. . .
— Ты!.. — прорычал Эредин, смыкая пальцы у Авллак’ха на шее, едва дверь открылась. Тот, казалось, даже не двинулся с места, не изменился в лице, только сощурил странно — раскосые глаза, выражая презрение, и, почти не напрягшись, отцепил с себя чужую руку. От Эредина исходили волны злости. Нит за его спиной вздохнул: никто не мог со стороны объяснить, почему Аваллак’х и Эредин так бесили друг друга, но от их взаимодействия будто бы летели искры. Может, поэтому их совместная музыка такая. Точнее, была. — Ты ответишь…! — снова начал вокалист, но вперед шагнул Карантир, вдруг положив руку ему на плечо. — Эредин. Аваллак’х поднял бровь: тон нового барабанщика звучал какой-то неопределимой со стороны эмоцией, и вокалист вдруг замолк и отступил, продолжая сверлить бывшего одногруппника взглядом. Нит перестал удивленно коситься в их сторону и скользнул вперед: раньше такое кончалось намного хуже. — Нам просто надо поговорить. Правда. Он криво ухмыльнулся, вскинув руки в обрезанных на пальцах перчатках в примирительном жесте. — А это, надо думать, моя замена? Аваллак’х проигнорировал вопрос, разглядывая, склонив голову, исландца за спиной Нитраля. Татуировки на его шее загадочно перетекли по мышцам вслед движению, прячась за прядями длинных платиновых волос. Затем он перевел ничего не выражающий взгляд обратно на Нита, и холодно поинтересовался: — Чем обязан? Нит вздохнул. Сзади тяжело дышал сдерживаемый Эредин, и Нит подумал, что все, наверное, изменилось пару месяцев назад, когда Аваллак’х ушел из группы.. . .
Монстр из зеркала смотрел провалами черных глаз. Карантир набрал воды и смыл грим — черная краска потекла по изящным длинным пальцам, сливаясь с линиями вен и серебром колец. Он поймал долгий задумчивый взгляд Эредина в зеркале. Эредин его оценивал. Не только то, как он играл, но и как он смотрелся в группе. Карантир нагло улыбнулся, и темные разводы исказились демонической маской. Ястреб ждал своей очереди, поэтому его лицо еще было разделено на черное и белое: белое — там, где рисунок одноглазого черепа огибал его точеные черты, а черное скрывало правый глаз, и еще там, где на него падали темные тяжелые волосы. Сильный, узнаваемый образ. Мало кто видел лицо Эредина в жизни, исключением были его согруппники и исландец — Карантир. Ну, теперь он тоже в группе. Странного исландца привел Ге’эльс, до этого два дня пытавшийся убедить Эредина, что равных ему почти нет. Хватило нескольких песен, чтобы даже упертый вокалист признал, что этот слишком молодой барабанщик, наверное, чертов колдун, раз смог выдать из их старой ударной установки такие выверты, которые, казалось, было невозможно на ней запилить физически. Теперь же, даже несмотря на то что пара концертов с Карантиром имели очевидный успех, Ястреб видимо, раздумывал, как он справится на фестивале. И Карантир догадывался, что его волнует. — …Обнаженные модели! Кандалы, цепи… — властный голос Эредина долетал через завешанную плакатами — только черно-белые цвета — стену. Этой ночью никто не идет домой. Этой ночью они порвали этот паршивый клуб, сожгли его дотла; сравняли с землей, чтобы вознести снова, воскресить из пепла, чтобы пылать своей победой — отметить новые сердца, в которых горит их музыка: это их завоеванная толпа, души, которые теперь принадлежат Дикому Гону — раз и навсегда. Это ночь Всадников, Dearg Ruadhri, и никто не сможет ее забыть, так же, как и их имена. Карантир улыбнулся потолку, сглотнул дешевое вино из пивного бокала — это опьянение хуже наркотического, и оно никогда до конца не отпускает. За это чувство он готов отдать свои сердце и душу. В соседней комнате Эредин спорил с Ге’эльсом. Фестиваль не дает покоя никому. Фестиваль это возможность встать на пьедестал. Возможность высоко взлететь для независимых групп. Или низко упасть. Самое то для группы, прославившейся не только будоражащей, не похожей ни на что музыкой, но