1
пятница, 12 октября
С тех пор мы больше не виделись. Я улетел в Берлин, где должен был записать трек с одной малоизвестной группой. Первый день в студии дал чёткое представление о нашем дальнейшем сотрудничестве. И уже следующим вечером я понял — столица не отпустит меня так просто: на конец сентября мы запланировали здесь несколько совместных выступлений, на второе октября — акустическое шоу в Потсдаме, по случаю празднования Октоберфеста. Всё прошло отлично. И третьего числа, полный творческих сил, я вернулся домой. Родной город приветливо встретил тёплым солнечным утром и вспыхнувшими красно-жёлтым пламенем деревьями. Чего не скажешь о Дэниэль — ни приветов, ни вспышек. За всё время моего отсутствия от неё не было ни смс, ни тем более звонков. Её же номера я не знал, а вновь бесстыжим образом явиться к её порогу и навязывать своё общество счёл глупым. Оставалось одно — спортивная площадка парка, где в первую нашу встречу там Дэни обмолвилась: «Это давно вошло в привычку». Я стал чаще выбираться по утрам на пробежку и каждый раз уходил один, уходил с единственной мыслью. Чем больше я о ней думал, тем сильнее меня затягивало в это болото зацикленных мыслей. Разум медленно терял связь с рациональностью. Разум тонул. Пожалуй, так всегда бывает в начале любого влечения — ты ни черта не понимаешь, что происходит вокруг, лишь безвольно барахтаешься на вершине фонтана собственных эмоций. Однако когда сила, питающая источник, иссохнет, тебе придётся впечататься мордой в шершавый асфальт реальности. Рассвет сменялся рассветом, это превратилось в навязчивую идею, какую-то нездоровую одержимость. Одним дождливым утром, вместо того, чтобы остаться дома, как наверняка поступила Дэни, я упрямо натянул непромокаемую ветровку и направился в шелестящий дождём парк. Бегать по скользким тропам было заведомо кретинской идеей, о которой я пожалел позже — в больничной палате, сидя на койке у рентген-аппарата. К счастью, всё обошлось банальным растяжением связок. «Несколько дней покоя и физиотерапия», — вот и все предписания. Я вернулся домой и, прихватив гитару из студии, решил хоть как-то собрать хаотично блуждающие мысли. Прошёл час, за ним другой. Мне начало казаться, что, перебирая струны, я просто-напросто наматывал ещё больший клубок из спутанных нитей сомнений. Пролившийся из окон закат окрасил комнату теплом оранжевого бархата, но солнечный свет, запертый в замкнутом пространстве, действовал, наоборот, угнетающе, отчего и я ощутил себя загнанным в ловушку.2
Единственным местом, где я мог побыть с людьми и в то же время наедине с собой, был парк. Я сидел на скамье у баскетбольной площадки, завистливо наблюдал за игрой и думал о том, стоит ли поехать в бар, чтобы подцепить там какую-нибудь девицу и завязать с нездоровой одержимостью Дэниэль. Я не мог понять, что вообще хотел от неё. Всё ли дело в сексе? А интрижка на одну ночь? Решила бы проблему? Вернулись бы мои мысли в прежнее русло? Я всё размышлял и размышлял; думал, как не думать о ней, и незаметно для себя провалился в дрёму. Но даже там мозг предательски вырисовывал её лицо и воспроизводил её голос. Звуки были слишком осязаемыми и не давали заснуть окончательно. — Штэфан? Привет, — вновь прозвучало с французским акцентом. И я открыл глаза, но через мгновение невольно зажмурился, сочтя увиденное обрывком сна — прямо передо мной стояла Дэниэль. — Привет, — повторила она. — Какое всё красное... солнце, деревья, твоя куртка. Дай мне секунду, — пытаясь привыкнуть к слепящему свету и убедиться в том, что это действительно Дэниэль, открыл я глаза шире. — У тебя всё хорошо? — поинтересовалась она и перевела изучающий взгляд с моих перепачканных масляными пятнами спортивных штанов на трость. — Скажем так, неудачное стечение обстоятельств, — приподнял я штанину, показав перебинтованную ступню. Дэниэль горестно вздохнула и села рядом, спросив о том, как это произошло. Но я был слишком рад её видеть, потому, решив не заострять внимание на глупом инциденте, сменил тему, заговорив о погоде, которая последние дни радовала приятным теплом. Я рассказал ей и о поездке в Берлин, и о концертах. Узнал, что она получила работу в библиотеке при главном университете города, поэтому её расписание и претерпело некоторые изменения — утренние пробежки стали вечерними. — Прости, — извинился я, достав из кармана так не вовремя затрезвонивший телефон. Звонил Ксавьер — выяснял, где я есть, и почему не открываю дверь. Голос его звучал так, словно он отчитывал нашкодившего кота, разбившего что-то чрезвычайно ценное, отчего