7 способов украсить вашу комнату

В одну из ночей я проснулся от неизвестного звука. Судя по всему, Симон вернулся и рылся в своей кладовке, потому что шум доносился прямо из-за стены. Внутри у меня потеплело, я уже представил, что утром увижу его, как вдруг вспомнил, что вообще-то не должен спать в его постели. Я подскочил, собрал разбросанные под одеялом вещи и на цыпочках двинулся к двери, размышляя, успеет ли он заметить, где я ночевал. Я выглянул в коридор — там было тихо и пусто, свет не горел. Все комнаты оставались закрыты. Ни на коврике, ни возле него ботинок Симона не было. В квартире я находился один. Расстроившись, забрался обратно в кровать. Подумал, что звуки мне просто приснились. Но на следующую ночь всё повторилось, теперь убедительнее. Я плохо спал и точно слышал, как ключи повернулись в замке, потом Симон прошагал по коридору, остановился рядом с закрытой комнатой. Немного возни, и скрипнула, открываясь, та дверь. На этот раз я подумал: какого хрена он там делает? И вообще, он же вроде уехал? Пиздобол. Вылезать в коридор я не торопился, отлично наслушался застенных звуков. Он что-то таскал. Шуршал там чем-то. Вроде как произнёс пару слов. Я снова встал и снова вышел. Всё тут же прекратилось. Днём я старался жить как ни в чём не бывало — развлекух у Симона дома водилось достаточно. Но по ночам мне всё хуже спалось, слуховые глюки повторялись с небольшими разностями, то так начинались, то иначе. И всё-таки каждый раз это было из-за стены. От ночи к ночи оно меня сильнее напрягало. Я начал прикладывать к облупленной краске ухо. Я стал смотреть на дверь всякий раз, когда проходил мимо. Я даже как-то встал на колени и наклонился, чтобы заглянуть в щёлку, которая у всех остальных дверей в квартире оставалась до порога. Но именно здесь эта щель была заткнута какой-то тряпкой. Моей смелости хватило только потыкать в неё пальцем, но тряпку это не подвинуло. Однажды я накинул куртку и вышел из дома. Обогнул угол, протопал мимо балкона с решёткой и остановился под окнами. Я ожидал глухих занавесок, чего-то такого, но окно у запертой комнаты было нормальное, обычное. Правда отсюда всё равно ничё особо было не увидеть. Я даже отошёл на несколько шагов, меняя угол взгляда. Бестолку. Если говорить прям всё, то я немного кукухой поехал. Временами мне снился кто-то похожий на Симона. Парень плакал синими слезами, скорчившись в пустой ванне. Волосы липли к его телу, так что казалось, что синие струи отовсюду лились из него, выступали прямо из пор. Он пытался оттереть свою кожу, при этом кашлял и блевал на дно какой-то иссиня-чёрной жижицей, а та стекала в сливное отверстие и булькала под крышкой с сосущим звуком, как будто труба глотала её особенно жадно. Я не мог смотреть на это, отворачивался в сторону тускло освещённого коридора. А дальняя дверь вдруг оказывалась приоткрыта. Я вообще не стремился заглядывать за неё, но парень тут же вылезал из ванны и злился, как будто это я отпер замок. Тогда оказывалось, что прямо туда встроена моя тёмная комната для наказаний. И так как я вроде бы вёл себя плохо, парень ставил меня в угол. С одной стороны, даже во сне я был рад, что вместо этого он меня не выгнал. С другой, быть наказанным тут почему-то ощущалось особенно жутко. В комнате было ещё холоднее, чем в настоящей, в моём родном бараке, и свободно гулял воздух. Где-то сбоку по-старому щёлкал радиатор. Я уже не был ребёнком и наощупь шёл туда, где, как я помнил, находился выключатель. Вдруг моя подошва упиралась во что-то, и слышался треск. Сухарик?.. Неважно. Каким-то образом во сне кладовка Симона