***
Однажды мы немножко поспорили. Я увидел, как он спьяну отжимается, и зачем-то решил присоединиться. Мне казалось, ему льстит, когда я за ним повторяю. Он сразу прекратил и проследил, сколько у меня получится. К тому моменту я уже пришёл в норму, даже больше — физически чувствовал себя отлично, и энергии стало многовато для лежания на одном месте. Тридцатка далась легко, хоть плечи и загудели, но мне хотелось сделать по-максимуму. В жопу стереотипы. У худых получается не хуже, потому что поднимать им нужно меньший вес. — Надо чаще и с перерывами, — усмехнулся Симон. — Но ты неплох. По тебе не скажешь. Мне и понравилось, и не понравилось, как это прозвучало. Я тоже усмехнулся. — По мне не скажешь? Ну, ты меня не знаешь тогда. — Да ты что? Давай-ка, удиви меня. — Он развеселился, даже в ладоши хлопнул. — Я те не клоун, — пробубнил я. — Хочешь помериться непредсказуемостью? Ясно дело, включилась Супер Индивидуальная Мега Оригинальная Натура. По-хорошему, мне стоило заткнуться. Он был хозяин-барин, он платил за банкет, пускай считал бы себя кем угодно, хоть боженькой. От меня требовалось оставаться умнее и выше этого и всё такое. Но я всё чаще был собранный и готовый к чему угодно, особенно к чему-нибудь соревновательному. Пообвыкся, видимо, и уже припёрло характер показывать, острить, а голова постоянно занималась геометрическими вычислениями, кто из нас где находится по отношению друг к другу, так что я неплохо изучил его повадки. Особенно это стремление быть капец каким неожиданным. Что-то во мне не хотело слышать про него никакие секретные вещи. Уж меня-то нельзя было поймать на такую дешёвую удочку! «Будь простым парнем, парень. Не держи ничего за душой и никогда не копайся в чужом». Но тогда к этому внутреннему голосу я оказался глух. — А чё, давай попробуем. Мы договорились придумать каждый про себя по факту. Другой должен был угадать, правду услышал или враньё. Легкотня, я подумал. В моей голове уже роились десятки реальных историй знакомых, которые он никогда не отличил бы от моих. И наоборот. Сам про себя он наверняка сказал бы чё-то офигенно необычное и, конечно, преувеличенное в пару-тройку раз. Его ход был первым. Мы уселись друг напротив друга на полу. От пива и незапланированной физ-ры в глазах у меня всё покачивалось. Когда он сидел так, ссутулившись, волосы спускались по его плечам и рукам почти до пола. Прямые по всей длине и немного вьющиеся у кончиков. Не очень свежие, уже не лишним было бы помыть. Кожа над мыщцами живота у него собралась в такие тонкие складочки, что выглядело неприятно и прикольно одновременно. Я внимательно разглядывал его, когда он начал: — Я убивал людей. Я подавился пивом, и он победно улыбнулся, а потом сказал: — Похоже, что я уже выиграл. Ты точно не ожидал такого. Блин, вот чертила. Я цокнул от негодования. И решил уже сдаваться. — Это была правда. — Хочешь сказать, что считаешь меня убийцей и спокойно сидишь передо мной? — Симон посмотрел на меня с вызовом и ещё с каким-то странным выражением, которое я расшифровать не смог. — Ты только что удивился? Похоже на один-один, — я попытался отшутиться. Но его уже понесло. — Прости, дружок, но блеф — не совсем твоё. Если бы ты думал про меня такое, то зассал бы со мной остаться, я уверен. Блин, и чего он так завёлся? Я понял, что игра накрылась, откинулся назад. Продолжал уже лёжа и его не видя: — Между прочим, вообще не удивил. Ты любишь на реакцию поразвести, тут ничё нового. Для тя это даже слишком топорно. И я не блефую, тем более не сцу. Я ж говорил, ты совсем меня не знаешь. Бездомные тоже, прикинь, не цветочки собирают. — Но ты бы не смог человека убить, — сказал Симон. — А ты бы не смог поймать и сожрать собаку. — Ты жрал собаку? — Это ты мне скажи. — Чушь. — Ага. Но ваще-то нет разницы. — Я вытянул ослабевшую от упражнений руку вверх и не