я и впрямь задумался, что могло послужить причиной столь неприкрытой вспыльчивости. — Я… — попытался я встать на ноги, дабы отойти в сторону и не делать из Дэни безмолвного участника ненужной ей беседы. Но после очередной безуспешной попытки наступить на больную ступню, так и не смог. И Дэниэль, ничего не сказав, сама поднялась со скамьи, направившись прочь. — Ты меня слышишь?! Штэф, ты вообще тут?! Нет, я не услышал ничего из того, что он там истерично проверещал. Я сам, вероятно, сейчас походил на глупую курицу, выпучившую глаза и провожающую удивлённым взглядом Дэниэль. И я не понимал, куда именно она направилась. Она же, остановившись у турника и, очевидно, оценив мой потерянный вид, улыбнулась, вопросительно кивнув. — Штэфан, мать твою! — уже проорал Ксавьер. — Да, слушаю. — Почему ты закрыл студию и дал Тони выходной? — Потому что на сегодня не запланированы никакие записи и репетиции, — спокойно ответил я, по-прежнему не понимая его обвинительной интонации. — Тони довёз мою задницу до больницы, вот я и отпустил его. Вечер пятницы, пусть парнишка развлечётся. — Не запланированы никакие репетиции?! Мать твою, ты это сейчас серьёзно? Тут со мной Шефер с ребятами, мне им так и передать? Вот он — момент падения с бурлящего фонтана вниз к реальности. Довольно паршивое ощущение — признавать собственную оплошность, но куда паршивей — подводить людей, рассчитывающих на тебя. Последние несколько недель я и впрямь отошёл от дел студии, взвалив обязанности на одного лишь Тони. Парень управлялся со всем на отлично и об этой репетиции даже не знал, так как Ксавьер позвонил накануне мне лично, предупредив о своём кратковременном приезде в город. Группа, которой он сейчас занимался, планировала подписать контракт с GUN Records. В субботу они выступают перед новым продюсером. Ребята постоянно репетировали здесь, здесь же записали первый EP. Но репетиционных баз в городе — как грибов. Я явно забыл о чём-то ещё, что привело Ксавьера в бешенство. Ничего не оставалось, как вновь извиниться за собственную рассеянность и докопаться до сути проблемы. «Документы», — коротко ответил он. Документы о моей передаче прав будущему владельцу, который собирался переиздать старый материал группы под новым знаменем. — Штэф, мой самолёт через несколько часов, до отлёта нужно закинуть всё на лейбл. Я не доверю бумаги этим мальчишкам. С Тони я говорил — это не вариант, — он у чёрта на куличках. Не срывать же мне дверь с петель, чтобы пробраться внутрь. Скажи, что ты где-то рядом. — Казалось, его голос вот-вот начнёт подрагивать от отчаяния. — Да, неподалёку. Скоро буду. Слушай, я… — Нет, — перебил он, прочитав мысль. — Избавь меня от своего самобичевания. — В трубке зазвучали короткие гудки, и я убрал телефон в карман, невольно выругавшись. — У тебя проблемы? — Дэни спрыгнула с турника и подошла к скамейке. — Надеюсь, что пока ещё нет, — ответил я. — Может, тебя проводить? — тотчас же обхватила она меня под руку, когда, встав на ноги, я пошатнулся от пронзившей ступню боли. — Мой дом совсем рядом, но раз ты предложила… — улыбнулся я, не оставляя ей выбора. — Да и мой продюсер, кажется, сломает мне что-нибудь — или дверь в студию, или ногу — если я не буду на месте через пятнадцать минут. И, обогнув фонтан, мы направились прочь из парка. Дэниэль была на удивление дружелюбна и даже предложила сослаться на какие-нибудь её проблемы, чтобы «мой продюсер не ломал мне ничего». — А твоя студия находится рядом с домом? — спросила она, и тогда я решил рассказать ей и об истории знакомства с Ксавьером, и о студии.3
Мы познакомились около семи лет назад, и наше общение всегда балансировало на границе дружбы и партнёрства. Поддерживать приятельские отношения нас обязывало одно общее увлечение, ставшее работой для обоих, — музыка. Это было начало нулевых. Дела моей группы шли в гору. К тому моменту на нашем счету уже было четыре полноценных студийных альбома и грядущее турне. У Ксавьера же всё обстояло с точностью до наоборот. Он занимался поставками музыкального оборудования и мелкой продюсерской деятельностью. В тот год конкуренция на рынке, бившая все мыслимые рекорды, вынудила его взяться вдобавок и за организацию концертов. Так мы и познакомились. Он был звукорежиссёром на одном летнем фестивале, мы — хедлайнерами. И уже после выступления, сидя в чилауте перед холодильником, до отвала набитым пивом, в благодарность за отличную работу я предложил ему присоединиться к нам. Мы пожали руки, представившись. Его имя резануло по ушам и надолго впечаталось в память — Ксавьер