Практическое руководство по злу

— Людям трудно понять, что значит быть частью Пятнадцатого. Мы были фермерами и ворами, ничего не значащими людьми. Корм для петли и гроссбуха. Но потом появилась она и сказала, что мы станем судьбой богов. Да простят меня Небеса, но я поверил ей тогда и верю ей до сих пор. — Отрывок из «Мемуаров Безнадёги», автор неизвестен

      На утреннем ветру гордо реяли знамёна на штандартах Висельников. Теперь знамён было два, потому что я не забыла своего обещания Тэлботу. Серебряные пятнадцать миезанскими цифрами на чёрном фоне были провозвестником моего легиона, знаменем, под которым он будет сражаться, пока время или сталь не сотрут нас всех в пыль.       Я придерживалась тех же цветов, но эмблема была другой: серебряные весы дрожали над нами, взвешивая корону и меч на своих чашах. Меч перевешивал на ткани, как зачастую и в Творении. Под ними были вышиты слова Дома Обретённых — единственное, что я позаимствовала у Акуа Сахелиан, и никогда не собиралась отдавать. Оправдания имеют значение только для праведных. Возможно, мрачные слова, но ни одно из них не звучало более правдиво с тех пор, как я приняла нож и предложение, стоящее за ним. Верес никак не прокомментировала их, бросив единственный оценивающий взгляд.       Мы вдвоём шли в авангарде, хотя, когда в поле зрения появился Дормер, она отступила на свой командный пункт, чтобы управлять полем боя. Гончая убивала своим разумом, а не руками, и именно поэтому была более ужасным противником для всех врагов.       Перед нами лежали равнины, которые когда-то были зелёными, пока ими не завладело Лето. Теперь половина земли была выжжена до черноты, а остальная цвела пышнее, чем это возможно в Творении. Сады ломились от плодов независимо от времени года, на едва убранных полях снова росла высокая золотистая пшеница.       В ближайшие месяцы возникнет нехватка продовольствия. За последние три года моя родина дважды была свидетелем войны, и эта война была ещё более разрушительной, чем предыдущие. Даже если почерневшую землю снова сделать пригодной для обработки, скольким из этих полей не хватит людей, чтобы возделывать их? Лето убило многих, причинило немало вреда, и я знала, что Акуа принесёт ещё большее разрушение.       Она была из старого рода, из тех, чьё безумие достойно благоговения хотя бы из-за масштабов своего безрассудства. Последствия битвы у Трёх Холмов вполне показали мне это. Я видела судьбу, написанную грязью, кровью и жутким зелёным пламенем, и, хотя в этом видении таилась гибель, когда я думала о том, чтобы принять её, я чувствовала себя восхитительно живой.       С тех пор я сражалась не в одной битве. Отчаянье и притяжение того первого момента давно исчезло. Было бы ложью сказать, что я всё ещё не жажду победы, не жажду крушить всё, что встанет на моём пути, но теперь я была закалена столькими танцами на острие клинка. Одно дело — рисковать жизнями незнакомцев ради своих целей, другое — рисковать всем, что дорого, ради одного броска костей, и теперь я начала бояться такого риска.       До сих пор я выигрывала чаще, чем проигрывала, но как долго я смогу продолжать в том же духе? Моя ошибка заключалась в том, что я полюбила их. И это же стало моим последним спасением. Легко было бы стать такой, как Блэк, полностью отказавшись от привязанности, если бы я не нашла семью в своих товарищах.       Мой учитель совершил великие дела, приняв эту холодную бесчувственную ясность. Но и жестокие — я бы не пошла за ним по этому пути. Чем больше моё Имя и мантия, которую я украла у Зимы, отделяли меня от человечества, тем больше я понимала, что должна крепче ухватиться за него. То, во что я превратилась бы в противном случае, не заботилось бы о той цели, что я хотела построить.       — Мы проделали долгий путь от колледжа до сегодняшнего дня, не так ли? — сказала я.       На этот раз Верес не упрекнула меня в глупой сентиментальности. Я вспомнила, что Гончая когда-то была моим противником, хотя и не врагом. Теперь это противостояние было похоже на бесцветный сон. Я настолько привыкла полагаться на неё, что чувствовала бы себя потерянной, если бы она ушла.       — Тогда я была о тебе невысокого мнения, — проворчала она. — Слишком болтливая. И не такая умная, какой ты себя считала.       — Мне больше так и не удалось подловить тебя после того раза, — усмехнулась я.       