в тему показал козу. — Это как тест. Перед тобой лежат картинки, одну ты должен выбрать и подсунуть другому. Картинка, которую ты выбрал, вот что важно, а не то, имеет ли она к тебе какое-т реальное отношение. — Не знаю, чего я так разошёлся, но дальше это было уже не остановить: — Скорее, это палит твоё желание повлиять на своё отражение в чужой голове. Подвинуть его в какую-то определённую сторону. Я никогда бы не подсунул кому-то важные для себя картинки, даже ес нужно было б удивить. Нате вам те, которые вы ждёте. Анекдоты про бомжей например. Зато не раскрываю карты. Я бы мог и дальше трындеть, но он перебил меня: — П-ф, про блеф беру слова обратно. Ты игро-ок. — Да не-е-е, ты чё. Вот ток что придумал. Кстати, как впечатления от теста? И как ты думаешь, к чему ты выбрал для меня убийства из всего, что там лежало на твоём воображаемом столе? — К тому, что я твой приговор, твои последние дни и твоя погибель. Или на нём слишком много наклеек со Slayer, Megadeth и Overkill. — Он поднялся, перешагнул через меня и взял себе ещё бутылку. — Суди-ка сам, детёныш улиц. Ты ведь на этом собаку съел. Только больше не пей, хватит уже тебе. — Я ад. Кх. Ватный. — Этточно. И каким же по-твоему образом я пытаюсь повлиять на своё отражение в твоей голове? Что ты увидел такого в моих Раскрытых Картах? Когда он говорил подряд по многу слов, звучало как в озвучке какого-нибудь фильма. Растянуто, со всеми ударениями и паузами. Я поневоле заслушивался. — Не знаю. Но и ты не догадываешься, какой в голове у меня… Влияешь вслепую. Так что это был ход не в кассу. — А вот теперь мне стало интересно, froglet. — Симон понизил голос и, судя по звуку, подобрался ближе. Ему интересно стало, а мне поплохело сразу же. Чё я вообще такое только что сказал? Я чуть не ударился головой об пол, специально, но вместо этого признал: — Чел, ты был прав. Мне действительно хватит. — Нет, погоди, я уже услышал смысл в твоих словах. Ничего больше он от меня не добился. Разговор закончился, но мы были ещё весёленькие, так что стали просто дурачиться и в шутку бороться. Я оставался в невыгодном положении, лёжа. Симон хотел наступить мне на ногу, а я брыкался, отбивал его ногу своей и несколько раз попробовал его самого свалить на пол. Даже словил азарт. Получилось сделать подножку, так что он потерял равновесие и запнулся об диван, а я быстренько поднялся, почесал собственный ушиб на коленке и тактически оценил нашу возню. Из выбора у меня было рискнуть напрыгнуть или удрать, никакой прямой схватки. Потомучт Симон превосходил меня ростом и весом и когда хватал, то я уже не мог вырваться, мог только не давать ему руки куда-нибудь просунуть или кинуть меня, чтобы прижать, сказать «Стучи по полу». Ему нравилось прижимать и заставлять сдаваться. Если мне и доставалось ощутимо, то как раз в попытках отделаться от него. Ссадины на локтях, например, я сам себе в процессе ставил. Я всегда удирал, а тут решил пойти в атаку. Сам толком не понял, как кинулся и завалил его на диван, перелетел, встретился с жёсткой пружиной в середине сидения. Не стал разлёживаться. У меня впервые появились шансы! Тогда я обрушил на Симона свою подушку, которую он, правда, перехватил ещё на пути к лицу и сунул мне обратно. Заодно поймал и сжал в кулаке огрызки моей чёлки. Видно, это был мне урок за то, что как-то неуважительно отнёсся к его волосам. Или тупо грязный болевой приёмчик. Я плюнул на это дело и сам дёрнул башкой. Мы стали кататься, но всё снова пошло не в мою пользу. В конце концов он меня заломал. К этому моменту мы оба были мокрые и красные, в крапивках, а у него ещё и одышка появилась. Прям ноздри шевелились. Меня тоже обдавало жаром, как всегда из-за бесиловки. Перегрелся я даже. Было желание продолжить, но сил уже не осталось. Я рассчитывал на смешки, на дружеские объятия в качестве признания