***
57, 58, 59… Семьдесят три часа две минуты. Он полностью сосредоточился на числах. Почему ничего не происходит? Он почти хотел, чтобы что-то наконец произошло, чтобы перестать ждать. Боль, которую вначале удавалось игнорировать, постепенно разрасталась. Он не мог найти положения для своей руки, чтобы она не тревожила его. Он считал, чтобы отвлечься от боли, и чтобы тревога касательно Это не брала над ним верх. Момент сознательности быстро сменился бредом. Она что-то шептала, но это не имело никакого смысла – пугающий бессвязный набор слов. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в одеяло, глаза, стремительно бегающие под полуприкрытыми веками. Страшнее стало только тогда, когда её бред стал осмысленным. Он не сразу понял перемену, так сильно он погрузился в себя. Он только краем глаза заметил, как начала дергаться её рука. Судороги, как пожар, охватили её тело. Кишо метнулся к ней, остро ощущая собственную бесполезность. Черные вены вздулись на шее и около глаза, а губы покрылись странной белесой пеной. Он осторожно повернул её голову набок, чувствуя, как бьётся её тело под его рукой. Она не была скуластой, но сейчас скулы отчетливо проступали на её лице. 42 секунды… Минута… Это же должно прекратиться, правда? Ей больно? Две минуты и пятьдесят три секунды, когда паника стала всеобъемлющей, судороги ушли. Он помог ей перегнуться через край кровати, и следил, чтобы волосы случайно не попали ей в рот, пока её рвало. Загнанно дыша, она прислонилась лбом к металлическому краю кровати. Кишо осторожно смочил тряпку холодной водой и протёр ей лицо, стараясь касаться как можно мягче. И впервые заметил, что ресницы у неё не чёрные, а изумрудные. — Это? – Он тихо позвал её, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Это? Она посмотрела на него, с трудом фокусируясь. Зрачки были разного размера. – Ты здесь. – Её голос ничего не выражал. – Где твои очки? Кишо растерянно моргнул. – Я не знаю. — С очками ты выглядишь взрослее. И строже. – Он не знал, что ответить. Что говорить. — Тебе надо выпить. – Он вернулся к знакомой теме. Всё казалось не таким безумным, если он знал, что делать. — Меня снова вырвет. Я не хочу. – Она устало прикрыла глаза – болезнь высасывала все силы. — Один глоток. – Неосознанно, он начал с ней говорить, как иногда разговаривал с Ризе, осторожно наливая воду. — Я предупреждала. – Кое-как прошептала Это, давясь кашлем, после того, как несколько капель вышли большим объемом наружу. — Прости, я не хотел. – Он только хотел, чтобы ей стало лучше. Дрожащими пальцами, с налепленными пластырями он зарылся ей в волосы. Он почти уснул у неё в ногах, когда тихо скрипнула дверь, и он тут же дернулся вверх, чувствуя боль в спине. — Арима-кун, спасибо, что побыл здесь и дал отдохнуть. – По голосу, Ирими совершенно не была отдохнувшей. Она быстро сняла использованную капельницу и повесила новую, регулируя напор. Это спала, сейчас гораздо спокойнее, чем ранее. — Расскажите мне, что происходило последние дни? – Он чувствовал, что ничего не измениться, она не ответит, но не собирался просто сидеть. — Ты голодный? – Она ласково убрала синюю прядь волос, падающую ему на глаза. Непривычная ласка застигла его врасплох. Он чувствовал, что каменеет, а язык присыхает к небу. — Нет, — кое-как выдавил он. — Тогда я принесу чуть-чуть. – Через несколько минут она аккуратно поставила ему на колени тарелку с рисом и кусочком рыбы. Еда была несоленой, но вкусной. Только сейчас он почувствовал голод, на который не обращал внимания. — Как ты себя чувствуешь? – Она спрашивала вскользь, словно из вежливости. — В порядке. – Он видел себя в зеркале, и определенно не выглядел «в порядке», но на самом деле, ему было всё равно, что с его телом. Другое важно. — Не нужно строить из себя сильного, каждому позволено быть иногда слабым. – Мне нет, звучало в голове. — Спасибо за заботу. – Самое нейтральное, что он мог сказать. Хотелось добавить: больше не надо. — Поспи, ладно? – Кишо напрягся. Он как-то смирился с тем, что ему ничего не говорили, и с тем, что накормили. Отходить от Это он был не намерен. Пусть сил бодрствовать не было, он будет здесь. — Ты хочешь остаться? – Она спросила мягко, словно знала, о чём он думает и была готова. – Только ложись сейчас спать. Тебе разрешили пить кофе, так что я тебе потом приготовлю обалденный.***
