***
Он просыпается, когда за окном темно. Два или три часа ночи. Он чувствует, как пот стекает по лбу и по спине. Надо было принять снотворное, тогда бы отрубило до утра, и никаких сновидений. Он медленно встаёт с кровати, всё тело ноет, напоминая, что он не в порядке, что не все кости ещё срослись. Кишо не помнит, что именно снилось, но ощущения не из приятных. Идёт до кухонной половины спотыкаясь. Открывает кран с водой и суёт голову под холодную воду. Не успокаивается, только замерзает. Находит в темноте стакан, наполняет водой, постепенно приходит в норму только на третьей порции. — Тоже не спится? — Он чуть не подскакивает, но потом узнает голос. — Кошмары. — Это тоже набирает себе стакан воды и жадно пьёт. — Вот и у меня тоже. — Он видит, как дёргается её рука и половина разливается на пол и ей на футболку. Это не ругается, только заново наливает воду. Он находит свободную ладонь — кисть у неё липкая. Она сжимает его в ответ, и он концентрирует всё своё внимание на этом жесте. У него есть связующее звено с реальностью, всё в порядке. — Может, — она замолкает недоговорив. Он и так понимает — сам думал о том же. — Может не стоило нам ложится отдельно. Напившись воды, ложатся вместе. Это устраивает голову на его незабинтованном плече. Он не верит, что совместный сон спасёт от кошмаров, но чуть легче от мысли, что он не один.***
Быстро становится понятно, что если они не выстроят рутину, то скоро сойдут с ума. Второй день отходили от поездки, привыкали к новому месту, а на третий готовы были на стенку лезть от скуки. Было странно, что они полностью свободны, весь день делай что захочешь. Никакого надзора и ни одного знакомого. В соседних домах никого не было. Это было проще, в двадцать четвертом районе она вела жестокую, страшную, но свободную жизнь. Арима ощущал себя неправильно. Сначала в саду, потом на работе он всегда придерживался чёткого распорядка и постоянно был занят. После всей их авантюры он всё равно постоянно находил чем себя занять, а свободных минут было очень мало. Сейчас он был свободен, и честно не знал, что с этой свободой делать. Он начал с расписания. Решил, во сколько подъем, когда будут приемы пищи, как часто нужно пополнять запасы продуктов и лекарств. Разделил время на то, которое он проводит в доме и которое на улице. Часть времени он тратил на уборку и готовку, Это помогала ему, с одной рукой было непросто управиться. В доме нашлись книги. Вечера они начали посвящать чтению. Сегодня нашлись шахматы и игральные карты. Кишо раскрыл коробку и пересчитал фигуры — все были на месте. — Хочешь сыграть? — Это была на улице. К его удивлению, она была полностью раздета. Лежала на солнце и загорала. Он чувствовал, что смотрит на неё дольше положенного, и всё равно не мог заставить себя отвернуться. — Что это? — Она прищурилась. — Шахматы? Почему бы и нет. — Она встала с полотенца, на котором лежала, и по ступеням поднялась к нему под навес. Не-смотри-не-смотри-не-смотри. Он тяжело сглотнул и опустил голову. И точно знал, что она заметила и верно истолковала его взгляд. Это зашла в дом, накинула на себя старую футболку, скрывая свои выступающие ребра и красивую грудь. Они разместились на ступенях, с первого дня облюбовав это место. Он напомнил правила, они расставили фигуры, партия началась. Глядя на её смеющиеся глаза, у него самого поднималось настроение. Правила она знала, но не стремилась им следовать — тайком меняла фигуры местами, пыталась незаметно сбросить его фигуры с доски, а самого его всячески отвлечь от игры. Ужасно, что несколько раз ей удалось его обыграть этой тактикой. Он запоминал расположение каждой фигуры, и всё равно она умудрялась устроить подлянку. Ближе к вечеру он решил, что не станет говорить об обнаруженных картах. На ужин было жаркое — овощи запеченные под сыром. Пахло восхитительно, и Кишо думал, что возможно это лучший день за последний год. День, наполненный смехом, игрой и вкусной едой. Это достала откуда-то хиленькие свечи, купленные за дешевок, и сейчас пыталась