мира и ничьи. Но Симон пыхтел мне в шею и давил всем весом, придурок. Не хотел я ни по чему стучать, потому что «победил» он нечестно, выдирание волос, например, точно было запрещено в ММА, у Симона и так преимуществ хватало. Я замычал недовольно: уже пора было и отпустить. На что он только сильнее меня стиснул — я почувствовал, как забила в пережатом теле запертая кровь. — Д-да чё с тобой.? — я не выдержал. Симон наконец услышал, моргнул и мазнул взглядом по моему лицу, потом вдруг перевёл его куда-то мне на штаны. Повисла такая странная тишина, что было слышно даже, как у соседей что-то грохнуло. Он фыркнул и отпихнулся. С того вечера многое изменилось. Я не сразу просёк, что теперь он разговаривал больше с собой. Услышав чё-то, я всегда отзывался или переспрашивал, но в половине случаев Симон пропускал это мимо ушей и продолжал рассеянно думать вслух. В такие моменты он понижал голос и напускал в него непривычную хрипотцу. Из-за этого и из-за постоянных иностранных вставочек я плохо улавливал смысл. Я решил, что так Симон придумывает песни. И не особенно в это вдавался. А вскоре он сделал очень странную перестановку. Я вродь собирался на кухню, но так и встрял на пороге гостиной, когда увидал: теперь дверь в его кладовку была кое-как загорожена непонятной доской. Приблизившись, я узнал в ней сложенные створки Симоновского зеркала. Только зачем, если я и без этого комнату его не трогал? Потом Симон притащил домой цветы и выставил их в бутылке на пол. Я тогда так понял, что это было очередное проявление заскока с освежением воздуха. Но выходки и дальше продолжились: цветы он в итоге выкинул, а бутылку расколотил. Вообще настроение у Симона вкрай испортилось. Теперь вместо приветливого или хотя бы нейтрального лица я видел от него одну только козью морду. Вдруг оказалось, что я ем слишком много, и нужно быть поскромнее («Эй, это не для тебя»), а ещё давно мешаю своими глупыми мультиками («Голова уже болит от такого»). Он стал больше пить, допоздна бродил по квартире, раздражённо швырялся вещами и уже не приходил лежать ко мне на диван. Я чувствовал, что мне больше не рады, чувствовал себя обузой, но так как на что-то подобное и рассчитывал изначально, то почти смирился. Единственное, что меня мучило — я не понимал, как это произошло. Что именно я сделал не так? В чём провинился? Это как будто бы было из-за меня, ведь ещё недавно всё складывалось в целом-то зашибись. Вот что часами проматывалось у меня в голове. Одно и то же, одно и то же, одно и то же. В итоге я осмелился подойти и спросить напрямую. Симон как сидел в своём кресле, наигрывая на электрухе, так даже и взгляда не поднял. — Я задел тебя чем-то? — Было страшновато задавать этот вопрос: звучало, как будто я слишком много на себя брал, но больше ничё не приходило в голову. — Нет? Он ответил совсем обыденно и как-то неуверенно. Притворился, что понятия не имел, о чём я завёл разговор. И кто вообще его спрашивал. — Надоел те? — я решил подсказать ему. И тут же понял, что переборщил. Симон состроил такое лицо, как будто я не первый день его доставал вопросами. Помолчав, он процедил: — Тебе не понять. Вот и что это значило? Можно было попробовать его растрогать. Извиняться, в ножки кидаться. Признаваться, как много он для меня значил. Но с родаками это в жизни бы не прокатило, я и тут не стал. Отвял я от него, чтобы не усугублять. И вообще занял привычную позицию. Совсем как дома. Ушёл в себя, принял роль опущенца без прав, но с обязанностями. Это было в моей крови — не выступать и каждый день быть готовым проследовать на выход, так что я без проблем положил на место пульт от телевизора, да и всё, что он мне надавал, тоже. Совсем не есть я не мог, поэтому стал пропадать вне его квартиры, вернулся на старые тропки, так сказать. Дебильно звучит, но моё сердце было немного разбито. Новый дом, почти семья. Ну и дурак! Размечтался блин.***