и противоречивыми выходками. Именно поэтому их имя произносят почти шепотом. И поэтому же на их концертах небольшие полуподвальные залы вмещают гораздо больше зрителей, чем рассчитано. — Какие модели! — негодовал Ге’эльс; даже сейчас, в ночи, на их спонтанной афтепати, он размахивал каким-то то ли ежедневником, то ли гримуаром (в их сообществе уже не отличить одно от другого) Этот слишком высокий светловолосый парень с очередным эльфским псевдонимом — посредственный музыкант, но идеальный менеджер. И, говорят, хороший художник. — За такие идеи ты попадёшь во все возможные черные списки. Да, тебя, — твою группу, — Ге’эльс умудрился выдать какой- то вычурный жест, — обожают, но мы андерграунд, Эредин. Мы — бунт, противоречие, протест. Помни об этом. Через это уже прошли Gorgoroth. И чем все закончилось, ты сам прекрасно знаешь. У вас нет денег на суды.* — Твое занудство не знает пределов! Взрыкивает Ястреб. — Тогда огонь. Много огня. Карантир поднялся со скрипнувшего кожей затертого дивана, на котором полулежал, пьяно пялясь в потолок, прошел в дверной проем, облокотился, наблюдая за тем, как Эредин меряет шагами тесную комнату: стремительный, резкий, внушающий — из-за роста и черного плаща с малиновым подбоем, хлещущего по его ногам. Его тяжелый взгляд тоже внушал — желание подчиниться более сильному почти интуитивное, животное; и поэтому Карантир еще сильнее расправлял плечи, а Ге’эльс смотрел насмешливо и равнодушно. — … Живой огонь на площадке запрещен! Этот разговор Карантир слышал не первый раз. Запомниться на фестивале так, чтобы даже хедлайнеры были забыты, — план Эредина. И он готов пойти на все, чтобы его осуществить. Безо всяких «почти».. . .
Имлерих приветствовал его широким оскалом, подняв руку с тлеющей сигаретой. — По последней? Исландец кивнул, приближаясь и разглядывая мощную фигуру басиста своими льдисто-синими, почти белыми глазами. На его шее болталась малая пентаграмма Джона Ди, звякая при ударе о подвеску в виде нескольких древнеисландских рун. Плащ в пол, шипы, пробитые в куртку на плече, как у всех в группе, (знак привилегии и отличия) меховая клепаная вставка на вороте, которую он неизвестно, сам сделал, или где-то раздобыл; Карантир напоминал северного колдуна, и вписывался в их образ почти идеально. Эредин кивнул сам себе, одобряя удачную замену барабанщика, и закрыл окно, отрезав звуки с улицы. — Огоньку? — из двери выскользнул Нитраль, гитарист, и самый младший в группе, до появления Карантира. Улыбнувшись, он щелкнул серебристой зиппо с кривой гравировкой какого-то монстра на крышке. — Только быстрее давайте. Ястреб из-за этого фестиваля совсем психованный, — невнятно проговорил Имлерих, зажимая новую сигарету губами. Хохотнул: — Еще хуже, чем обычно. — Как раз хотел спросить, — Нитраль прервался, затягиваясь, встряхивая темно-медной шевелюрой, оттолкнулся ногой в тяжелом ботинке от широкого ребра тротуара, совершенно не выказывая спешки. Волосы доходили почти по пояс, выделяя его среди черноволосых одногруппников. — …решили с фестивалем? — Может быть, — Имлерих, пожал крепкими плечами, натягивая тертую байкерскую куртку до треска кожи. — Никто не знает, прокатит или нет. — И какой план? — План у Эредина. Басист сделал последнюю затяжку и выкинул сигарету, подхватил гитарный чехол. — Пошли, а то он взбесится. — Ну и что он хочет? Не унимался Нитраль, торопливо следуя за Имлерихом по узкой лестнице наверх. Карантир молча шёл следом. — Живой огонь, — послышался глубокий голос Эредина из комнаты. — Очень много огня. — Но босс, — ответил Нит, сбросв свой кейс у стены.- Это рискованно. Мы же прекрасно знаем, что твое «очень много» — крайне много. — Это охрененно, — сказал Карантир, заходя в комнату последним, и посылая прямой взгляд их лидеру. Эредин хищно улыбнулся. — Видишь, новый барабанщик со мной согласен. — В отличие от предыдущего. Тот всегда был против.. . .
