mad as the sea and wind

***

      Давид любит приходить сюда – в это место, хранимое в его сердце с самого детства. Оно не омрачено памятью о его родителях, здесь его сердце свободно от ран. Шрайбнеру приходится пройти двадцать лестничных пролетов и взобраться на тощий выступ сбоку здания, но вид сверху того стоит. Его родители нашли это место во время учебы в колледже. Когда Давид ушел из дома, он сказал им, что у них может быть все, кроме этого вида на крышу. Она принадлежала ему. Предки могут отнять у него все остальное, но только не это.       Небо ранним утром жемчужно-серое, и солнце, словно прилив на пляже, окрашивает горизонт в бледно-золотой, голубой и розовый цвета. Временами сквозь облака пробивается луч расплавленного золота, и Давид представляет себе хор ангелов. Город внизу похож на ряд идеальных кукольных домиков, и это заставляет Шрайбнера чувствовать себя Богом. Он уверен, что это самое прекрасное зрелище, которое он когда-либо видел.       Но это было до того, как Давид узнал, как выглядит этот парень, когда он просыпается утром, с потрескавшимся ртом цвета спелого грейпфрута, с лунно-бледными щеками и волосами, пропущенными между пальцами. Маттео чуть приподнимает голову, чтобы посмотреть на него: голубые глаза цвета морской волны медленно открываются, когда солнце начинает проливаться через окно. Его губы находят губы Давида. Этот так сладко: самый нежный поцелуй, который он получал за всю жизнь. — Ты, — шепчет Маттео, все еще сонно моргая.       Давид глубоко вздыхает и проводит подушечкой большого пальца по нижней губе Маттео, и тот целует ее. Он чувствует, как приподнимается уголок его рта. Маттео начинает улыбаться в ответ, и Давид гладит его по волосам, накручивая прядь на палец. — Ты, — шепчет Давид.       Маттео опускает голову, его улыбка становится застенчивой. От этого прекрасного зрелища у Давида перехватывает дыхание

***

      Давид с нежностью наблюдает, как Маттео перебирает в его комнате различные предметы и рассматривает их: водопроводный кран, украденный из заброшенного общественного центра, жука, пойманного в янтаре, винный кубок, который Шрайбнер однажды стащил из антикварного магазина после того, как владелец лавки бросил на него грязный взгляд, полка, заваленная старыми альбомами для рисования, которыес любопытством просматривает Маттео; его прикосновение такое нежное, удивительное, словно он изучает молитвенник или священный текст.       Флоренци проводит пальцами по свитерам Давида в шкафу. Он снимает с вешалки толстую белую толстовку, вдыхает ее запах и натягивает через голову. Давид делает глоток кофе, пряча улыбку за чашкой. Маттео плюхается животом на кровать. Шрайбнер протягивает руку и убирает волосы Маттео со лба. — Твои рисунки хороши, — говорит Маттео. — Мне нравятся фотографии девушки у реки. Как Офелия с цветами.       Маттео ползет вперед по кровати, пока его голова не оказывается на коленях Давида.Тот тянется к блокноту и вырывает несколько страниц: через мгновение ему удается сложить бумагу в цветок. Роза. Он крутит кончик, пока тот не превращается в длинный стебель, похожий на фитиль, и засовывает его за ухо Маттео.       Маттео прижимается лицом к колену Давида. Тот касается пальцем его щеки. Бумажный цветок отлично смотрится на Маттео. Давид удивлен, что до сих пор помнит, как правильно это делать; его мать была одержима оригами, когда Давид был ребенком, и они провели десятки вечеров перед телевизором, складывая бумагу в странные и красивые формы. С тех пор как он уехал из дома, он не делал ни одной попытки создать хоть что-нибудь. — Я нарисую тебя, — шепчет Давид.       Маттео перекатывается на колени. Его волосы взъерошены из-за пальцев Давида, но цветок остается на месте. Он нелепо откидывается на спину. — И какую позу мне принять? — спрашивает Маттео, и Давид смеется, толкая его, пока тот чуть не падает с кровати. — Садись у окна, — говорит Давид. — На подоконник.       Маттео пожимает плечами и выполняет его просьбу. Давид наклоняет его голову до нужного положения, пока послеполуденное солнце не окружает его лицо, как нимб. — Не двигайся, — просит Давид. Он садится у кровати с блокнотом и начинает рисовать, высунув кончик языка между зубами и сосредоточенно нахмурив брови.       Маттео держится целых десять минут, прежде чем начинает корчить глупые рожи. Давид качает головой, зажав ручку в зубах. — Маттео, — неразборчиво предупреждает он.       Маттео усмехается, закрывает глаза и снова принимает позу, почти комически серьезную.       Давид с трудом сдерживает улыбку. Свет падает на волосы Маттео, и парень похож на солнечный радужный луч, пойманный в облаке.       Затем Маттео начинает сползать по стене. — Я даю тебе еще один шанс, — предупреждает Давид. — У меня спина болит, — ворчит Маттео. — Ты знаешь, что ты самый ленивый парень на свете?       Маттео бросает в него скомканную бумажку, и Давид ловит ее в воздухе, бросая обратно. Он попадает в лицо Флоренци, и тот заразительно смеется.       Маттео свернулся калачиком у окна, закрыв голову руками. — Ладно, ладно, ладно, — говорит Давид, бросая альбом на кровать и подходя к окну. Он уговаривает Маттео сесть. — Ты будешь хорошо себя вести? — спрашивает Давид.       Маттео открывает один глаз. Он все обдумывает. — Может быть. — Если ты дашь мне закончить, — говорит Давид, — То будешь хорошо выглядеть на моем рисунке.       Маттео выглядит ошеломленным, когда Давид делает ему комплимент. Это заставляет что-то болезненно сжаться в груди Шрайбнера. — Ты не можешь так просто говорить это, — возражает Маттео. — Я могу делать все, что захочу, — говорит Давид. Он проводит пальцами по волосам Маттео, и тот снова выпрямляется, прислонившись спиной к подоконнику.       Давид возвращается к кровати и рисует изящный изгиб верхней губы Маттео, до тех пор, пока тот снова не начинает ерзать.       Парень бросает альбом и подходит к окну. Маттео смеется, наклоняясь, когда тот тянется к нему. Он вырывается, но Давид хватает его за запястье и притягивает к себе.       Маттео борется совсем немного. Он обмякает в объятиях Давида, все еще ухмыляясь, его глаза скользят по его губам. — Ты делаешь это нарочно, — говорит Давид.       Глаза Маттео полуприкрыты. Он медленно, развратно ухмыляется, пока Давид не прижимает его спиной к стене.       Он обнимает Флоренци за талию. Голова Маттео откидывается к стене, глаза закрываются. — Ты этого хотел? — спрашивает Давид, их лица теперь всего лишь в нескольких сантиметрах друг от друга.       Губы Маттео едва касаются его губ, словно умоляя о поцелуе. Давид немного отстраняется, впитывая каждый дюйм лица Флоренци, словно запечатлевая его в памяти. В горле Маттео завязывается комок. Он безумно жаждет этого поцелуя.       Давид целует его так, словно рот Маттео принадлежит ему: сначала грубо, а потом нежно. Парень цепляется за него, будто может соскользнуть со стены, если тот отпустит его. Он выглядит так соблазнительно, что Давид не может не поцеловать его снова.       Затем Маттео подталкивает его назад до тех пор, пока колени Давида не упираются в спинку кровати, и Шрайбнер перекатывается на него, прижимая запястья Маттео к матрасу.       Маттео, все еще прижатый к кровати, приподнимается как можно выше, и, касаясь губами губ Давида,шепчет: «Я победил».

***

      Уже почти девять вечера, когда Давид освобождается от Маттео после четырех часов видеоигр. — Ладно, мне действительно нужно кое-что сделать, — говорит Давид, садясь в постели. Маттео стонет и обнимает его за спину. — Маттео, — предупреждает Давид. — Маттео, — насмешливо отвечает Маттео.       Давид без особого энтузиазма убирает руки Маттео, смеясь, когда тот быстро обнимает его за плечи. — Ты позволишь мне поработать? — спрашивает Давид.       Маттео качает головой, его волосы щекочут затылок Давида. — Я закажу тебе пиццу, — говорит Давид.       Маттео снова качает головой. — А чего ты хочешь?       Маттео целует Давида в шею, и тот борется с дрожью. Губы Флоренци оставляют следы из легких сладких поцелуев, идя вверх по шее, к подбородку.       Давид поворачивает голову, захватывая губы Маттео в настоящем поцелуе. Он чувствует, как тот выдыхает ему в рот, снова обмякнув. Давид пользуется случаем, чтобы толкнуть его обратно на кровать и встать на ноги. Маттео проводит руками по лицу. Его футболка немного приподнимается, открывая бледную гладкую кожу над поясом спортивных штанов. Его руки падают обратно на кровать. — Ты меня убьешь, Флоренци, — говорит Давид, качая головой. Маттео перекатывается на живот и подпирает рукой подбородок.       Давид подходит к своему столу и открывает ноутбук. — Ты действительно собираешься работать прямо сейчас? — жалуется Маттео. — Маттео, я уже два дня не проверял почту, — говорит Давид. — Ну и что? — спрашивает Маттео. — Я не проверял электронную почту с тех пор, как создал ее для учебы. Давид отрицательно качает головой. — Ты просто смешон. Маттео стонет, уткнувшись в простыню. — Ты скучный.       Давид бросает в него ручку, и тому удается вовремя пригнуться. — Давай так: я прочитаю эти две главы для завтрашнего урока и напишу свой пост для классной дискуссионной доски. А ты можешь либо лежать и вести себя ... — Маттео закатывает глаза. — Либо можешь сходить в общежитие за домашним заданием, принести его сюда и сделать со мной.       Маттео берет одну из подушек Давида и обхватывает руками. Он похож на мальчишку. Давид не может поверить в то, как сильно ему хочется поцеловать его прямо сейчас. — У меня нет домашней работы, — говорит Маттео, его голос наполовину приглушен подушкой. — Лжец, — говорит Давид. — Нет, — возражает Маттео. — В этом семестре у меня очень легкие занятия. Вот почему я их выбрал. — Тогда ты можешь начать готовиться к середине семестра. Маттео фыркает. — Какой гребаный ботаник сейчас начнет учиться? — Этот ботаник, — говорит Давид, бросая еще один скомканный листок бумаги в голову Маттео. Катышек попадает ему в лоб и скатывается с кровати на пол.       Маттео сворачивается в клубок и полчаса во что-то играет на своем телефоне, прежде чем, наконец, скатывается с кровати и обнимает Давида за плечи. — Маттео, ты так хорошо справлялся... — Ш-ш-ш, — успокаивает его Маттео и вырывает книгу из его рук. Он садится на колени. — Ты отвлекающий маленький засранец, знаешь ли? — И тебе это нравится, — шепчет Маттео, целуя в подбородок.       Давид ничего не может с собой поделать. Его силы воли недостаточно, чтобы выдержать проказы Маттео. Его руки касаются футболки парня и скользят под нее. Он проводит кончиками пальцев по спине Флоренци, принимая все его сладкие, греховные поцелуи. Руки Маттео лежат на спинке стула, Давид обхватывает его за бедра, притягивая к себе. — Ты просто чудо, — шепчет Давид.       Щеки Маттео вспыхивают. Давид захватывает его нижнюю губу зубами, и тот сжимает кулаками футболку, резко вдыхая. Шрайбнер целует след от укуса. — Я закажу тебе пиццу, — говорит Давид. — А потом я поработаю еще час. Хорошо?       Маттео кивает. Давид целует его в последний раз: глубокий, проникающий до костей поцелуй, от которого Флоренци крепко хватает его за волосы. — Хватит, — говорит Давид, отодвигая стул. Он заставляет Маттео слезть с него, и тот неохотно плетется обратно к кровати, снова прижимая подушку к груди.       Шрайбнер заказывает пиццу. Маттео, скучая, опять перебирает все его вещи, и через двадцать минут снова сидит на коленях Давида, пока на телефон не приходит сообщение о прибытии пиццы. Маттео набрасывает куртку и ботинки, чтобы забрать ее. Давид смотрит ему вслед. Он откидывается на спинку стула и трет лицо руками, беспомощно смеясь сквозь пальцы.       Давид курил травку всего несколько раз в своей жизни. Ему это никогда особенно не нравилось. Он предпочитает чувствовать, что всегда контролирует себя. Но сейчас эта легкая расслабленность в груди, этот головокружительный туман в голове – это Маттео. И, определенно, это во много раз лучше, чем быть под кайфом.       Флоренци влетает в дверь, держа пиццу и говоря что-то о том, что он, вероятно, оставил слишком большие чаевые доставщику, ведь он всегда плохо просчитывает такие вещи на месте. Давид встает со стула, берет Маттео за подбородок и целует его. — Что это было? — спрашивает тот. — Ничего, — говорит Давид, проводя большим пальцем по бедру Маттео. —А теперь дай мне кусок пиццы.