Узнал я всё случайно. Среди ночи встал в туалет и чуть не спугнул Симона, который сгорбившись сидел в коридоре. Судя по рассыпанным вокруг бычкам, ему там снова было хреново. Он реально меня напугал: глядел в раздвинутое зеркало и медленно водил по подбородку карманной зажигалкой, что выглядело, как какой-то ритуал, но наверняка было просто самым тупым на свете способом побриться. Язык огня проходил в опасной близости от его лица, но запаха пали я как обычно не чувствовал. Со своими выпирающими лопатками он напомнил мне сразу гаргулью из мультика и зомбака. Явно не на ночь смотреть на такую нечисть. Но всё-таки я не мог помешать ему даже при всём желании срочно поссать и при всем стыде не мог перестать пялиться. Было в нём тогда и чё-то возвышенное, почти шаманское. Иногда Симон прерывался на фразочки, как будто репетировал разговор. Ну, вот что наболтал. Сейчас бы вспомнить и не соврать бы. — Мне до смерти осточертело твоё пофигистичное и вечно деревянное лицо. О как! Теперь я изо всех сил вслушался. Не собой же он был недоволен? Я понял, что это про меня. Хотя его собственную рожу с надменным выражением и тяжёлыми веками это описывало гораздо лучше. — По-твоему я должен просто жить поблизости и каждый день спокойно ходить мимо? Я растерянно шмыгнул и тут же спохватился. Но он не услышал, а дальше продолжал: — С тобой уютно, но это далеко не всё. Я не железный, у меня есть потребности. В другом тепле. — Симон вдруг засмеялся, выпустил зажигалку и закрыл лицо руками. — О чем я вообще говорю? Да мы ведь даже никогда не сходим на банальное свидание. Я резко отпрянул вглубь гостиной. Я не понял. Симон заметил, что за ним подсматривали, и обернулся, как раз когда я захлопывал дверь. Мне захотелось спрятаться, и я даже забыл, куда собирался. Просто вернулся в кровать. Это я был тем, с кем он проводил своё время, жил рядом и мимо кого ходил. Получается, это всё мне адресовалось? Но остальное! Что, блин, за потребности в другом тепле?! И серьёзно? Свидание? Вот тут-то всё и сложилось у меня в голове. Расспросы про девушек и моё к ним отношение, подмигивание, подозрительная забота. Волосы… Да по-любому! Вот почему «другие» «пропадали». Он домогался их, и они сбегали, забывая и Симона, и всю его компанию как страшный сон. Я сглотнул, когда понял, что мне наверное тоже придётся сбежать. Ведь он не первый день злился и раздражался, вот уже пожирнее намёки готовил. В итоге заставит натурой расплачиваться? Если да, то насколько это противно..?***
Сбежал я, а как же. Не-е, такому не учили меня. Вместо этого я взялся за хозяйство и только и делал, что готовил, закидывал, а потом развешивал стирку, надраивал полы. Наверное, чтобы не чувствовать себя обязанным и не давать Симону повода посчитать меня нахлебником, призвать там к ответственности. Свободы я хотел, ага, а попал в итоге в добровольное рабство. Но даже так не чувствовал себя в безопасности. Особенно, когда вместо привычного «Опять подавляешь мой хаос, адепт чистоты?», он вдруг ухмыльнулся: «Всё трудишься, жёнушка?» Не стоило вести себя подозрительно. Не стоило выдавать, что я догадался — тогда ему ничего уже не помешало бы открыто ко мне подкатывать. Но чем больше я думал об этом, тем сложнее всё становилось. Я следил за ним, чтобы понять, не приснилась ли мне вообще та сцена, потому что зеркало исчезло так же внезапно, как появилось. Я немного нервничал. Думаю, краснел и нёс какую-то хрень. Пулей летал между комнатами. На полдня в толчке запирался. Если же Симон вдруг оказывался рядом, я старательно держал дистанцию, оставляя между нами что-нибудь из мебели. А потом вдруг напряжение прорывалось, так что я наоборот очевидно напрашивался, говорил что-то двусмысленное. И как это выходило? Само, ну блин, ну правда. Когда я уже смирился, что