Кофе, джаз и Кафка

      Состояние Это ухудшилось после их ночной вылазки. Она была в порядке, когда они уснули вместе, тесно прижавшись друг к другу и деля один сердечный ритм на двоих, но когда Кишо проснулся через несколько часов, уставший и поломанный, кожа Это была горяча, а через ворот чёрной футболки выглядывала кирпично-красная кожа. Он сидел с ней, осторожно держа её хрупкую маленькую ладонь, пока она не начала проваливаться ещё глубже. Ему пришлось уйти из комнаты, присутствие кого-то ухудшало её бредовые фантазии, Кишо прекрасно осознавал, что привнёс в её жизнь новую горечь и боль.       Кофе был недостаточно горьким, недостаточно горячим, чтобы драть горло изнутри. Привыкший к постоянному дискомфорту и боли, сопутствующей ему, он пугался этого странного комфорта. Чуть прикрыл глаза, пытаясь переварить события этой ночи. Приёмный отец Это, ни во что не ставящий ребенка, о котором должен был заботиться. Использующий девочку как ему заблагорассудиться. И по какой-то иронии, превращенный в её куклу. Вот почему ты решила напасть на второй район – у тебя всё забрали, даже если всё было отвратительным. Должно быть, кукла, на время лишившаяся кукловода, осознала свою смерть и сошла с ума. Или вернулась к прежнему облику. Лицо у него было как у надсмотрщиков в Саду, лишённое смысла, но полное животной жестокости. Такие забивали ногами до смерти. Видеть такого за пределами Сада – жутко, и Кишо не мог перестать корить себя за глупость – спуститься в самый жуткий район безоружным. Глупо-глупо-глупо, только об этом и думал, уворачиваясь от чёрного как смоль кагуне в узком коридоре, ориентируясь на слух, потому что ничего не видел. Глупо, если Это умрёт здесь, после того как она страдала и так сильно цеплялась за жизнь. Глупо было идти к нему, зная, что он – чудовище. Господи, как хорошо, что Это смогла оборвать нити, самой же созданные и привязанные к марионетке.       Комната Это, так похожая на его собственную, пропитанная отчаяньем и одиночеством. Он подумал, что они до странного схожи, человеческая мать, отец-гуль, порушивший жизнь, подвешенное состояние и постоянная изоляция от окружающих. Словно они не могли не пересечься. Я видела твои фотографии. Так она сказала. Она ждала встречи с ним. Как он ждал и не хотел видеть её, как боялся и стремился к чувствам, прорастающим внутри. Если бы он знал, чем всё обернется, никогда бы не признавался ей, промолчал, ещё тогда в феврале, время терзаний, но кажущееся теперь таким счастливым.       Он зашёл в ванную, чтобы совершить свой ежедневный ритуал. Закрыл дверь на защёлку. Повернул вентиль, чтобы вода текла из шланга и заглушала звуки. Встал напротив зеркала, подцепил край футболки и взял ткань в зубы. Осторожно расставил на раковине бинты и перекись водорода. Тонким лезвием полоснул по ребрам. Ярко-красная кровь побежала по белой коже. В душе расцвело долгожданное успокоение. Какое счастье, что сейчас в «Антейку» много упаковок бинтов, а из-за расходящихся швов от него постоянно пахнет кровью. Никто не догадается.       