Кофе, джаз и Кафка

      Арима рывком проснулся — тело словно резко подбросили вверх. Он не сразу понял, что белый потолок — это потолок его квартиры, а не Солнечный Сад. Это спала рядом, растянувшись на всю кровать, мысль о ней заставила его быть осторожным. Он медленно встал и прошёл в ванную. Его лицо было мертво-бледным в зеркальном отражении. Он откинул крышку унитаза и вырвал весь вчерашний ужин. Лоб и шея были липкими. Ему снова снился тот сон. Сколько он его не видел? Несколько месяцев. Он зажмурил глаза до искр — нельзя вспоминать. Этим воспоминаниям лучше утонуть. Белые кудри, серые глаза. Нет. Не вспоминай. Арима наклонился над унитазом, стараясь блевать как можно тише. Потом распрямился, нажал кнопку слива. Наклонился над раковиной, чтобы прополоскать рот. Снова. Снова. Ещё раз. Потом вымыл руки. Несколько раз. Пока вместе с мыльной пеной не потекла кровь. Все руки в крови. Надо отмыть из от крови. Кровь сочилась из порезов. Бритва. Где бритва? Лезвия лежат в кармане пальто, а пальто висит в комнате.       Арима сжал белую раковину до боли в суставах. Вода текла бледно-розовая. Кишо вглядывался в зеркальное отражение и видел подростка с темно-синими волосами и бледным худым лицом. На узловатых руках остались отпечатки бледно-розовых шрамов. Интересно, они заживут однажды? Или слишком глубокие?       Арима смотрел на тонкие струйки крови. Не нужно идти за бритвой. Он контролирует ситуацию. Все под контролем. Просто глубже дышать. Вдох. Выдох. Снова вдох. Арима смотрел в зеркало, напряженно наблюдая, как поднимается и опускается его грудь. Вдох. Выдох. Ты справишься. Он смотрел в зеркало, вглядываясь в своё лицо и находил его незнакомым. Непривычно худым. Слишком угловатым. Слишком бледным. Это были не его глаза. У него никогда не было таких глаз. Он подался вперёд, в свои чужие глаза, в слишком круглые тёмные зрачки, в слишком светлую радужку глаз. Он отшатнулся так же быстро. Глаза не изменились, но из зеркала смотрело другое лицо. Такое же бледное худое и острое, но спокойное и взрослое. Волосы были белыми.       Рука двигалась сама, быстрее, чем он успел подумать. Зазвенело зеркало. По ладоням прошлись искры долгожданной боли. Кишо поднял один из осколков и сжал в кулаке.       Он стремительно вышел из ванны. Осколок выпал из ладони, чуть звеня.       — Что случилось? Я слышала грохот. — Это присела на кровати. — У тебя все руки в крови.       Она хотела встать и подойти к нему.       — У меня дела. Отдохни. — Он вышел из квартиры и побежал по лестнице, так быстро как только мог. Чтобы она не могла догнать.       Было много способов причинить себе боль. Иногда Арима упражнялся дольше, чем могло выдержать тело. Но этот был долгий метод. Сейчас, впрочем, надо было как-то сбросить все эмоции.       Ему нравился бег, но сейчас он бежал на пределе своей скорости. Руки, изрезанные и изтертые болели, но холодный утренний воздух освежал. Быстрее, нужно бежать быстрее.       Он помнил, что сказал ему Безликий. Ты помогаешь ей, потому что хочешь трахнуть её. Нет. Вовсе нет. А разве ты не хочешь её? Её растрепанные светло-зеленые волосы, мягкие, скручивающиеся в спирали. Её рот, широкий, красный, смеющийся и изгибающийся. Её чуть оттопыренные уши и мягкая кожа под ними. Её щеки, то впалые, то округлые, на которых с наступлением весны начали проступать веснушки. Её тонкие гибкие пальцы, узкие запястья с проступающими косточками, руки с темно-зелеными венами. Её маленькие стопы, твердые тренированные икры, выступающие колени. Её ключицы, её лопатки, покрытые старыми шрамами. Её глаза, серо-зелёные с глубокими зрачками, смотрящие на тебя. Со смехом, грустью, злостью, ненавистью и... Нет, так они не смотрели и никогда не посмотрят. Разве ты не хочешь всего этого?       