наша жизнь вместе останется такой мучительной и непонятной, Симон вдруг выдал: — Через пару часиков ребята подъедут, бухла привезут. Еды придумаешь? — Э, ладно. Схожу посмотрю. — Супер, froglet. Ты просто подарок судьбы. Я намутил жратвы и немножко вещи пораскидал, а потом его ребята с бухлом приехали. Я думал, их будет двое-трое, а их было шестеро! Пришлось мне возвращаться на кухню и думать ещё, быть просто подарочком. Всю серьёзность ситуации я понял, когда Симоновские друзья выставили на стол не привычное пиво, а целую батарею полуторалитровок лимонного «коктейля». Лучше бы он дал им денег на нормальное, потому что если это и был коктейль, то спирта с ароматизатором. Потом из его спальни загремела музыка, а верхний свет почти везде повыключили. Для меня всё это не выглядело приглашением повеселиться. Гости были ровесники Симона, а то и старше, и они не обращали на меня внимание. Симон не стал меня с ними знакомить. Как-то сразу начал мной помыкать. «Налей-принеси», «А у нас же ещё было то и это?» В общем, я стал его дрессированный мелкий сосед. От обиды тоже прихлёбывал их химозного пойла и смотрел, как он кентуется с другими. Вряд ли они представляли, что он ещё недавно был таким и со мной, поближе даже. Настолько ближе, что спокойно мимо ходить не мог. Странно, что до сих пор не тронул и не зажал нигде. Симон довольно долго меня не подзывал, и я решил послушать другое в его наушниках. Отвлечься, исчезнуть нафиг. Но никто меня не искал, я проторчал на кухне довольно долго, а потом вдруг занервничал. Ничё не пропустил? Я стянул наушники и выглянул наружу. Как-то всё опустело. Дверь в подъезд была приоткрыта: Симон ушёл покурить с очередным своим друганом. Вообще он никогда не стремался делать это в квартире, но тут они, наверное, решили охладиться. Гулкие голоса доносились до коридора, и я замер, потому что услышал смешки и интонации прежнего, довольного жизнью Симона. Только больше не я его веселил. Я подумал: не, ну мне сложно что ли? Впервые кто-то был ко мне со всей душой, а я вот так вот прятался и отстранялся. Даже не попробовал понять. Что он такого вообще тогда сказал? Что я ему важен? Когда он вернулся, я глотнул ещё, сдвинул козырёк и подошёл к нему вплотную. Ох, блин, до того напился, что решил самостоятельно всё исправить. Схватил за шею и за счёт внезапности заставил наклониться. Нашёл его рот. Глаза не закрывал и видел, что Симон знатно так охренел. Получилось тупо и как-то искусственно, и он почти сразу меня оттолкнул, а потом пнул вдогонку. Хочу сказать, весьма неслабо. Обидно. Лучше бы уж давил до удушья. Прилетел я на злополучный диван, тем всё и кончилось. Симон прошипел: — Что это было сейчас? Он затравленно огляделся, хотя все вывалили на балкон, и никто не должен был заметить. А жаль. Я попробовал привлечь их внимание: — Ну и пошёл тогда нахуй! Ты мне даже не нравишься! Он смерил меня взглядом: — Договорились. Я как раз уезжаю завтра. Видимо, ему срочно приспичило вернуть себе первенство во внезапности. Я ничё не ответил, потому что думал, что после такого вынужденно съеду с хаты сам. Но теперь понял, что походу случившееся мы оба «забудем». Вроде как меня должно было отпустить по моей паранойе, Симон же меня отверг… Но может как раз поэтому я загнался ещё сильнее, перестал с ним разговаривать и засел на кухне. Из интересного там были только плеер и противень с пиццей, которую я намутил. Симон всего пару раз по делу заходил, в основном общался с друзьями. У него впервые был такой недовольный, задолбанный вид. А я так и кис, пока он не разогнал всех гостей и не пришёл за мной. Заглянул, размазывая лицо по дверной коробке. — Пойдём, — позвал тихо. — Куда. Я на самом деле не особо спрашивал. Было понятно, что вопрос тупой, но другого не нашлось, а я реально не понял, что ему надо. Он заправил волосы за уши и потёр