — спрашивает Давид. Все ещё полусонный, Маттео бормочет название своего общежития, и Давид обнимает его за талию. Тот прижимается к нему, пока они не доходят до двери комнаты. — Ключи? — шепчет Давид. Маттео пьяно шарит по карманам, прежде чем достать единственный ключ от дома, без брелока, и безуспешно тычет им в замок. Давид осторожно берет у него ключ и отпирает. Он проводит Флоренци внутрь. Комната пуста. Сразу видно, какая кровать принадлежит Маттео — грязная, заваленная одеялами. У ее подножия лежит странная подушка, похожая на подушку для йоги. Он укладывает Маттео в постель, борясь с желанием снова провести пальцами по его волосам. Они такие мягкие. Прежде чем уйти, он чувствует, как пальцы Маттео сжимают его запястье. Давид опускается на кровать. Флоренци садится, наклоняясь ближе. В его глазах пустота. Лицо Маттео приближается все ближе и ближе к нему, пока не становится ясно, что он хочет сделать. — Эй, — говорит Давид, — Эй. Лицо Маттео вытягивается. Шрайбнер поднимает подбородок. — Завтра ты ничего не вспомнишь — шепчет он. — Когда это наконец случится,— продолжает он, проводя большим пальцем по нижней губе Маттео, — я хочу, чтобы ты запомнил. Он укладывает Маттео обратно на подушку. Парень так пьяно податлив, что легко падает. Давид натягивает на него простыню. Он сидит рядом с Маттео, пока его глаза наконец не закрываются, а дыхание не замедляется. Давид идет к столу, который невероятно захламлён. Шрайбнер, как может,наводит некое подобие порядка: выбрасывает мусор, складывает ручки, собирает разбросанные бумаги. Затем он вырывает страницу из блокнота и рисует их грубые силуэты на балконе на фоне лунного света. В верхней части страницы пишет: «На случай, если ты забыл». Он сует сложенную бумагу под стакан с водой рядом с кроватью Маттео. По дороге домой он натыкается на Лауру. —Ты, — говорит Лаура, глядя ему в глаза. — Куда ты исчез? Подружка Лауры выглядит почти такой же пьяной, как и Маттео. — Давид, — говорит Лаура, поднимая бровь. — Я никуда не исчезал. — Да ты что. Давид натыкается на пристальный взгляд, он знает, что уже проиграл. На лице Лауры медленно расплывается улыбка. —Это он, — говорит она. — Ты был с ним. Должно быть, что-то промелькнуло на лице Давида, что-то, что он не может контролировать, так как Лаура хватает его за руки, а ее лицо светится. — Вот и все, — говорит она. — Я права, не так ли? Я знаю, что это так. Ты был с ним, — Давид вырывается из ее объятий. Он прислоняется к двери, в висках начинает стучать.Он молчит. — Он тебе нравится, не так ли? — теперь Лаура говорит гораздо тише, а горло Давида сжимается. Он делает глубокий вдох. — Срань господня — восклицает она. — Он тебе очень, очень нравится, — Давид наконец заставляет себя посмотреть на нее. Ее взгляд смягчается. — Хэй, — зовет Лаура. — Я думаю, что это... — Ты думаешь, это ужасно, — заканчивает Давид. — Нет, — говорит Лора. — Я думаю, это... я думаю, это действительно круто. Знает ли он об этом? — Нет, — коротко отвечает Давид. — Он не знает. — Ты собираешься сказать ему? Давид пожимает плечами. Головная боль усиливается. Она захватывает все его тело. Он внезапно и невыносимо устал. — Не знаю, — наконец отвечает он. — Все будет хорошо, — утешает Лаура, беря его за руки. На этот раз он не отстраняется. — Что бы ни случилось. Все будет хорошо. Но что, если все не в порядке? Что, если он зря построил для себя весь этот мир? Что, если все это рухнет так же медленно, но неотвратимо, как сдувающийся воздушный шар? Что, если у него не хватит сил построить все заново? Слова Хелены выплывают из какой-то темной части его мозга, прорываясь на поверхность. Давид закрывает глаза. «Мы создали для себя так много правил. Но разве эти правила делают нас счастливыми?»— спросила его однажды Хелена. — Да, — ответил Давид. — Ладно, но когда ты говоришь "счастлив", ты действительно имеешь в виду это? — Не знаю, —сказал Давид. —Поверь, это не одно и то же Но он действительно знал. В глубине души он понимал. Давид открывает глаза, все еще погруженный в свои мысли. Лаура держит его за руки. — Можно мне сегодня поспать в твоей комнате? — спрашивает она. — Анна слишком громко храпит, когда пьяна. Давида охватывает внезапная привязанность к Лауре, которая знает, что он слишком горд, чтобы когда-нибудь просить ее об этом, которая всегда формулирует эти вещи так, будто они для нее, хотя они оба знают, что это только для него. — Конечно, — отвечает он. Они засыпают, свернувшись калачиком, брат и сестра. Давиду снится мальчик у реки, который тянет его вниз, и на этот раз Давид не сопротивляется поцелую.