зажечь. — Ты же не спалишь дом? — Он чуть усмехнулся. — Не собираюсь. Этих свечей явно не хватит. Я пытаюсь создать подобие романтики. Пока что выглядит жалко. — Ничего, когда слетятся насекомые, будет мило. — Это смерила его тяжелым взглядом. — Разве ты не фанат насекомых? — Мне они правда нравятся. Просто, — он ненадолго замолчал. И вдохнул воздух, как пловец перед нырком, — в Саду развлечений было мало. И у меня никогда не получалось наладить отношения с другими детьми, ну пока я не стал старше. Маленькие ко мне тянулись, не потому что им нравился я, скорее я должен был им нравится. А ровесники меня не сильно жаловали, то ли потому что я был директорским сыном, то я ли был слишком странным для них, то ли они меня боялись. Не знаю. С некоторыми нашли язык уже снаружи. Так что насекомые были моими друзьями. — История получилась грустнее, чем ему хотелось. — Вау. Держу пари, в Саду они были приятными и домашними. — От него не ускользнуло, что она брезгливо передернулась. — Только не говори, что ты боишься. — Только не говори, что собираешься вести себя как пятилетний мальчик. Я предупреждаю, одно не обдуманное действие, и ты будешь спать на улице. — Он усмехнулся, по его ощущениям совершенно мальчишески. Сегодня всё было по-другому, легче дышалось, легче жилось. Окна не зашторили. Легли в одну постель, Это мгновенно обвила его талию руками. Её лицо пошло красными пятнами от того, что она днём провела много времени на солнце. Кишо откинул голову на подушку, небо было звездное. — Смотри, Орион. — Это подтянулась на его теле выше, чтобы видеть. — Красиво. — Несмотря на то, что ночи были прохладными, было душно от того, что они лежали так близко. Это чуть-чуть приподнялась. В темноте её глаза казались чёрными. Кишо не знал, кто был первым. Их губы соприкоснулись, и ему показалось, что он падает.***
Утро тяжело ударяет по голове. Он чувствует уставшим, выпотрошенным и сваленным грудой мусора. Ему трудно раскрыть глаза — не то что встать. Он лежит, думая, что станет легче, но утро постепенно перерастает в день. — Просто голова болит. — Отмахивается он от Это. Голова и вправду болит, но не так, чтобы провести в постели весь день. Апатия тянет за веки, он даже не спит, а так, зависает. Определённо переваливает за три часа. Он не чувствует голода, он вообще ничего не чувствует. Понимает, что наступил вечер только когда Это аккуратно залезает в постель, обнимая его. Утро следующего дня не лучше. Он не чувствует себя выспавшимся, он не чувствует себя голодным, он вообще ничего не чувствует. Рука зудит болью, голова тяжёлая. Губы сухие, ничего не пил сутки, и он начинает чувствовать признаки обезвоживая. Шатаясь идёт к крану, пьёт, и чувствует себя чуть лучше, но так же вяло и серо. Снова заваливается в кровать. Он не понимает, что с ним происходит. Апатичное спокойствие сменяется апатичной тревогой. Странное ощущение грызёт изнутри. Тревога растет в груди, и он не может с ней справится. Каждый звук выводит из себя. Он плетётся в туалетную комнату. Маленькое пространство давит на мозг, но в нём находится проще. Рукой цепляется за раковину, смотрит на себя в зеркало: видит трясущиеся плечи, часть лица, не скрытая повязкой, отдаёт фиолетовым цветом. Дорожка слез бежит по левой щеке. Он не понимает, что с ним. Он чувствовал, что становится легче, он чувствовал, что возможно, ему стоит жить, он чувствовал радость. Что с ним не так? Ногти правой руки царапают шею, красные полосы ярко выделяются на белой коже. Стук в дверь выводит тревогу на новый виток. — Не входи. — Голос хриплый, чужой. Это толкает дверь. Он отворачивается. Не смотри на меня. Не надо видеть меня таким. Она обнимает его со спины. Не надо. Отпусти. Не надо. Не будь такой ласковой. Шею шипет, Это водит смоченной ватой по шее. Она не злится, и ему от этого легче. Но она сама чуть не плачет, и от этого хочется удавится. — Думаю, повязку можно снять. — Аккуратно снимает слои бинта с головы. И так же бережно целует в пустое веко.***