***

— У тебя нет такого ощущения... — шепчет Маттео, положив голову на плечо Давида, чувствуя горячее дыхание на шее, — не знаю... Что мы давно знакомы друг с другом?       Давид обнимает Маттео за плечи. На улице темно, лунный свет пронзает окно, сонно собираясь у кровати. Шрайбнер слышит музыку, играющую далеко, где-то в другой комнате общежития. Кто-то играет на гитаре. Над их головами по кругу топают шаги. Он задается вопросом, танцуют ли люди, которые живут над ним. Давид закрывает глаза. Дыхание Маттео такое глубокое и ритмичное, что ему кажется, будто его убаюкивают под водой.       Он чувствует, как Маттео рисует кружащиеся узоры на его руке. От этих прикосновений мурашки бегут по коже. Давид зарывается лицом в волосы Маттео, крепче прижимая его к себе. Маттео перестает рисовать и кладет руки между ними, а его пальцы лежат на груди парня.       Три дня они провели в объятиях друг друга. Он чувствует себя так, словно они находятся в чреве корабля под водой. Давид представляет, как стайки рыб влетают в окно. Мимо проносятся потоки пузырьков воздуха. Колыхание водорослей, полупрозрачные волны медуз. Это не просто ощущение, что они с Маттео давно знают друг друга— это чувство, что Давид никогда и не знал ничего другого. Или же все, с чем он сталкивался раньше, было всего лишь одним измерением, смежным с миром, в котором он должен был жить: все цвета и звуки приглушены, каждое прикосновение странно и чуждо. Словно всю свою жизнь он заставлял себя дышать на суше, удивляясь, почему чувствует себя так неправильно. Когда все это время он должен был быть здесь, плыть по этому мечтательному голубому течению. С ним.

***

      На следующее утро Давид, наконец, провожает Маттео домой. — Давай пообедаем между занятиями? — спрашивает Давид. Студенты слоняются поблизости, прихлебывая кофе, с наушниками в ушах, выкапывая книги из рюкзаков. Маттео стоит рядом с ним, все еще потирая сонные глаза.       Он молчал все утро, улыбнувшись только после того, как Давид затащил его в постель. Шрайбнер спросил его, что случилось, но Маттео только пожал плечами, продолжая копаться в своем телефоне до тех пор, пока Давид не бросил в него толстовку и не заставил его одеться. — У меня сегодня нет занятий, — говорит Маттео, придвигаясь еще ближе к Давиду. Тот гадает, как отреагирует Флоренци, если он положит руку ему на бедро прямо здесь, во дворе.       Он осторожно протягивает руку и берет Маттео за талию. Тот, к удивлению Давида, прижимается к нему. Давид быстро целует его в губы, и уголок рта парня приподнимается. — Ладно, — говорит Давид чуть более застенчиво, чем раньше. Маттео опускает голову, на его лице все еще играет едва заметная улыбка, щеки немного розовеют, и не только от утреннего холода. Давид никогда раньше не целовал парня на публике, и он уверен, что Маттео тоже. — Все равно встретимся за ланчем? — Хорошо, — отвечает Маттео, переплетая их пальцы, и Давид притягивает его к себе для последнего быстрого поцелуя.       Во время занятий ему с трудом удается сосредоточиться. Маттео посылает ему четыре глупых мема, и он не может не усмехаться про себя каждый раз. Он чувствует, как Лаура сверлит его взглядом. — Ты ничего не записал, — шипит она ему, когда они присоединяются к потоку студентов, выходящих за дверь. Давид убирает телефон в задний карман. — Ни единого слова. — Хорошо, что ты это сделала, — говорит Давид. — Я просто перепишу. — Тоска по нему уже невыносима, насколько я вижу, — говорит Лаура, беря его под локоть.       Давид закатывает глаза. — Ты даже не можешь этого отрицать, — говорит Лаура. — О боже. Он талантлив, как дерьмо, я понимаю это, я была так же потрясена, как и все остальные, но он все еще остается им.       Лаура обрывает себя. Они стоят перед столовой. Давид смотрит на последнее сообщение от Маттео: очень глупое селфи, но он одет в его толстовку, волосы в художественном беспорядке. Если бы он был сейчас перед Давидом, он бы... — Черт возьми, ты по уши влюблен в этого парня, — говорит Лаура. Давид быстро кладет телефон в карман. — Нет, это не так.       Лаура громко смеется, и в этот момент чья-то рука натягивает капюшон его толстовки ему на глаза. — Хэй, — говорит Маттео, слегка задыхаясь. Он застенчиво улыбается Давиду, быстро переводя взгляд на Лауру. — Хэй, — отвечает Давид, так же задыхаясь. Лаура закатывает глаза. — Я собираюсь пойти пообедать. Найди меня, когда закончишь быть придурком. — Как прошел урок? — спрашивает Маттео, все еще немного смущаясь, как будто они с Давидом не провели последние три дня, переплетясь в постели. — Не мог сосредоточиться, — говорит Давид, понизив голос на октаву. —Да? — спрашивает Маттео. — Это еще почему? — Ты знаешь, почему, — отвечает он, прижимаясь губами к уху Маттео. Тот прерывисто вздыхает, и Давид усмехается. — Пошли, — говорит Давид. — Давай встанем в очередь.       Они подходят к Лауре и Анне и садятся за их стол. Анна оживленно рассказывает о парне из класса биологии, которого она презирает, а Лаура вполуха слушает, одновременно изучая парочку напротив, которая начала драку картошкой фри. В отместку за то, что Маттео вытер свои покрытые солью пальцы о толстовку Давида, тот немного переборщил с кетчупом, часть которого попала на ресницы Маттео. — Похоже, я победил, — смеется Давид. Маттео откидывает голову назад, а парень нежно вытирает ему глаза. — Щиплет, — говорит Маттео. — Нет, это не так. — Откуда ты знаешь? Это мой глаз. — Шшш, —Давид шипит на него. — Ты не должен был играть, если не можешь потерпеть. Маттео отталкивает руки Давида. Его лицо снова чистое, и парню хочется поцеловать каждый дюйм. — Я справлюсь, — говорит Маттео так тихо, что слышит его только Давид. Он не имеет ввиду драку за еду. Давид с трудом сглатывает. — Вы уже закончили? — громко вопрошает Лаура, свирепо глядя на них и яростно откусывая яблоко. Маттео прячет смех под толстовкой. — Сегодня вечером я хочу пойти в бар, — объявляет Анна. Вот почему Давид любит ее. Ей всегда удается разрядить напряжение. — Что за бар? — спрашивает Давид. — Этот лесбийский бар с бильярдными столами, — говорит Анна, проводя рукой по своим коротким светлым волосам. Она обнимает Лауру за плечи. — Что скажешь? Маттео пожимает плечами. — Окей. Звучит хорошо. Лаура поднимает бровь и поворачивается к Маттео. — Очевидно, ты никогда не видел, как он играет в бильярд. — Я отлично играю в бильярд, — говорит Давид. — Да, не в этом проблема, — говорит Лаура. — Проблема в том, что ты становишься совершенно безумным. — Это вовсе не так, — быстро отвечает Давид. Маттео поворачивается к нему. — О чем она говорит? — Понятия не имею, — говорит Давид, глядя на Лауру, которая начинает ухмыляться. — Клянусь Богом, Давид — самый азартный мудак на планете, — произносит Лаура. — Он становится совершенно чокнутым. Маттео смеется. — Это правда? — Нет, — говорит Давид сквозь стиснутые зубы. — Но мы все равно победим их. — Я ужасно играю в бильярд. — Я достаточно хорош для нас обоих, — говорит Давид, допивая остатки воды. Он встает, и Маттео следует за ним. — В восемь часов? — спрашивает Анна.       Давид кивает и берет оба подноса. Маттео садится на одну из скамеек, и Шрайбнер становится между его раздвинутыми коленями. — Я хочу посмотреть на азартного Давида, — говорит Маттео. — Ну, это в принципе неизбежно в данный момент, — отвечает Давид, беря завязки толстовки Маттео и притягивая его к себе. — Я заеду за тобой позже, — говорит Давид.       Маттео засовывает руки в передний карман его толстовки. — Чем ты сейчас займешься? — спрашивает Маттео. — Мне нужно встретиться с Мией, она согласилась помочь с освещением для пьесы. Мы должны кое над чем поработать. — Ладно, — говорит Маттео. Он снова выглядит немного грустным. — Я могу помочь, если хочешь. — Помочь? — Давид поднимает бровь. — Ты слишком сильно отвлекаешь мое внимание, чтобы помогать.       Маттео закусывает губу. Он выглядит так, словно хочет еще одного поцелуя. Давид притягивает Маттео к себе, касаясь губами его губ.       Когда он отстраняется. Маттео все еще выглядит странно несчастным. Он играет с завязками толстовки Давида, едва в силах смотреть ему в глаза. — Хэй, — тихо говорит Давид. — Что случилось?       Маттео качает головой. Наконец его глаза встречаются с глазами Давида. — Мы... — говорит Маттео. Его голос едва ли громче шепота. — Ты знаешь. Это как...       Волосы Маттео падают ему на лицо, и Давид откидывает их назад. — Мы вместе? — наконец удается спросить Маттео.       Давид снова прижимается к нему лбом. Он слышит, как быстро бьется сердце Маттео. Он берет его руки в свои и поглаживает пальцы. — Маттео, ты спрашиваешь у меня, насколько все серьезно? — проясняет Давид. Маттео закатывает глаза, пытаясь оттолкнуть его, но тот держит слишком крепко. — Ты спрашиваешь о том, встречаемся ли мы? — Ты худший человек, которого я когда-либо встречал, я ненавижу тебя... — бормочет Маттео. Давид притягивает Маттео ближе, пока его руки не оказываются на его плечах. — Если хочешь, я могу написать записку. Ты будешь моим парнем, Маттео Флоренци? Отметь да или...       Маттео громко стонет, вырываясь из хватки Давида, но тот снова загоняет его в угол. — К подругам мы — как школьники домой, а от подруг — как с сумкой в класс зимой. — Ты что, прямо сейчас цитируешь мне гребаных Ромео и Джульетту? —возмущается Маттео. — Откуда ты знаешь, что ЭТО — Ромео и Джульетта?! —удивляется Давид. Маттео опускает голову. — Я не знаю. — Ты изучал Шекспира? — Нет... — протестует Маттео, все еще слабо сопротивляясь Давиду.       Тот притягивает его к себе за шею и целует еще нежнее, чем прежде. — Да, — шепчет Давид в губы Маттео. — Мы вместе. — Тебе не кажется, что это слишком быстро? — спрашивает Маттео. —А ты что об этом думаешь?       Маттео качает головой. Он проводит ладонями по груди Давида. — Я просто не хочу... — Маттео собирается с мыслями; на мгновение его разум, кажется, вращается перед Давидом в прозрачном шаре, в котором видны все темные желания Маттео. — Я не знаю. Я не знаю. — Маттео, — шепчет Давид. — Я хочу быть с тобой.       У Флоренци перехватывает дыхание. Он опускает голову. — Почему ты мне никогда не веришь?       Лицо Маттео почти незаметно вытягивается, прежде чем снова стать отчужденным. Давид проводит большим пальцем по его затылку. — Поверь мне, — говорит Давид.       Давид хотел бы заглянуть в мысли Маттео и очистить их так же, как он навел порядок на его столе. Он хотел бы удалить все сомнения, вырезать эту мерзкую злокачественную опухоль, что пустила свои корни внутри этой прекрасной головы. После долгого молчания Маттео наконец смотрит на него. — Хорошо. Давид целует его в лоб. — Чем займешься? Маттео пожимает плечами. — Я не знаю. Пожалуй, я пойду в свою комнату. Но сейчас мне совсем не хочется оставаться одному. — Ты хочешь пойти со мной? — Обещаю, что не буду отвлекать тебя, — говорит Маттео, ухмыляясь, как будто заранее знал, что тот сдастся.       Давид смеется. Он ставит Маттео на ноги и обнимает за талию. — Ты все равно этого добьешься, — говорит Давид, целуя Маттео в щеку. — И все равно пойдешь.