Он не мог спать, несмотря на усталость – и завис между сном и бодрствованием. Голова гудела, а все ушибы не давали улечься. Кишо лёг рядом с Это, но так, чтобы между ними было расстояние, он не хотел её тревожить. Её щеки и лоб были кирпично-красного цвета, она снова температурила, а руки налились сливовым цветом. Для того, чтобы выполнить задуманное, надо сначала убедиться, что с ней всё будет в порядке. Неизвестно как, но он заснул – и не мог проснуться. Он слышал голоса и шаги, он понимал, что происходит вокруг, но не было сил открыть глаза – веки словно налились свинцом. Эта была какая-то непрекращающаяся фаза быстрого сна – видения посещали его голову, но он умудрялся разговаривать с теми, кто был в комнате. Иллюзия и реальность смешивались в худший кошмар – нелогичный, и непрекращающийся. Он хотел проснуться. Кто-то с силой потряс его. А потом ещё раз. Кишо впервые за последние дни проснулся счастливым – толчка из реальности было достаточно чтобы вытащить его из кошмара. — Они здесь. – Кома сказал всего два слова. Всё было ясно. Это сидела на краю кровати, бледная, взлохмаченная, но осознающая происходящее. – Тихо, я спущу вас вниз. Схватившись за руки, и удившись, каким привычным сделался этот жест, они медленно шли за Комой, поддерживая друг друга. Осторожно спустились по винтовой лестнице – наверняка её проверят – кто-то следит, но Кишо не сказал об этом, чтобы не тратить времени, потом Кома отпёр люк одним из ключей. — Постарайтесь отойти как можно дальше – они боятся двадцать четвертого района. Ближайшие тоннели не опасны, главное, не спускайтесь ниже. Я спущусь за вами, как только получится. Кишо залез первым – и, хотя он был слаб, но знал, что Это ещё слабее. Он встал, готовясь подхватить её, если что, но она спустилась сама. Они брели молча, экономя силы. Это шла впереди, как бывало часто, когда они только познакомились, ведя его. — Дверь запирается – Она указала на небольшую комнатку, после четырех поворотов. – Здесь безопасно. – Её слова звучали как: «я была здесь раньше». Они уселись на железном полу, плечом к плечу, стараясь выровнять дыхание после ходьбы. — Как ты? – Первое, что он спросил, когда смог снова дышать и говорить одновременно. — Жива. Антибиотики помогают. Но меня выворачивает от любой еды и периодически я начинаю бредить. – Она кисло усмехнулась, снова пыталась выставить всё в более позитивном свете. — Ты как? – Она провела пальцем по его щеке. Всё внутри встрепенулось от этого жеста. — Всё в порядке. – Он отмахнулся от её вопроса. – У тебя сейчас ничего не болит? Она в упор посмотрела на него, и он хорошо узнал злость в её взгляде. — Я смирилась с тем, что ты играешь со мной, как тебе вздумается, но теперь ты держишь меня за дуру. – Прошипела она. Кишо показалось, что его облили кипятком. Он чувствовал, что должен что-то сказать, но в голове было пусто. Это досадливо отвернулась. Прозвучало жестче, чем ей хотелось. Те три недели, что она провела птицей под стеклом – дня не было, чтобы она не думала о нём. С каждым днём беспокойство всё туже стягивало её – и где-то внутри бился панический страх никогда его больше не увидеть. Два оторванных пальца в миски, и тишина в соседней комнате – страшнее не придумать. Но таким она была человеком – она хотела сказать, что боялась его потерять, но сказала то, что сказала. — Забей. – Глаза у неё жгло кислотой. Странные противоречивые чувства скребли ей горло и давили на грудь. Ей хотелось сказать: «прости». Ей хотелось выплюнуть: «трус». — Это, я не понимаю. – Он тихо проговорил, и впервые на её памяти выглядел испуганным, и даже не пытался