***
Когда она встала следующем утром, отец уже ушёл на работу. Праздничного настроения не было. Она медленно позавтракала, потом начала собираться в школу, но остановилась. Внезапно пришедшая идея захватила всё её сознание. Она всё-таки была умной девочкой, поэтому не сделала ничего сломя голову. Она присела подумать. Голова работала с бешенной скоростью. И чем дальше, тем больше ей нравилась эта идея. Она попыталась найти в себе сомнения, и не нашла. И самое главное, сегодня её день рождения. К чёрту школу. Акира достала рюкзак, куда сложила одежду, зубную щетку и пасту. Подумав, взяла книжку с полки. Последней положила игрушку кошки. Она не собиралась уходить из дома просто так, как бы она не злилась, она любила своего отца. Она достала листок и написала сверху: «Папе». Долго и муторно, тщательно подбирая каждое слово она описала то, что произошло. Сначала знакомство с Это. Их дружбу. Потом нападение гуля. И то, что она думает обо всём случившимся. Она дописала, что уходит не на совсем – она вернется, но ему стоит подумать обо всём. Свой мобильный телефон она оставила в ящике стола. Ей было жаль своих последних слов, не из-за того, что сказала, они были правдой, а из-за того, что сказала так.***
Курео возвращался домой на рассвете, проклиная себя и всех гулей. Он заранее договаривался, что уйдёт домой раньше, к дочери. Но не успел доехать до дома – его мобилизовали в срочном порядке. Он думал, что это неудачная шутка – побег из Кокурии, и он хотя и поздно, но вернётся домой к дочери в её день рождения. Курео не верил, что побег из Кокурии возможен. И он не думал, что побег мог быть массовым. Обе эти вещи случились. Он лично убил около двадцати, но сотни наводнили город, и они, следователи, ничего – ничего не могли с этим сделать сейчас. Часть его коллег продолжала работать, пытаясь поймать тех, кто убежал не слишком далеко. На улицах шли бои, весь двадцать третий район словно охватил пожар. Но самые умные, и самые страшные, сумели воспользоваться суматохой и затеряться в городе. Курео всегда говорил, не стоит миловать гулей, сразу убивать. Но кто его слушал… Он медленно поднимался по лестнице. Пропустить день рождение Акиры… Особенно после ссоры. Конечно, он виноват. Акира ещё ребенок, добрая, ласковая девочка. Она, конечно, умная и очень развитая, но не стоило ожидать, что она также критически будет смотреть на всё, как он. В конце концов, информационная атака предназначалась для тех, кто был меньше осведомлен, особенно на детей. Ему не стоило так горячится, он поговорит с Акирой, и она всё поймет. Но ужасно, что он не пришёл на её день рождения… Как будто бы он её так наказал. Он открывает дверь как можно тише, вдруг дочка спит, тогда будить её – последнее дело. Хотя ей в школу вставать скоро. Он проходит на кухню, чтобы включить чайник. Почему бы не позавтракать тортом? С кислой вишней, Акирин любимый. Мадо на цыпочках проходит в комнату дочери, чтобы посмотреть на неё. Кровать застелена, а её нет. Может в ванной? Но он не слышал шума воды. Не сразу замечает листок, белеющий на столе. Он быстро прочитывает письмо… По Токио бродят опасные гули, сбежавшие из тюрьмы, а его дочери нет дома. Телефонный сигнал раздается из ящика её стола.***
10 июня, настоящее время. Ирими делает знак Коме, и он торопиться наверх. Глаза у Ирими обведены чёрными кругами. Она, конечно, гуль, но спать ей тоже надо. Он может позаботиться об Ариме и Это. Шеф неторопливо выходит из служебного помещения и встаёт за барную стойку. Ирими выгоняет Йомо на задний двор, чтобы не светился. Она считает шаги. Сорок секунд. Над дверью звенит колокольчик. Надо его снять – в последнее время он – вестник несчастий. В кафе входит высокий мужчина в черном пальто и шляпе. Кома подходит к Шефу и ней, и они стоят треугольником, готовые к атаке. У мужчины нет зрачков, а радужка – белая. Выглядит жутко. Рядом с мужчиной – двое, девчонка с черно-белыми волосами, завязанными в узел, и юноша, лет двадцати пяти с постным лицом. Главный даёт сигнал, и подчиненные начинают обыск. — Кузен, ты не против, если мы тут осмотримся? – Главный чуть ухмыляется. — Разумеется, — сухо отвечает шеф. — Сделай мне кофе, — мужчина тычет в неё пальцем. Ирими слышит, как скрипят зубы Комы, но шеф жестом велит подчиниться. — Кузен, я знаю, что твоя дочь и её приспешник здесь, у тебя. Я не сержусь на то, что ты их скрываешь. Отцовские чувства взыграли. Бывает. Отдай их, и я забуду этот маленький инцидент. Твоё кафе не пострадает, как и твои очаровательные сотрудники. Ирими ставит чашку с кофе как можно мягче. Хочется выплеснуть в лицо. — Я не понимаю, о чём речь. – Шеф остаётся невозмутимым. — Я не говорю выдать сейчас. Я даю время подумать. Скажем, недели хватит? Ты поймешь, что это того не стоит, и мы продолжим наше сотрудничество. Кома тревожно смотрит на Ирими, но кажется она тоже не знает, о каком сотрудничестве речь. Но главное, сейчас их забирать не хотят? Или это уловка? Кома чувствует, как кипит мозг. Они не должны полезть вниз. Подчиненные, как тени, проскальзывают обратно и молча становятся за спиной. — Ну, тогда я ещё наведаюсь. – Три фигуры покидают кафе. Они просто взяли и ушли? Кома бросается к люку.***