***

— Покажи мне еще раз, — просит Маттео. — Не думаю, что понимаю.       В баре дымно и слишком жарко. На лбу Давида выступили капельки пота, и он, вероятно, выпил слишком много пива. Лаура и Анна дуются по другую сторону бильярдного стола, они сильно проигрывают, как и предсказывал парень. — О боже, — вопит Лаура через весь бар. Сегодня вечером здесь полно народу, и кажется, что одновременно происходит около трех разных вечеринок по случаю дня рождения. Рядом с ними девушка в розовом парике и леопардовом комбинезоне танцует на бильярдном столе, крича под музыку, в то время как бармен безуспешно пытается стянуть ее вниз. — Просто бей уже! — Тебе нужно ударить пониже, — объясняет Давид, касаясь губами уха Маттео. — Видишь? — он показывает кием. — Единственный способ попасть в лузу — это попытаться ударить так, чтобы шар ударился о стенку, а затем под углом врезался в другой, пурпурный. — Я не понимаю, — говорит Маттео. — Мне кажется, ты должен это показать.       Маттео насмешливо щурится, и становится ясно, что он очень хорошо понимает Давида, но все равно заставит его продемонстрировать этот удар. — Ах, да? — Давид поднимает бровь. — Да, — взгляд Маттео падает на рот Давида, кривая тень улыбки играет на его губах.       Давид жалеет, что его пиво уже теплое. Ему хочется прижать к щекам что-нибудь прохладное. Его одежда, нет, даже его кожа, кажется слишком тесной. Он перегрелся. Маттео играл с ним в эту игру весь вечер: строил из себя дурака и заставлял Давида тренировать его, что означало, что подбородок Давида будет лежать на его плече, а его рот будет находиться близко к уху, направляя Маттео. Флоренци одет в свободную футболку, и в этом есть что-то. Что-то очень нежное и расслабленное. — Вот так? — спрашивает Маттео, понимающе сверкая глазами и глядя на Давида через плечо.       Тот уже пять раз показывал ему правильную стойку. И, конечно, Маттео все равно делает не так.       Он устанавливает локоть Маттео в нужном положении и наклоняется над его спиной, их пальцы переплетаются, направляя кий в точную линию. — Основы физики, — тихо произносит Давид. Маттео закусывает губу. — Я же говорил. — Да, я никогда не был хорош в физике, — поясняет Маттео, одаривая Давида еще одной грязной, слишком понимающей ухмылкой. — Думаю, тебе придется продолжать учить меня.       Давид качает головой и встает. Маттео смеется про себя, точно зная, какой эффект он производит на него, и Шрайбнер ненавидит, что это еще больше возбуждает его.       Маттео делает свой удар. Мяч летит в лузу, точно в цель.       Давид не может удержаться, чтобы не крикнуть: — Да, черт возьми! — и Лаура делает такое лицо, как будто хочет выплеснуть на него свой напиток.       Он пожимает плечами, жест сожаления-не сожаления, и Лаура начинает угрожающее движение в их сторону, но Анна дергает ее за капюшон толстовки. — Думаю, я заслужил поцелуй, — говорит Маттео, подходя к нему сбоку. — Я думаю, ты заслуживаешь, чтобы тебя называли маленьким дерьмом, каковым ты и являешься, — говорит Давид. Руки Маттео обнимают его за талию, а пальцы ползут вверх по рубашке. — Я думаю, тебе это нравится. Давид и Маттео смотрят друг на друга целых десять секунд, прежде чем Давид бормочет: — Давай же.       Он хватает Маттео за руку, тащит его наружу, в переулок с курильщиками, и толкает к стене. — Но игра не... — начинает Маттео, но губы Давида прижимаются к его губам, заставляя замолчать.       Руки Флоренци обвиваются вокруг шеи, притягивая парня еще ближе. — Итак, я понял, что мне определенно следует почаще вызывать Давида на бой, — поддразнивает его Маттео.       Давид чувствует, что краснеет еще сильнее. — Я уже говорил, что ты чертовски опасен? — Раз десять, — усмехается Маттео.       Давид снова целует его. — Тебе нравится, — шепчет Маттео.       Их лица соприкасаются. Давид засовывает руки в задние карманы нелепо мешковатых джинсов Маттео. Тот резко вздыхает, его голова откидывается на кирпичную стену. Губы Шрайбнера впиваются в его шею, оставляя за собой линию поцелуев, идущих к уху Флоренци. — Мы возвращаемся ко мне, — говорит Давид.       Маттео отчаянно кивает, его глаза полуприкрыты, он выглядит еще более пьяным, чем раньше. Давид пишет Лауре, что они уезжают, и уверен, что она будет рада. Они с Маттео обнимают друг друга за талию и умудряются идти быстро. К тому времени, как Давиду удается отпереть дверь, он так взвинчен, что немедленно толкает Маттео к ней, их губы инстинктивно тянутся друг к другу. — Черт, — выдыхает Давид, вжимаясь в Маттео всем телом. Тот тяжело дышит. Давид берет его руки в свои, поглаживая пальцы. Он тянет Маттео дальше в комнату. — Я хочу пить,— внезапно говорит Давид. — Хочешь воды?       Маттео кивает. Его глаза немного остекленели. Он выглядит пьяным от поцелуев. Давид уверен, что вид его самого не сильно отличается.       Он идет к своему мини-холодильнику и открывает бутылку с водой, выпивая столько, сколько может. Он передает ее Маттео, который пьет так же быстро. Немного воды стекает из уголка его рта. Давид, как завороженный, наблюдает, как капли сбегают по шее парня, исчезая за воротником его футболки. — Мне надо отлить, — хрипло говорит Давид. Маттео ошеломленно кивает.       Давид скрывается в ванной и в изнеможении прислоняется к двери.       Он слышит, как сильно бьется его сердце. Ему кажется, что если он снимет рубашку, то увидит, как под грудью пульсирует мышца.       Ему не нужно в туалет. Он наклоняется над раковиной и брызгает холодной водой в лицо, открывает глаза и смотрит в зеркало.       Никогда в жизни он не был так возбужден.       Давид прижимает полотенце к лицу и делает глубокий вдох. Он дотрагивается до батареи, боясь, что его ударит током; чувствует, как по его рукам катаются разряды напряжения, а с кончиков пальцев сходит молния.       Наконец, он открывает дверь.       Маттео стоит возле кровати Давида, спиной к нему. Он уже без рубашки, его голая спина бледная и гладкая. Низко сидящие на бедрах джинсы обнажают две ямочки на пояснице. Шрайбнер окидывает его взглядом: нежные очертания лопаток Маттео, упругий изгиб поясницы и бедер. Давид приближается к нему, его шаги отчетливо слышны в гулкой тишине. Он кладет руку на затылок Маттео, который податливо наклоняется к нему, проводит пальцами по спине парня, касается губами уязвимых позвонков у основания шеи, зарываясь носом в его волосы. Он слышит, как Маттео прерывисто дышит. Давид прижимается грудью к спине Маттео, скользнув одной рукой от его горла к животу, а затем еще ниже. И еще.       Маттео задыхается, и это заставляет Давида дрожать от возбуждения. Маттео тих; он более спокоен, чем представлял себе Давид в те долгие ночи, когда он думал об этот моменте. Звуки, которые издает Флоренци, окончательно губят Давида: сладкие, отрывистые звуки, и он так ошеломлен наслаждением и новизной, что не может не реагировать. Голова Маттео откидывается на плечо Давида, его тело трепещет. Губы Шрайбнера двигаются к шее, прижимаясь к спине, теряясь в ощущении возвышенного, почти головокружительного трения их тел, двигающихся вместе. — Черт, Маттео... — голос Давида низкий, глубокий. Маттео делает еще один дрожащий вдох, и парень понимает, что он близок. Давид чувствует себя почти невыносимо чувствительным и продолжает тереться о Маттео, почти не думая, преследуя сладкое, пульсирующее, почти болезненное ощущение в том месте, где их тела встречаются. Маттео тянется назад, как будто ему нужно за что-то держаться, как будто он хочет, чтобы Давид был еще ближе, чем сейчас.       Когда наступает момент, они оба держатся друг за друга, покачиваясь, тяжело дыша, все еще чудом держась на ногах. Через минуту Давид начинает смеяться. — Что? — Говорит Маттео, оборачиваясь. Давид берет его на руки, тот чувствует себя таким безвольным в объятиях, как кукла с перерезанными нитями. — Мы просто кончили в штаны, как гребаные подростки, — смеется Давид. — Я даже не знал, что могу так. — Вот дерьмо, — бормочет Маттео, ухмыляясь. Он прячет лицо у Давида на шее. — Это чертовски неловко.       Губы Маттео находят его. Давид держит его лицо руками.       Он хочет рассказать еще кое о чем. О том, что желает описать словами и создать кистью — свое творение о том моменте, когда его тело соприкоснулось с телом Маттео. О встрече двух незнакомцев, которые никогда не были чужими, которые знали друг друга с самого начала. О том сумасшедшем объятии в любовном танце и головокружительном облегчении, испытанном на кромке сознания.       Какая-то его часть хочет немного рассказать Маттео о происходящем, но другая жаждет использовать язык тела, который не нуждается в словах. Тело рассказывает само. На каком бы языке ни говорил Давид, Маттео тоже говорит на нем. Ему казалось, что он изъясняется на языке, чуждом всем, кроме него. Но Маттео каким-то образом понимает его. Без него Давид не смог бы сказать и слова.