То, от чего он совершенно искренне хотел избавиться, было единственным, что не позволяло сойти с ума. Или с крыши. Тревога росла с каждой секундой, постоянно давя на плечи. Он почти слышал скрип позвоночника. Ничего, когда всё закончиться, он умрёт. Если думать в таком ключе, становиться легче. Нужно просто потерпеть. Подождать. Совсем скоро. Он просто убедиться, что все люди и нелюди, о которых он заботится, счастливы и свободны и могут жить в мире, а потом тихонько уйдёт из их жизни. Никто даже не заметит. Никто не будет грустить. Эта мысль особенно утешала его. Никто не будет грустить. Наверное, все вдохнут с облегчением, даже с лёгкой радостью, что он, приносящий только горе, доставляющий всем проблемы, ушёл.       В конце концов, он сам отдаляет от себя людей. В конце концов, он сам всё загубил. Даже тогда, когда совсем этого не желел. В нём всегда было два человека. Один был выкован из железа – идеальное оружие для убийства, не знающее чувств. И мальчик, любящий свою маму, сказки и животных. Живущий в выдуманных мирах, куда сбегал от реальности. Который не хотел становиться кровожадным монстром, только видеться каждый день с мамой и наловить сачок прекрасных бабочек. С чего он взял, что первый был ненастоящим? Его ошибка, думать, что он человек, а не вещь. Оружие, которое хотело уподобиться человеку. Была ли дружба с Тайши попыткой уподобиться? А любовь к Это?       Шатаясь, он присел на кафельный пол, прижимая к изрезанному торсу бинты, пропитанные перекисью. Он положил голову на колени, и впервые за долгое время ему стало остро жаль себя. Прозрачные, через силу выдавленные слезы бежали по впалым щекам. Ему было двенадцать, когда он плакал в последний раз. Ему просто хотелось, чтобы его мама была жива и находилась рядом с ним. Она бы села рядом на холодный пол и обняла бы его голову и сказала что-то одобряющее, невзначай, как умела она одна. Мама. Как долго он запрещал себе думать о ней?       Сейчас, слишком усталый, чтобы ставить преграды в своей голове, он позволил мыслями спокойно течь. То, что он узнал от Кайко медленно накладывалось на привычный облик. Он знал, что означало быть женщиной в Саду. Какая участь была уготована. И он видел многих женщин. Уставших. Равнодушных. Озлобленных. И все они были запуганы. Кто-то пытался сопротивляться. Кто-то молча подчинялся. Его мама была другой. Может оттого, что родилась в другом месте. Причину он никогда не узнает. Но её глаза всегда светились, а лицо оставалось спокойным. Она держалась с другими, как равная, хотя и была в другом положении. Она шутила с врачами, гордо вскидывала голову при виде охранников. Она не боялась Кайко, что делало её в глазах сына невероятной женщиной. Кишо только несколько раз видел родителей вместе, но мама всегда тепло улыбалась отцу, что даже сын, очень чувствительный к эмоциям матери, не чувствовал фальши. Она даже шутила в присутствии отца. Это было глупо и иррационально, но его мама так сильно отличалась от других, что Кишо перестал ассоциировать её с другими. Он знал, что творили с женщинами, но он не воспринимал своё зачатие как изнасилование. Она улыбалась его отцу, и Кишо думал, что это проявление привязанности, что она добровольно спит с ним, но она улыбалась из-за сводящего страха и ненависти.       Как человек, столь умный, мог так сильно ошибаться? Он понимал всё умом, но эмоциональная часть него отказывалась воспринимать всё в правдивом свете. Он столько лет запрещал себе думать о ней, но позволял себе считать себя желанным и любимым ребенком.       Тебя не хотели. Твоё рождение сломало ей жизнь. Её внимание к тебе было ложью. Если жизнь после смерти существует, то он будет всю отведенную ему вечность просить прощения.