этого скрыть. — Забей. Проехали. – Она зажмурилась до оранжевых кругов перед глазами. Сердце громко стучало в ушах. — Я не понимаю, — совершенно растерянно пробормотал он. Она могла сказать, что бредит, что сама не понимает, что говорит. Она не умела вовремя останавливаться. Она поклялась себе никогда не высказывать своих сомнений, не выглядеть проигравшей. Но три недели, о которых она не может говорить, но тело, отравленное и слабое, но душа, разрываемая давними и новыми страхами, и постоянно беспокойство о нём… Она не могла замолчать, если уже начала говорить. — Я сказала, что не надо считать меня за дуру. Ты манипулируешь мной только потому, что я это позволила. Но обращаться с собой как с идиоткой я не позволяла. – Она хотела сказать это спокойно, размеренно. Даже снисходительно. Прозвучало зло. И горько. Каждое слово как груз оседало на языке. Это был хороший момент, чтобы остановиться. Кишо чувствовал, как тревога стискивает плечи. Он так и не проснулся? Это кошмар. Что происходит? — Это, я действительно не понимаю, о чём ты говоришь. – Он хотел решить всё логически. Логика ещё никогда его так не подводила. — Кишо. – Она медленно выдохнула. – Я не хотела поднимать эту тему. Но, наверное, давно пора раскрыть все карты. Я знаю, что ты мной манипулируешь. Ты понял, что я – «Сова». И ты понял, что для тебя выгоднее не пытаться меня убить, не пытаться сдать меня в тюрьму, а сотрудничать со мной. Ты хотел уничтожить V. Я работаю с тобой потому, что я хочу того же. И как только мы добьёмся этой цели, ну или погибнем смертью храбрых. Как получится. Но я не собираюсь сотрудничать с тобой потом, если мы останемся живы. Быть игрушкой я не собираюсь. Кишо чувствовал, что задыхается, и никак не мог понять, как за пять минут они дошли до этой темы. То, что она говорила ужасно, но ещё хуже, если она так думает. — Ты… Я не собирался манипулировать. Мы… — Он облизал пересохшие губы, стараясь подобрать верное слово. – Друзья? — Не говори ерунды. Мы просто использовали друг друга. Я – гуль. Ты – следователь, даром, что бывший. – Слова как бумеранг возвращались назад. Она смотрела на него, и понимала, что он – её первый друг. И должно быть единственный. Самый дорогой. Слова звучали лживо. — Разве мы … Мы столкнулись случайно, в толпе, и оказались так похожи. Это, я... Её смех оборвал его спутанную речь. Так она смеялась в ту ночь, когда он узнал, что она гуль. Зло и надорвано. Она заговорила не потому, что хотела. Просто не могла больше держать эти слова в себе. – Знаешь почему я тебе отсылала записки? Из всех ха-ха тебе? Потому что я видела твою ха… ха фотографию ха-ха в газете. Ха-ха-ха Разрешение – никакое, но только я увидела твои глаза. Такие же, как у меня, как будто всю жизнь – несчастен. Я читала каждую гребаную газету, чтобы найти хоть строку о тебе. Фотографию. Ха-ха-ха …ха Я даже имени твоего не знала. Каждый день искала. Собирала. Коллекционировала. Потому что не могла. Потому что все – хотят меня убить. Потому что я каждый день думаю о том, что мой отец меня бросил. Потому что мой приёмный отец избивал меня до полусмерти. Потому что он отдавал меня за деньги другим – для развлечения, и мне должно ха-ха быть ха легче от того, что меня не трахали. Только трогали. Только заставляли… Я их убила. Всех их. Потому что каждый день напоминали, что я – урод. Я не могла так больше жить. А потом… Надежда CCG… Я когда тебя увидела, поняла, что хочу тебя уничтожить. Сломать. Стереть. Поэтому писала тебе, чтобы понять, кто ты. Чтобы узнать, что нравится. Какой. Чтобы доказать себе, что такой же, как остальные. Что ты ничего не стоишь. Тошнота стала невыносимой. Задыхаясь от смеха, она склонилась в мучительном позыве. Кишо, прислоняющий холодную тряпку ко лбу. Кишо, готовящий завтрак. Поправляющий очки во время чтения и неосознанно загибающий углы страниц. Сбегающий с окровавленными руками, а в ванной разбитое зеркало. В соседней камере. Укрывающий её пальто. Желудок выворачивало