***

      На следующее утро Маттео цепляется за него, не желая, чтобы Давид уходил. Когда он садится, Флоренци виснет на нем, как коала. Сначала это кажется забавным. Но эта веселость медленно переходит во что-то другое, так же медленно, как планета вращается вокруг своей оси. Давид начинает понимать, что у Маттео утро не очень-то доброе. Была бы воля Маттео, этот день никогда бы не начался: они могли бы просто валяться в постели, не обращая внимания на время. — Можно, я останусь здесь? — спрашивает Маттео.       Давид поворачивается к нему, держа в руке одеколон. Ему удалось выбраться из захвата парня, что оказалось не так уж трудно. Но Маттео — хитрый и решительный, он играет грязно. Шрайбнер уже принял душ, почистил зубы и оделся, а Флоренци тем временем все еще лежит в постели, завернувшись в одеяло Давида, как буррито. Его волосы взъерошены, а сам он выглядит грустным. — Разве у тебя нет занятий? — спрашивает Давид. — Ну... обычно, да — отвечает Маттео. — Но на этой неделе наш профессор перенес встречу. Мой следующий урок только в четверг. — Ты имеешь в виду, театральный класс?       Маттео кивает. — Ты не хочешь вернуться в свое общежитие? Маттео рисует пальцем круг на простынях Давида. Его лицо вытягивается. — Не совсем, — бормочет он. — Но я могу, если ты хочешь, чтобы я ушел.       Давид закидывает рюкзак на плечо и подходит к кровати. Он берет Маттео за подбородок и целует. — Естественно, я не хочу, чтобы ты уходил, — успокаивает Давид.       Маттео улыбается. Это его первая настоящая улыбка за все утро. — Можно мне воспользоваться твоим душем? — спрашивает он. — Конечно, — говорит Давид. — И еще, тебе надо что-нибудь съесть. В холодильнике немного еды, пришло время купить продукты. Может быть, мы сделаем это сегодня вечером после занятий.       Маттео кивает, теребя завязки толстовки Давида. — Плита в кухне работает, если захочешь что-нибудь приготовить. Можешь воспользоваться микроволновкой и кофеваркой. Вообще-то, там еще должен был остаться кофе, — говорит Давид. — Ладно, — отвечает Маттео, все еще держась за его толстовку. — Ты отпустишь меня на занятия?       Маттео делает задумчивое лицо. Давид качает головой, притягивая его к себе, чтобы поцеловать в макушку, а затем толкает его обратно на кровать. — Веди себя хорошо, — предупреждает он, отпирая дверь, — Не копайся в моем дерьме.       Маттео преувеличенно ангельски улыбается, и Давид закатывает глаза, закрывая за собой дверь.       Остаток дня проходит спокойно: Давиду удается сосредоточиться во время занятий, он встречается с Мией, они с Леони отрабатывают сцены. Маттео практически не пишет ему, хотя Шрайбнер считает, что это хорошо: может, это значит, что тот чем-то занят. Он не уверен, нужно ли ему беспокоиться о том, как мало заданий у Маттео. В любом случае, Давид мало что может с этим поделать. В конце концов, это занятия Маттео, и от него, а не от Давида, зависит, сколько труда он хочет вложить в них.       Было чуть больше семи часов вечера, когда ему, наконец, удалось дотащиться до дома. Он был измученным и голодным. На завтрак Давид съел батончик мюсли, завалявшийся на дне рюкзака, и банан, который Лаура дала во время урока. Он был так занят, что не успел заглянуть в столовую.       Давид открывает дверь.       Он стоит в дверях. Сначала Шрайбнер не уверен, что попал к себе домой. Потрясающе пахнет чесноком, луком и чем-то еще, но Давид никак не может понять. — ...Маттео? — зовет он.       Давид слышит щелчок двери в ванную, и дверь распахивается. Маттео вытирает руки о джинсы и широко раскрытыми глазами смотрит на Давида. — Черт. Я хотел быть здесь, когда ты войдешь, — говорит Маттео. Он выглядит застенчивым и немного взволнованным. Давид идет дальше по комнате. — Э-э, что происходит? — Я, — говорит Маттео, кусая губы, — Я приготовил тебе ужин.       В этот момент Давид видит кастрюлю на плите, к которой он практически никогда не прикасается, разве что делает рамен или варит иногда яйца, если у него бывают на это силы. Единственным прибором в крошечной кухоньке, который он использует, является микроволновая печь: обычно он так занят, что просто берет еду в кампусе. — Извини, — говорит Давид, — Ты что?       Теперь Маттео нервничает еще больше. — Разве это плохо? Просто ты сказал, что я могу воспользоваться кухней. Знаешь, ты был очень напряжен, так что я не знаю, я подумал...       Давид подходит к кастрюле и снимает крышку. Внутри экзотично выглядящая паста с грибами, помидорами, какими-то сливками и другими ароматическими ингредиентами, которые он не может определить. — Надеюсь, это вкусно, — говорит Маттео. Он все еще стоит на том же месте, обнимая себя за плечи, — Я вышел и купил кое-что, это было не так уж много...       Давид притягивает Маттео к себе и целует. Флоренци вздыхает с облегчением. Шрайбнер проводит по его волосам, нежно улыбаясь. — Что? — Маттео снова застенчиво смеется. — Ты не перестаешь меня удивлять, — говорит Давид. Смущенный Маттео оттолкнул его. — Знаешь, я кое-что умею. — Конечно, умеешь, — говорит Давид. — Ты можешь многое. Я просто... — теперь очередь Давида смущаться. Он судорожно сглатывает, ему нужно чем-то занять руки. — Никто и никогда не делал для меня ничего подобного. Это что-то новое. — Ну, если тебе от этого станет легче, я тоже никогда не делал ничего подобного ни для кого, — говорит Маттео. — Никогда?       Маттео качает головой. У Давида нет обеденного стола, только один большой стул в углу. Он даже не уверен, что у него есть тарелки, хотя Флоренци удается найти их в шкафах. Маттео заставляет Давида сесть на стул, утверждая, что ему все равно нравится сидеть на полу.       Давид пробует блюдо. Маттео смотрит на него так серьезно, что тот чуть ли не смеется. Шрайбнер медленно жует, растягивая время,до тех пор, пока Маттео не приходит в такое отчаяние,что бьет его по колену. — Это хорошо, — смеется Давид. Глаза Маттео сузились. — Серьезно. Это... на самом деле безумно хорошо. Я бы сказал, подозрительно хорошо. Почему, черт возьми, так вкусно? Маттео вертит вилкой макароны. — Моя мама... она итальянка и очень хорошо готовит. Я всегда помогал ей, когда был ребенком. Но она...       Давид слушает, откусывая еще кусочек. До сих пор он только мельком слышал, как Маттео упоминал о своей матери. — Ну, — продолжает Маттео. — Она долго боролась с депрессией. Она очень болела, когда мне было... Не знаю, одиннадцать или около того. Доходило до того, что она целыми днями не вставала с постели. Я имею в виду... действительно, могли пройти дни. Ребенком я не знал, что и как делать. Я хочу сказать, я добирался до школы и ел там, но когда я возвращался домой… — вилка Маттео ударяется о тарелку. В горле у него завязывается комок. — Знаешь, я всегда был голодным к ужину, но она... только... как будто ее не было дома. Так что я просто начал готовить сам. В конце концов, я готовил ужин для нас обоих. — Теперь с ней все в порядке? — тихо спрашивает Давид. Маттео пожимает плечами. — Она уже некоторое время принимает лекарства. Я… На самом деле, я не так уж часто ее вижу.       Давид кивает. Маттео встает, чтобы сесть на колени парню, и они устраивают беспорядок, пытаясь накормить друг друга остатками ужина. Флоренци откусывает помидор, который держит Давид, прихватывая при этом его большой палец, и Шрайбнер сталкивает его со стула, но Маттео держится. — Ты избалуешь меня, — бормочет Давид, его пальцы начинают ползти вверх по спине Маттео. — Я имею в виду, что теперь, когда я знаю, что ты умеешь готовить, я хочу, чтобы у меня был горячий ужин каждый день. Руки Маттео обвиваются вокруг шеи Давида. — Тебе следует понизить свои ожидания, — шепчет он.       Давид снова пытается спихнуть его с колен, но Флоренци решительно цепляется за него. Примерно через минуту борьбы Давид, наконец, высвобождается и моет посуду, шлепая Маттео кухонным полотенцем после того, как тот брызгает водой на его рубашку.       Они вместе чистят зубы, чтобы смыть чесночный привкус, Давид около трех минут читает Маттео лекцию о том, что чистить зубы нужно больше десяти секунд, и они, наконец, заползают в постель. — Я все еще чувствую вкус чеснока, — бормочет Маттео. Он утыкается головой в грудь Давида. Давид поднимает подбородок Маттео для поцелуя. — Оно того стоило.