Готовит сегодня Это. Он сидит за столом, руководя. Голова тяжелая, набитая ватой, но перестала болеть, спасибо Это, впихнула в него таблетки. Девушка орудует ножом, тонко нарезая овощи. Свежий запах заполняет кухонную половину. — Значит, ты никогда раньше не готовила? - Он подпирает щеку рукой. Ощущения странные. Он тешил себя надеждой, что когда повязки будут сняты, он будет видеть как раньше, несмотря на то, что произошло. Но картинка осталась неудачной, неполноценной. Нужно привыкнуть. И очки плохо подходят — в них он видит лучше, чем без них, но всё равно не так. Неудивительно, он носил их год назад или даже больше. — Один раз. Всё сгорело. — Она вернулась к жизнерадостному тону, и ему становится легче. Она не ненавидит его за срыв. Или умело прячет ненависть. — Я не чувствовал запаха гари. — Неужели он так сильно выпал из реальности? — Не, здесь я даже не пробовала. Я не ела вчера, не голодная была. — Кишо старается не показать тревоги — они оба потеряли в весе, и надо поскорее восполнить потерянное. — Так, что теперь? — Просто смешай всё вместе. — Это сваливает всё в общую миску. Ни у кого нет желания мыть тарелки, поэтому они едят из общей. Это достаёт вилки, проходит мимо, быстро целует его в висок, ставит чайник и присаживается напротив. Они устраивают шуточный бой, гоняя нарезанные овощи по миске, но он всё равно незаметно оставляет ей большую порцию. Ему всё равно кусок в горло не лезет. — О чём ты думаешь? — Взгляд у неё внимательный. — Ты меня поцеловала, и я задумался. Когда мы познакомились, и ты мне начала нравится, и я начал проявлять к тебе привязанность. Но потом, я перестал потому, что тебе было некомфортно, но иногда всё равно проявлял, и это создало огромную путаницу, и сейчас я не понимаю, как мне поступать. — Тебе не надо подавлять то, что ты чувствуешь. И я знаю, что ты не сделаешь ничего мне неприятного, во всяком случае намеренно. — Она улыбается. Кишо чувствует, как громко стучит сердце. Он сокращает расстояние, и всё равно, несмотря на разрешение, затормаживает. Сглатывает. Сердце бьется несколько сотен ударов в секунду. Он касается губами её щеки, и всё внутри переворачивается. Кожа под его губами тонкая и мягкая. Мне можно. Он кажется сойдёт с ума от этой мысли. Мне можно любить тебя. Он не знает, почему так остро чувствует всё в этот момент, но чувства, которые он так долго запрещал себе, хлынули наружу. Он пробегает пальцами по её коротким волосам, которые всё равно завиваются. Находит под столом её ладонь — она поспешно сжимает в ответ, порывисто целует костяшки пальцев. Их пальце переплетаются, и он наконец чувствует, что тревога отпускает. Плечи расслабляются, и он чувствует умиротворение. Они сидят до позднего вечера, пальцы ласково оглаживают чужую ладонь. — Прости меня. Я не хотел, чтобы ты видела меня в таком состоянии. Я не должен был... поддаваться. Я, — — Накручиваешь себя прямо сейчас. Кишо, — она выдыхает, — я не собираюсь тебя осуждать. Ты можешь не верить, потому что я уже не раз тебя осуждала. Знаешь, я очень долго не могла тебе доверится. Даже когда ты искренне хотел мне помочь, я искала двойное дно. Даже если я тебе верила в какой-то момент, я всё равно возвращалась к прежнему недоверию. Я пыталась не думать о тебе хорошо, я пыталась внушить себе, что не хочу иметь с тобой ничего общего. После Кокурии... Мне было плохо. Мне никогда раньше не было так плохо. Я думала, что сойду с ума. И я не знала, что я могу натворить, и даже физические ограничения не смогли бы меня остановить. Но ты был рядом, я просыпалась и ты сидел около. Я засыпала, и ты был рядом. Я спустилась в двадцать четвертый район, и ты пошёл со мной. Ты меня только и удерживал от сумасшествия. Ты не отвернулся от меня, ты был рядом, несмотря на все мои слова. Ты заботился... И я... Я не умею заботиться. Но я здесь. Я никуда не уйду. Я не знаю, что со мной будет, если с тобой что-то случится. Снова. Я просто... Я буду рядом. Я не дам тебе совершить что-то необдуманное. Можешь не верить. Я пойму. Но я буду здесь.***