Майер. Русый голубоглазый немец, получивший своё необычное «испанское» имя из-за любви его матери к латинской культуре. Слово за словом, и Ксавьер рассказал о своём терпящем убытки магазине и, вероятно, приближающемся закрытии. Огромная партия оборудования могла уйти с молотка за гроши. Сидеть сложа руки в ожидании банкротства было не лучшим вариантом. И единственное разумное решение казалось очевидным — в разы снизить стоимость и распродать весь товар в ближайший месяц, погасив ренту и не уйдя в колоссальный минус. Его визитка провалялась в бардачке моей машины несколько дней. Но ни я, ни группа не нуждались в приобретении дополнительного оборудования. Мы были эндорсерами двух других музыкальных фирм — всё, вплоть до чистящих средств для инструментов, нам предоставлялось с весьма солидной скидкой. Но Вселенная выстроила обстоятельства таким образом, что, когда я в очередной раз столкнулся с Ксавьером, встреча оказалась судьбоносной для нас обоих. Музыкальный магазин, владельцем которого являлся Майер, располагался в крупнейшем торговом центре нашего города. А вот с этажом он прогадал — четвёртый — в самой гуще точек для геймеров, детских развлекательных комнат и всевозможных ресторанов фастфуда. Позже Ксавьер и сам признал свой промах. Сторонником полностью здорового питания я стал не так давно, потому в тот день, вернее было бы сказать «то утро», заказав двойную порцию картофеля фри и ещё более внушительных размеров чашку кофе, я наслаждался понедельником — своим выходным. Полистывая свежий выпуск молодёжного журнала, я рассматривал яркие фотографии, читал статьи о восходящих талантах шоу-бизнеса и рецензии на последние альбомы различных исполнителей. Мою идиллию нарушил негромкий стук барабанов, что доносился из-за спины — кто-то явно пытался отстроить натяжение пластика рабочего барабана. В нескольких метрах от меня, за стеклянной витриной, парнишка отбивал незатейливый ритм, покачивая в такт мелодии пушистым ирокезом. Неспешно расправившись с завтраком, я зашёл внутрь магазинчика. — Доброе утро! Что-нибудь подсказать? — вежливо поинтересовался парнишка. — Да нет, — усмехнулся я. — Услышал, как ты играл, решил заглянуть посмотреть, что за установка. Я сам музыкант. Можно? — потянулся я за лежащими на комбике палочками. — Да, пожалуйста. Только акустика здесь дерьмовая. — И такое бывало, — рассмеялся я и, усевшись на круглый стул, лёгкими ударами пробежался по всем барабанам. — На неё сейчас скидка, — сказал парень. — Тридцать пять процентов. Плюс палочки в подарок. Магазин скоро закрывается, поэтому у нас ликвидация товара. А я принялся осматривать логотипы висевших на стене гитар. — Ксавьер Майер имеет какое-либо отношение к этому магазину? — Да, конечно. Герр Майер его владелец. Он будет к обеду. — Вытащив маленькую картонную коробку из подсобки, парень принялся доставать из неё разноцветные медиаторы, раскладывая их под длинным стеклом стойки у кассы. — Вы его знаете? — вновь обратился он ко мне, на что я утвердительно кивнул. — Я могу подождать его здесь, осмотреть всё? Парень лишь показал большой палец, не отрываясь от работы и шёпотом пересчитывая оставшиеся пакетики.4
В половине двенадцатого Ксавьер уже был на месте. Он явно не ожидал меня здесь встретить, хотя, как мне тогда показалось, был приятно удивлён. На мой вопрос, располагает ли он временем, он, озадаченно посмотрев, ответил: — Да, вполне. Наше общее дело родилось на оранжевых пластмассовых стульях четвёртого этажа фудкорта под шум, гул, возню и голоса людей, пришедших на обед. Я заказал две чашки кофе и изложил суть предложения. Ксавьер молчал, медленными глотками цедил напиток и внимательно слушал, не выражая никаких эмоций. А я терялся в догадках — заинтересовало ли его это вообще. — Слушай, Штэф… — наконец вымолвил он, почёсывая затылок. Но я перебил его, не дав закончить мысль. Что-то в этой интонации было настораживающим, поэтому я посчитал нужным добавить, что это не предложение помощи. — Взаимовыгодное сотрудничество, — конкретизировал я. Ксавьер был немногословен — пожал плечами и протянул мне ладонь. Теперь дело стояло за бумажной юридической волокитой.5