Конечно, без очков он видел плохо, но он не учёл, что после нескольких часов в двадцать четвертом районе видеть будет ещё хуже. Точнее, полностью осознал он только после того, как с размаху ударился о бортик люка. Из глаз тут же посыпались искры. Кома что-то прошептал внизу – он не разобрал что, в ушах звенело. Им уже успело прилететь за то, что прятались слишком хорошо. Отойдя от удара, Кишо кое-как поднялся на ноги и протянул руку Это. Её лицо краснело пятнами, лихорадка возвращалась. Он медленно вёл её вперед, на самом деле не понимая, куда идёт. Стоило стоять на месте, потому что в дверной косяк он тоже не вписался. — Не стоит облегчать им задачу. – Это берёт его под руку, и он позволяет себя вести. Наверное, они оказались в главном зале на первом этаже, он ориентируется на цветовую гамму. Это резко останавливается. Её руки до боли сжимают его локоть. Слух и осязание обострились как по команде. В комнате несколько человек. V? Они не ушли? Но верный ответ пришёл следом. Йошимура Кузен. Ирими упоминала, что его не пустят к Это, пока ей не станет лучше. Только не сейчас. Не после того, что произошло между ними внизу. Она не оправилась от одного потрясения, и точно не готова ко второму. Это смотрела на отца. Старый. Не дряхлый, но старый. Тёмно-зеленые волосы с проседью, а на лице – сетка морщин. Но тело – не такое уж старое, крепкое, сильное. Сколько ему сейчас? Пятьдесят? Шестьдесят? Понятия не имеет. Она думала, что будет холодно-равнодушной при встрече с ним. Язвительной. Она репетировала про себя диалоги на протяжении многих лет. Она предполагала, что будет злой, она всегда на него злилась. Она не думала, что ей будет больно. В её выдуманных диалогах ей никогда не было больно, она словно была выше. Но реальность была другой. Было очень больно. На грани слёз. Ногти, вцепленные в ладони до крови. И ни одного готового слова. Рот словно наполнен липкой жижей – челюсти не разомкнуть. Сердце бьётся где-то в горле. И снова тошнит. Она знает только одно – при нём она плакать не станет. И не покажет, как больно. Сложно, но она заставляет себя поднять подбородок и расправить плечи. С хрустом. Какухо пульсирует от боли. И последнее, самое трудное, заставить себя улыбнуться. Едко, ехидно. Лицо болит от такой улыбке. Рука Кишо не даёт сойти с ума прямо сейчас. — Я думаю, мы заслужили знать правду. – Голос не дрожит. – Что происходит? – Она чеканит каждое слово. Потом садиться на диван, продолжая держать спину прямо, и не показывая, что закружилась голова, а ноги еле держат. — Давайте хотя бы выпьем кофе. – Значит, про себя решает Кишо, Ирими здесь. Кома и отец Это. И кто-то ещё. Может Йомо или Ута? Ирими протягивает ему дымящуюся кружку, а Это стакан со льдом. Это осторожно кладет кусочек в рот, от запаха кофе тошнит сильнее. — Что именно вы хотите знать? – Любому ясно, что они просто тянут время. — Сколько времени мы были в тюрьме? И как вы узнали, где искать? И какое условие поставили V? – Ответ на один из вопрос он знает, но хочет услышать их ответ. А главное, как им удалось. — Ута-кун узнал ваше местоположение. – Как он и думал. – Там вы пробыли три недели. — Ты же понимаешь, что это ничего не объясняет? – Это шипит. Конечно, думает Кая, ты злишься. — Ута-кун ведь с самого начала знал о том, что вас схватят. Поэтому как-то выследил. – Она старается не злиться. Потому что как можно было поступить так необдуманно? Но говорит она, потому что у неё больше шансов не сорваться на эмоции. — Значит, он написал новый материал? – Кишо чуть морщит лоб, такое бывает, когда он сильно задумывается. Безликий всё-таки помог, хотя утверждал обратное. И ему даже удалось его опубликовать. Это не собирается быть ему благодарной. — Листовки. И распространил. Распихал по почтовым ящикам. — А что именно он написал? – Подозрение влезает под кожу. Ута – не тот человек, который помогает бескорыстно. Волнение растекается по венам. У них был договор – Ута восполнит пробелы в их статье, напишет то, о чём они не знают. Это чувствует, что он сделал что-то другое. — Вашу биографию и то, как