вмещала моё прошлое. То, что я не очень любил вспоминать, но то, что плавало в моей голове постоянно. Во сне всё было связано СО МНОЙ. Гораздо сложней игнорировать то, что лично тебя касается… И снилась ещё одна штука. Тусовка Симона с его шестью гостями. Только вот они не слонялись по квартире, не выходили на балкон и вообще особо не двигались. Дело в том, что они были мёртвые. И, ну, как будто уже довольно давно. Они были рассажены тут и там в нормальных позах, со стаканчиками бухла в руках, смотрели друг на друга, но в то же время по ним свободно ползали опарыши. Такие же крошечные тельца болтались и в полупустых стаканах. А вместо нормальной под потолком горела, делая всё синим, лампа лунного света. Раньше мне редко снились кошмары. Точно не каждую ночь. И я не относился к ним серьёзно, а тут мне казалось, как будто что-то меня предупреждало. Наверное, я бы просто мирно сошёл с ума, так Симона и не дождавшись, если бы из-за этой дохлой вечеринки не вспомнил о Палаче. Вроде бы Симон говорил, что его животина может не жрать пару месяцев. Я надеялся, что перед своим отъездом он догадался питомца покормить. Но что с водой? Сколько скорпион продержится, если не поить его? Я чёт вдруг сильно испугался, что Палач там тихо сдох и, отойдя от кошмара, тут же слетел с кровати, бросился к стеклянному дому. Блин, я никак не мог найти его. Уже и раньше замечал, что он рыл норки и прятался под корягами. Но если включался ультрафиолет, его всё равно видно было. А тут Палач испарился. И даже когда я стал ворошить землю и ветки, скорпиона там не оказалось. А значит, он ползал по квартире. Со своим ядовитым жалом. И хрен вообще его знает, насколько давно. В стеклянной коробке он мне больше нравился. Пришлось обуться в Симоновские огромные сапоги и начать операцию по поиску и поимке беглеца. Я сильно порадовался, что за прошедшее время неплохо бардак подразгрёб, и теперь куча хлама уже не мешалась. Но мой оптимизм довольно быстро угас. Ни в спальне, ни в коридоре, ни в гостиной, ни на кухне я не нашёл тупого скорпиона. Конечно, искал так себе поначалу. Даже мебель не отодвигал. Потом-то пришлось, когда все надежды растаяли. Но и это не помогло. Я рылся в квартире целый долбаный день и уже представлял, как Симону всё это понравится. Он вернётся в разобранное на куски жилище и не найдёт своей этой ползучей гордости, замечательно. Я уже подумывал сделать вид, что о пропаже Палача не в курсах, так что задвинул всю мебель обратно. В сапогах из-за работы стало жарко. Я стянул их, устало развалился на полу посреди коридора, надеясь уже поймать наконец на живца. И перевернулся, вспомнив, что проверил нифига не все комнаты. Отсюда прекрасно просматривалось, что тряпки, которая затыкала щель под запретной дверью, на месте не было. Я влип. Капец я разнервничался. Мало того, что засранец мог выползти из-под двери в любой момент дня и ночи и начать на меня охотиться, да ещё и без тряпки выглядело так, как будто я ходил в ту комнату, за что огребал по-любому. Выбор у меня был огрести за потерю Симоновского любимца и ненарушенный на самом деле запрет или вообще возможно не огрести, если всё провернуть аккуратненько. Честно сказать, от преступления меня прежде вовсе не ангельская мораль хранила, а банальный даипофиг. Так что выбором мучался я недолго. Но когда дошло до дела, оно как будто оказалось далеко не только в Палаче. Никогда не думал, что засовывать ключ в замочную скважину так интересно. Я присобрал другие в ладони, оставив только нужный, и поднёс его кончик прямо к отверстию. Ключ был уже тёплым из-за того, как долго я