Арима до боли сжал губы. Нет. Он не такой, как его отец. Но тебе же нравились поцелуи? Тот, самый первый, когда ты даже не знал, что она станет для тебя такой дорогой. Тот, в отеле, когда вы оба стояли над пропастью и пытались забыться. Тот, после первого похода в кино, когда ты прижимал её к стене, чувствуя её тело и слыша стук её сердца. Тот, в снегу, когда она прикоснулась к твоим губам своими холодными, но тебе было так тепло. Тот, три недели назад, когда рот был полон крови, и ты думал, что умираешь. И тем же вечером ваши губы постоянно тянулись друг к другу. Тот, невесомый, который ты оставил на её волосах несколько дней назад, пока она спала на соседней подушке, потому что не мог прекратить её любить. Ты хочешь её. Чтобы она принадлежала тебе.       Арима прокусил губу до крови. Безликий неправ. Он держал при себе свои чувства, замыкая внутри. Он не настолько глуп, чтобы верить, что она полюбит его в ответ. Но он понимал, что Безликий прав, потому что больше всего он хотел, чтобы она полюбила его. Или хотя бы позволила любить себя. Ты хочешь, чтобы она принадлежала тебе. Чтобы была твоей покорной игрушкой. Рот наполнился кровью. Безликий прав, потому что он чудовище, способное только разрушать и убивать. Поэтому он не может любить без злого умысла. Он такой же как отец. Даже хуже.       Он бежал, но притормозил на красном свете перед пешеходным переходом. На другой стороне улицы стояли обнявшись два человека. Без очков, Арима не мог их разглядеть. Но внезапно понял. Тайши и Минами. Он дышал через нос, но все чётче их видел. Глупую угловатую улыбку Тайши. Поворот головы Минами. Сердце билось как бешенное. Он сорвался с места, не обратив внимания, был ли все еще красный или уже зелёный.       Воспоминания лезли в голову. Разговор Это и Маруде. Они жаловались друг другу на него. Но все началось не так. Маруде сурово спросил, как они познакомились. Это ответила (Арима все еще пытался отойти от того, что их назвали парой). Она могла рассказать любую историю, но рассказала их знакомство. Маруде помолчал, а потом выдал: и ты начала встречаться с ним после этого? А Это смеялась, как будто они действительно встречаются. И начала перечислять все его привычки, которые находила странными и милыми одновременно. Маруде в конце сказал что-то типа я одобряю ваши отношения. Черт, каким правильным всё было в тот момент.       Счастливое воспоминание истлело. Маруде возненавидит тебя, как узнает, что ты — гуль, который обманывал его. Возненавидит за то, что его заставили заботится о монстре. Он уже ненавидит тебя. Ты этого не понял? Ты хочешь, чтобы о тебе заботился человек, от чьей заботы ты бежишь. Определись. Ты жалок. А Это было так мерзко притворяться твоей девушкой.       Он бежал, быстрее, чем мог, но чувствовал, что этого недостаточно. Просто возьми свои дрянные эмоции под контроль. Идиот. Мусор. А потом он видит её среди прохожих. Белая отглаженная рубашка, чёрная юбка. Высокая худая фигура. Белые кудрявые волосы до плеч. Прямая спина. Она оборачивается. Мама?       Она стоит прямо перед ним, и Кишо вспоминает, как маленький, бежал к ней после уроков, с тонкими листами, зажатыми в руках. Прочти. Посмотри. Как тебе? Её губы изгибались лишь чуть, надо было присмотреться, чтобы увидеть. А глаза оставались такими же.       — Кишо, прекращай бегать. Ходи как нормальные люди. И отдышись, прежде чем говорить. Будь спокойным.       А потом она брала листы, и долго смотрела, тщательно. Не так, как остальные. А он сидел на стуле, стараясь не шевелиться. Её глаза двигались медленно. А потом она откладывала листы, откидывалась на спинку стула и пристально разглядывала его, словно видела впервые в жизни. Она никогда не говорила хорошо или плохо. Она задавала вопросы, внезапные и нелогичные. Почему это слово? Почему такой порядок слов? Почему ты рисовал картинку этим цветом? Что значит эта линия? А потом замолкала, поджимая губы. Она любила молчать. Она ненавидела бессмысленную болтовню.       