Не кладите Учиху в больницу

Саске общество определенно шло на пользу. Его молчаливость никак нельзя было разбавить, едва ли вообще добиться двух полноценных предложений. Саске нужно было читать по взгляду и за последние пару месяцев он определенно изменился. То ли Наруто на него так действует, то ли ощущение любви и ласки, нежной заботы, которой его окружили друзья и Сакура, в особенности Сакура — неизвестно. Но тяжелая, убийственная, кровавая пелена стекла с радужки весенней капелью — взгляд стал спокойный, все еще пронизывающий, но внимательный, почти дружелюбный. Сакура немо радовалась — он стал отзывчивее. Раньше он только думал. Трудно было догадаться о чем, даже многолетнее знакомство с ним и знание всей подноготной не всегда давало четкий результат. Можно было предположить с определенной вероятностью, но утверждать девушка никогда не решалась. А сейчас могла, потому что, как бы это нереально не звучало, Саске начал говорить. Это не были пошлые признания в любви, но что-то такое сокровенное, выжатое из хрупкого сердца с усилием нечеловеческим, чисто Учиховское: — От тебя вкусно пахнет. — У тебя красивые волосы, распусти их. Или, совсем необычное: — Не прикрывай грудь, — нетерпеливо, жадно, почти зло. — Мне нравится, я хочу видеть. Она могла утверждать, что ему нравятся ее волосы. Чем бы они не занимались, тот неизменно тянулся к ним. Носом, руками, губами — не было момента, когда что-то не трепыхнуло слаженную прическу. Саске об этом не говорил, но Сакура видела. И это твердое знание грело душу — она не решалась утверждать, что он ее любит, но то, что ему в ней что-то нравилось — определенно. Могла сказать, что Учиха любит ее пальцы и грудь. Он мог не просить снять штаны, но кофту — обязательно. Ему нравились тесно сжатые соски, нравились мягкие очертания полукружий, чья тень разбавлена мутным светом луны, нравились тонкие, юркие пальчики, так ладно скользящие сквозь пряди и под резинку штанов. Еще ему нравилось дразниться. Постоянно. Будь то простой осмотр или разгар прелюдий. Он, бывало, нарочно игрался, специально прекращал ласки, стоило ему заметить, как Сакура близка. У нее-то все эмоции на лице написаны. Девушка никогда не стесняла их проявления, если ей что-то нравится или нет, это будет очевидно сразу. И Саске этим пользовался. Знал, например, что Сакуру смущает шаринган, ни сколько напоминанием об его применении, сколько то, что Саске ее запоминал. Парень все еще видел, как стесняется она своей складной фигуры и все никак не мог взять в толк, что же ей так не нравится? Он, например, хоть и часто сверху, ощущает себя подмятым под чужое тело — это он плавится от горячей, бархатной кожи, это он вбирает в себя каждую ее частичку. И Саске искренне непонятно, как можно стесняться такого тела, как у Сакуры, при этом ласково обожая его. Мало рубцов, жесткой и грубой кожи, так еще и руки нет. Ему не было дела, что там кто думает о его теле, но все-таки этот вопрос крутился в голове, так и не найдя ответа. Саске вообще много чего в Сакуре не понимал, когда она чувствовала и читала его, как раскрытую книгу. Здесь Учиха ощущал себя проигравшим. Не самая невыгодная позиция, пусть и трепетно-приятная, но все же отвоевать хоть немного своему эго хотелось. В затылке свербило желание выкинуть что-нибудь необычное, чтобы Сакура удивилась, чтобы она этого не ожидала. И он выкинул-таки.