мусолил его в кармане. Дверь замерла в ожидании. Вся длина вошла, как по маслу. Нервы в моих руках трепались, заставляя пальцы ошибаться и крутить не в ту сторону. Наконец раздался щелчок, и дверь, постанывая, двинулась в сторону и вперёд. Итак, я сделал это. Нарушил Симоновский единственный запрет. Я правда не собирался лезть в эту комнату и был уверен, что останусь безгрешен. Но по итогу вот, переминался с ноги на ногу, застряв на пороге. Что же было внутри? Во-первых, мухи. Несколько липких лент с мушиными трупиками, как в каком-нибудь стареньком магазине. Немножко и на полу валялось, так что понятно, какого чёрта Палач тут забыл. Он явно был не согласен с хозяином насчёт своих пищевых потребностей. Ну и действительно вещи. Собранные по спортивным сумкам и чемоданам вещи. Коробки. Даже несколько плотных пакетов. Ненужное старьё, выкинуть которое, как и всё в квартире, у Симона не поднялась рука. Но в отличие от остальных помещений, комната содержалась в относительном порядке. Весь хлам был свален порциями, на расстоянии друг от друга. А ещё хранилось кое-что из мебели. Кровать с полосатым матрасом и тумбочка, если точнее. Они стояли в дальнем конце, у окна, в почтительном одиночестве, хотя я на месте Симона пару пакетов под кровать как раз бы засунул. Ничего ненормального. Разве что плесень по углам, но этого добра и у меня в бараке всегда хватало. Помню, как мать пыталась бороться с грибком синевы, который захватывал деревянные стены. Доски с ним пухли от воды, а краска лопалась. Ничё не помогло, так что в итоге всем стало пофигу. Я судорожно выдохнул, расслабляясь, и шмыгнул носом. А на вдохе почувствовал это. Пиздец! В комнате пахло очень хреново. Где я только ни был в своей убогой жизни. На свалках, где гнили тонны бытового мусора. В адски засранных туалетах. В углах, к которым стягивались самые больные и самые немытые тела. Но прежде я ни разу не чувствовал ТАКОГО ПЛОХОГО ЗАПАХА. Волосы на шее зашевелились. Я шмыгнул в обратную сторону, чтобы нагнать в переносицу побольше соплей. И медленно двинулся к ближайшей куче. Там был большой чемодан с выдвижной ручкой и на колёсиках, с такими в фильмах летают на самолётах. Пока я нащупывал замок на молнии, осознавал, что следующая минута станет точкой невозврата. Ведь на самом деле мне нельзя было трогать эти «вещи». А вовсе не просто комнату. Скорлупка раскрылась, и я почувствовал, насколько туго она была стянута прежде. Из неё буквально вывалились куски, которые раньше были кем-то. Я не видел кожу. Это обернули плёнкой в несколько слоёв. Но даже так в кусках угадывались руки. После запаха цветочков я уже и не ждал, но содрогнулся, когда с краешка плёнки сорвалась и полетела на пол мутная капля. Такую водичку можно встретить, если забыть на пару-тройку месяцев про пакет с овощами. Наверняка там и черви внутри водились. Целая грёбаная ферма скорпионьих кормов! Я подскочил и сгорбился, пытаясь с мешающимися в руке ключами запихнуть содержимое чемодана обратно, чтобы эта херня и дальше не полилась. До конца застегнуть его не получилось, но я постарался поставить всё так, как было. Сглотнул, бросив взгляд на пакеты с коробками. Не так уж сложно было догадаться, что скрывалось там. Шесть. Шесть горок вещей. Шесть порций тухлой человечины. С которыми я жил по соседству всё это время. Я попятился. Хотел вылететь из комнаты и быстрее добраться до ванной, чтобы немедленно сунуть руки под струю горячей воды. К горлу подкатила рвота. Из-за этого я нечаянно потянулся ко рту, чтобы зажать его, но… в глазах помутнело, а спустя пару секунд затылок загорелся от боли.