Музыка тревожила, волновала, звенела нервной поступью коней в темноте, набирая силу, оборачивалась ветром, переходящим в шторм, в котором крались они: всадники, завораживающие и смертельно-опасные, и он — Карантир — вел их, даря им ритм, энергию, темп; он владел музыкой, владел — всем, каждой нотой, и если Эредин был душой, вложив жизнь в эту материю, то Карантир был сердцем, без которой она не могла бы существовать. Он оборвал стук сердца на вдохе — палки нервно ударили об обод, и только хлесткий звон тарелок повис в тишине комнаты колким льдом. Эредин немигающе смотрел на исландца, замершего за установкой. Карантир сцепился с ним взглядом, не выражая ни одной эмоции на лице, и только мышцы на руках проступили слишком явно. Он весь подобрался, уперевшись худыми руками в табуретку, будто зверь, готовый к прыжку — смертоносному и неизбежному. Ещё чуть-чуть, и воздух в этой звенящей тишине заскрипит на зубах. Ещё секунда, и… — Нам, может, выйти? Хмыкнул Иммлерих, разбивая напряжение вдребезги. Толстокожий и не чуткий Иммлерих. Абсолютно необходимый парень для их группы. Нитраль выдохнул, быстрым движением устанавливая гитару на стойку. Эредин молча мотнул головой, вытянул сигаретную пачку из кармана, и бесшумно вышел из комнаты студии. Он почти всегда курил один. — Я думал наш прошлый барабанщик невероятен, но ты!.. Нит подошел к ожившему, наконец, Карантиру. — А кто был до меня? — деланно равнодушно спросил он, экономным движением собирая палки в чехол. Иммлерих неспешно занимался протянутыми по всей комнате проводами, пинками спихивая их с затертого ковра в сторону. Нит фыркнул, но ничего не успел сказать. На флор том* приземлилась мятая пачка исписанных бумаг, и Карантир поднял взгляд, встречаясь с цепким, изучающим — Эредина. — Мы же закончили? — удивленно интересуется Нит. Кажется, дневного света из них никто в последнее время не видел — фестиваль уже через неделю, и Эредин гоняет своих «Всадников» так беспощадно, как это возможно. Исландец заломил тонкую бровь, продолжая смотреть только на их вокалиста. — Я еще не решил, готов ты или нет, — усмехнулся вокалист, наблюдая, как ходят желваки у Карантира на висках — так он сжал зубы. — Поэтому предлагаю дополнительно прогнать пару треков. Вы можете идти, — кивает он остальным, и Имлерих с Нитралем пакуют гитары, бросая сочувственные взгляды на исландца. Эредин их окончательно загнал. — Пять минут на перекур? — Карантир вопросительно посмотрел на вокалиста, почти ничем не выказывая того, как он взбешен оценкой своих способностей. — Тебе хватит и трех, — ответил Эредин хищной улыбкой.. . .
— На чем еще играешь? — спросил Нит, зажигая сигарету, заслоняя пальцами в каких-то острых кольцах огонек от холодного ветра с гор. Там, наверху, осенний шторм гнёт скрипучие сосны, но склон надёжно защищает затерянный среди суровой природы город. — На всем, — пожал плечами Карантир, следуя его примеру. — На гитаре, басу, клавишных. Вокал для своей демки тоже записать пришлось. — Нехило, — уважительно присвистнул Имля. — Дашь послушать? Карантир кивает. — Где то в моей тачке валялась пара кассет. Порыв ветра вынудил их замолчать, двухцветные волосы исландца закрыли часть его лица, заставляя щурить прозрачные глаза в надвигающуюся сумеречную мглу. Нит поежился, натягивая черный воротник повыше свободной рукой. Ветер шумел где-то далеко, заблудившись в горах фьорда. Имллерих сщелкнул окурок за спину — тот сверкнул умирающим желтым мотыльком. — Это проверка, — нарушил тишину Нит, и, поймав взгляд барабанщика, объяснил. — Эредин. Всегда проверяет. Но если хочешь мое мнение, считай, ты уже с нами. Обычно он это делает сразу. Имлерих весело оскалился. Карантир вскинул бровь, скрывая самодовольную ухмылку за пальцами, зажавшими сигарету. — Это я ему первым прописал нокаут. Просто сказал Нит, кивая на басиста. Даже не улыбнулся. Имлерих простодушно засмеялся на это, засунув руки в карманы. Было видно, что у их давней дружбы крепкая основа — уважение. — Что? Не ожидал? Вот и он тоже. Карантир все же не удержался от улыбки: невысокий и в чем-то хрупкий Нитраль едва ли доставал мощному Иммлериху до плеча, но исландец не сомневался в правдивости его слов. Эредин брал в свою — наводящую ужас на общественность, и полное восхищение в сообществе группу, только лучших. И Карантир готов доказать, что должен быть с ними.. . .