Идею эту я вынашивал довольно приличное время, и сложно сказать, как скоро бы она оказалась реализованной, сложись всё иначе. Слава — вещь хрупкая. Я не знал, как долго группа будет находиться на пике, как долго мы сами будем «группой». Лишь в одном не сомневался — музыка никогда не покинет мою жизнь. Я давно подумывал продать квартиру и приобрести дом. А за главным парком города как раз разрастался живописный район с кирпичными трёхэтажками. Выбранный мною дом был разделён на две равные половины — мне досталась левая. К каждой из них поднималась каменная лесенка с металлическими поручнями, декорированными коваными листьями. Вход внутрь вёл сразу на второй этаж — основное помещение для жилья. Первый этаж являлся полуподвальным, но для жилых комнат вполне сгодился бы, третий — просторный чердак, где я складировал разное — нужное и ненужное — барахло. С соседями мне повезло. За стеной жила супружеская пара художников, а с творческими людьми мне всегда было легко находить общий язык. Когда я рассказал им о том, что, в отличие от них, собираюсь превратить свой «подвал» не в гараж, а в студию звукозаписи и репбазу, они восприняли это с долей понимания. Нормированные часы работы студии — не слишком рано и не слишком поздно — было единственным их условием. Я согласился — в ночной тиши стук барабана или рёв электрогитары полностью не поглотит ни один изолирующий материал. Вход в студию стоил мне проломанной стены у главной лестницы. Ему, конечно, придали должный вид, вставив толстую металлическую дверь, но вот истоптанный за время ремонтных работ газон пришлось по весне перестилать и выкладывать на нём дорожку из камня. А потом я выкупил у Ксавьера всё необходимое оборудование за полцены. Он же, как и планировал, закрылся к концу месяца, найдя на одной из центральных улиц города помещение под новый магазин. На витрине мы повесили баннер с моей довольной физиономией и адресом студии. И имя группы сделало своё дело. Звонки от различных музыкантов стали поступать уже в конце первой недели. Сперва это были обычные подростки, ищущие сносное место для репетиций, позже — малоизвестные местные группы, желающие записать первую студийку или хотя бы сингл. Необходимости выбора — кому отдать время — не было. Двух репетиционных комнат и одной большой для записи вполне хватало на всех. Тони — девятнадцатилетнего соседского парнишку — я нанял в качестве администратора, а сведением треков занимался сам. Через семь месяцев стал поступать первый доход. Через год к релизу готовился пятый студийный альбом группы, запись которого должна была пройти под руководством Ксавьера. Он получил должность звукорежиссёра на лейбле крупнее нашего, оттого и утянул нас за собой на Supersonic Records. Я был счастлив за приятеля, его дела наладились. Впрочем, как и наши. Новый альбом принёс группе ошеломительный успех, прогремев и за границами Германии. А ещё через два года, весной 2005, студия Supersonic Records — дочерняя компания Great Unlimited Noises Records — прекратила своё существование, так как владелец GUN подписал контракт с Sony Music. Нам это было только на руку. Теперь и Ксавьер, и мы автоматически перешли на GUN Records, где в марте прошлого года и записали шестой альбом, за которым последовало Европейское турне. Жизнью студии во время моего отсутствия занимался человек Ксавьера и Тони, ответственно подошедший к работе.6
Отыграв последние шоу на всех крупных летних рок-фестивалях, я был убеждён, что с наступлением осени проведу заслуженный отпуск в домашнем заточении — в старых спортивных трениках и растянутой футболке, валяясь на диване за просмотром первых туров очередного футбольного сезона. Вместо этого сентябрь ворвался свежим дыханием, принесшим множество новых идей. Сутки напролёт я проводил в студии, помогая молодым группам со сведением, попутно сочиняя собственную музыку и тексты. Мой привычный распорядок дня изменили джазисты, частенько репетировавшие у меня и пригласившие выступить с ними в качестве сессионного барабанщика. Всё их творчество — знаменитые хиты прошлых лет, которые они исполняли в кафе и ресторанах живой музыки. Так меня и занесло в «Калейдоскоп». — Там мы с тобой и познакомились, — улыбнувшись, взглянул я на Дэниэль.7
— Ну, наконец-то! — улыбнулся Ксавьер и осуждающе покачал головой, заметив меня, держащего Дэниэль под руку и вальяжно прихрамывающего рядом. — Прости, в нормальном состоянии это вышло бы быстрее, — высвободив руку, начал я шарить по карманам в поисках ключей, которые почему-то всё не находились. — Штэф, ну! — Ксавьер в нетерпении хлопнул в ладоши, отчего рассевшиеся на ступеньках ребята, оторвавшись от беседы, вытянули шеи. — Штэфан, я, наверное, пойду… — прошептала Дэни. — Нет, постой, это дело пары минут. Дэни, это Ксавьер. Сави, это Дэниэль. Сейчас, я только отдам ему кое-какие бумаги, — впопыхах представил я обоих. Придерживая встрепенувшийся от ветра галстук, Ксавьер приветливо протянул ей руку, не сводя с