виски. — Продолжим. Я вытаращился, чуть не выдав: «Пиздить меня?» И остался на месте. Симон кашлянул и скрылся, бросив: — Man, he's dumb! Короче. Жду. Что бы это ни значило, сидеть стало ну вообще невозможно. Я подскочил с табуретки и вылетел из кухни. Всё тело дрожало ужасно болезненно. Я вспотел. В комнате с моим диваном Симона не было, он нашёлся у себя: облокотившись на стенку, всячески с ней сливался. Стены были голые, и нифига не получалось у него. — Что будем слушать? Я ничё не ответил и, честно говоря, обломался, что он вроде как сменил тему. Он зыркнул на меня, пробормотал: — Предложил просто. Прошёл мимо, к кровати. Устроил повыше подушку, завалился туда, потом вдруг стянул с руки браслет, оказавшийся резинкой, завязал свои волосы. Мне было ничерта не понятно кроме того, что чё-то творилось, и это из ряда вон. Он снова позвал меня: — Забирайся. Только тогда я присел на кровать, и Симон за плечо подтянул меня ближе, чтобы я опять не затормозил на краешке. Я потерял равновесие и упал на него, он не разозлился. Глупо, совсем по-идиотски. Мы смотрели друг на друга, никто ничё не делал. Почему всегда кажется, что страшнее всего в первый раз? В первый совсем не страшно. Это может быть в шутку, по пьяни, по ошибке, мало ли. Вот вторая попытка выкинуть подобный фокус… Он начал сам. Из-за этого я его даже зауважал по-новому. Было видно, что это никакое не использование, наоборот, тип шаг навстречу. И он вероятно нормально бы без всего этого обошёлся. Как и я. Зачем тогда мы это делали, не очень ясно правда. Но не прекращали. Его манеру я заценил. Сто процентов Симона: пирсинг и пафос. Но ещё я постоянно чувствовал этот вкус… как будто грыз ручку и случайно втянул чернила. В общем, мы сосались. Это тянулось и тянулось, медленно, вообще без развития и привычных неожиданных поворотов. Когда мы прерывались, чтобы перелечь поудобнее, он бросал на меня диковатые взгляды. Мы ни о чём не говорили, просто лежали, сцепившись ногами, и менялись слюнями. Пальцем он меня как будто нарочно не тронул, хотя я б и от этого не отказался, ни от чего б уже не отказался… Я думал: не такая уж и жесть. Время куда-то проваливалось. Фигак — и нету часа. Мы были порядком уставшие, но продержались в этом странном марафоне чуть не до утра, потом уснули. Я верил, что проснусь по первому шевелению и буду смотреть, как он собирается, а, может, он и вовсе никуда не поедет, но каким-то образом он исчез до того, как я разлепил глаза. Меня покарало ужасное похмелье, и я старался не двигаться, чтобы вертолёты не прилетали. Лежал в одежде, трясся от озноба и судорог. Даже не мог сходить за водой и облизывал сухие губы, а во рту как будто коты насрали. Но мучился я не от этого. Мне стало так тошно оттого, что он съебался! Я сразу понял, кто из нас был извращенцем, и от кого теряться пришлось. Я даже хотел уйти, чтобы он вернулся и выдохнул спокойно, но характера не хватило. Я думал о родителях больше, чем за всю свою жизнь. Кто наказан сильнее: тот, кто ушёл, или тот, кто остался? Все, да? Теперь мне кажется, что он приглядывал за мной, даже когда я считал, что его рядом не было. Интересно, видел ли он каким-то образом, как я катался на скейте по полу или мои «соло» в полпижамы на диване? А что насчёт дежурного стояния на балконе?.. Его не хватало в квартире. Этого яркого пятна на фоне серо-коричневом. Босой походки и нечёсанный копны. Пропал он как назло именно тогда, когда по-настоящему мне понадобился. Долгое, очень долгое время запертая комната в углу коридора меня не интересовала. А потом я решился на первое преступление и насовсем перебрался в спальню Симона, которая как раз была смежной с ней. Тогда до меня почему-то ещё не дошло, что я был первым пацаном, с которым Симон такое попробовал. А значит, причина, по которой «другие» «пропадали», выходила какой-то иной.