***

      — Девочке стало хуже? – Маруде напомнил себе, что он долго и упорно бросал курить не для того, чтобы сейчас начать снова.       Ирими только кивнула, её лицо было серым от тревоги. Маруде, до чего ты докатился, общаешься с гулями как с коллегами. Но эта мысль с каждым днём казалась всё менее противоестественной. Подумаешь, едят человечину. У каждого свои недостатки.       — Как поговорили с Аримой-куном? – Он знал, что она искренне заботилась о подростках, как и Кома, поэтому так легко доверился.       — Никак. Поссорились. Точнее, он просто не захотел разговаривать. А я не знаю, как с ним говорить. – Слишком сложный для понимания. Слишком много подводных камней, а Маруде не знает ни их расположения, ни размера, ни что будет, если он на них наткнётся. – Я не хочу ему навредить. – Он чуть молчит. Он не знает, как попросить Ирими поговорить с мальчишкой, у неё может получится. Или у Комы.       — Мне жаль. – Она складывает вымытые тарелки в ящик. – Что будете делать, когда V вернутся? – Она спрашивает равнодушно. В конце концов, он не обязан им помогать – не его это война, у них уговор был устроить побег.       — Я не имею права и дальше закрывать на всё глаза. Не знаю, получиться ли переубедить кого-то из своих коллег перейти на другую сторону меньше, чем за неделю, но попробовать стоит. Но Урие я заставить смогу.       — Вы не обязаны. – Но он знает, что помощь будет нужна, хотя у них достаточно гулей, готовых сражаться.       — Да, но я так хочу. – Он думает о недавнем разговоре с Аримой. Он никогда не видел его таким злым, точнее никогда вообще не видел злым. Мальчишка был мастером скрывать свои эмоции, мог даже показаться равнодушным. Пока у него не случилась паническая атака от одного упоминания отца. Пока он не показал, как ему страшно и просил помощи так, как умел. Пока злость, сидевшая внутри, не хлынула наружу. Имел ли Маруде права требовать правды от человека, выросшего в таких тяжелых условиях?       Он посмотрел на Ирими, думая, стоит ли ей говорить. Наверное, лучше сказать. Предупредить.       — Есть кое-что об Ариме, чего вы не знаете. – Он пытается как-то подобрать слова. – Он вредит себе. – Ирими вопросительно поднимает бровь. – Режет руки. И ноги. Я просто боюсь, что это может зайти дальше. – Глаза Ирими мрачнеют, становясь совсем чёрными.       — Я прослежу за ним.

***

      — Надо поговорить. – Ирими сухо кивает на улицу. Чтобы без посторонних ушей. И погода хорошая. Хаяси усаживается на ступени на заднем крыльце, вытягивая ноги. Чиркает зажигалкой.       — У меня работа нервная. – Кая не знает, что думать о ней. Искренняя, но скрытная. Чего больше? Но она хорошо ладит с Аримой, ей даже удалось разговорить его, разговорить(!) его, который почти всё время молчал, если к нему не обратиться на прямую, или просил не беспокоиться. Ей даже удалось поладить с Это-чан, во всяком случае девочка говорила с ней без агрессии и вежливо. То, чего Кая пыталась добиться несколько месяцев.       — Ты же знаешь V, во всяком случае, лучше нас. – Арима будет молчать. – Что они планируют.       — Я знаю их устройство, но я медик, и явно не пользуюсь безграничным доверием. Они располагают огромной властью и ресурсами, и, если у них есть план, то есть и меры по устранению ресурсов. Но странно то, что они дали время, а не забрали их силой сразу. Кайко-сан либо очень самоуверен, либо у него есть план. А может и то, и другое. Кая медленно выдохнула. Потом присела рядом, подставив ноги в тёмных джинсах солнцу. Дым сигарет раздражал чувствительные ноздри.       — Это полное ничего, знаешь?       — На самом деле, я знакома с подчиненной Кайко.       — Под знакома ты подразумеваешь … — Либо что-то хорошее, либо что-то плохое.       — Знакома.       — Она может помочь? – Ирими удержала себя от того, чтобы вцепиться в чужие плечи.       — Тут есть некоторая трудность. Она боится Кайко-сана как огня. Но она влюблена в меня. – Ирими поперхнулась воздухом.       — Что? – Чтобы кто-то так легко в этом признавался…       — Она из Сада, и мы работали вместе. Совсем зашуганная девчонка, и к сожалению, не достаточно талантливая по меркам Сада. Мне просто по-человечески было жалко её, поэтому я разрешала сидеть в моём кабинете пока я делаю вскрытие, или угощала её кофе. Я не сделала ничего особенного, но до меня никто с ней не обращался так. Вот так всё и случилось. Просто пришла ко мне однажды и всё выложила. Говорит, мне не важно, что вы чувствуете, даже если вы меня ненавидите, просто можно я буду вас любить. – Хаяси выкинула окурок в урну.       — Ясно, ты не хочешь её использовать.       — Я не хочу отбирать надежду на что-то лучшее, которую я дала нечаянно. Она не боится безответной любви, её это делает сильнее, но если я буду использовать её как инструмент, как это случалось всю её жизнь… Это её сломает. Но я понимаю, что она – наш единственный источник информации. Если вы готовы принять в свой приют ещё униженных и оскорбленных, я приведу её.       — Конечно, готовы. – Ирими устало положила голову на плечо другой женщины. Усталость сковывала мышцы.       — А я для меня всё началось с того, что я просто хотела заниматься наукой. – Ирими только хрипло рассмеялась с этого замечания. Для неё всё началось с того, что она просто хотела жить.