меня испепеляющего взгляда. — Подождёшь меня здесь? — вновь обратился я к Дэни. Оказавшись в гуще непонятных событий, она растерялась вконец, а эта просьба вызвала в ней ещё большее замешательство. Она ничего не ответила, тем не менее осталась стоять на месте, а я похромал в сторону металлической двери, ведущей в подвал дома. — Тони поведал о причинах твоей травмы, — сказал Ксавьер, когда мы спустились в студию. — Ну, ты сам виноват. — Да, знаю. Но тем не менее спасибо за поддержку, — усмехнулся я. — Уверен, эти слова дались тебе нелегко. — Штэфан-Штэфан, — прицокнул он, — она школу-то хоть окончила? — И школу, и университет, — достал я из ящика папку с документами. — С каких пор ты печёшься о моей личной жизни? — удостоверившись, что всё на месте, протянул ему несколько файлов. — Это лишь предостережение. Последнее время на малолеток пошла повальная мода, нашим адвокатам с завидной частотой подкидывают дела непутёвых музыкантов. — Майер, я — путёвый музыкант, — усмехнулся я. — А ты сегодня чрезмерно попечительный, — похлопал я его по спине, подгоняя к выходу. — Присмотришь за ними завтра? — спросил Ксавьер, не утруждая себя пояснениями. И, не дожидаясь моего ответа, направил ключ в сторону машины — та поприветствовала хозяина характерным звуком. — Au revoir! — махнув ладонью, с ужасным акцентом попрощался он с Дэниэль, всё так же стоящей в замешательстве у порога. И ещё через мгновение спешно захлопнул за собой водительскую дверь. — Красивая улица! Последний раз, когда я гуляла по другую сторону парка, тут было безлюдно и весьма уныло. А сейчас!.. — Она вновь окинула восторженным взглядом аккуратно выстриженные лужайки, расстелившиеся зелёными коврами перед домами. — Сколько же лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать? — Что-то типа того… мои первые летние каникулы. — И опять эта опьяняющая улыбка, следом за которой на щеках появились кокетливые ямочки. — Может, ты сегодня пропустишь пробежку? — краем глаза покосился я на неё. — Ребята здесь всего на пару часов, послушаем их, а потом я закрою студию и подброшу тебя домой?8
Три песни спустя нас в буквальном смысле слова выкурили из репетиционной комнаты. Я извинился за плохую вытяжку и предложил засесть с горячим чаем на свежем воздухе. Но пока пытался найти хотя бы одну чистую кружку, обнаружил интересные факты из жизни Тони. Во-первых, его одержимость кофе приняла форму лёгкой наркомании. Во-вторых, именно он и являлся виновником исчезновения всей посуды в студии. — Это твоя идея? — воодушевлённо спросила Дэниэль, и я высунул голову из-под длинной столешницы администраторской стойки. Причиной восторга была ведущая из студии наружу светлая деревянная лестница, выглядящая как огромная акустическая гитара, которую просто-напросто поставили у стены: корпус упирался в пол, голова грифа — в дверь выхода. Тонкие металлические белые ригели и поручень, ограждающие лестницу, представляли собой нотный стан, на котором висели чёрные ноты «Лунной сонаты» из части Адажио. Возможно, не самый удачный выбор композиции для заведения, где основной контингент отдал бы безусловное предпочтение Хендриксу, нежели Бетховену, но таков был тайный замысел автора, коим я не являлся. А лестница и впрямь стала главной «достопримечательностью» студии.9
Время было около семи часов, и солнце уже спряталось за горизонтом, но тлеющие угольки последних уходящих лучей упрямо не пускали мрачные тени на нежную палитру осеннего неба. Стянув покрывало с одного из диванов студии, мы расположились на широкой скамье под старым клёном, росшим перед домом и уцелевшим после строительства этого микрорайона. Дэниэль по-прежнему с чрезмерной осмотрительностью отвечала на некоторые вопросы о своём прошлом, оборачивая всё шуткой или вовсе же переводя стрелки на меня. Поэтому в основном говорил я, говорил о чём-то отвлечённом: о музыке, о процессе её создания, об источниках вдохновения. — Ты должен быть безгранично счастливым человеком, чтобы во всём находить отголоски поэзии, — с какой-то долей грусти произнесла Дэниэль, когда сорванные порывом ветра золотые листья дождём обрушились на наши головы, и я назвал это поэтичным. — Это так ты сочиняешь музыку? — поднесла она кружку к губам и сдула поднимающийся над горячим напитком пар, который через мгновение вновь продолжил вздыматься клубами. Но я даже не сразу сообразил, что это вообще был вопрос, — зачарованно рассматривал её лицо. — Вслушиваясь в шорохи листьев? — тогда уточнил я, усмехнувшись над собственными словами, показавшимися мне весьма лиричными. — Моя музыка — это микс, сочетающий в себе гораздо большее количество разных звуков. Вот когда вечер окончательно отступит, уступив место ночи, тогда ты поймёшь… — …что и в звуках электричества есть красота? — произнесла она некогда моё объяснение ей, и я безмолвно согласился. Мы просидели так до самых потёмок, пока не зажглись фонари. Парни закончили репетицию и, попрощавшись, разъехались. — Сейчас я и тебя подкину, — замкнув стальную дверь, уже было собрался я подняться домой за ключами от машины. Но Дэни наотрез отвергла моё предложение, мотивировав это желанием «пробежаться». — Тем более твоей ноге ни к чему лишнее напряжение, — прозвучал в подкрепление её отказа ещё один довод, впрочем, не имевший для меня особой весомости, но я решил не спорить и не навязываться. — Завтра у ребят важное выступление, я подумал, может, ты захочешь прийти и поддержать их, — опираясь на трость, остановился я перед Дэни, перевязывающей шнурки. — Уверена, они справятся и без моей поддержки. — Всё же я был бы рад, если бы ты составила мне компанию. — Это сегодня у меня был выходной, завтра нужно быть на работе, — выпрямилась она. — В субботу? — поправил я капюшон её куртки. — В субботу, — эхом отозвалась она.10
суббота, 13 октября
«Что-нибудь придумаем», — стало последним, что Штэфан сказал ей напоследок. И где-то за этими словами скрывающееся «мы» уже было окружено незримыми демонами её глубинных страхов — страхов, через секунду водрузивших флагштоки со знаками «Biohazard». Ей оставалось лишь сделать шаг навстречу манящему «мы» — и всё пропиталось бы смертоносным ядом, которым была она сама. День на работе не задался с самого начала. Бурлящий, нескончаемый поток мыслей терзал её измученный разум всю ночь. А тех нескольких часов, что удалось вырвать у наступившего утра до того, как прозвенел будильник, организму катастрофически не хватало, о чём он всячески подавал предупредительные сигналы, проявляющиеся в замедленных движениях, выпадающих из рук предметах и постоянно наливающихся тяжестью веках. — Дэни? Дэниэль? Тебе плохо?! — Голос, полный паники, ворвался в сморивший её сон. Её коллега Катя, стоя на коленях перед сидящей в весьма неоднозначной позе Дэниэль, — на полу, меж книжных стеллажей, с растрёпанной копной волос, — трясла подругу за плечи, пытаясь привести в сознание. — Tout va bien, tout va bien, — пробормотала Дэниэль и открыла глаза. Но, увидев всё ещё охваченную тревогой Катю, тотчас поспешила успокоить, повторив «Всё в порядке» уже на немецком. — Я протирала пыль и… просто заснула. Прости, что напугала, — наспех смахнула она волосы, паутиной обвившие лицо. — Тебя там спрашивает какой-то мужчина. Что сказать? — Катя протянула Дэниэль руку, помогая подняться. — Яков? Да-да, мне нужно передать его отцу книгу. Одёрнув подол платья, больше походившего на школьную униформу, Дэниэль уже было направилась к визитёру. — Тебе явно нужно выспаться, — хихикнула Катя вдогонку. — Дэни, я же знаю профессора Крауса. К слову, и он заходил. Но тебя ищет не он. — Нет-нет-нет. — Дэниэль замотала головой, боясь услышать знакомое описание. — Высокий такой, — продолжила Катя и, вытянув руку вверх, указала на рост человека, — джинсы, чёрная куртка, тёмные волосы, пирсинг… — закравшееся смутное предчувствие сделало её речь сбивчивой. — Вызвать охрану? — переняла она смятение Дэниэль. — Нет. Это… это просто знакомый. Не нужно никакой охраны. Передай ему… — едва возникнув, оборвалась мысль, — передай, что… — чуть более решительно прозвучал голос и через миг вновь затих. — Что ты почувствовала себя дурно и ушла домой? — не подвела Катю женская интуиция: Дэниэль явно хотела избежать встречи с нежданным гостем. «И вот он заявится с пакетом апельсинов или ещё там чего, что принято приносить в подобных случаях… и что тогда? Нет, уж лучше сейчас. Уж лучше здесь». — Скажи, что я скоро подойду. Щёлкнувший замок двери служебного туалета — и вот теперь дежавю посетило её саму. Едва уловимое ухом тиканье наручных часов сейчас, отражаясь от кафельных стен, гудело невероятно протяжно, словно церковный колокол, созывающий на вечернюю литургию. И пока душа покорно молилась, черти вероломно завладели сознанием: играли с ним, как с пластилином, множили страхи и сомнения, лепили из них ещё более уродливые картины. И время не поспевало за путанными мыслями, а в них и не было ничего путного. Время надменно смеялось — его призвали в судьи!11