наизнанку, внутренности сводило судорогой. Я не против проиграть прямо сейчас. — Я не планировала, что ты будешь другим. Добрым ко мне. Никто никогда не был добрым… — Она не знала, начала она плакать сейчас, или раньше. Руки тряслись. Её снова вывернуло. – Мне всё равно, пользуйся… Я тебе доверяю. – Она замолчала, чувствуя, что сказала правду. Лицо у него было безжизненным. — С чего ты взяла, что я тебя использую? – Он говорил медленно, словно не знал, как пользоваться словами. — Ты сказал, что любишь меня. Кишо закрыл лицо руками, стараясь унять дрожь. – Я этого не хотел. – Это почувствовала, как что-то тяжелое внутри неё обрывается и падает вниз. – Я не хотел, чтобы ты восприняла это так. Что всё это время ты думала, что я… — Слова застряли в горле. Всё то, что с ней случилось. То, как страшно это всё было. Она этого не заслужила. За что ей всё это? – Я сказал не для того, чтобы… — Именно для этого. Я ведь знаю, что любви не существует. И к тому же, было понятно, что ничего подобного ты не испытываешь – ты избегал поцелуев. И секса. — Я избегал потому, что Безликий был прав насчет меня. – Он закрыл лицо руками. Признаться было страшно. Ещё страшнее было знать, что она думает. – Я делал всё только потому, что хочу тебя. Потому что я – он почти прошептал, — люблю тебя. Но я видел, как тебя задели эти слова. И я не хотел давить на тебя своими чувствами, поэтому я пытался не дать им взять вверх. Я пытался внушить себе, что мне не нужно, чтобы ты меня любила. Что меня всё устраивает. Что просто знать тебя – достаточно. Но я хотел, чтобы ты любила меня. Чтобы… Я избегал поэтому. Прости, я омерзителен. Такой же как отец. — Ты не можешь меня любить. – Она неосознанно рассмеялась. Она смотрела на его сжатые губы и опущенные глаза. Стыд читался во всей его позе. — Прости, это то, что я чувствую. Прости меня. — Меня никто не может любить. Все говорят так ради своей выгоды. Отец – чтобы оправдать свой эгоизм. Норой – чтобы избивать меня. Мама… — Её голос сорвался. – Я нужна была только потому, что я ценный образец. Она хотела меня продать или использовать, как инструмент. Никому не нужна именно я. Кишо дернулся вперед, не зная, как сказать, как выразить то, о чём думал постоянно. – Это, я не лгал. Мне… Мне так многое в тебе нравится. Ты такая красивая… Я не встречал человека красивее. Твои волосы и глаза. И мне так нравятся твои уши. Мне нравится, как ты пишешь – ты умеешь подбирать слова. Твои рассказы – фееричны. Мне нравится, как ты пишешь героев. И мне нравится обсуждать с тобой книги. И проводить время. Пить с тобой кофе. И ты невероятно умна. Я знаю, что ты добрая. И отчаянная. Необычная. Смелая. И я не встречал человека сильнее. – Он говорил прерываясь, чувствуя, что его слова – грубые и неотесанные, торопливые. Но она смотрела на него во все глаза, словно видела в первые. – Ты нужна мне. Он не знал, кто кого первым заключил в объятия – не теплые, а жесткие, отчаянные, скомканные. Её пальцы, вцепившиеся в его плечи. Он уперся носом в её волосы, старясь успокоиться. — Я не хотел, чтобы ты всё это время думала… — Я знаю… Он постарался передвинутся так, что теперь они полулежали. Он держал её в объятиях, считая про себя удары её сердца. — Я не хотела говорить того, что сказала. — Хотела. – Он мягко провел рукой по её голове. — Но не хотела сказать так. Я волновалась за тебя. Я не хотела, чтобы тебе причиняли боль, и я чувствую себя виноватой. — Я в порядке, — тут же перебил он. И почувствовал, как она ощетинилась в его руках. — Я знаю, что тебя пытали. Не надо скрывать. Кишо прикрыл глаза и прошептал – мне очень больно на самом деле. Белые пылинки кружились в воздухе. Кишо посмотрел на её заплаканное лицо с вздутыми венами и испачканное желчью. – Я люблю тебя. – В тишине, в маленькой комнатке, это прозвучало это признание стало интимным. Это почувствовала тепло, разливающееся внутри, и прикрыла глаза. Они дышали в такт. Несколько мгновения спустя она прошептала – Спасибо.