на вас отразились публикации некоторых материалов. – Это внутренне замирает. Так они не договаривались. Она прекрасно понимает, как всё плохо. Рука Кишо дёргается и часть кофе обжигает кисть. Он не чувствует боли. И его не тревожит Ута – он узнаёт голос. Маруде? Этого не может быть. Его здесь не может быть. Звуковые галлюцинации? Про себя он успевает подумать, что полноценная паническая атака всё-таки случится. Это краем глаза смотрит на Кишо. Чтобы между ними не происходило, его она знает лучше всех из присутствующих. И то, что может быть незаметно, для неё яркий сигнал. Напряженные кисти и не фиксирующийся взгляд. Ей не нужно прислушиваться чтобы слышать, каким неровным стал его пульс. И ей хочется сказать приближающемуся человеку – остановись, не делай хуже. А потом её мутное сознание тоже узнает его. Всё становится ясно. — Добрый день. – Маруде здоровается, стараясь говорить спокойнее, но держать свой темперамент под контролем трудно. Кишо бросает называть про себя предметы – не помогает. Когда такая паника обычно в руке лезвие, полосующее кожу. И отрезвляющая боль. Он осторожно шевелит левой рукой, и вспышки боли бегут по нервным окончаниям. Он концентрируется на боли, на том, как она течет по его телу. Паника не исчезает, просто он снова может дышать. Это незаметно присаживается к нему ближе, так, что их бедра соприкасаются, и она чувствует, как он дрожит. Она кладет руку себе на бедро и осторожно, самыми кончиками пальцев гладит его ногу. Чтобы не сделать хуже. Чтобы показать, что она здесь. — Как вы дошли до работы друг с другом? – Она пытается перетянуть внимание на себя, но тщетно. Кишо смутно видит перед собой лицо начальника – тот подошёл совсем близко, и наклонился так, чтобы их глаза были напротив. Кишо чувствует, как паника медленно разрастается снова, а потом становится неконтролируемой, когда Маруде замечает красные разводы на его бинтах. — Господи, что у тебя с рукой? Где у вас бинты? – Кишо чувствует облегчение. Зачем Маруде делает вид, что он не навредил себе? Он снова про себя повторяет предметы, которые может видеть и слышать. — Кто-то собирается что-то объяснять? – Это вскакивает, чувствуя, как болят мышцы. Ирими прикрывает глаза, видимо смиряясь с тем, что придется рассказать. — Маруде-сан нашёл наше кафе, и после обсуждения мы пришли к выводу, что готовы сотрудничать ради того, чтобы вытащить вас оттуда. Маруде-сан находился у пульта управления тюрьмой, а Урие-сан провёл остальных к блокам, где вы содержались. Там, разделившись на две группы, они вызволили вас. — Почему Кайко пришёл только сейчас? – Это косится на Кишо, но понимает, что говорить и анализировать он сейчас не способен. – Не могу поверить, что так долго искал нас. – Лица присутствующих мрачнеют. Кишо рядом дергается от того, что с него снимают бинты. Это становится дурно от того, во что его превратилась его рука. Она привыкла видеть порванные мышцы, раздробленные кости, но не у знакомого человека. — Ута-кун… Устроил полномасштабный побег из тюрьмы. Его никто об этом не просил. Никто и не знал. В новостях говорили, что сбежало около 60% заключенных. Видимо, вас они посчитали не такими опасными, как тех, кто сбежал. Нет. Нет. НЕТ. Он этого не сделал! Это была против тюрьмы для гулей. Но даже она не могла отрицать, что там находились те ещё ублюдки. И все они хлынули на улицы. Насильники. Детоубийцы. Работорговцы. Всё, что они пытались сделать пошло прахом. — Что сказал Кайко? — Её голос сипит. Все отводят взгляд. — Что сказал Кайко? — Она почти кричит. Хуже некуда. Хуже уже быть не может. — Дал нам неделю, чтобы выдать вас. — Ирими смотрит в пол, а потом поднимает глаза. — Не волнуйтесь, мы не подчинимся. Все слова, которые она хочет сказать, остаются за замкнутыми зубами. Она даже не пытается скрыть то, как дрожат её руки. Она ухватывает Кишо за плечо и тянет за собой. Он идёт следом, их не останавливают. Все силы, которые у неё есть, уходят на несколько шагов вверх по лестнице. Когда она понимает, что их не видят, позволяет себе расслабиться. Ноги подгибаются, и Кишо успевает поддержать её в последний момент, точнее не дать коленям со всего размаху врезаться в деревянные ступени. Он садиться рядом, тоже обессиленный, бинты чистые, но сам он выглядит поломанным. Это кладёт голову ему на колени, мигрень разрывает затылок. Внизу обсуждают их, но нет ни сил, ни желания слушать. Она задыхается, но рвать по-просту нечем. Все мышцы горят огнём. Кишо мягко гладит её по голове. Надо, наверное, сказать ему, что она в двух минутах от обморока. Он чувствует то же, что и она: боль, гнев, страх. Отчаянье. Ей от этого не легче.