— А можно как-то это правило с огнем, м, обойти? Карантир кинул свой длинный плащ на соседний стул и приблизился пружинистой походкой, — и зачем так бедрами качать? — ловким движением занял место рядом с Эредином на столе возле подоконника, где тот сосредоточенно курил последние полчаса. Неизвестно, чем занимался исландец в их стране, но почти никогда не пропускал репетиции, исключая этот день. Эредин же никуда не торопился, помещение по факту принадлежало ему, и использовалось под разные нужды: чаще для репетиций, иногда под импровизированный офис, бывало приютом для заезжих групп или просто местом послеконцертных тусовок. Бар же на первом этаже всегда был открыт для своих в самое позднее время. От Карантира повеяло свежестью и каким-то ментолом, видимо он срезал путь через лес. Он был одет в длинную чёрную рубашку, и пентаграммы на шее отдавались звоном на каждый его шаг. Чёртов колдун. — Есть предложения? Вокалист выгнул бровь в ответ на внимательный взгляд, и щелкнул заискрившей зажигалкой, отчего кошачьи глаза Карантира зажглись в темноте. Тот повел плечами, намеренно подвинув Эредина, чтобы дым тянуло в окно, и теперь вокалист ощутил характерный запах салона машины, тяжёлый и мужской, ещё больше дополняющий андрогинную внешность исландца; только это не было диссонансом — несочетающиеся черты удивительно гармонировали в нем, как наглядный пример того, что красота не имеет пола. На самом деле, вряд ли кто мог бы усомниться в Ар-Фейниэле, глядя на размах плеч и рост — но что-то неуловимо смягчающее и изящное проскальзывало во всем его облике. Почему этот исландец такой странный? — Вообще, есть одно, — сказал Карантир. …Эредин криво улыбался, — когда он улыбался так, кося край губ только, его красиво сломанный нос придавал лицу самое инфернальное выражение из всех возможных, делая его хищным, отталкивающим, устрашающим. Но исландец смотрел на него с любопытством. То, что предложил Карантир, могло сойти за план. Если быть до конца честным, идея была самой стоящей из всего, что он слышал за последнее время. Эредин затянулся уже боги знают какой сигаретой за вечер, и перевел взгляд на застывшего исландца рядом. Карантир бездумно крутил барабанную палочку в умелых белых пальцах, завораживая самим движением в тишине. Четыре оборота влево. Четыре вправо. Долбанный гипноз. И взгляд все цеплялся за них, за руки Карантира, не подчиняясь своему владельцу, но подчиняясь движению; завороженный тем, как рубашка натягивала мышцы на плечах, как из-под забранного рукава на худую руку змеились татуировки древних рун; и в неровном свете фонаря и луны за окном, они казалось, оживали, перетекали одна в другую, дразняще прятались под стелющейся по блестящей черной коже брюк рубашкой. Эредин видел гибкость и силу замкнутые в мышцах и жилах, очерченные рунами поверх, видел острые скулы, и почти белые глаза, неровно срезанные волосы, поэтому они всегда закрывали часть лица. Он видел исландца, и абсолютно не знал, кто он такой. Ястреб отвернулся к окну — глянул вниз на мерцающие огнями сумерки у причала фьорда, и вспомнил, как он сам, два дня назад на этом же месте собрал группу. Только в спину через окно светило солнце. — Неужели вы думаете, что какие-то идиотские запреты меня остановят? Остановят — нас? Dearg Ruadhri? Он допустил в голос чуть властных нот, чуть — вибрирующей вкрадчивости — он всегда хорошо владел своим голосом, усилил тон, и три пары глаз прожгли его в ответ. Он встал, раскинув руки в сторону — представил себя на сцене — до жара на коже — это всегда жар — и снаружи и внутри. Встал, — и за его спиной вспыхнул ряд факелов, будто огненные крылья, завораживающие и устрашающие. И он говорил — об этом, об огне и о силе, о сцене — о том, что только их имена будут вписаны в историю. Музыкой ли, огнем, или кровью. Он поймал взгляд Нита — пылающий, преданный. Нит был младше — и знал его музыку чуть ли не с раннего детства, стирая пальцы до кости об гитарный гриф, чтобы потом стоять рядом, быть почти на равных, со своим вдохновителем — или героем — Эредином. Его путь был понятен. Он встретил взгляд