***

      Когда-то Давид установил для себя одно важное утреннее правило. Все начинается с зеркала. Он начал этот ритуал еще в детстве, задолго до того, как начал принимать гормоны, задолго до операции, до Лауры, Хелены и театра. Иногда он начинает этот ритуал после пробежки, иногда раньше. В некоторые дни, возможно, скорее чаще, чем реже, это происходит быстро, легко и безболезненно. Иногда ритуал занимает часы: долгие, кропотливые часы. Он не раз бил кулаком по зеркалу. Стойте перед зеркалом, пока вам не понравится то, что видите в нем       Большинство людей не говорят, что любить свое отражение — это работа. Это значит, найти одежду, в которой комфортно, превратить свое тело во что-то, чем человек будет наслаждаться и восхищаться, попытаться сочетать свой мозг и свое тело в священном браке. Это означает примирение через их борьбу. Это не сгибание воли или доминирование. Это— переговоры. Каждый день — это переговоры. Это долгая, медленная, уединенная, одинокая работа, которая никогда не прекратится. — Давид? — Голос Маттео все еще сонный, наполовину приглушенный подушкой.       Давид не отворачивается от зеркала. Он откладывает наушники, которые надевает для утренней пробежки, и снимает повязку с чехла для телефона. На нем серая кофта с длинными рукавами, на воротнике — пятна пота. Его щеки все еще красные. Сегодня ему нравится свое отражение, но все же, пришло время сходить в спортзал. Проблема с бегом заключается в том, что теряется вес, включая мышечную массу. Он бегает, потому что ему нравится ощущение того, как его тело наполняется эндорфинами, заставляя чувствовать себя себя сильным и живым. Прошло уже много недель с тех пор, как он был в спортзале в последний раз, и его грызет беспокойство о том, как сильно он похудел в последнее время. Он слышит скрип пружин кровати и легкие шаги Маттео. — Доброе утро, — шепчет Маттео, кладя подбородок на плечо Давида. Их глаза встречаются в зеркале. — Может, ты не захочешь этого делать, я сейчас слишком потный, — говорит Давид. — Не волнуйся, — зевает Маттео, прижимаясь щекой к плечу Давида и обнимая руками его живот. Шрайбнер задается вопросом, может ли Флоренци заснуть в этом положении. Его бы это не удивило. — Какие у тебя сегодня занятия? — спрашивает Давид. — У меня их нет, — говорит Маттео, его голос приглушен плечом парня. — Серьезно? —Давид удивлен. Маттео кивает. — Ладно. Ну, я думаю, что пойду в спортзал, — говорит Давид. — Хочешь со мной?       Маттео открывает глаза. Взгляд, который он бросает на Давида, почти заставляет его громко рассмеяться. Маттео указывает на себя. — Я? — Он оглядывает комнату.— Я? Ты говоришь это мне?       Давид щелкает Маттео по лбу. — Пошел ты, — говорит Маттео, подталкивая его.       Час спустя они оба стоят перед спортзалом. Давид принял неудачное решение, взяв Маттео с собой. Он не только понятия не имеет, что нужно делать, но и бормочет комментарии себе под нос. Давид почти роняет штангу себе на лицо и отправляет Флоренци в противоположный конец зала.       Утром не так много посетителей, и это хорошо, потому что Маттео настолько несносен, что, будь там больше людей, кто-нибудь точно попытался бы его выгнать.       Давид, смеясь, наблюдает, как тот отскакивает от грузоблочного тренажера, испуганный громким треском, который он издает при попытке изменить вес. — Это была ужасная идея, — говорит Давид, качая головой.       Маттео подпрыгивает на мяче, наблюдая, как Давид выполняет последние упражнения. Когда парень заканчивает оставшуюся часть тренировки, Флоренци успокаивается и подпирает подбородок рукой. Давид падает на землю, вытирая пот со лба. — Ты скоро? — спрашивает Маттео, блуждая глазами по телу Давида так, что ему хочется, чтобы они снова оказались в его комнате, а не в этом спортзале.       Они уходят, как только Давид заканчивает тренировку, останавливаясь в кафе по пути домой. Даже после завтрака и душа Давид все еще беспокоится о спектакле. Они с Маттео занимаются домашним заданием или, как подчеркивает Давид, сидят за столом, пока Маттео играет на телефоне. В какой-то момент он пытается сделать Давиду массаж плеч, но у него это так плохо получается, что Шрайбнер умоляет его остановиться. К вечеру Маттео удается открыть одну из своих книг, но вскоре после этого он засыпает. Давид, все еще не в силах успокоиться, захлопывает ноутбук и забирается в постель.       Его сон прерывистый и странный; он, кажется, не проникает в его мозг. Ему снится весь первый акт пьесы, хотя, на самом деле, появляется только один из актеров. Он просыпается около пяти утра, не уверенный, спал ли вообще.       Давид рассылает безумные электронные письма своему техническому персоналу, перепроверяя каждую деталь. Он слышит смущенные, приглушенные звуки, которые издает Маттео, когда понимает, что его больше нет в постели. Через минуту Флоренци, спотыкаясь, поднимается с кровати в одной из больших футболок Давида и его боксерах, обнимая со спины и положив подбородок ему на плечо. — Я тебя разбудил? — тихо спрашивает Давид, продолжая печатать. Он просматривает свои записи из пьесы. Он чувствует, как Маттео качает головой, его мягкие волосы щекочут затылок. — Тебе надо вернуться в постель, — бормочет Маттео. — Тебе нужно поспать. — Не могу, — говорит Давид. Он ненавидит свой раздраженный голос. Он не хочет, чтобы Маттео думал, что он злится на него, это не так; он просто напряжен и хочет, чтобы постановка была идеальной. Давид не может отключить свой мозг даже на час гребаного сна, и это начинает его утомлять. — Хочешь, я сделаю тебе кофе? — Маттео зевает, все еще обнимая Давида за плечи. Шрайбнер перестает печатать. Он откидывает голову назад, прислоняясь к Флоренци, его охватывает внезапный прилив благодарности к этому милому парню. — Тебе надо поспать, — говорит Давид. — Не хочу, — отвечает Маттео. У него такой сонный голос. Давид берет его руку, переплетает их пальцы и нежно целует. — Что тебя так напрягает? — шепчет Маттео. Давид громко вздыхает. — Эта сцена в первом акте. Я думаю, что мне нужно ее обрезать. На репетициях она дается сложно. — С королевой Гертрудой? Давид кивает. — Так сократи, — предлагает Маттео. — Не могу, — отвечаетДавид. — Леони очень много работала над ней. — Ну и что? — спрашивает Маттео. — Я имею в виду, сначала она, возможно, не будет счастлива, но в конце концов поймет. Это твоя постановка. Главный ты.       Давид ничего не говорит. Маттео целует его в макушку и бормочет, что собирается приготовить кофе. — Мне скоро на работу, — оповещает Давид, наконец закрывая ноутбук. — Хочешь просто поболтаться здесь, пока меня не будет? Мы встретимся позже в театральном классе? — Конечно, — пожимает плечами Маттео. — Хотя, если ты так сильно занят в данный момент, может… тебе стоит взять отгул? Только на сегодня. — Отменить работу? — повторяет Давид.       Маттео кивает. Он наливает ему чашку кофе и ставит ее на стол. — Я никогда не делал этого раньше. — Вот именно. Один выходной никому не повредит. И ты сам говорил, что в будние дни люди почти не заходят в книжный магазин.       Давид дует на пар из кружки, обдумывая услышанное. Ему не нравится сама мысль об отмене работы. Но, если он пойдет, то застрянет там на семь часов и не сможет встретиться ни с кем из своих техников до полудня. Из-за этого ему придется в конце дня гоняться за персоналом, что практически невозможно, и он снова не вернется домой до позднего вечера. А значит, скорее всего, у него будет опять дерьмовая ночь.       Он слышит, как Маттео открывает кран в ванной, чтобы почистить зубы. — Мне жаль, что ты продолжаешь делать все это для меня, — говорит Давид. Маттео прислоняется к двери ванной, во рту у него зубная щетка. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным. У тебя есть свои дела, и ты не должен игнорировать их только потому, что я сейчас так напряжен из-за постановки.       Шрайбнер слышит, как Маттео выплевывает зубную пасту в раковину. Флоренци подходит и садится на угол стола. — Я ничего не игнорирую. Я же говорил тебе, мои предметы в этом семестре легкие, поэтому нагрузка небольшая. И это отлично, раз уж ты такой требовательный, — поддразнивает его Маттео. Он дарит Давиду мятный поцелуй. — Но мне это нравится, — шепчет он.       Давид отменяет работу, и его босс, как и обещал Маттео, отнесся к этому с пониманием. Флоренци идет с ним и ждет начала семинара, пока парень бегает по театру, проверяя оснащение.       Маттео и парень по имени Джейкоб, который играет Полония, репетируют первую сцену в первом акте. Поведение Офелии сильно отличается от того, как она ведет себя в остальной части спектакля: в начале пьесы девушка более невинна и имеет меньше оснований для осторожности, и, насколько известно Офелии, у них с Гамлетом многообещающие отношения: она влюбляется в него, у нее нет причин думать иначе .       Давид наблюдает со стороны вместе с остальными учениками, как Полоний кружит вокруг Офелии. Джейкоб играет тепло, по-отечески: подход, который нравится Шрайбнеру, поскольку он делает поворот в сцене еще более тревожным. Парень начинает с того, что спрашивает Офелию о том, сколько времени она проводит с Гамлетом, небрежно, будто просто болтая о незначительном. Затем, уже более раздраженно: «Что между вами? Всю открой мне правду».       Маттео в замешательстве хмурит брови, словно застигнутый врасплох внезапной серьезностью в поведении Полония. — Со мной не раз он в нежности пускался в залог сердечной дружбы, — говорит Офелия. — Привязанность?—Полоний жестоко смеется. — Каково! В залог сердечной дружбы! Что ты смыслишь в таких вещах! А как ты отнеслась к его, как ты их назвала, залогам? Офелия судорожно сглатывает, уставившись в землю. Наконец, ей удается ответить: — Не знаю я, что думать мне о них. Полоний обнимает Офелию за плечи. — Я научу тебя: считай себя младенцем; и ты – дитя, принявши их всерьез, и требуй впредь залогов подороже. — Отец, — запротестовала Офелия, — Он предлагал свою любовь с учтивостью. — Ах, можешь называть ты это модой, — презрительно говорит полоний. — Иди, иди. — И в подтвержденье слов своих всегда, — говорит Офелия почти отчаянно, слегка запинаясь на словах, словно перебирая собственные воспоминания, умоляя их быть правдивыми, — Мне клялся чуть ли не святыми всеми       Полоний отпускает ее. Он говорит, что пламя таких обетов дает больше света, чем тепла, и она не должна принимать их за настоящий огонь, Гамлету нельзя верить, и ей теперь не стоит уделять ему так много времени, а лучше и не уделять вообще.       То, как выражение лица Маттео медленно меняется по ходу сцены, потрясающе идеально. Это тщательно контролируемый и постепенный сдвиг: оно практически незаметно переходит от невинного, с глазами возбужденной лани в начале сцены к полной неуверенности в себе. — Милорд, я повинуюсь, — шепчет Офелия.       Сцена заканчивается. Класс аплодирует, и Давид, который обычно старается не показывать свои чувства на занятиях, не может не обнять Маттео и не поцеловать его в висок.       Быстро поужинав с Амирой, Маттео и Давид направляются в комнату. Шрайбнер снова устраивается за столом, углубляясь в свои записи. Он слышит звуки телефона Флоренци, когда тот во что-то играет, растянувшись на кровати.       Маттео переодевается в другую футболку Давида — опасно привлекательная привычка, которую он приобрел в последнее время, — и чистит зубы. — Ты закончишь позже? — спрашивает Маттео, присаживаясь на край стола. Футболка на Маттео светло-голубая, она немного свисает с одного его плеча, обнажая бледный, острый изгиб ключицы. Давид немного отодвигается от стола, освобождая для него место. — Все еще нервничаешь? — продолжает Маттео, играя с воротником рубашки Давида. Он пожимает плечами. — Ага, наверное. — Ну что ж, — говорит Маттео, — Может быть, мы еще раз повторим одну из моих сцен. Это поможет? — О чем ты? — Ты мог бы направить меня, — тихо говорит Маттео. Он смотрит на рот Давида мягким и рассеянным взглядом.       Воздух в комнате вдруг кажется опасно раскаленным. Их губы касаются друг друга. — Направь меня, — шепчет Маттео.       У Давида перехватывает дыхание. Его руки сжимаются в кулаки, хватая парня за футболку. Он захватывает губы Маттео в пьянящем поцелуе. — Ложись на кровать, — шепчет Давид. Маттео быстро слезает с колен и чуть не падает на пол. Давид подталкивает его назад, пока колени Маттео не упираются в кровать. Он растягивается на простынях.       Маттео тут же приподнимается на локтях, желая еще одного поцелуя, но Шрайбнер кладет руку ему на грудь, удерживая. — Подожди, — говорит Давид. — Подожди секунду.       Он видит в глазах Маттео вопрос «почему»; этот вопрос прямо здесь, таится за идеальными, опухшими от поцелуев губами. Маттео молчит. Но, если бы Флоренци спросил, Давид знал бы, что ему ответить: перед ним картина, полная невообразимых оттенков: ярко-голубое пламя глаз Маттео, румянец его щек и зацелованные алые губы. Картина, которую он никогда не сможет нарисовать. Чернила, краски и масло просто не в состоянии передать это. Он может только впитывать образ во плоти и надеяться, что никогда не забудет его.       Маттео смущенно закрывает лицо руками. Давид смеется, убирая его руки и прижимая их к кровати. — Что? — спрашивает Маттео. Давид выдыхает. Они так невыносимо близки. Маттео тянется, чтобы поцеловать его снова. — Я так много хочу сделать с тобой прямо сейчас, — у Давида кружтся голова от того, как властно это звучит. — Что ты хочешь со мной сделать? — задыхаясь, спрашивает Маттео, его глаза темнеют.       Давид не говорит этого вслух, но отвечает ртом: его губы прижимаются к каждому дюйму тела Маттео, до которых они могут дотянуться, скользят вниз по худому, мягкому животу, втягивают соски на его груди, целуют колени, бедра, тазовые кости. Его рот. Его скулы. Складку между его бровями— мягкую растерянную складку, словно Маттео не может поверить, что все это реально. — Всё, — его шепот обжигает. — Я хочу сделать всё.       Давид вычерчивает карту поцелуев на гибком теле Маттео. Он целует его живот, восхищаясь тем, как его кожа краснеет, расцветая на месте укуса. Он целует все глубже и глубже, пока пальцы Маттео не впиваются в волосы Давида, пока Маттео не задыхается: "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста", словно он даже не знает, о чем умоляет. После этого они еще долго лежат, неразрывно переплетясь друг с другом. Впервые за несколько дней Давиду удается выспаться.