***

      Кишо помнил, что все ценные вещи находятся у Уты. Эта идея по-прежнему казалась здравой, но возникла проблема. Кейс с куинке находился в четвертом районе, а он в двадцатом. И он был не настолько безрассудным, чтобы отправиться к Уте, пока за ним велась охота. Так что оставался единственный вариант связаться с Безликим. Довольно неприятный план.       — Добрый день, Йомо-кун. – Гуль нервно развернулся к нему лицом. Заходить со спины не стоило, тут как с лошадьми. Йомо смотрел на него суженными глазами, но пока что человеческими. Это же хороший знак?       — Добрый день, Арима Кишо. – Повисла тишина. Кишо, составлявший в голове диалог, не знал с чего начать.       — Вы ведь знакомы с Безликим? – Надо было попросить Это поговорить с Йомо, его способность говорить словами кажется умерла.       — Разумеется, — прошипел Йомо. Ну да, это было очевидно.       — А вы не могли бы передать ему кое-что от меня? – Наверное, если Йомо потратил силы, чтобы вытащить его из тюрьмы, он не попытается убить его на месте. Не то чтобы он против.       — Что именно? – Весь их диалог, с большими паузами и довольно натянутый, наверное был довольно комичен со стороны.       — Попросить его встретиться со мной. – Просить передать куинке через Йомо было слишком рискованно.       — Зачем тебе это надо?       — Поговорить. – Только бы эта причина его устроила, только бы.       — Если Ирими сдерет с меня шкуру, я сделаю тебя крайним, так и знай.