Столько раз я проезжал мимо библиотеки, но после её реконструкции так ни разу и не побывал внутри. Интерьер изменился до неузнаваемости, стал совсем не таким, каким был в мои студенческие годы. На смену старым стеллажам, массивным дубовым столам и громоздким стульям пришла новая, современная мебель. Стены перекрасили в светло-серый цвет, зал разделили стеклянными перегородками, а на потолке установили люминесцентные лампы. Лишь большие панорамные окна с видом на кампус, да ощущение собственной принадлежности к чему-то сокровенному остались неизменными. Ожидая Дэниэль, я сидел на широком матерчатом диване неподалёку от стойки информации и наблюдал за тем, как какой-то смуглый парнишка — вероятно, иностранный студент — пытался добиться от единственной присутствующей здесь девушки из службы персонала разрешения пройти в зал манускриптов. Путая немецкие и испанские слова, он всё отчаянно повторял: «Еs ist muy importante», отчего меня переполнило невольное любопытство — что это за древние тексты, вызвавшие в нём такое рвение заполучить их. — Простите, ничем не могу помочь, — эдак десятый раз подряд повторила девушка, и её голос восхитил меня непоколебимым спокойствием. — На стенде при входе чёрным по белому указаны часы работы читальных залов и информационных центров. — Да-да, библиотек открыт до десяти вечера. Мне нужно книгу. Только посмотреть, не брать, — не унимался он. — Получить консультацию по интересующим вас вопросам можно с понедельника по пятницу с девяти до шести, и в субботу с десяти до трёх. Что же касается зала манускриптов, доступ туда — только по предварительной записи. Извините, больше ничем не могу помочь — мой рабочий день давно закончен, — на одном дыхании протараторила она, очевидно, давно заученные слова. Однако парень и не думал отступать — точно противно жужжащая муха, донимал невозмутимую сотрудницу, пока та расставляла по полкам книги. Моя же нервная система требовала, чтобы я вмешался и попросил его удалиться, но от разгорячённого замечания меня остановила появившаяся из-за спины Дэниэль. Мне даже подумалось, что она находилась там вот уже какое-то время, наблюдая за разыгравшейся сценой. — Хе-ей, — поприветствовал я её, улыбнувшись. Её волосы, которые всегда находились в некоем подобии порядка, были распущены, взъерошены и волнами скатывались с плеч. А белый воротничок, точно мотылёк, цепко обвивший крыльями её тонкую шею, одним своим видом вызывал странные ощущения на моей коже. Я чувствовал его удушающую хватку на собственном горле, отчего хотелось сорвать его и с Дэниэль. Поистине, слуги Бога, как никто другой, знают толк в изощрённых пытках над разумом человека, раз облачили своих монахинь в похожие одеяния. Не удивлюсь, если сам Сатана был их портным. Но передо мной сейчас стоял ребёнок, зарёванный лохматый ребёнок. По крайней мере, так мне показалось — глаза Дэни были чрезмерно опухшими и красными и без намёка на косметику. И этот потерянный ребёнок смотрел на меня из её глаз, безмолвно осуждая за не самые благочестивые помыслы. «Сколько древних мифов начинается со спасения брошенного ребёнка! И все они заканчиваются трагедией!» — молнией пронеслись в сознании обрывки фраз из романа Кундеры. Но метафоры меня никогда не пугали; что же до трагедий — я всегда пребывал в извечной готовности окунуться в глубочайшую из них. — У тебя всё в порядке? — осторожно поинтересовался я. По всей видимости, планы на сегодняшний вечер напрямую зависели от ответа на этот вопрос. — Это… — Дэниэль смущённо отвела взгляд в сторону. — Я плохо спала ночью, точнее, практически не спала. Знаю, что выгляжу помятой… Но, к моему удивлению, она не отказалась поехать на выступление группы, хоть я и предложил всё отменить. И пока мы пили кофе из автомата библиотеки, я вскользь поинтересовался, почему часы её работы не совпадают с указанными на информационном стенде. — Тебе нужно было стать детективом — всегда подмечаешь подобные мелочи! — озарила её лицо очаровательная улыбка, вновь сделав живым. — Так только сегодня, всё из-за возможной проверки. — Весело тут у вас, — кивнул я на воюющего с кофе-автоматом любителя старинных манускриптов.12