***

— Ох, прости, что разбудила… — рядом что-то зашуршало, знакомо засуетилось, заскрежетали ножки капельницы о половицы, — Я пришла препарат поменять. Ты спи-спи, я сейчас уйду. — Я не спал, — резко осел на кровати Учиха, уставившись прямо на перепугавшуюся от его резкости Сакуру, — Останься. — О, хорошо, я сейчас приду, только за картами схожу, мне заполнить надо… — Потом, — обрывает и бесцеремонно тянет на себя. Кажется, в его голове все складывалась куда ладнее и слаженнее, как будто девушка должна была догадаться, что в этот раз простым совместным времяприпровождением в рамках приличия они не ограничатся. Конечно, навыки Саске в том, как подводить действие к нужному процессу еще нуждались в обработке. По-крайней мере, грузно упавшая ему на ноги и теперь злобно пыхтящая Сакура служила тому подтверждением. — Что ты делаешь? — недовольно пробурчала она, стараясь приподняться. Парень резво ее приостановил, схватившись за ткань халата, — Саске-кун, если хочешь секса, так и скажи. — Хочу, — не стал отпираться он, позволяя девушке стянуть самостоятельно халат и кое-как дотянуться до молнии на спинке платья, — Подожди, — она вновь все делала не по намеченному плану — привычно потянулась за поцелуем, нарушая выверенный план действий. Это она должна удивляться и своим волнением ставить палки ему в колеса, а не наоборот! — Сегодня я все сам. Иди сюда, — он пригласительно расставил руки, наблюдая, наконец, желанное сметение, — Спиной, Сакура. Девушка послушно обернулась, облокачиваясь на крепкую грудину. С удивлением обнаружила, как часто бьется ей в лопатку чужое сердце, словно Саске о чем-то волнуется. Немыслимо. Сакуре нравилось, что только внешне парень казался холодным, отстраненным. Его кожа — не чета ее, она вечно ледяная, замерзшая, от того льнет к нему как продрогший пес, потому что Саске теплый. Вне зависимости — пришла она просто передохнуть или заняться сексом — он всегда горячий. И каким бы холодным Саске не казался, Сакура всегда могла в его теплой прохладе согреться. Вот и сейчас так. Бедра, заледеневшие от стужего воздуха в кабинете и беспрерывного сидения за отчетами, ласково обхватывало жаркой кожей. А ведь на парне еще были штаны — тонкие, хлопковые, оставляющие простор фантазии о том, какое пекло под ними. Дышал Саске тоже тепло. Куда-то ей на ухо, не говорил, но издавал приглушенные шуршанием звуки. Будто то, что он чувствовал рвалось наружу, но так и комкалось на корне языка, вылетая несвязным коконом звуков. Ведь Саске говорит только по делу, зато смотрит и трогает безо всякого повода. Потому что так хочется ему, а не холодному разуму. — Раздвинь ноги пошире, — пыхнул куда-то в затылок, шебурша ворохом подушек и смятых простыней. Что он там искал — Сакура без понятия, но потянувшаяся к ее ногам после рука, хлопнувшая по еще слишком плотно сжатым бедрам, отчетливо давала понять — скоро она узнает. Плечи обдало пылкой, воздушной влагой — так дышал Саске, когда заводился. Платье сбилось на предплечьях, стесняло движения, но, кажется, Сакуре двигаться и без того не надо. На коже бурлило, пекло, отзывалось жгучей жаждой в клиторе — он снова кусался. У Саске клыки острее взгляда, впиваются в плоть нещадно, оставляя тяжелые, бурые отметины. На кожу капает слюна, вертится шершавый язык, намывая округлую площадь внутри укуса. Это так заводит, уносит течением за пределы чего-то осмысленного, разумного, что Сакура стонет — открыто и даже немножечко пошло. Теперь бедра у Саске не просто горячие — кипяточные. В поясницу недвусмысленно пихается и того жарче член, а девушка отдаленно радуется, что может возбудить парня только лишь стонами. Рука у Саске одна, зато применение ей всегда находится самое подходящее. Пока кусается, как то умудряется подцепить тугую ткань натянувшегося платья, проходит под нее, жадно сминает грудь. Меж пальцев скользит сосок, но парень тут же их соединяет, сжимая, как и Сакуру в своих бедрах, в тиски. Что-то пронзительно вибрирует на поверхности кровати. Девушка сначала пугается — в больнице резкие звуки ничего хорошего не предвещают. Пугливо вертит головой, стараясь оторваться от крепкой грудины, но все равно не выходит, будто магнитом прихватывает и тянет обратно. А, это Саске прижимает. — Не бойся, — спасительная теплота чужой кожи пропадает с груди — снова холодно. Учиха шарится в темноте, не понимая, чем же он так ослеплен, и плотно обхватывает гулко дребезжащий аппарат. — Что это? — Сакура вжалась спиной в Саске еще сильнее, будто шарик в его руке представляет опасность. Конечно, она знает, что это такое (за самовольную вылазку потом с него спросит), но неизведанное, особенно в интимном плане всегда настораживало, хотя куда больше влекло. — Не дергайся, — шипит изведенно Саске, не понимая, где же его хваленая выдержка и откуда такое дьявольское нетерпение, — Больно не будет, обещаю, — и прижимает