Имлериха — уверенный и спокойный — они знакомы с незапамятных времен, так долго, что секретов почти не осталось. Имлерих всегда будет с ним. Электрические глаза Карантира смотрели ярко, дико — и абсолютно нечитаемо. От этого взгляда кровь стыла в жилах; и Эредин мог ничего о нем не знать, но чувствовал кое-что иное: если бы Музыка могла жить еще сильнее, быть еще ярче — с кем то, кто будто предназначен вывести ее в реальность, так правильно сжигая ей чужие души, — это был Карантир. И Эредин верил чутью. Он затянулся ещё раз, сильно, до жара в лёгких, пытаясь втащить себя в серую реальность. Карантир рядом улыбался так, будто знал, что Эредин завис, не в силах противостоять его проклятой магии, будто весь его гордый вид выражал — я знаю, что все смотрят на меня, на мои губы, например, особенно ты сейчас; а может, его взгляд не выражал ничего, а Эредин придумал это сам. Он — да, смотрел, и — не понимал. Он ничего не понимал про этого противоречивого исландца. Тот выдохнул дым, стрельнув глазами из-под длинных белесых ресниц, и все, что Эредин хотел, еще сильнее злясь на себя, — это чтобы Карантир наконец отвернулся, иначе он точно что-то сделает — ему врежет, например, сломает и его хорошенький, вздернутый как-то по девчачьи носик, и красивой формы губы в чуть наглой ухмылке сейчас, испортив нежно-белую кожу алыми каплями, чтобы только не смотреть на это уже, потому что внутри что-то невероятно выворачивает; а потом вдруг встретил прямой — ледяной — взгляд, и понял: ничего он не сломает. Просто не сможет. И Карантир снова улыбался как-то так, понимающе-победно, покрытый синими бликами неоновой вывески дома напротив, и Эредину хотелось заорать во все горло, потому что реальность ускользала от него. Они долго и молча курили, смотрели на очертания гор, и Эредин тонул в собственных мыслях, выстраивая музыку, будто пришедшую откуда-то извне, из глубин миров или древних времен; воспевающую ледяные глаза и порывистый сильный ветер, свободный и не подчиняющийся никому вокруг, тонкие пальцы, заклинавшие железо и холод. Музыку — о битвах, о потерях, о войне, долге и смерти, о мире, где он будет королём. А Карантир будет стоять с ним — плечом к плечу.. . .
Исландец потянул старинную дверь на себя — он опоздал, надо было доехать из его съемной дыры в центр по пробкам, но дверь распахнулась сама, и вырвавшийся разъяренный Эредин чуть не сбил его с ног. Карантир отступил, услышав шум, и за Ястребом вывалились наружу Нит и Имллерих, чудом не застряв в проеме. — Подожди! — выдохнул рыжий, на ходу натягивая плащ. — Да погоди ты! А если это не он?.. — А кто? Эредин будто впечатывал слова в воздух. Карантир сложил руки на груди. — Кому еще надо, чтобы мы провалились на фестивале…? Вокалист тяжело дышал, сжимая кулаки и замерев в хищной позе. Его плащ подхватил ветер, непослушные волосы упали на яростные зеленые глаза. — Есть только одна сволочь, которой это выгодно. Аваллак’х. — Но босс, отсутствие огня ничего особенно не изменит, — неуверенно произнёс Нит. — Да? Эредин шагнул на него, и тот отступил, склонил голову. Разница в их росте впечатляла. — Это месть, Нитраль, и именно поэтому это нельзя оставить просто так. Ещё вопросы? — Нет, босс. — В чем дело? Эредин резко развернулся, наткнулся на холодный синий взгляд снова. Сделал шаг, вынуждая исландца вздернуть голову. Ожидаемо, Карантир не двинулся с места. Ястреб всмотрелся в бесстрастное лицо, скрытый темными волосами загадочный изгиб губ, и ощутил себя преданным своими же королем, глядящим в глаза всесильному, равнодушному магу. Всего на мгновение. Затем выдохнул, и отступил сам, зачесывая волосы с лица. — Все наши факелы исчезли. * флор том – напольный барабан, основная составляющая стандартной ударной установки * концерт Gorgoroth в Кракове – реальный случай, когда группа перестаралась с имиджем и в качестве бонуса получила повестку в суд, штраф и бан из страны. Тем самым прописавшись в историю за скандальчик. Зачесть об этом милейшем инцеденте можно хоть бы в вики, но внимание, там на фото шок- контент. Зато Эредин без ума от этой истории ( в этой AU)))