***

      В четверг, за день до премьеры, у них первая генеральная репетиция. Маттео выбирает костюм: черная шелковая рубашка с золотым принтом, а под ней черная футболка. По мере развития пьесы одежда становится все проще и проще: рубашка задом наперед, спортивные штаны, халат. Единственное что остается неизменным — маленький цветок за ухом. Одуванчик.       Давид идет за кулисы. Какое-то яростное спокойствие овладевает им, когда он наблюдает за актерами со стороны. Он замечает отдельные недостатки: пропущенный световой сигнал, несколько неловких действий, переход сцены, который идет гораздо медленнее, чем ему хотелось бы.       Но, в целом, даже Давид вынужден признать, что идет все так, как он и представлял: декорации, спектакль. Тяжелая работа явно окупилась. Но ничто в этом мире не смогло подготовить его к встрече с Маттео. После всех их совместных семинаров и репетиций он думал, что видел весь умопомрачительный талант Флоренци. Он и представить не мог, что парень все еще способен заставить его замолкнуть. Сейчас Маттео выглядит более возбуждающим, чем когда-либо прежде. Наблюдать за ним на сцене — это все равно, что заглянуть в альбом Давида. Флоренци — осознанное сновидение. Он — нечто божественное. Когда Давид смотрит на него, то чувствует, как что-то вибрирует внутри него, словно одновременно задели сотни рояльных струн.       Маттео заканчивает свою финальную сцену, и остается еще целый акт, но Давид не может удержаться, чтобы не подхватить его на руки. Он целует его так, как никогда не поцеловал бы никого на глазах у посторонних. Он ничего не может с этим поделать.       Шрайбнер практически не делает заметок для заключительного акта. Они с Маттео прижимаются друг к другу. Он отчаянно хочет вернуться вместе с ним в комнату; он чувствует, что Флоренци думает о том же.       Когда репетиция заканчивается, Шрайбнер присоединяется к торжеству. Амира, Миа, Леони и остальные принесли напитки за кулисы, чтобы отпраздновать окончание репетиции. Давид и Маттео встречаются взглядами, молча соглашаясь улизнуть после одного стакана. Шрайбнер понимает, что не следует уходить так рано: это дурной тон, но он больше не может этого выносить. Его желание стало осязаемым. Оно кажется огромным, как планета.       В конце концов, Маттео указывает головой в сторону двери,они с Давидом извиняются перед Амирой и ускользают. Ночной воздух бодрит их лица. Они не разговаривают друг с другом по дороге домой: что бы ни назревало между ними, что бы ни было молчаливым, кажется, они оба понимают, что слова могут разрушить величие этого.       В квартире Давида тихо. Окно открыто. В раковине стоит посуда: кофейная кружка, стакан с водой, миска с хлопьями. Одуванчик все еще торчит у Маттео за ухом. — Иди сюда, — говорит Давид немного хрипло.       Маттео подходит к нему. Шрайбнер берет его за руки и подносит их к верхней пуговице своей рубашки. Флоренци поднимает на него глаза, словно желая убедиться, что Давид действительно хочет, чтобы он его раздел.       Он целует его, как бы говоря "Да".       Маттео медленно расстегивает верхнюю пуговицу, затем следующую. Он целует грудь Давида, задерживаясь на тонком темном рубце, снимает рубашку, все еще целуя его живот, пока не оказывается на коленях. Он тянет молнию на джинсах Давида. Глаза Маттео встречаются с глазами Давида, безмолвно спрашивая.       Сердце Шрайбнера учащенно бьется. Он устал бороться. Его сердце, как загнанное в угол животное, скрежещет зубами от ужаса. Он так долго боялся этого момента. Раньше он обнажался только наедине с собой, и, как бы ни старался любить это свое тело, Давид всегда боялся, что его любовь хрупка. Он боялся, что его тело, этот дом, который он построил для себя, был вовсе не домом, а палаткой в лесу или бункером, в котором он мог спрятаться.       Маттео похож на мальчишку, попавшего в переделку. Он проводит большим пальцем по пуговице. Вопрос.       Давид поднимает Маттео на ноги и хочет поцеловать его снова, он всегда хочет поцеловать его. Они раздевают друг друга в первый раз. Парни лежат на кровати, исследуя, благоговея и испытывая головокружение. Давид хочет показать Маттео, что нужно делать, чтобы помочь ему заглянуть за грань бытия. Флоренци, который обычно хочет, чтобы его направляли и который ничему не учится, сейчас прекрасен в своем нетерпении. Они неуклюже много целуются и смеются почти до слез. Они устраивают беспорядок. Маттео полностью отдается Давиду, он позволяет ему овладеть собой, приглашает его в свои самые сокровенные части тела, те, куда еще не был открыт доступ никому. Он позволяет Давиду разобрать его на части. Маттео идеален. Маттео прекраснее, чем Шрайбнер мог себе представить. Это совсем не похоже на его сны: это намного лучше. Это превосходит все фантазии Давида.       В глазах Маттео появляются сладкие, беззащитные слезы, которые Давид смахивает большими пальцами, убаюкивая его лицо в своих руках. Потом Флоренци лежит, положив голову на грудь парня. Шрайбнер откидывает вспотевшие волосы и крепко целует его, прижимая к себе как можно крепче. — Я еще не сказал тебе, как потрясающе ты выглядел сегодня на сцене, — шепчет Давид. Он до сих пор не может поверить, насколько уязвимым может быть Маттео на сцене и каким откровенным и доверчивым рядом с ним. Они пристально смотрят друг другу в глаза. Маттео все еще нежен. — Ты мне еще не веришь? — продолжает Давид. — Я серьезно, Маттео. Что ты сегодня сделал... Я никогда не видел ничего подобного.       Флоренци опускает глаза. У него такой вид, будто он действительно все обдумывает. — Я не знаю. Но... сегодня я чувствовал себя лучше за долгое время, — говорит Маттео. После паузы он добавляет: — Кстати, я имею в виду репетицию. То, что произошло потом, было просто хорошо. В лучшем случае, средне.       Давид щелкает Маттео по виску. Тот хватает его за руку, отражая дальнейшие атаки. После долгого молчания Шрайбнер шепчет: — Я никогда не делал этого раньше. Маттео смотрит на него. — Я знаю, — тихо говорит он. Флоренци целует его, и этот поцелуй снова убеждает Шрайбнера, что парень чувствует себя не только хорошо, но и в безопасности с Давидом, и это значит для него больше, чем что-либо.       Давид смотрит, как лунный свет растекается по темным половицам. Он все еще чувствует взгляд Маттео на себе. — Я думал о том, что говорила мне Хелена, — тихо говорит Давид. — Она сказала, что я устанавливаю для себя так много правил, и она была права. Но я считал, что они нужны мне. Однажды она спросила меня: «А твои правила делают тебя счастливым?» И, как бы безумно это ни звучало, я никогда даже не задумывался об этом. Единственное, что имело значение — это следовать им. Я думал, что так смогу выжить.       Маттео переплетает их пальцы. Он говорит Давиду, и его голос едва ли громче шепота, что долгое время у него было только одно правило — никогда не позволять себе быть одному. Он мирился с чем угодно, лишь бы не быть одному. Он оставался в отношениях, в которых не хотел быть. Он мирился с тем, с чем не должен был мириться. Он считал, что все, что угодно, каким бы несчастным это ни делало его, лучше, чем быть одному. Он ужасно обращался с собой. Как заброшенный дом. Он позволял оставаться там любому прохожему.       Давид думает о мальчике, которым он когда-то был. Мальчик с правилами, который построил себе дом на острове на краю гребаного мира: красивый дом на каменистом пляже, дом, который не найти ни на одной карте, дом с океаном между ними остальным миром. Его невозможно обнаружить.       Но Давид не знал тогда, что все это время он строил Маяк. И каким-то образом, в конце этого неспокойного океана, этих бурных вод Маттео пришел на его свет.