Это было странно — признавать, что кто-то умнее тебя. И Верес действительно умнее, я бы не стала этого отрицать. Конечно, всё было не так однозначно, как большинство людей представляет. Сообразительность не была идеальным щитом. Самая умная женщина в мире может быть перехитрена дураком при подходящих обстоятельствах. Или по счастливой случайности, или по множеству других факторов, о которых никто никогда не любил говорить, но факт оставался фактом: Верес видела то, чего не видела я, когда дело касалось стратегии. Продумывала на несколько шагов глубже, упорядочивая свои мысли более чётко. Демонист делала то же самое, когда дело доходило до заговоров, и это имело мало общего с её Именем.       Всегда был кто-то лучше. Когда я была моложе, я чувствовала себя ущемлённой этим, как будто по умолчанию должна была быть лучшей во всём, за что бралась. Сейчас я просто чувствовала облегчение от того, что рядом со мной был кто-то, кто мог бы удержать нас от ошибок, которые я могла совершить в одиночестве.       Было ли что-нибудь более бесполезное, чем гордость, если её ценой была смерть тех, кто тебе дорог?       — Ты всегда становишься странной перед битвами, — вздохнула Верес. — И после тоже, иногда. Как будто ты далеко.              Это было довольно забавно слышать от женщины, у которой была привычка уходить на какую-нибудь возвышенность и засыпать там всякий раз, как только драка заканчивалась. И это без упоминания о том, как она, по-видимому, проспала последнюю часть битвы при Марчфорде.       — Ты страннее меня, — сказала я. — Само спокойствие. А Наук не может перестать ухмыляться за полдня до битвы.       — Хакрам этого не делает, — сказала она.       — Хакрам — другое дело, — ответила я.       Она хмыкнула, признавая правоту.       — Раньше я думала, что он хладнокровный, — призналась Верес. — Что я могу читать его, как открытую книгу, у него всё на поверхности, ничего особенного.       Хладнокровный. Меня учили, что это болезнь разума. Люди, которые чувствовали меньше, не испытывали угрызений совести и не понимали последствия. Адъютант поведал мне кое-что по секрету, что позволило мне понять, почему она считала его таковым. То, что она приняла за отсутствие эмоций, было просто равнодушием.       — Я больше похожа на своего отца, — призналась орчиха.       Я удивлённо посмотрела на неё. Она редко говорила о своей семье, и то немногое, что она упоминала, касалось только её матери.       — Он тот, кто вырастил тебя, верно? — спросила я.       — До колледжа, — подтвердила она. — Он всегда был… спокойным.       — Итак, он лишился обряда воспитания, — сказала я.       Орчиха выглядела удивлённой.       — Ты прочитала это в книге сонинке, не так ли? — спросила она.       — Или тагреби, — пожала я плечами. — До встречи с тобой у меня на коленях перебывало так много книг, что названия давно перемешались в голове.       — Такой обычай действительно существует, — сказала она. — Но только праэс понимают его поверхностно. Если пара может бороться за то, чтобы выбрать, кто будет воспитывать ребёнка, они не должны заводить детей. Это признак незрелости.       — Что ж, сегодня я кое-чему научилась, — размышляла я.       Она чуть-чуть обнажила свои клыки, что, как я знала, означало веселье. Или флирт. Вероятнее, первое, учитывая обстоятельства.       — Но и от матери мне досталось кое-что, — внезапно призналась она. — Горячая кровь. Радость битвы.       Я молча изучала её.       — Я была рождена для битвы, — сказала она. — Из битвы. Это моя суть, и я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь жаждала чего-то другого.       С орками всегда было трудно сказать, но мне показалось, что она выглядела смущённо. Почти стыдясь. Клыков не видно, безволосые брови сдвинуты вместе.       — Считается, что мы должны хотеть славы не для себя, для клана, — объяснила она. — Чтобы наши кланы росли и крепли. Но всё, что я видела, это грёбаные хижины и скот, и я не могла дождаться, когда уйду. Я чуть не сбежала, когда была моложе. Рано или поздно ковыряясь в земле, ты почувствуешь, что задыхаешься.       Я знала это чувство. Оно преследовало меня в Лауэре, когда я бегала между столиками и собирала синяки в Яме, в моих поездках по Пустоши, во время учёбы в Колледже. Как будто я просто тратила впустую свои дни. Что я должна была заниматься чем-то, чем угодно, но только не копошиться в грязи, чтобы заработать достаточно монет, чтобы начать жизнь по-настоящему.       — Знаешь, а я ненавижу приют, — тихо призналась я в свою очередь. — Не то, чтобы они хотели меня удержать, просто…       — Преграда на пути, — закончила Верес. — Зыбучие пески, в которых ты увязла б, если бы не освободилась как можно скорей.       Она хрипло рассмеялась.       — Раньше я строила стратегии, сражаясь в битвах, в своей голове, когда пасла зубров, — вспоминала орчиха. — Все победы Завоевания, как я могла бы одержать их лучше.       — А я вела учёт того, кого я убью, когда у меня будет власть, — поддержала я. — Мазус всегда был первым в списке, но его и без меня повесили.       Верес колебалась.       — Ты стала для меня тем же, кем был для тебя лорд Блэк, — наконец сказала она.       Я была удивлена.       — Не наставник, — прорычала она беззлобно. — Я имею в виду протянутую руку. Если бы я не стала твоим легатом, я бы сейчас была младшим офицером в чужом легионе. Я так и не поблагодарила тебя за это.       — Не надо, — отмахнулась я. — Я бы не зашла так далеко без тебя, Верес. Больно признавать это, но такова правда.       — Без тебя всё было бы по-другому, — продолжала она. — Дело не в звании, Кэтрин. Звание — это то, что меня туда приведёт. Я хочу…       В моём генерале вспыхнуло что-то такое, чего я никогда раньше в ней не замечала. Я видела её холодной и весёлой, разъярённой и раздражённой больше раз, чем могла сосчитать. Я даже видела её нежной, правда только с Айшей.       —...больше! — сказала она, сердясь на то, что это слово не могло выразить всего объёма её мыслей. — Три Холма, Марчфорд и даже Аркадия. Никто раньше так не дрался. Мы сами решаем, как поступить. Они будут изучать наши сражения столетия спустя. Какая-нибудь другая девушка, застрявшая на выпасе проклятых зубров, подумает о наших ошибках, о том, как она могла бы перехитрить наших противников.       — Творить историю, — размышляла я.       Она рассмеялась.       — К дьяволам историю, — сказала она. — Мы меняем облик войны. И это только начало, Кэтрин. В сравнении с грядущей бурей всё это будет выглядеть как мелкий дождь.       Впереди был Дормер, вся мощь Лета во главе с Королевой. Но мы обе понимали, что она говорила не только об этом. Демонист высекла судьбу из камня и колдовства, и она не могла спокойно уйти в ночь. А на горизонте Принципат точил свои клинки.       Через год или десять Принципат бросит вызов, имея величайшую армию Калернии. В этом войске будут герои, и не такие, как те, кого я убила. Настоящие легенды, не ограниченные такими маленькими историями, как моя. Бедствия были величайшими монстрами эпохи, но они жили так долго, потому что затевали локальные войны, а их враги отвлекались на другие цели.       Однажды великие Именованные другой стороны выступят вперёд, и старые войны вспыхнут снова. Те, что искажали земли, сравнивали с землёй горы и сжигали города. Я должна была быть готова к ним, к людям, которые хотели снова превратить мой дом в поле битвы всего континента. Если я не смогу обрести покой в истине, тогда я удовлетворюсь покоем могилы.       Это была та победа, к которой меня готовили.       — Не думаю, — тихо сказала я, — что о нас будут вспоминать с нежностью. Не тебя, и уж точно не меня.       — А, — улыбнулась Верес из Красных щитов. — Но они будут помнить нас.       После этого на долгое мгновение воцарилась тишина, более приятная, чем я могла бы подумать. Гончая была не из тех, кто испытывает потребность сотрясать воздух пустой болтовнёй — качество, которое я начала ценить с тех пор, как Лучница присоединилась к нам. Несмотря на то, что ветер дул в лицо и мы находились в гуще войска, я услышала тишину.       Пятнадцатый и союзники тянулись за нами, как огромная змея из сверкающей стали, и песня летела над строем моих легионеров. Сначала легко, слова были неразборчивы даже для моего обострённого слуха. Но после первого куплета присоединились ещё тысячи голосов. Даже авангард вокруг нас.       Я родился в зелёном краю,       Где высоко развевались знамёна великих лордов,       А сапоги высокородных топтали нас.       Мы давали Клятвы и служили,       Преклоняя колени перед самой старой ложью,       Но теперь мир перевернулся,       И мы свободно поём эти слова.       Орки и гоблины. Сонинке и тагреби. Но, прежде всего — кэллоу. Сборное войско моей родины пело, легко и ярко, но под этим скрывался такой гнев. Это напугало меня. Мои вены, мои жилы и всё моё естество пели в унисон, но это пугало меня.       Выходите, старые дьяволы,       Проявите своё низменное зло,       Уничтожьте небеса и землю,       Вас встретят с мечом в руке.       Однажды ваши дети расскажут       О глубоком и мятежном вопле,       Который на своём поле так жестоко             Победил воинство ужаса.       Верес посмотрела на солнце. Окрашенная в красный цвет сталь нагрелась за время похода, хотя, как и большинство орков, она не потела.       — Мне было интересно, споют ли они это, — сказала она.       — Ты знала об этих настроениях в рядах? — тихо спросила я.       — Да, — сказала она. — Часть написал Наук. И название тоже его идея. Коронованная Ужасом.       