• ATEM •

115

пятница, 4 июля

      — Хей-хей! Вот это ты загорел! — похлопал меня по плечу Том, как только мы вошли в кабинет Ксавьера; его же самого на месте не было. — Последние дни и у нас здесь настоящая Италия, — сказал Том и кивнул на солнце за окном.       Мы завели речь о погоде, затем переключились на обсуждение нашего отдыха, а потом заговорили о репетиции и завтрашнем шоу.       — Мы решили добавить остроты, — улыбнулся Том и перевёл взгляд на щёлкнувшую дверную ручку.       — Мы?       — Он. — Том повёл носом на появившегося с двумя коробками пиццы Ксавьера.       — Хей! Ангел прилетел! — засмеялся тот, и мы пожали руки.       Пока мы обедали, Ксавьер рассказывал о рейтингах наших синглов. Ни один из них в топ не попал, но, собственно, такой задачи перед ними не стояло. Это должен был сделать третий сингл, бюджет на съёмки клипа для которого в разы превосходил оба предыдущих.       Да уж, сильнее, чем по работе, я соскучился разве что по музыке — по рок-музыке, — потому как последние недели меня окружали какие-то уж больно попсовые мотивы. Едва мы вошли в репетиционную комнату, как сердце забилось быстрее, а противное чувство пребывания в двух реальностях, преследующее с самого Алассио, наконец исчезло.       После короткой импровизации мы приступили к репетиции: я встал за микрофоном, Ксавьер сел за барабанами, Том — за синтезатором. Так пролетел час. И только мы решили сделать перерыв, как дверь в репетиционную распахнулась и в комнату ворвалась гогочущая компания наших берлинских друзей-музыкантов. Я догадывался, что Том и Ксавьер разослали приглашения на завтрашнее премьер-шоу всем знакомым, но не ожидал увидеть их уже сегодня.       Мы пожали друг другу руки, и парни расселись по свободным диванам, но мест всё равно не хватило. Пришлось притащить ещё стульев. Хоть появление друзей стало для меня неожиданностью, я был рад этой встрече. Прямо как в старые добрые времена, когда перед важным концертом мы созывали на репетиции всех знакомых, чтобы имитировать толпу зрителей и снять эмоциональное напряжение. В такие моменты мне даже нравился терпкий запах сигаретного дыма, которым обязательно кто-нибудь пах.       Песню спустя дверь в комнату вновь театрально распахнулась и вслед за хоровым: «Оу, а вот и девочки!», перед нами предстали две девицы в откровенных джазовых платьях в стиле 20-х. Очевидно, об этой «остроте» говорил Том.       Ксавьер поставил дополнительную стойку микрофона и начал объяснять девушкам, какие именно от них требуются телодвижения в перерывах между вокальными партиями. Я разделял желание парней сделать выступление более зрелищным и, в общем-то, был не против. Меня разозлило лишь то, что они не сообщили о своей задумке заранее. Я посмотрел на Эли, но она моего взгляда не заметила — сильно нахмурившись, наблюдала за танцующими передо мной девицами, делающими это так, как если бы я был их шестом. И с каждой секундой недовольство на её лице становилось всё более ярко выраженным: две глубоких морщинки между сведёнными бровями, в глазах — мерцающие искорки то ли гнева, то ли подступающих слёз, надутые губы. Казалось, она была готова вскочить в любую минуту и демонстративно хлопнуть дверью, но сидела недвижимо, лишь зрачки бегали то вверх, то вниз, повторяя движения танцовщиц. Так длилось ещё какое-то время, пока я наконец не поймал её взгляд. Тот вмиг сделался в несколько раз обиженнее, чем был.       — Думаю, пора сделать короткий перерыв, — сказал я. И половина присутствующих вышла на перекур. — Пойдём, — взял я Эли за руку и потянул в пустую комнату звукозаписи. — Ну прости меня. Я сам ничего не знал, — обнял её, она же уткнулась лбом мне в плечо, разрыдавшись в голос.       А в моей голове тотчас завертелись мысли о грядущем туре и десятке сопутствующих мероприятий: фотосессии и видеосъёмки с моделями, телешоу провокационного характера, всевозможные светские мероприятия и ошалелые фанатки. Однако, несмотря на сексуальную направленность сегодняшнего танца, он оставался в рамках приличия. Да, знай я заранее о полуголых девицах, научил бы Эли относиться к этому, как к элементу шоу, а не воспринимать всерьёз. Но сейчас, так же, как и она, был вынужден иметь дело с уже сложившейся ситуацией, объясняя всё на месте.