***

Я открыл глаза, но ничего не увидел. Сердце тут же лажануло с ритмом. Шепча самому себе что-то успокоительное, я раскинул руки, поводил ими вокруг себя, но не нащупал стены, а значит, рядом не было и выключателя. Только воздух сверху и сырая плоскость внизу. Я лежал на чём-то жёстком, тело ныло в нескольких местах. Где я оказался? Я не знал. Я даже не помнил, что и когда со мной случилось. Был ли я взрослым или только хотел себя таким представить? Сильная сторона меня уговаривала поверить, что ничего ужасного не произошло. Скоро меня найдут и вытащат отсюда. Как только вспомнят. Но другая, трусливая, была права: никогда обо мне не вспомнят. Я останусь тут навсегда. В холоде, в скользкой влажности. В боли и вывернутом состоянии. В паническом ужасе, от которого дико трясёт. В одиночестве. В кровяной темноте. Всё вокруг, невидимое, гнило и ржавело. Оно было деревянное и землистое. Тесное, как могила или тюрьма. Тихое — ни щелчков обогревателя, ни родительских голосов. Но зато оно двигалось и лазало по мне, отчего хотелось разрыдаться. Плакать, когда рядом никого, бессмысленно. Дети плачут для того, чтобы привлечь внимание. Если дать им тайм-аут, они успокоятся. Всё это — притворство на публику, капризы и игра. Но слёзы всё равно лились по щекам, хотя и некому было жалеть меня. Я моргал и вглядывался в пустоту. За что? Разве я снова под руку лез и был непослушным? Разве я всё ещё мешался вместо того, чтобы чем-то помочь? Надоедливый, вездесущий ребёнок. Стыдно быть таким любопытным. Стыдно и нельзя. Только теперь мне вспомнился этот звук — жалобный стон древесины, с которым я провалился. В тот день, когда я решил не мучиться в углу и отправился на ощупь искать выключатель, проплесневевшие доски подо мной проломились, и я упал в подпол. Наш дом построили временным, всего лишь на пятнадцать-двадцать лет. Но жили все сорок. В нём нельзя было находиться. Правда, виноват всё равно только я оказался. Нечего было вечно всё вокруг ковырять. Меня нашли нескоро, внизу я оставался несколько часов. И после того случая не мог засыпать без света. Я закатывал истерику всякий раз, когда меня пытались снова оставить в комнате. Вот почему возникли улица и двор. Это было давно. Я вырос. Но комната вернулась… Всё вернулось. Я немного отполз и забился в угол. Сидел на месте и как во сне глубоко дышал. Я знал, что никогда уже не выберусь отсюда. Родители-то думали, что я не дома, так что искать не стали бы. А я был в доме, под его разломанным полом. Я оказался в погребе, внизу… Оно проглотило меня совсем как тогда. И тут неподалёку что-то громко прозвонило. Это был дверной звонок! Я удивился, ведь комната, а тем более подпол, находились далеко от входа. Я никогда не слышал таких звонков, пока отбывал наказание. Я поднял голову, прислушался и наконец-то вспомнил, где на самом деле был. Ох, блять. Я походу свалился в обморок в Симоновской «кладовке». Но почему в ней было так темно?.. Наверное, дверь в коридор захлопнулась. А сквозь занавески на окне совсем не просачивался свет. Снаружи уже ночь наступила… Боже, и сколько же я пролежал без сознания среди всей этой мерзости? Меня передёрнуло. Легко убедить себя, что детские страхи — фигня полная и появляются на пустом месте из-за слишком богатого воображения. Но одно дело только представлять в темноте вокруг себя трупы. И совсем другое — точно о них знать. А ещё знать, что совсем скоро ты и сам можешь стать частью этой скользкой семейки. Я вылез из угла. Надо было бежать отсюда. Для начала найти хоть какую-то чёртову дверь. И звонок как назло всё не затыкался, давил на мозги ужасно — пока я шарил в темноте, налетая на трупы, он повторился как будто не один десяток раз. Я догадывался, кто это был. Кто кроме него? Наконец я нащупал дверную ручку, выбрался из комнаты и только с третьего раза запер её. Теперь ключ почему-то хреново подходил к замочной скважине, выглядел каким-то жёлто-зелёным, как будто окислившимся, и крошился… Посмотреть в глазок я осмелился не сразу, сначала долго соображал, успею ли хоть немного