Она курила, когда никто не видел. Кишо не знал, откуда она брала сигареты. Она вставала на кровати, тянула голову к вентиляционному отверстию — и курила. Это был их общий секрет. Кишо не знал, почему это доставляло ей такое удовольствие. Его первая и последняя попробованная сигарета, из её пачки — всё что от неё осталось — была горькой и вязкой на вкус. Ты помнишь, что случилось с ней? Ты помнишь?       Не вспоминай, не вспоминай, не вспоминай. Нельзя. Стоп. Запрет. Хватит.       Кишо остановился. Небо было нежно голубым, с розовыми облаками. Раннее утро. Тишина. Кишо оглянулся вокруг, пытаясь понять, где он. Вокзал. Около него ты впервые поцеловал Это. Тогда было холодно и людно. Сейчас тепло и никого нет.       Он не чувствовал себя собой. Или просто не чувствовал себя. Он чувствовал спокойствие, но оно было ложным. Руки были в засохшей крови и жутко чесались. Кишо прошёл здание — внутри почти никого не было — он убрал руки в карманы брюк. Они тут же стали влажными. Платформа почти пустовала. Раздавалось пение птиц. Кишо прикрыл глаза и просто шёл. Пение птиц не успокаивало — напоминало Солнечный Сад. Гудки поезда не давали совсем уйти в воспоминания.       Кишо смотрел на две прямые стальные линии, бегущие вперед. Он смотрел на них, всё пристальнее, ему показалось, что они приближаются.       Чья-то рука ухватила его за край футболки и с силой дернула назад. Кишо растерянно обернулся — позади него стоял мужчина лет пятидесяти с обеспокоенным лицом.       — Давай отойдем от края платформы. — Мужчина мягко повлек его за собой. Кишо не думал, всё для него обратилось в чувства. Он чувствовал, как его усаживают на скамейку. — Дыши. Я посчитаю. Просто дыши.       Дышать было больно. Человек рядом с ним медленно считал. Ему нужно было время, чтобы перестать задумываться о дыхании и вспоминать, как делать вдох.       — Расскажи мне, что с тобой случилось. Слова помогают. — Кишо не думал — белый шум в голове. Мир казался слишком резким и острым.       — Что вы имеете в виду? — Рот был наполнен иглами.       — Ты чуть не прыгнул под поезд.       — Я ... нет.       — Люди, готовые так просто расстаться с жизнью, нуждаются в помощи. Я хочу помочь тебе.       — Я не хотел убивать себя. — Кишо потер переносицу, выставляя на обозрении свои руки. Он действительно не хотел. Он бы не упал. — Мне не нужна помощь. Спасибо за беспокойство. — У него не было сил, чтобы встать и уйти, усталость давила на плечи.       — Я поверю тебе. Как ты себя чувствуешь? — Мужчина улыбался ласково и добро.       — Я устал. Не чувствую ничего кроме усталости. — Кишо не знал, почему отвечает. Голова кружилась.       — Тогда тебе следует отдохнуть. Чем ты любишь заниматься в свободное время?       — Я люблю читать. И слушать музыку. И проводить время со своим другом. И гулять по городу.       — Звучит отлично. Я думаю, тебе нужно отдохнуть. Выспаться. Поесть. Прочесть книгу с хорошим концом. Звучит как хороший план. — Кишо закрыл глаза, не понимая, почему этот человек разговаривает с ним.       — Мне надо работать.       — Но человек не может только работать, всем нужно время на отдых. Ты сможешь найти для себя это время?       — Нет. Не смогу. — Он не открывал глаза, веки окрашивались розовым из-за солнечного света.       — Сейчас шесть тридцать. У тебя есть время на сон. — Кишо открыл глаза. Будет проще согласиться.       — Да, конечно. Вы правы.       — Держи. Я считаю, что тебе нужна помощь, но ты её отрицаешь. Позвони, если передумаешь. — На визитной карточке была череда мелких строк. Кишо увидел только слово психотерапевт.