116

      Мы ужинали в номере, закончив тренировку в спортзале отеля. Через час, в девять, — интервью на радио, и я всё думал, стоит ли брать Эли с собой. На беговой дорожке у неё закружилась голова, а от приседаний с пустой штангой помутнело в глазах. Она уверяла, что это из-за скудного обеда, но я терялся в догадках. Вдобавок, эти постоянные скачки настроения…       — На сколько дней у тебя задержка?       — Ты хочешь говорить об этом за едой? — отставив стакан с водой, недовольно посмотрела она. Я молчал, ждал ответа. — Я не беременна. Причины для паники нет, — с безразличием добавила.       — По-твоему, для меня это главная причина?       Теперь промолчала она. А затем в дверь номера постучали и в проёме появилась голова Тома.       — Готовы? — вопросительно кивнул он.       — Пять минут, — ответил я.       Однако у меня ушло втрое дольше на то, чтобы уговорить Эли остаться. Её злила моя гиперопека, я же после ночного инцидента в Монреале не мог вести себя иначе. Интервью продлится два часа, в студию Эли не пустят, и мне было бы спокойней знать, что она находится не в коридоре радиостанции, а в номере, в постели, приняв лекарства.

117

      — Нужно было ехать на метро, — говорит Том, нервно отстукивая ногой в такт мигающему поворотнику.       Без двадцати девять. Всем полагается уже вернуться с работ, но Берлин стоит. А мы непростительно опаздываем.       — Ты можешь не курить в машине? — раздражённо бросает Ксавьер, прищурено смотря в зеркало заднего вида. — Салон мне испортишь.       Том открывает дверь, выходит на проезжую часть и демонстративно затягивается.       — Твою мать, — уже не выдерживаю я, понимая, что мы рискуем не попасть на интервью вовремя, и по моей вине. — Вернись в машину, — зову Тома, когда загорается зелёный.       — Докурю и вернусь, — отвечает он, вальяжно вышагивая по двойной сплошной.       Но мы даже не доезжаем до светофора, как поток машин снова останавливается.       В десять минут десятого мы добираемся-таки до LIVE Sound FM. В эфире играет реклама. Диджеи, два прожжённых седовласых металлиста и девушка с яркими рукавами татуировок, полны радушия. У нас же на физиономиях сплошное недовольство. Проходим в просторную студию, где пахнет оборудованием так же, как в репетиционной Sony, и садимся за длинным столом напротив ведущих. И пока нас представляют слушателям, я пытаюсь взять себя в руки, чтобы хоть в голосе не слышалось раздражения. Диджеи шутят о дорожном коллапсе столицы, девушка подключается к ним, сообщая, как много вопросов от фанатов уже пришло в чат радиостанции. Затем они передают слово нам.       Том здоровается первым и рассказывает драматическую историю нашего опоздания. Несёт откровенную чушь. Я смотрю на его довольную рожу, и вся недавняя злость испаряется. Мы снова работаем.       — А вот с этого места поподробней, — улыбается девушка, когда я говорю, что только сегодня вернулся из отпуска.       — История с парижскими фотографиями получила широкий резонанс, — подключается ведущий с голосом прокуренного байкера. — Знаете, на просторах всемирной паутины много чего пишут…       — Знаем, — усмехаясь, вклинивается Ксавьер. — Это мы и пишем.       — От скуки, — добавляет Том и тоже хохочет.       Девушка открывает одну из наших фан-групп в соцсети и начинает зачитывать комментарии под опубликованными фотографиями. Парни комментируют комментарии, не давая мне и слова вставить. Все смеются. Число радиослушателей непрерывно растёт — шоу явно удаётся. Диджеи подшучивают над моим образом в роли невесты, и я задумываюсь, стоит ли сочинять очередную байку или, может, выложить правду. Заяви я сейчас, в прямом эфире, что женился, шумихи поднялось бы куда больше, чем если бы вдруг признался в своей нетрадиционной ориентации. Тогда нужно будет представить Эли поклонникам. А если я этого не сделаю, внимание к моей персоне возрастёт в стократном объёме. Турне стартует в ноябре, а с ним всплывут групи, сталкеры и просто безумные фанаты, способные подпортить жизнь не только мне, но и моей семье, поэтому…       — Да, всё так и было, как сказал Том, — согласно киваю я. — Мы надрались в хлам и завернули «не в тот» бар.       Напарник «байкера» подключается к разговору, напоминая всем о главной причине сегодняшней встречи — субботнем концерте нашего сайд-проекта.       — Чертовски не люблю спрашивать у музыкантов, почему именно так называется коллектив, но в вашем случае, мне кажется, был бы смысл объяснить, — обращается он ко всем.       И я рассказываю историю о тюрьме Бруклина, нашем ночном джем-сейшене, братьях по несчастью и надзирателе, который с долей понимая слушал рассказ о жгучей брюнетке — причине нашей драки и ареста. Мы перечисляли хронологию событий, когда надзиратель сочувственно вздохнул и сказал: «Ну понятно, и всё в том же духе — all that jazz».       — Фраза «all that jazz» показалась нам удачной. И мы назвали так проект. По правде говоря, совместно сочинять песни мы начали давно. И долгое время исполняли их лишь на праздниках друзей. За годы песен набралось немало. И мы решили…       — Что пора прекращать это делать бесплатно, — смеётся Ксавьер.       — Значит, сегодня ваше не первое живое выступление, но первая большая презентация для наших радиослушателей. Ну что ж, давайте перейдём от разговоров к музыке. Группа All That Jazz эксклюзивно для LIVE Sound FM, — объявляет нас диджей, и мы играем ту самую песню, что исполняли на дне рождения сестёр Ксавьера.       Сразу после песни следует розыгрыш билетов на завтрашнее шоу.       — Вы, кстати, сколько зрителей ожидаете? А то, знаете, мы можем увеличить число призовых мест, — подшучивает «байкер».       Да, мы совершенно не занимались промоушеном, просто слили в сеть шесть песен, опубликовав ссылку на группу проекта во всех наших официальных сообществах, однако к концу первой недели число подписчиков перевалило за две тысячи.       — Не надо, — отвечает Том. — Ксавьер разослал смс-ки всем родственникам ещё за полтора месяца до шоу. Так что мы ожидаем… как минимум всех друзей его деда. Будут стучать вставными зубами, а то барабанщика у нас как такового нет.       — Ха, — саркастично произносит Ксавьер.       — На самом деле, это здорово, когда в коллективе царят вот такие семейные отношения, — говорит второй диджей.       И мы заводим речь о дружбе, работе и способности смеяться над собой, которая является связующим звеном любого сотрудничества. Второй час пролетает незаметно и на крайне позитивной ноте.       Только когда мы вышли из здания радиостанции на улицу, залитую тёплыми летними сумерками, и к коже моей руки прилипла откуда-то опустившаяся паутина, в сознании возникла такая же сеть противных мыслей. Я достал телефон и набрал Эли. Она не ответила.       — Заскочим куда-нибудь перекусить? — спросил Том, щёлкнув зажигалкой.       — Вы езжайте, а я в отель.       — Ты меня, конечно, прости. Но я ни черта не понимаю.       — Остынь, пусть едет, — похлопал его по плечу Ксавьер.       Мне не хотелось портить вечер, разъезжаясь по разным сторонам раздражёнными. Я знал, что этот разговор рано или поздно должен был состояться.       — Слушай, мы с тобой знакомы сколько лет? Почти три десятка? — начал я, сделав глубокий вдох, но в лёгкие попало слишком много сигаретного дыма, заставив раскашляться. Том утвердительно кивнул и насупился. Я рассказал ему о болезни Эли. Он слушал спокойно, но лицо мрачнело. — Собственно, поэтому мы и поехали во Францию.       — А ты? — прохрипел его голос.       Я махнул рукой, ответив, что сдавал тесты трижды, и все разы результат оказывался отрицательным. Том громко втянул носом воздух и озадаченно свёл брови:       — Я… я не знаю, что нужно сказать.       — Ничего и не надо. Просто хотел, чтобы знал и ты. Позже поговорю с парнями, но ты ведь понимаешь, это только между нами?       Он снова кивнул и предложил вернуться в отель вместе. Пока мы ехали, я позвонил на ресепшн, попросил проверить всё ли в порядке с Эли, потому как на телефон она не отвечала. Администратор перезвонила минутами погодя и сообщила, что Эли отеля не покидала, а на двери номера весит табличка «Не беспокоить». Но у меня всё равно было дурное предчувствие. Вдруг она потеряла сознание?       — Чего ты так дёргаешься? Есть причины? — покосился на меня Ксавьер и вновь перевёл взгляд на оживлённую дорогу.       Я заговорил о Монреале, рассказал о ночном инциденте, когда Эли вывернуло наизнанку то ли из-за передозировки АРВТ, то ли из-за перелёта.       — В Италии проблем не было, хотя мы летели даже дольше — с пересадкой. Но сегодня во время тренировки…       Том попытался приободрить, вспомнив о нашем школьном приятеле, заразившимся ВИЧ в начале девяностых, когда нормальной терапии ещё не существовало. Последний раз мы видели его лет восемь назад, и выглядел он хорошо.       — Ты себя и в самом деле накручиваешь, — сказал Ксавьер. — Это всё перелёт и жара.       Я пожал плечами, а в памяти так не вовремя возникли образы из сна о маяке, а вслед за ними — тягостное чувство утраты. Я не имел ни малейшего представления, как подавить беспокойные мысли.       — Как отличить обычный сон от вещего? — спросил я.       Ксавьер кинул на меня удивлённый взгляд и усмехнулся.       — Где-то я слышал, что он похож на фильм: чёткий, яркий, вызывающий сильные эмоции. Вещий, в смысле. Кошмары мучают? — спросил Том.       — Повторюсь — ты себя накручиваешь. Хотя, — просипел Ксавьер, — я тебя понимаю. После травмы колена сам три месяца боялся сделать резкое движение, несмотря на то что врачи позволяли приступать к полноценным тренировкам. Но… я думаю, сны становятся вещими, если в них верить. А что там тебе приснилось? — как бы между прочим спросил он.       Когда я закончил рассказ, Том усмехнулся протяжно-высоким «пфи!», а Ксавьер разразился смехом, сказав: «Вот что значит «отжарить рыбу». Наверное, это в самом деле то, что мне сейчас было нужно — услышать от кого-то стороннего, сколь бредовыми являлись мои страхи.