отмыться, найти и подоткнуть ту тряпку. Выбросить из спальни свои вещи. Пооткрывать все окна. Решил, что нет. Да и такая вонь всё равно не скоро выветрится. Я НИЧЕГО не успевал уже. Внезапно звук оборвался. Звонящему надоело ждать. Я подкрался к глазку и, чего и боялся, увидел в подъезде Симона. Я зажмурился. Ну почему сегодня? Ну почему впервые с тех пор, как уехал, он нагрянул сюда вот прям сейчас?.. Я понял, что сбежать не удастся. Мне совсем не хотелось оставаться в квартире с трупами, но было ясно, что в обход Симона я наружу не попаду. А он, захочет, и дверь с петель снимет — его квартира в конце концов. И вот тогда он точно мне голову открутит. А чем дольше прождёт, тем сильнее помучает. Я рискнул отодвинуть щеколду и впустить его. Попробовал изобразить сонливость. Типа, дрых, вот и не слышал, как он пришёл. — Здарова. Не ждал тя сегодня, так бы на ключ закрылся… Я думал, что Симон будет осматриваться, что-то подозревать, но он принялся разуваться как ни в чём ни бывало. — Забей. А ты, что, вообще ни разу не проветривал? Тут же дышать невозможно. Froglet, тебе б к врачу. Я смотрел на него, почти пойманный с поличным, обречённый. А он, как закончил с сапогами, вдруг шагнул навстречу. Потянулся так радостно… Он, кажется, и правда был настроен на обнимашки. Но я не смог. Отшатнулся, прикусил губу. Бояться и брезговать было нельзя, особенно так палевно. Но прикоснуться к нему у меня не вышло себя заставить. Не после увиденного. И ещё я вспомнил, до чего довела тогда рядовая возня. Я бы мог уже давно в той комнате валяться. — Ну не надо так, — пробормотал Симон. — Я знаю, что был неправ. Чёрт, зря я уехал. Ты другой, я ведь сразу почувствовал. Ты здесь. Рад видеть тебя. — Он снова попробовал приблизиться, но я выставил руку перед собой: — И я тя, чел, просто в прошлый раз… Было похоже, что он расстроился. Наверняка не на такой рассчитывал приём. Наверняка он думал, что я буду на шею ему вешаться и хвостом вилять, как преданный щенок. Отвернувшись, Симон ответил: — Не парься. Согласен, тогда был перебор. Всё складывалось не так уж плохо. Но мы всё равно не могли стоять тут вечно. Я панически соображал, что делать, а в голову лезли только сумки и чемоданы. Некстати вспомнился рюкзак. Я представил, какая часть от меня в него поместится. Целиком очень вряд ли, даже если пропустить через мясорубку. — Чем без меня занимался? — Да ваще умирал со скуки. — Я-то думал, развлекался. Ты такой растрёпанный. Я потянулся, чтобы почесать затылок. И наткнулся на слегка заросшую лысину. Куда моя старушка-то подевалась? Чёрт, только бы не валялась в КОМНАТЕ. Хотя наверняка так оно и было — свалилась, когда я сам там грохнулся на пол. Симон побрёл в ванную, и я воспользовался моментом, чтобы незаметно пошуршать вокруг. Посмотрел под одеялом, заглянул под кровать — я так активно искал Палача, что чем чёрт не шутит. Но теперь уже переживал из-за другого: нельзя было позволить кепке всё испортить. Под шум воды я пронёсся на кухню, где «Чикаго» тоже не оказалось. Затем прокрался в гостиную. Это скорее всего выглядело подозрительно, но Симон занимался своими делами, и я немного поверил даже, что оказался в безопасности. Я думал избавиться от улик, задобрить его и удрать, когда усыпится бдительность. Всё должно было кончиться хорошо. Но, выйдя из ванной, он вдруг предложил: — Давай вместе поищем. — Чего?.. — Кепарь твой, чего. Я чуть не сдох на месте, а Симон улыбнулся: — Я угадал? При мне ты его не снимал. Стесняешься. Я внутренне сжался, представив себе эти поиски. Я бы не выдержал. Постарался звучать непринуждённо: — Да-а, прикольно. Но, знаешь, попозже как-нибудь. Ты, наверное, голодный. И устал… Симон нахмурился и перебил меня: — Вообще-то есть у меня мыслишка, где может быть твоя кепка. Давай-ка подскажу… Я думаю, что где-то там. — Он не глядя указал на дверь своей запретной комнаты. — Не хочешь проверить? — Э-э, в смысле? Ты ж мне запретил… — Я рад, что ты помнил об этом, когда похерил мою ЕДИНСТВЕННУЮ ПРОСЬБУ! Теперь Симона мелко потряхивало, как