***

      Утром Давид и Маттео тихи и сладки друг с другом, разговаривают приглушенными голосами, как будто они вынашивают новую, еще более нежную главу любви между ними и хотят писать ее максимально осторожно. Но есть и нечто другое. Флоренци продолжает молча смотреть на Давида, словно тот может разбиться вдребезги или закрутиться в еще одну петлю ярости.       Сегодня премьера "Гамлета".       Они вместе завтракают в малолюдном уголке столовой, хотя оба слишком нервничают, чтобы много съесть. После этого Маттео направляется в свою комнату, принимает душ, переодевается и собирает свои вещи. Перед уходом он целует Давида в щеку, обещая встретиться с ним в театре через пару часов.       Шрайбнер подходит к театру. Обычно он надевает наушники, но сейчас даже музыка кажется слишком раздражающей. Он жалеет, что не встал достаточно рано, чтобы пойти на пробежку. Он чувствует себя генералом перед битвой, спортсменом перед началом игры, бегуном перед выстрелом. У него есть энергия, чтобы гореть.       Амира и Миа уже в театре с кофе в руках. Они понимающе улыбаются ему, когда он приближается. — Вы с Маттео вчера рано исчезли, — поддразнивает его Миа, легонько подталкивая локтем.       На щеках Давида выступает румянец. Нет смысла с ним бороться. Миа и Амира смеются над ним, мягко подтрунивая, когда входят в кабинет Хелены, который она позволила превратить в своего рода военную комнату для Давида и его технического персонала. — Кстати, о твоем возлюбленном, где Офелия? — спрашивает Амира. — Он должен был пойти домой, переодеться и забрать свои вещи, — отвечает Давид, все еще розовея. — Я рада за вас обоих, — говорит Миа, присаживаясь на край стола Хелены. — Это вроде как идеально, не так ли? Режиссер и актер. Давид пожимает плечами, сдерживая улыбку. — Наверное. — Как ты думаешь, вы продолжите работать вместе? Он действительно талантлив. И ты тоже. Вы идеально подходите друг другу, — говорит Миа. — Не знаю, — отвечает Давид. — Я бы с удовольствием. У меня много идей для него, но... — он снова краснеет. На самом деле, он не собирался признаваться в этом. Он никогда не говорил об этом вслух: сколько ролей он задумал для Маттео, сколько новых высот он хотел бы, чтобы Маттео достиг. — Он действительно хорош, —говорит Амира, улыбаясь. — Это так странно для меня. Я давно знаю Маттео. В школе он всегда был тихим упрямым ребенком. Определенно милый парень, немного дерьмовый, но он просто... немотивированный. — Откуда ты его знаешь? — Мы были напарниками на уроках биологии, — отвечает Амира. — Хотя заставить его сделать работу было само по себе охренительной задачей. Но он может. Если его подтолкнешь. — Приятно хоть раз увидеть, как он наслаждается чем-то, — говорит Миа. — Ты тоже его знала раньше? — спрашивает Давид. — Да, мы жили вместе какое-то время, — отвечает Мия, немного осторожно, будто она не уверена, что должна говорить об этом. — В съемной квартире, после того как он переехал из дома матери. Хотя, на самом деле, я видела его не так уж часто. Тогда он был не в лучшем настроении. Он, в основном, сидел в своей комнате, — она выглядит так, будто хочет сказать еще что-то, но потом передумывает. Давид благодарен ей за это. Как бы ему ни хотелось побольше узнать о Маттео, о каждой его частичке, забытом уголке, ящике и тайнике внутри него, Шрайбнер не хочет слышать это ни от кого, кроме самого парня. — В любом случае, — говорит Амира, прочищая горло. — Теперь все хорошо. Давайте начнем?       Давид кивает. Они проводят остаток утра и вторую половину дня, бегая за кулисами, отлаживая изменения сцены, настраивая освещение и звуковое оформление, а также следя за тем, чтобы все сцены были учтены. С приближением вечера актеры начинают появляться один за другим.       Около шести вечера Давид чувствует, что немного переборщил с кофеином. Миа предлагает принести что-нибудь поесть из столовой для него и технического персонала, так как у Шрайбнера действительно нет времени на это. Они с Хеленой вместе просматривают записи Амиры, когда он вдруг понимает, что давно ничего не слышал от Маттео.       Он проверяет свой телефон. Давид отправил свое последнее сообщение Маттео два часа назад, простое сообщение, чтобы узнать, как дела. Ответа нет.       Давид посылает еще одно сообщение и просит Маттео дать ему знать, когда он приедет.       Миа приходит с едой через несколько минут; она, Давид, Амира и остальная техническая команда устраиваются в кабинете Хелены. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Хелена. — Хорошо, — честно отвечает Давид. Приятно сказать это вслух. — Вообще-то, я чувствую себя хорошо.       Прежде чем Давид понимает, что происходит, Хелена заключает его в объятия. Глубокое родительское объятие. Давид чувствует комок в горле. — Я так горжусь тобой, Давид, — шепчет Хелена. Комок становится больше. Давид проглатывает его. Он пообещал себе, что не будет плакать, пока спектакль не закончится. — Спасибо, — шепчет он. Хелена отстраняется, все еще сжимая его плечи.       Сейчас семь вечера. Амира находится в полномасштабном режиме режиссера: раздает указания, маниакально глотает кофе со льдом, бегает туда-сюда за кулисами. Давид снова проверяет телефон. Маттео должен был быть здесь уже несколько часов назад.       Он звонит и звонит ему. Маттео не отвечает. Давид хватает Амиру за рукав. — Что-нибудь слышно от Маттео? — Его здесь нет? — спрашивает она, широко раскрыв глаза. — Нет, — говорит Давид. — Боюсь, что у меня плохая связь. Не могла бы ты ему позвонить? — Конечно, — отвечает она. Она находит номер Маттео в контактах своего телефона и звонит ему. Он не берет трубку. — Черт, — бормочет Давид. — Вы не видели его за кулисами?       Амира качает головой. Давид бежит за кулисы и спрашивает Сару и Леони, не видели ли они Маттео. Они обе качают головами. Он находит Лауру, которой Анна накладывает макияж, но ни одна из них не видела парня. — Он, серьезно, еще не пришел? —возмущается Лаура. — Какого хрена?       Паника пронзает грудь Давида. Он снова звонит Маттео. Но ответа по-прежнему нет. — Все в порядке, — говорит Давид, стараясь говорить небрежно, — Он, наверное, просто выключил телефон. Наверное, он нервничает.       Он хотел бы иметь номер одного из друзей Маттео. Йонаса, Карлоса или Абди. Может быть, он мог бы написать им в Instagram.       Амира собирает всех и пересчитывает. Все, кроме Маттео, на месте.       Сейчас семь тридцать. Давид заглядывает за занавес на сцену. Зрители начинают рассаживаться по своим местам. Он снова проверяет свой телефон: все еще ничего. Он снова звонит Маттео. — Маттео? — Давид начинает говорить после того, как слышит сигнал голосовой почты. — Где ты? Мы только что закончили подсчет персонала. Зал начинает заполняться. — Ты в порядке? Если ты нервничаешь, то это нормально. Маттео, ты будешь невероятным. Все так рады видеть твое выступление. Только, пожалуйста, приезжай поскорее, чтобы я знал, что с тобой все в порядке. Перезвони мне, как только получишь это. Ладно?       На всякий случай он снова звонит Маттео. Ничего. Давид лихорадочно озирается. Амира бросается к нему. — Он взял трубку?       Давид кладет телефон в карман. Он отрицательно качает головой. Он не уверен, что может говорить. Он снова смотрит на часы. Двадцать минут до начала спектакля. — Где он, черт возьми? — бормочет он. Амира прикусывает губу. — Черт, — говорит она. — Я не знаю. Я попробую позвонить ему еще раз. Давид наблюдает за ней. Он слышит звон. Тревожная яма в животе растет. Его тошнит. — А где Кики? Она ведь помогала тебе, верно? Может быть, она найдет его, — говорит Давид. — Я попросила Кики помочь Мие с освещением, — отвечает Амира. — Ни у кого нет времени. Сэм работает над костюмами, Ханна накладывает макияж. Все мои люди заняты.       Давид в отчаянии оглядывается. Актеры завершают последние штрихи на костюмах, с тревогой хватаются друг за друга, повторяют свои реплики, поглощают еду. Он смотрит на часы: семь сорок пять. Пятнадцать минут до начала пьесы. — Где, черт возьми, Маттео? — он слышит чей-то крик.       Давид резко оборачивается. Лаура идет к нему. — Давид? — спрашивает она тихо. Давид чувствует, как горят его глаза. — Не знаю, — наконец шепчет он. — Я не знаю. — Хорошо, — мягко говорит Лаура. — Ладно. Может быть... черт. У нас есть дублер?       Давид покачивается. Его руки сжимаются в кулаки. Дублер. Он пытается произнести это слово вслух. Дублер. У него есть дублер? Есть только одна Офелия. Во всем мире есть только одна Офелия. Как у него может быть дублер? — Давид, — Лаура берет его руки в свои. — Давид, все будет хорошо.       Он отрицательно качает головой и слышит, как Амира кричит на всех на заднем плане. Он слышит громкую болтовню зрителей. — Давид, — говорит Лаура, слегка встряхивая его, — Наш выход через десять минут. Десять минут. Если Маттео здесь нет…       Давид все еще качает головой. Он закрывает глаза. Лаура трясет его за плечи, пока он снова не открывает их. — Давид, он не придет. Нет. — Если его сейчас здесь нет, значит, он не придет, — твердо говорит Лаура. — Пора придумать запасной план. Сейчас. — Не могу, — бормочет Давид, — Не могу. — Позвони ему еще раз.       Давид снова набирает его. Но он уже знает, что это бесполезно. Он знает.       Он бросает телефон на пол. Каблук его ботинка находится в нескольких дюймах от того, чтобы раздавить его, когда Лаура толкает Давида назад, поднимая телефон. — Не надо, — говорит Лаура.       Давид смотрит на свои руки. Он весь дрожит. Он не понимает, что происходит. Все, что он знает, это то, что он в ярости. Он так зол, что едва может дышать.       Он рассчитывал на него, он не думал, что Маттео может так поступить с ним. Он не думал, он не думал, он не думал. — Злись потом, — шипит Лаура, снова встряхивая его. — Сейчас у нас нет времени. Нам нужен кто-то, кто заменит его. Внезапно к ним подбегает Амира. — Все еще ничего? — говорит она гораздо спокойнее, чем следовало бы. Давид умудряется покачать головой. Мускул на его лице пульсирует так сильно, что он боится, как бы он не лопнула кожа. — Хорошо, — говорит Амира, почти про себя, маниакально кивая, — Хорошо, хорошо, хорошо. — Я могу сыграть Офелию. Я знаю реплики.       Давид оборачивается. На пороге стоит Миа с озабоченным, но решительным выражением лица. — Но ты должна заниматься освещением, — говорит Давид. — Сейчас коммутатор, в основном, работает сам по себе, — говорит Миа. — К тому же, Кики справится со всем остальным, я показала ей, как это делается.       Давид смотрит на Амиру. Она кивает, с трудом сглатывая. — Ладно, — тупо говорит Давид. Он снова достает из кармана телефон. Пустой экран приносит боль сильнее, чем удар в живот. — Хорошо, — снова повторяет он. — Это нормально? — спрашивает Миа, указывая на свою одежду. — Да, — говорит Давид, не глядя на нее. Он снова вглядывается в толпу, словно ожидая увидеть лицо Маттео, плавающее в толпе, как полтергейст. Как галлюцинация. О чем только думал Давид? О чем он только думал? Лаура была права с самого начала. — Я думаю... Я думаю, что сойду с ума. Амира берет его за локоть. У Давида нет на это времени.       Он стискивает зубы. Актеры первой сцены ждут, чтобы открыть занавес. Публика замолкает. Свет тускнеет. Амира сжимает плечо Давида. Его глаза горят. Он качает головой, отказываясь оторвать взгляд от сцены. К черту Маттео. К черту его, к черту его, к черту его.       