Это помогает снять бинты. Гипс под ними чистый, почти искрящийся белизной. По-хорошему, надо подержать ещё неделю, но он больше не может без второй руки — уж лучше неполноценная, чем вообще никакой. Рука затекла, ей больно шевелить. А ещё он обнаруживает, что Хаяси-сан была права — вряд ли все кости срастутся правильно с первого раза. К концу дня становится ясно — разогнуть руку полностью не получается. Дело не в долгой фиксации — что-то не так с локтевым суставом, он не должен быть таким. Из-за этого предплечье выглядит неправильно всаженным в плечо, не прямо, а чуть развернутым к туловищу. Это не страшно, придется заново сломать несколько костей, вправить сустав, более тревожит то, что кисть и предплечье на несколько тонов бледнее. — Кровь мало поступает. — Это внимательно разглядывает руку. Потом ощупывает правую. Кишо и сам это понимает. Одна рука худее другой. Это присаживается за ним, он пытался её отговорить, но быстро сдался. Она заставляет его раздеться по пояс. Её пальца оглаживают его плечи. — Поверить не могу, что ты такой деревянный. Расслабься. — Она просит ещё трижды, потом интересуется, знает ли он, что от него требуется. Она массирует шею, потом переходит на плечи. — Не надо терпеть боль, как только что-то почувствуешь, останавливай. — И её пальцы медленно перемещаются на левую руку. Она действует осторожно, вдумчиво проминая застоявшиеся мышцы. Потом снова возвращается к плечам. — Что случилось? — Она останавливается и заглядывает ему в глаза. — Всё в порядке. — Я видела как ты дернулся. — Он пытается отнекиваться, но Это внезапно смеется. — О, я нашла твоё слабое место? — Кафка. — Отличная попытка, а теперь просто получай удовольствие. Они меняются местами, когда Это наконец отпускает его. Девушка стягивает футболку и скромно прижимает к груди. — У меня кожа обгорела, а я на спине сама не достаю. — Спина красная, покрытая белесой пленкой. — Не стоит загорать в самый солнцепек. — Он осторожно касается губами коротких волос на шее. — Ты так можешь и тепловой удар получить. — Кишо? — Она разворачивается к нему. Интонация непривычная, и он чувствует, как сердце куда-то проваливается. — Ты будешь со мной встречаться?***
Это пытается не улыбнутся, но один взгляд выдает её с головой. Что-то задумала. Он чувствует себя в приподнятом настроении: что-то щекочет в груди. Они встречаются. Они встречаются. Во время ужина Это ставит на стол бутылку без маркировки. — Я сегодня прошлась до центра, потом ещё дальше. Нашла место, где продали без документов. Когда ты пил таблетки в последний раз? Она разливает по стаканам бледную жидкость. — Пробовал когда-нибудь саке? — Он утвердительно кивает. Стаканы соприкасаются и издают легкий звон. У алкоголя странный привкус. Они перебираются на крыльцо, Кишо вытягивает ноги, Это плюхается рядом. Арима медленно пьет. Это трогает его за колено, и начинает рассказывать какую-то историю. Стакан подходит к концу, и Это тут же подливает. Он недоуменно смотрит на неё, пытаясь уловить содержание рассказа. Она, что, уже напилась? И почти сразу осознает, что он кажется тоже. Он пил с саке один раз, с братом, и вкус был другим. Остатки здравого смысла велят перестать пить: некачественный алкоголь и то, что они ещё не до конца восстановились — улетят быстро, а вот утром будет худо. Он уже хочет опустить стакан, но странная лёгкость берет верх, и он продолжает пить. Ему хорошо. Он смеется. Он о чём-то рассказывает в захлеб. Это гладит его колено. Их губы соприкасаются в поцелуе. Он снова смеется, и ему легко-легко-легко. Мозг отстраненно фиксирует, что темное небо начинает светлеть, что он босой бежит по траве, и Это бежит рядом. Они валятся, их губы снова находят друг-друга, он подминает её под себя, потом каким-то образом он оказывается на земле, её ладони обнимают его лицо, и она целует-целует-целует его. Куда придется. В нос, в лоб, в губы. И он пытается ответить на каждый, целует скулы, подбородок, уши. Целует, целует, целует, и ему кажется, что в этом мире не существует никого и ничего кроме них.