в каком-то припадке, а глаза у него стали злые, с точечками зрачков. Я понял, что мне конец. Мрачный до жести, он отпер дверь, потом поймал и протащил меня по коридору, потому что возвращаться сам я не собирался. — Добро пожаловать, гадёныш! Не притворяйся, что был удивлён. Я столько раз предупреждал тебя. Он затолкал меня внутрь, оставив наедине с коллекцией тухлятины и хриплым: — Жди здесь, тоже схожу за ключиком, которым тебя открою… Между прочим, знаешь, кровь — она нихрена не красная. А сам скрылся за дверью. Судя по шагам, пошёл на кухню. Загрохотал там ящиками, видимо, в поисках ножа. Свет я включил. Ныть и раздумывать было некогда — стал шарить по вещам в поисках того, чем можно было защититься или выбить нож из рук. Но раз за разом находил в них только жертв, а не оружие. Иногда запах просачивался сквозь пробку соплей, и у меня начинались долгие рвотные позывы. Весь перемазанный в грязи и в ошметках плесени я закончил с коробками, сумками, пакетами. Оставались кровать и скрипучая тумбочка с какими-то девчачьими штуками. Я по-новому взглянул на трупы, понимая, что среди них могли быть и девчонки, достаточно смелые для того, чтоб согласиться въехать к незнакомцу. Эта кровать… Он держал их тут? Как раз в этот момент Симон вернулся. Я мог только пятиться, чтобы сохранить хоть какую-то дистанцию, и пытаться заболтать его: — Я видел там косметику. — Игнор и пара шагов ко мне. — Здесь жила девушка? — Неподвижный игнор. — У тя была девушка? Симон взревел: — У меня есть девушка! Это И ЕСТЬ моя девушка! Много останков. Кто из них?.. Но Симон ни к кому… не проявлял особой привязанности. Просто бесился только сильнее и уже плевался, крича в мою сторону: — Я говорил тебе не трогать мою малышку! — Каво?.. Я тебе некрофил что ли? Тупой вопрос остался без ответа. Симон вдруг забыл обо мне и запрокинул башку, обращаясь куда-то в потолок: — Почему ты, блять, каждый раз так со мной поступаешь?! Понравилась смазливая мордашка? Ну, будешь любоваться до скончания веков! — Стой. Я только понял… Эта комната и есть.? Он поморщился и прямо рукой с ножом потёр висок, зарылся в волосы пальцами. Одна из прядей опутала блестящее лезвие. — Я просто раб этой сучки!.. И она надо мной издевается. Это ЕЙ нужны парни. Больной. Я потрясенно выдохнул. Не просто псих, а шизофреник. — Плохая девочка. Но я не буду терпилой. Я не могу убить её, а вот тебя — запросто. За предательство. С такими же спорить нельзя? Пришлось отталкиваться от его картинки мира: — Чел, да ты сам по-моему не определился… Я ведь даже не знал, что ты встречаешься с кем-то, когда мы… Симон как будто был готов к такому, усмехнулся. — А я-то думал, ты чистый. Нет, хуже даже, чем те подонки. С ними всё было ясно с самого начала, а тебе я почти поверил. Мелкий совсем, а потом так ловко прикинулся, что не интересуешься ДЕВУШКАМИ! Он вдруг вспомнил, что собирался сделать, и рванул ко мне, занося нож. Чуть не пригвоздил к возникшей позади стене. Я этого не ждал, но тело само дёрнулось в сторону от острия и возможной раны. Хорошо, что он меня потренировал, приучил к себе. Конечно, оружие Симон до этого не использовал, но я точно знал, какой медлительной, усталой силой он был. Пускай мне удалось увернуться, но он всё равно схватил меня за плечо и несмотря на все брыкания приложил о стенку. Предплечьем надавил на горло. Прижался так тесно, что чуть ли не тёрся уже. И поводил по мне ножом чуть ниже шеи, тяжело дыша. Лезвие ощутимо кожу надсекало, я с трудом уговаривал себя не тянуться пальцами к порезам. В глазах темнело; я пытался придумать, как отвлечь его. Что такого сказать, что ему показалось бы важным? — Не прикинулся… Разве ты не хочешь узнать… Он насторожился и замер, испытующе глядя мне в глаза. Я ещё подумал: «Ага, чел. Тебе так важны все эти мыльнооперные штуки и скрытые смыслы.» — Что узнать? — спросил он наконец. Я захрипел, экономя воздух: — Какой ты. У меня в голове? — Он молчал, так что я продолжил: — Мне нужен ты. А не твоя, блин, комната. Я просто. Скучал. И слышал тут чё-то. Думал, что. Ты