***

      — Где ты был? Что случилось? — Лицо Это было белым, с выступающими голубыми венами вокруг глаз. - В ванной разбито зеркало, у тебя все руки в крови, и тебя нет.       Кишо прошёл мимо неё, открыл кран, смывая засохшую кровь.       — Арима? — Она схватила его за плечо. — Что происходит?       — Отпусти меня. — Её ладонь жгла его. Убери руку. Пожалуйста, убери руку.       — Что происходит? — Его глаза были полны злости пополам с отчаяньем. Он не хотел видеть её такой.       — Не прикасайся ко мне. — Он с силой разжал её пальцы и оттолкнул её руку. Она, не ожидавшая этого, пошатнулась. Злость схлынула из её глаз. В них остался только мимолетный испуг и давящее отчаяние. Он ждал, что она накричит на него, но её шея дрогнула, а рот втянул слишком много воздуха. Она отбежала от него, а потом в ванной хлопнула дверь. Он слышал, как её тело съезжает вниз.       Он поступил так, как ни в коем случае нельзя было поступать. У него не было сил. Он не причинил ей боль, но знал, что мог. И боялся этого. Он сидел на стуле с закрытыми глазами. Долго. Не думая. Стараясь не чувствовать. Всё должно прийти в норму? Должно же? Когда вернулись силы, не полностью, но он смог встать и заварить кофе, он чувствовал себя всё таким же убитым. Просто чуть менее несчастным. Просто чуть более способным жить дальше.       Он постучал в дверь ванной, тихо и аккуратно. У него не было замка, она не могла запереться, но он не мог так просто войти. Она не отвечала. Он подождал. Потом ещё чуть-чуть. Потом открыл дверь.       Она сидела на полу, обняв ноги руками. Она не выглядела злой.       — Прости меня. Я принес тебе кофе. — Он неловко пошевелил пальцами вокруг кружки. Она молчала. — Я не хотел тебя отталкивать. Я знаю, что ты беспокоилась, что ты хотела помочь. — Он сглотнул. Горло всё в иглах. — Я не люблю прикосновений. Есть дни, когда их легко терпеть. Но есть дни, когда совсем не получается. Сегодня такой день. Я не хотел тебя отталкивать, но иногда прикосновения выводят из себя, и я могу навредить людям. Не потому что я этого хочу. Я не знаю, как объяснить. — Маруде кладет руку на его плечо, а он вскакивает с желанием убить. Тайши обнимает его, и всё внутри как облитое кислотой, и он дает локтем в челюсть другу. — Просто я не всегда могу это контролировать. Пожалуйста, спрашивай. Мне очень жаль. У меня есть кофе. — Он не знал, что ещё сказать, стыд захлёстывал его с головой.       — Значит, ванная и правда была в крови и осколках? — Её голос был хриплым. Кишо только сейчас заметил, что один её глаз был чёрно-красным. Она резко выдохнула. — У меня глюки. Они появляются внезапно, и я начинаю задыхаться. Я схожу с ума.       — Я тоже схожу с ума. — Кружка жгла пальцы. — Мне тоже сегодня многое чудилось. — Я чуть не убил себя. Прости меня.       Она посмотрела на него, и ему показалось, что они впервые увидели друг друга. Она взяла кружку из его рук, стараясь не касаться его пальцев. Он выдохнул, благодарный ей.       — Спасибо за кофе. — Кишо присел напротив неё. Они молчали. — Мы многое не рассказали друг другу. Самое важное, я полагаю? — Она болезненно усмехнулась. — Я устала. Я так устала.       — Я тоже. — Он даже не старался улыбнуться. — Ты в порядке? — По её лицу прошла судорога.       — Я голодная. — Она снова обняла свои колени. — Но я не хочу никого убивать. Даже не хочу искать еду. Ненормально, правда? Но сейчас я не хочу убивать. Не знаю, что со мной. Нет сил. Ни на что.       Они снова молчали. Лицо Это дергалось от голодной боли. Они смотрели друг на друга, чувствуя странное единение.       — Где твои очки?       — Не знаю, наверное на тумбочке.       — Не привычно видеть тебя без них. Зачем мы делаем это все? — Это криво усмехнулась. — Потому что мы никому не нужны, и это наша попытка обратить на себя внимание. Показать всем — смотрите, мы гнием изнутри. Как будто что-то измениться. Мы знаем, что ничего. Но мы делаем вид, что не знаем, и вкалываем ради тех, кому плевать на нас. Мы глупые. — Она поднесла пальцы к голове, массируя виски. — Можно тебя обнять?       — Прости. — Он опустил взгляд, вцепившись пальцами в бедра. — Прости, мне нужен хотя бы час, я ещё не могу.       — Тогда обними меня через час.       — Конечно.