Занавес поднимается.       Давид слышит, как актер, играющий Бернардо, выкрикивает на сцене слабым и далеким голосом: — Нет, сам ответь мне; стой и объявись.       Давид уходит. Он идет, идет и идет, кровь шумит у него в ушах. Он в кабинете Хелены. Дверь за ним захлопывается. Он кричит в свою толстовку. Он бьет кулаком о стену, не чувствуя боли.       В кармане вибрирует телефон. Давид вытаскивает его дрожащей рукой. Это Амира. — Давид,—начинает она тихим голосом. — Я убью его на хрен, — говорит Давид. Его голос едва ли громче шепота. — Я собираюсь...       Он кладет телефон на стол Хелены и смотрит на него. Он все еще слышит голос Амиры. Он проводит рукой по волосам. Он знает, что ему нужно успокоиться. Он знает.       Дверь в кабинет открывается, и сердце Давида застревает в горле.       Он вскакивает на ноги. Маттео?       В дверях появляется светловолосая голова.       Это Сара.       Давид так сильно сжимает телефон, что ему кажется, будто он вот-вот раздавит его. — Миа собирается выйти втретьей сцене, — говорит Сара мягким, успокаивающим голосом, от которого у Давида подскакивает давление. — Успокойся, успокойся, это не ее вина, успокойся, — твердит он себе. — Ладно, — говорит Давид. Его голос — тихая река. Он ровный и спокойный, как замерзшее озеро. Он — жидкость, превращающаяся в твердое тело. Он чувствует, что становится жестким, каменным и холодным. — Я иду. Он следует за ней за кулисы, достает телефон и посылает Маттео последнее сообщение. — Я не могу тебе доверять, — пишет он. — Я не могу.       Давид кладет телефон в карман, и, стоя за кулисами, смотрит, как Миа исполняет роль Офелии. Она знает эти строки. Она играет на «отлично». Переход между сценами проходит гладко, и Лаура появляется из-за кулис. Взгляд Давида скользит по залу. Все выглядят сосредоточенными, восхищенными, зачарованными: никто не ерзает, никто не выуживает свой телефон.       Он не проверяет сообщения до конца спектакля. Он улыбается и помогает актерам успокоиться перед выходом на сцену, поправляет воротнички их рубашек, произносит тихие подбадривающие речи. Он советуется с Амирой, убеждается, что технический персонал чувствует поддержку и бегает за кулисы, чтобы убедиться, что все нуждающиеся в помощи получают ее. Он не проверяет свой телефон. Ни разу.       Когда пьеса заканчивается, Давид делает первый полноценный вдох за несколько часов. Он чувствует, как Лаура, Миа и Амира обнимают его. Он присоединяется к празднованию, выпивает протянутый ему бокал шампанского, смеется вместе с остальными, принимает их аплодисменты. Давид не актер, но это, вероятно, величайшее представление в его жизни.       Потом он идет домой с Лаурой, рассказывая о спектакле и о том, как ему было все равно, что Леони пропустила реплику, или что Сара слишком сильно накрасилась, или что Маркус споткнулся за кулисами и чуть не придавил звукорежиссера. Он ощущает, как ее глаза впиваются в него, он знает, что Лаура хочет поговорить с ним, но Давид не может. Ему невыносима сама мысль об этом.       Она говорит "спокойной ночи" прерывающимся голосом, и Давид понимает, что она собирается спросить о нем.       Давид захлопывает дверь прежде, чем Лаура успевает открыть рот.       Он прислоняется головой к двери. Тишина спальни поглощает его.       Первое, что он видит— это брошенный на стул свитер Маттео. Его стакан с водой. В ванной лежит его зубная щетка. На кровати — отпечаток его тела на простынях и подушке.       Единственная яростная слеза вытекает из глаз Давида. Он вытирает ее. Даже в уединении своей комнаты он не может плакать по нему. Для него.       Он слышит стук в дверь. Давид вздыхает и открывает ее.       Лаура стоит с другой стороны, выражение ее лица нервное, но решительное. — Я знаю, что ты никогда не попросишь, — говорит она, — Но я не хочу, чтобы ты сейчас был один.       Давид чувствует, как его лицо осунулось. Он чувствует, как Лаура прижимается к его груди, и его руки обнимают ее. Он не знает, как долго они так стоят, держась друг за друга. — Я не хочу об этом говорить, — наконец говорит он. Она кивает, уткнувшись ему в грудь.       Он чистит зубы и забирается в постель рядом с ней. Она обвивается вокруг его спины, и Давид переплетает их пальцы. — Спасибо, — шепчет он. Он чувствует себя таким измученным, его тело болит от усталости, но он знает, что не сможет заснуть. Он знает.       Через час ему наконец удается погрузиться в неглубокий сон. Ему кажется, что он вот-вот выпрыгнет из собственной кожи. Он видит, как на прикроватном столике загорается телефон. Давид долго смотрит на него, мускул на его лице вздрагивает, прежде чем он, наконец, поднимает трубку.       Он не узнает номер. — Алло? — хрипло отвечаетДавид. — Это Давид? — в трубке слышен мужской голос. Что-то знакомое. Похоже, он плачет. — Да, — говорит Давид. — Кто это? — Прости, я просто не знал, кому еще позвонить. Маттео с тобой? — спрашивает он. При звуке имени Маттео Давид сжимается от боли. — Нет, — выдавил он. — Кто это? — Это Йонас. Друг Маттео. Его сосед по комнате.       Йонас плачет. Теперь Давид в этом уверен. Он слышит еще один долгий, прерывистый вздох. Лаура садится позади него и кладет руку ему на плечо. — Ты не знаешь, где он? — шепчет Давид. — Нет, — отвечает Йонас, отчаянно повышая голос. Давид слышит, как на заднем плане проезжают машины. Похоже, парень стоит посреди улицы. — Не знаю, не знаю, не знаю.       Он смотрит на Лауру. Она беззвучно спрашивает: «Кто это?» — Что случилось? — Давиду необходим ответ. Лаура все еще смотрит на него широко раскрытыми глазами. Он говорит ей, что Маттео исчез. — Да пошел он, — шепчет она. — Давид, просто засни и забудь о нем. Если хочешь, утром я помогу тебе с поисками, чтобы ты мог его убить, но сейчас давай просто поспим, хорошо? Пожалуйста. Ты несчастен из-за этого ребенка, он этого не заслуживает... — Йонас, — резко говорит Давид в трубку, прерывая ее. Сердце колотится в груди, как отбойный молоток. — Что происходит? Что-то случилось? — Он... — Йонас делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Это не работает. — Он... его вызвали в администрацию, и он... он не сказал мне, что случилось, но я...       Давид ждет, пока Йонас соберется с мыслями. Он встает, не в силах усидеть на месте. —...Я просмотрел кое-что из его почты и думаю, что его могут выгнать из колледжа. — Что? — Давид едва дышит. – Он давно не посещает свои занятия. Я знаю, что он пытается бороться с депрессией. Да и все мы понимаем, что она у него есть на самом деле. Я… Я видел, что с ним что-то не так. Возможно, он и сам был в курсе этого где-то глубоко в душе. Но Маттео однозначно не хочет это принимать. — Подожди, что? — Давид сжимает телефон еще сильнее. Лаура вылезает из постели и топчется у него за спиной. Он знает, что она просто защищает его, но это заставляет его чувствовать себя еще более напряженным. — Прости, я знаю, что сейчас слишком много на тебя сваливаю, просто не знаю, что делать, не знаю. — Ты понятия не имеешь, где он? — Давид уже почти кричит. — Он, наверное, где-нибудь в баре, он иногда так делает, и... Я знаю, что он не причинит себе вреда, я просто хочу знать, где он, если бы я только знал, где он. — Иду, — говорит Давид. Он хватает толстовку и натягивает ее. Он обувается и хватает ключи. Лаура идет за ним к двери. — Ни хрена себе, — протестует она. — Давид, брось. — Напиши мне, где ты, я приду, — говорит Давид в трубку, бросая последний взгляд на Лауру, прежде чем закрыть за собой дверь.       Давид бежит к Йонасу. Он находит его возле почти пустого бара. В конце концов, уже поздно. Почти три часа ночи. Йонас выглядит ужасно, его глаза налиты кровью и безумием. — Спасибо, что пришел, — благодарит он. — Да, — говорит Давид, задыхаясь. — Он... он делал это раньше?       Парень проводит рукой по волосам. — Иногда он просто... исчезает. Он идет в бар или просто бесцельно бродит по улицам и... он никогда не пытается причинить себе боль, не нарочно. Знаешь? Это пугает меня до чертиков, — Йонас делает еще один глубокий вдох. Давид пристально смотрит на него. Августин — друг Маттео, а может, даже и брат, он заботится о нем. — Где ты его уже искал? — Все эти бары. И под мостом. Однажды я нашел его там спящим. Есть несколько укрытий, которые ему нравятся, я проверил их все. Карлос и Абди тоже отправились на поиски.       Давид оглядывается. На дороге мало машин. Большинство баров выглядят так, словно вот-вот закроются. — А ты смотрел в кампусе? Йонас кивает. — Там я искал в первую очередь. Я думаю, что Абди все еще где-то там. Но он мне пока не перезвонил. — Пойду, посмотрю, — говорит Давид. — Ты знаешь, где он? — спрашивает парень. Он выглядит таким отчаявшимся, что у Давида сжимается сердце. — У меня есть идея, — тихо отвечает он.       Давид обещает позвонить Йонасу, если найдет Маттео. Он бежит обратно в кампус, через пустой двор, мимо столовой, мимо скамеек, где он когда-то цитировал Ромео и Джульетту парню, который спросил мягким, прерывающимся голосом, вместе ли они с Давидом; мимо корпуса, где Давид однажды прижал Маттео к стене и поцеловал его в первый раз именно так, как ему хотелось; мимо общежития, где он, словно уже тысячелетие назад, смахнул ресницу со щеки Маттео и спросил, чего он хочет («я хочу, чтобы ты не ненавидел меня»); мимо здания секретариата, где он впервые увидел мальчика с крошками хлопьев на футболке, мальчика с глазами цвета морской волны, выплывшего прямо из сна о картине с самым трагическим персонажем Шекспира: самой грустной, самой одинокой девушкой.       Он открывает двери театра. Его шаги неуверенно замедляются.       На сцене темно. Лунный свет проникает сквозь высокие окна, озаряя темный хрупкий силуэт на сцене, стоящий перед финальной декорацией пьесы. Декорацией с Офелией.       Давид осторожно идет по проходу, словно приближается к раненому животному. Он поднимается по ступенькам.       Маттео не двигается. Он одет в куртку, которая слишком велика для него, она свисает с его рук, запутавшись вокруг локтей. Под ней простая белая футболка. Лунный свет омывает его лицо. Хотя Давид видит только его профиль, он может различить мерцание слез.       Давид обнимает Маттео сзади. Парень поворачивается в его объятиях, уткнувшись лицом в грудь Давида, хватаясь пальцами сзади за его куртку. Все его тело сотрясается от рыданий. Глаза Давида горят, руки сжимаются в кулаки за спиной его мальчика.       Флоренци не издает ни звука. Его плечи трясутся. Наконец Давид слышит прерывистый вздох. Маттео издает болезненный, дрожащий всхлип в его шею. А потом тихо, едва различимо: — Мне так жаль. Прости...       Давид проводит пальцами по своей щеке, касается рукой затылка Маттео, затем гладит по шее и спине, успокаивая. Над плечом парня висит картина, изображающая Офелию, лежащую лицом вверх в реке: длинные светлые волосы развеваются нимбом вокруг головы, плавая, как лилии. Ее ложе устлано анютиными глазками, маргаритками и фиалками.       Давид прижимается губами ко лбу Маттео, обнимая, пока не чувствует, что тело Флоренци, наконец, перестало дрожать. Он берет Маттео за руку и уводит его как можно дальше от девушки в реке.