вернулся и почему-то не показываешься… — Не корми меня дерьмом, дружище! Ты пообещал не приближаться к ней, но ТЫ БЫЛ В НЕЙ. — Нахер. Твою… девушку. Забудь про неё, Симон. Давай запрём… тут всё… и выбросим ключ. Свалим. Вместе. Я, угх, серьёзно. Я едва говорил — больше захлёбывался, но он, казалось, не замечал, что собеседник вот-вот выйдет из строя. Бить в лицо я не решился. Вместо этого повис на держащей меня руке всем весом, так что Симон немного ослабил хватку. И не заметил этого. Его слова напоминали жалобы: — Не получится, ты уже видел… И почему всем так хочется меня вычислить? Разве всё было недостаточно хорошо? Обязательно нужно узнать, а потом возненавидеть. Всё испортить! Наконец-то я перевесил. Он ушёл от темы своих типа отношений, в которой я ничего не понимал. Тут-то я ещё имел, чего сказать: — Я знаю и не боюсь, не ненавижу тебя, чел. Всё хорошо. Ты убивал, я считаю тебя убийцей, но спокойно стою перед тобой. Помнишь? — Говорить такое и при этом сопротивляться было бы глупо. Я в отчаянии протянул к нему руку и неожиданно для самого себя догадался, что надо делать: в знак добровольной сдачи постучал по его плечу. — И всё, что бы ты там ни скрывал ещё. Всё пофигу. Успокойся. Отдай мне эту штуку. Я верил, что смогу заставить Симона отпустить оружие. Тогда я не мешкая забрал бы этот нож, чтобы самому пришить его. Слезливая сцена нифига меня не тронула: он, конечно, был болен, но не настолько. Я мог поспорить, что он подстраивал всё это специально и только спихивал вину на жильцов и бредовую даму свою. Я представил, как он тоже лежит здесь и покрывается трупными пятнами. Если будут синие, ему даже пойдут. Буду навещать его, пока синусит позволит. Может, грустить даже буду… Но нож Симон мне не отдал. Хотя о плане моём всё равно не догадывался. — Красиво стелешь, только слабо верится. Ты стоишь тут, потому что не успел сбежать, а вовсе не из-за того, что принял ЭТО. И ты исчезнешь, как только дождёшься удобного момента. Я сорвался: — Нет, Симон! Не после всего, что ты для меня делал. Я просто растерялся — переварить такое, знаешь, требует времени. Но я в чём угодно пойму тебя. Ты же… я не знаю… ты — это ты! — Всё, можешь заткнуться. Мне уже не хочется убивать тебя. Прозвучало, как упрёк. Как будто я срочно должен был исправиться и стать достаточно плохим для козла отпущения. Но я совсем не ожидал, что дальше он скажет: — Забавно, что в конечном счёте я увёл пацана у неё. … Проваливай, froglet, пока я не передумал. Не бойся, в спину не ударю. Будь здоров. Он больше на меня не смотрел. И, не знаю, почему, но эти слова прям многое перевернули. Да кем я был, если даже убийца решил прогнать меня?.. — Эй, ты чё это?! Ты обещал, что никогда… Давай вот не ты хотя бы! Только не очередной пинок. Я слышал свой голос: я опять был готов зареветь. Он повернулся. — Не пойдёшь? — Вместе. Сказал уже! Заразил он меня в итоге. Драматично ведь? Ну, и… Кажется, блефом это больше не было.

***

Даже не знаю, с этой своей «девчонкой» он прощался долго. И был такой тихий, что разломать там напоследок всё я даже побоялся предлагать. Палача мы с собой не взяли. У засранца оставалось полно еды, да ещё и способность не жрать по месяцу. Мы же таким не могли похвастаться и потому никак с ним не стыковались. С той квартирки мы не взяли вообще ничего. Даж гитару — ну не с комбиком же. Симон ещё не знал, на что подписывался, так что легко согласился уйти в никуда и там потеряться. Только мотик решил себе оставить. А я только скейт. Просто был уверен, что с ним-то (Симоном) выживу в любых обстоятельствах. Пусть теперь попробует погрызть бродячая стая, пусть изврат только подумает приблизиться, я им тогда вообще не завидую, ага. Мы тут недавно шли за ручку (бичара и металлист!), от прохожего взгляд косой получили. Так Симон опять в припадок: «Чего он на тебя так смотрит? Животное. Убью.» Еле уломал не убивать! Шучу. Не уламывал, не был против. Всё нормально. Крест, покойники, рок-н-ролл! И самглавное: никаких больше, нахер, комнат. В них пожалуй что чокнешься.