***

      Он поднялся в комнату Это, и застал её за довольно странным процессом. Её лицо было бледным, но лихорадка отступила, и выглядела она гораздо лучше, чем за прошедшую неделю.       — Что ты делаешь? – Спустя несколько минут он так и не смог придумать вразумительного объяснения.       — Я ем. – Он посмотрел, как она раскачивается из стороны в сторону. Он явно чего-то не понимал.       — Со стороны похоже на самобичевание.       — Это и есть самобичевание. – Её руки, лежали на коленях дрожали. Кожа на руках истончилась, стала бледно-голубой. Он осторожно присел на край кровати, чтобы не тревожить её. Сердце билось где-то в ушах. Может ли оружие любить? Или эти чувства – тоже мишура?       Она осторожно поднесла ложку ко рту, тут же скривившись от вкуса. Челка криво падала на левый глаз. Почему его чувства были такими сложными?       Окно медленно открылось. Инстинкты молчали, поэтому он проигнорировал лёгкий звук. Но тут из окна, как ни в чём не бывало вышел Безликий. Кишо даже не сразу поверил своим глазам, с такой обыденностью гуль предстал перед ними. Это от неожиданности подавилась водой, и та хлынула у неё из носа.       — Как Йомо-кун мог так быстро… — Они разговаривали минут десять назад.       — О, никак. Я давно тусуюсь около кафе, меня не пускают внутрь. Видите-ли, некоторые безосновательно решили, что я домогался одного угрюмого официанта. – Лица подростков синхронно скривились, но в разной степени выразительности. – Чего на самом деле почти не было. Это было почти случайностью. Но я слышал, что меня здесь ждут, и решил не откладывать свой визит. К тому же, мне нравиться говорить Ренджи-куну нет. Полагаю, вам нужно это. – Он аккуратно поставил кофр около кровати.       — Спасибо. – Ничего другого не приходило в голову.       — Раз я хорошо поработал курьером, давайте вы развлечете меня разговором. Жутко скучно.       — К примеру о том, зачем было освобождать столько заключенных. – Это взяла себя в руки настолько, чтобы приторно улыбнуться.       — Как, разве это не соответствует твоей теории? О том, что люди и гули должны быть равны. Я подумал, признаться, ты меня впечатлила, и понял, что те, кто лишен свободы, находятся в самом неравном положении. И я освободил их. Или они какие-то нетакие, и не заслуживают равенства.       — Есть разница между побегом и амнистией. Сбегают те, кто признают свою вину. Отпускают невиновных. – В её голосе слышалось плохо скрываемое раздражение.       — Простите, надо было сразу посвящать меня в такие тонкие детали. А то маразм, все дела. Значит, моего старика Донато, убивающего детей, которых он воспитывал, должны были признать невиновным и отпустить с фанфарами. Коли так, я его верну обратно. Всё равно, он вышвырнул меня из храма, и не впустит. Печалька.       Арима переглянулся с Это. Не то, чтобы они хорошо знали Безликого, но что-то было не так.       — Ты просто делаешь то, что тебе заблагорассудиться? – Это почти шипела.       — А разве я не сказал об этом с самого начала? Но что всё обо мне, да обо мне? Давайте о вас. – Ответом ему было мрачное молчание.       — Я всё думал, как избавиться от хлама, который вы натаскали в мою студию. Точнее выбирал – сдать в какой-нибудь центр или сжечь. Но передумал. Интересный роман ты пишешь. – Губы Уты изогнулись в ехидной улыбке. Это задрожала от гнева. – Я там правки на полях оставил, потом посмотришь. Но стиль отличный. И метафоры подбираешь. Но мне, конечно, больше всего главный герой понравился. Чувствуется любовь автора к своему персонажу. Словно хорошо в нём покопались, очень достоверный образ. Словно списан с живого человека. В смысле, другие герои тоже.       Безликий замолчал, усевшись рядом с ним на кровати. Глаза Это словно впитывали в себя свет. Один взгляд говорил: «Убью». Ута тонко ухмылялся. Кишо сидел между ними, чувствуя напряжение, исходящее от них, но толком не понимал, что происходит.       — Арима-кун, а ты читал этот роман? – Арима только помотал головой в ответ. Он и не знал, что она пишет роман. Нет, она конечно упоминала, что хочет написать что-то объемное.       — Прочти, я думаю ты найдешь в нём много интересного. Хотя мне было бы неловко читать произведение, где я главный герой.       — Сука, — прошипела Это, бросившись вперед. Кишо попытался перехватить её, но так получилось, что он упал на широкую грудь Уты, а Это навалилась сверху, пытаясь руками дотянуться до глазных яблок Уты. Кишо не знал, что она хотела сделать. Какая-то из ранок на груди открылась, и он почувствовал, как тонкая струйка крови течет по ребру. Щекотно. Могут ли гули, между которыми он оказался зажат, не учуять такой знакомый запах?       Это перестала сопротивляться и уютно устроилась у него на плече. Её разбирал смех, лёгкий и звонкий, давно не звучавший. Только бы она смеялась так беззаботно чаще. Он бы всё сделал, чтобы это случилось.

***

      Колени со всего размаху ударились о бетонный пол. Пот стекал между лопаток. Это медленно выдохнула, голова кружилась, но она заставила себя встать. Кишо почти не выглядел уставшим.       — Я понимаю, что я ранила твои чувства, но не надо пытаться меня убить на тренировке. – Она хотела пошутить, но шутка была обоюдоострым ножом. Прекрасный боец, сейчас она ощущала себя грушей для битья. Неловкая. Негибкая. Невыносливая. Было легко драться при помощи кагуне – крылья были ещё одной парой рук, полностью подвластные ей. Не нужно было думать, всё происходило на интуитивном уровне. Куинке были неудобными, неприятно ощущались в руках и сильно отягощали их. Слова Аримы «представь, что клинки – часть тебя», не помогли, только сильнее загрузили мозг.       — Мы можем сделать перерыв. – Он предложил, наверное, в сотый раз за час.       — Нет. – Она сплюнула желчь, появившуюся во рту. Ноги плохо держали её, но сражаться надо в любом состоянии. – Они будут здесь через три дня. Я не собираюсь бежать. – Она не_слабая.