пулю прямо к клитору. Наконец, все как задумывалось — Учиха чувствует, как притупляется собственным торжеством возбуждение. Сакура в его руках конвульсивно дергается, елозит, от чего парень прижимает аппарат еще теснее, сминая чувствительный клитор. Сакура кричит — не образно, а по-настоящему, в конце переходя на откровенный стон. Каждый выдох теперь звучный — девушка звонко стонет ежесекундно, до боли распахивая истрескавшиеся губы и глаза. Маревый взгляд упирается в потолок, там, кажется, должна отвратительно и едко мигать пожарная лампочка, но девушка не видит. У нее по белку ползет чернота собственного зрачка, в голове бьется так же часто, как и вибратор внизу, пустота, чутко трепещет все тело. Саске, непозволительно довольный, с широкой ухмылкой ведет пулей вниз — давит так, что даже под тканью белья расходятся в сторону влажные складки. Запястьем отчетливо чувствуется влага — ее столько, что она пачкает ему руку. Сакура совсем безумеет — тупо толкается вперед, когда колкая вибрация достигает входа. Уже сама вьется, изворачиваясь, снимает трусы; съезжает с Саске, едва ли не насаживаясь на маленький предмет. Губы все еще распахнуты — во рту и глотке от сухости дерет, но ощущения внизу такие влажные, яркие, что ничего не способно доставить ей дискомфорта. Учиха наблюдает за ней через плечо — на его лице живой интерес, живое желание, живая жадность. Шаринган снова пламенеет, как светодиод пожарной сигнализации под потолком, вбирает по крупицам чуткую картину. Он не верит даже, что видит реальность, ведь Сакура, обычно стеснительная, тянется совсем бесстыдно пальчиками к клитору. Давит, теребит из стороны в сторону и выгибается всем телом, упираясь влажным затылком в плечо. Ноготки царапают нежные складки, незанятые пальцы трясутся как в лихорадке — места там больше совсем нет, а так хочется еще и еще. Она сжимает полубезумно лобок, мнет промежность и вертится, совсем не зная, куда деться от душащего возбуждения. — Саске-еа… — его имя звучит так пошло и так оглушающе, что возбуждение закупоривает уши — даже удовольствие триумфа сходит на нет. Есть только ее голос, ее бьющееся тело и боль от неудовлетворения, — Вставь…пожалуйста…я больше не могу… — она всхлипывает, трясется, как хлипкий домик от землетрясения и беспомощно елозит головой, спутывая влажные волосы. — Что вставить? — на дерзости и смешки ему сил всегда хватает, но сейчас сохранять мнимое самообладание так трудно, что если она не ответит в ближайшее время — он не вытерпит, развернет и вставит. Так, что у обоих искры из глаз пойдут, — Это? — он давит пулей на скользкую щелку, проваливается в немного матовой шершавостью внутрь, так желая, чтобы вместо чертового вибратора там оказался он сам. Сакура вскрикивает, едва ли не воет. — Нет…нет-нет… — шепчет как в припадке, мажет обрывисто непослушной рукой по постели, но наконец находит ширинку и сдавливает горячую плоть. Саске рычит и вспыхивает на кончиках ушей. Пуля, все еще жужжащая, жалобно дребезжит где-то на комоде, куда более жестокая участь ждет платья, комом валяющегося на полу. Сакура вся дрожит, то ли на манер вибратора, то ли от пережитых чувств, но по члену ползет умопомрачительная судорога, ежесекундное сокращение стенок и дерганное движение. Сакура раскачивается, не двигается привычно вверх-вниз, а колышется из стороны в сторону. Саске уже не может — по вернувшейся привычке хочется всего и сразу. Он обхватывает рукой тонкую талию и чувствует, как собственная конечность превращается в статую. Он ни за что не оторвется, хоть кочергу раскаленную приложи — ему все по боку. Да даже если в дверь сам Мадара зайдет — и тут не сдвинется. Учиха ведет послушное тельце, его маневрами девушка резко движется, только грудь задорно подскакивает и бьется о ребра. Саске не трогает — это зрелище такое пробирающее, что пусть в его воспоминаниях ни его руки, ни его губ участвовать не будет. И пяти минут не проходит, как парень улетает, комкается, как девичье платье на полу и выдыхает. У него внутри мясорубка ощущений, но похоти больше нет. Он не знает, что это за чувство, когда на твоей груди лежит посапывая девушка, в которой ему нравится характер, волосы, руки, ноги, носик, лоб, грудь, да все вообще, но в груди щемит нещадно. Это не сравнишь даже с приятной болью неудовлетворения, когда понимаешь, что вот еще немного и будет очень хорошо. Это лучше. За такое ощущение, можно торчать в больнице вечно, за него Саске готов всегда поступаться собственной холодностью и выкидывать что-то совершенно на него не похожее. За такое хочется убивать, но вести тебя будет не месть и ненависть, а что-то такое, тоже вызывающее раздражение, но больше похожее на сладкое гудение расслабленных мышц, после изнуряющей тренировки. Саске подумал, что если это называется любовью, то так и быть, он влюбился. Чертова сопящая слабость. Его любимая, наверное.