Боги, что я выпустила на волю? Я думала, что понимала. Рассчитывала, что создала выход для той накопленной разрушительной энергии гнева порабощённых, что заставила бы Кэллоу саморазрушаться, освобождение, которое позволило бы ему измениться и избежать проклятия, которое его определяло. Но пели не только кэллоу. Зеленокожие и праэс присоединились к хору, и, хотя их гнев был другого рода, он не стал от этого менее разрушительным.       Была история, которую Дом Света любил использовать в проповедях. Что в день Первого Рассвета Боги Внизу создали всё зло в мире и выпустили его в Творение. Боги Наверху собрали и заперли всё это зло в шкатулку, у которой не было замка. Творение и по сей день оставалось бы таким же чистым и прекрасным, как Небеса, если бы первый из людей не открыл её, соблазнённый нашёптыванием дьяволов, обещающих, что внутри лежит божественность. «Вот почему братья и сёстры учили правилам, — говорили священники. — Чтобы в последний из дней, когда Добро восторжествует, зло снова было загнано в ящик. Он опять был бы без замка, но на этот раз человечество бы научилось — они не откроют его снова».       Я сделала трещину в этой коробке, и теперь содержимое вываливалось наружу. Внутри не было зла. Это был гнев. Горький многолетний гнев, которому раньше не давали знамени, под которым можно было бы сплотиться. Теперь у него появилось знамя. Он парило позади меня — весы, которые сравнивая корону и меч, обнаружили, что короне не хватает веса. Там было обещание, которого я не имела в виду, но все восприняли это именно так.       На равнине, где народ был справедлив, мы стояли и жестоко убивали,       А у брода множество дьяволов с великим демоном,       Принц, паж и мечник, гордые нашей сталью, все они пали,       Украденный мир мы забираем обратно и проклинаем вас всех в преисподних.       Снова зазвучал припев. У меня кровь застыла в жилах, и Зверь, прижавшийся к моему уху, рассмеялся. Он бодрствовал, живой и наслаждающийся каждым моментом со злорадным ликованием. Кровь, прошептал он. Из-за этого прольётся кровь. Пятнадцатый легион пел и объявлял войну сильным мира сего. Мой генерал смотрела на меня.       — Ты обещала революцию, военачальник, — сказала Верес. Она обнажила зубы, идеальные клыки цвета слоновой кости. — Мы не согласимся ни на что меньшее. — Она рассмеялась, резко, но радостно. — Разве я тебе не говорила? — спросила она. — Они будут помнить нас.       Царящее настроение ширилось, распространялось на легионеров Двенадцатого и Четвёртого — мужчин и женщин, не связанных со мной. Даже на некоторых деорайт. Я собрала под своё знамя сорок тысяч солдат, и они пели об измене утреннему небу. Я могла слышать в песне отголоски, отрывки мыслей людей, которых знала. Резкая, злобная улыбка Разбойника, когда он прошептал, что они убивают нас ради забавы. Лихорадка в глазах Крысы, когда он сказал, что они никогда не остановятся, пока мы их не заставим. Предупреждение Мастерящей эхом отдавалось в каждом припеве. Это будет до самой смерти, Обретённая. Не подходи к этому легкомысленно.       Я произнесла эти слова. Это имело последствия, для Именованных более чем для кого-либо другого. Если прибегнуть к насилию, говорила мне Императрица, то к насилию обратятся и они. Я не заключила мир. Я променяла одну войну на другую, и эта будет в тысячу раз кровопролитнее предыдущей.       Я стану горем для всех, на кого упадёт мой взгляд, — так печально говорила мне Королева Лета. Это имя имело определённый вес, когда оно было даровано мне, и, наконец, я почувствовала его в полной мере. Я думала, что всё это подвластно мне, потому что именно я произнесла эти слова: «Я могу это контролировать».       О, как самонадеянно. Вы не могли привести в порядок реку, прорвав плотину. Я научила их этому гневу. И, Боги, они научились. Одно решение за другим, плевок в глаза богам и компромисс с обоими, и я пообещала им, что, если мы заплатим по кровавому счёту, мы сможем изменить мир. Я сказала Лучнице, что в Империи происходит что-то, что не подвластно никому из нас. Что они не контролируют ситуацию. Теперь выяснялось — я тоже.       Пусть они высоки и блистательны,       Наши клятвы стоят ещё выше,       И на западе тихо лежат могилы,       Которые нам ещё предстоит заполнить,       Знайте, могущественные,       Что от тени Башни до красных долин       Пятнадцатый по зову рога       Навечно коронован ужасом.       Песня несла нас всю дорогу до Дормера. За разрушенными стенами нас ждало Лето — буйство шёлка и стали, пришедших извне Творения. Мы хорошо поспели, как раз незадолго до полуночи. У нас оставалось время до рассвета, прежде чем бог во плоти придёт, чтобы уничтожить нас.       И мне уже казалось, что это не самая худшая из моих проблем.