Тёплая осенняя погода, уютное кафе, прекрасная музыка и неспешно текущее время — я даже и предположить не мог, что спустя каких-то полчаса наш вечер на этом завершится. Несмотря на стук барабанов и бренчание акустических гитар, Дэниэль уже не могла скрыть усталости, и то и дело сонно склонялась над столиком. С моей же стороны вынуждать её здесь оставаться было бы одной из форм тирании. Так я вновь оказался в её крошечной кухне. Дэни вышла в соседнюю комнату, чтобы принести мне чашку для чая, а затем я обнаружил её спящей в кресле у серванта… с чашкой в руках. Столько всего странного было в этой квартире, что вызывало нездоровый интерес: начиная с посуды, хранящейся не там, где ей следовало быть, — в шкафчике над раковиной я заметил лишь кружку Дэниэль и скудный набор тарелок, — заканчивая единственным стулом и прочей обшарпанной мебелью. Шкафы, полки, тумбы хранили в себе не меньшую тьму загадок: будто всё самое старое барахло было скуплено на блошином рынке и расставлено в хаотичном порядке вдоль пожелтевших стен. Безупречная, едва ли не идеальная чистота — вот та деталь, которая не вписывалась в эту атмосферу увядания. Взять хотя бы столовую скатерть, что я заприметил в первый день, но не придал особого значения, — она всё так же светилась образцовой белизной. Не успевал глаз зацепиться за один предмет, как где-то по соседству маячила более занятная вещица, тут же перетягивающая внимание на себя. Так я добрался до кипы книг и журналов на подоконнике; знакомая тетрадь со странным зоопарком была в их числе и ещё блокнот с чудным названием «Глупые записки глупого человека». По всей видимости, столь ироничная фраза, написанная от руки, принадлежала Дэни. Веером пролистав страницы, я понял, что держу в руках её дневник. Практически все записи были сделаны на французском языке. Данный факт, несомненно, пришёлся по душе моей совести. Однако и немецкие слова нашли своё место на бумаге. «Это неправильно», — укоризненно прозвучал в голове собственный голос, когда взгляд заскользил по строчкам. Но я надеялся найти хоть что-нибудь, что смогло послужить зацепкой и рассказать о хозяйке столь противоречивого жилища, и, возможно, это «что-нибудь» дало бы почву для «нужных» вопросов или правильных действий по отношению к Дэни. — Это совершенно неправильно, — уже шепча себе под нос, я наивно полагал, что мысли, материализовавшиеся в звуки, могли бы остановить меня от импульсивных действий. «Имею ли я вообще право называть себя Человеком…» — так начиналось первое предложение первой страницы, а запись была датирована две тысячи первым годом — почти семь лет назад. Сперва я подумал, что речь сейчас пойдёт о каких-нибудь подростковых комплексах, но в очередной раз ошибся. Дэниэль писала о своей роли в обществе, рассуждала о своём предназначении и довольно часто употребляла слово «inutile». Хоть его значения я не знал, но, отталкиваясь от контекста, легко смог догадаться о негативном оттенке, скрывающимся за буквами: «Какой толк в том, что ты женщина, если не можешь выполнить своего главного предназначения? Inutile! Écale!» Главное предназначение женщины — стать матерью. Об этом ли писала Дэниэль? Захлопнув дневник, я вернул его на прежнее место. Я ожидал увидеть определённо что-то иное, что-то истинно женское и нелогичное, а не подобные откровения. «Чёрт меня дёрнул его вообще читать!» — отвернулся я к окну и стал наблюдать за непрерывно сигналящим автомобилем, явно кого-то ожидающим. Пожалуй, и мне пора. Но опять какая-то сила вынудила меня задержаться. И я не уверен в том, что это банальное любопытство, — моё стремление было вполне осознанным. И пока я об этом думал, сидя в кресле, в котором только недавно спала Дэни, в то время как её саму я переложил на кровать, ответ нашёл выход из моего бессознательного. Туман из лишних вопросов рассеялся, выпустив и ответ, и утянутый им нужный вопрос. Они оба обрели отчётливые очертания. Я словно взглянул на ситуацию глазами случайного зрителя. В эту минуту я был похож на маньяка или психопата, наблюдающего за тем, как его жертва еле слышно посапывала в нескольких метрах, — именно эта картина и послужила толчком, родившим такой очевидный, но парадоксальный вопрос: что руководило ею, когда она подпускала меня так близко? Изначально обозначив допустимые границы, при этом она оставила двери всех входов открытыми? Безразличие. Безразличие — светилось в её глазах в тот вечер, когда я повстречал её. Тогда, говоря о своём бесстрашии пред тёмными закоулками, именно оно было её голосом. Безразличие, а не принятое мной по ошибке удивление, открыло мне дверь, когда я впервые здесь оказался. Безразличие, а не шаблонная вежливость, предложило мне сейчас подняться на чай. Но почему? Вот он — краеугольный камень всех вопросов. Черкая на скорую руку записку, я застрял на последних словах, задумавшись над тем, стоит ли добавить наигранно-заботливое «позвони». Что-то подсказывало, что не сделай я этого, вышло бы именно наоборот. «Не рискнул тебя будить и отнёс на кровать. Отдыхай. Stäf», — написал я своё имя в точности так, как она его произносила, — растягивая гласную.