118

      В номере было темно. Эли спала, а из динамиков ноутбука, стоящего на ночном столике, тихо пел Фредди Меркьюри — живое выступление. Я коснулся тачпада, и экран вспыхнул белым светом. Хотел выключить радио, но своей вознёй лишь разбудил Эли.       — Ты приняла лекарства?       — Угу, — сонно протянула она. — Почему ты не рассказывал про Нью-Йорк?       — Ждал удобного случая.       — Не делай так больше, — укоризненно произнесла она.       Я улыбнулся и сел рядом, правда, так и не поняв, чего именно мне не следовало делать.       — Как ты себя чувствуешь? — коснулся её лба.       — Всё болит, — простонала она, обхватив живот руками, а я вопросительно пожал плечами. — Папочкой ты не станешь. По крайней мере, в этом месяце.       — Дать тебе обезболивающее?       Эли отрицательно мотнула головой, ответив:       — Уже.       — Я побуду с ребятами. Выпьем пива. Мы в соседнем номере, — поцеловал я её. Но она, кажется, и не услышала, опять провалилась в сон.

119

      Мы приехали на саундчек ещё в обед, а у клуба уже толпились редкие фанаты. До выступления была уйма времени, но за всей рабочей вознёй часы пролетели неимоверно быстро. Эли осталась в номере и, насколько это было правильным решением, я понял уже по завершении выступления, когда нас окружила толпа фанаток с камерами, и мы задержались на незапланированную автограф-сессию.       Следующим вечером состоялся второй концерт. В Бохуме. На сей раз мы обошлись без отеля и прямиком с поезда направились в клуб, а после — снова на вокзал и домой, по которому я неимоверно соскучился за недели отсутствия.       — Устала? — спросил я Эли.       Она сидела в коридоре на полу перед чемоданом и не спешила разуваться.       — Да. А ты? — вытянув шею, посмотрела на меня.       А я лежал на кушетке в столовой, истощённый и физически, и эмоционально.       — И я. И если не лягу спать прямо сейчас, так и вырублюсь здесь.       Утром я проснулся от того, что в комнате стало неимоверно душно. Солнце палило нещадно, выжигая глаза. Я закрыл жалюзи, опустил тяжёлые светонепроницаемые занавески, включил кондиционер. И воцарилась прохладная ночь.       Мы бессовестно проспали до обеда, и я бы провёл в постели весь оставшийся день, но нужно было подниматься и разгребать навалившиеся дела: сначала съездить в супермаркет за продуктами, потом поработать в студии.       В этот жаркий июльский понедельник я вдруг ощутил, как резко изменилась моя жизнь, вернее, стала прежней — такой, какой была прошлым летом: наполненной музыкой и гармонией. И даже несмотря на то, что с Эли мы встретились лишь осенью, сейчас мне казалось, будто она всегда являлась незримой частью моего существования.

120

      — Эй, трудяга! — спустившись в студию, окликнул я Тони.        Он сидел за стойкой администратора и, деловито хмуря брови, прижимал плечом к уху телефонную трубку. Одной рукой что-то быстро записывал, другой — громко кликал мышкой. Коротко мне кивнул и продолжил царапать карандашом по бумаге.       Я хотел проверить оборудование в репетиционных: что-то заменить, что-то почистить, подкрутить или прикрутить, но услышал смех парней, доносящийся из комнаты звукозаписи, потому и заглянул сперва туда. Крис, одетый в оранжевую майку и зелёные шорты с принтом конопли, крутился в кресле за пультом. Его дреды были собраны на макушке в пучок, отчего он походил на ананас. Густав и Михаэль, тоже в майках и шортах, сидели под кондиционером на диване.       — Ну, что тут у нас нового? — спросил я и приветственно улыбнулся.       — Эй! — вскрикнул Крис и обернулся: — Что там у вас нового?!       — Ты не слушал «Живой Вечер» на LIVE Sound?       — Там, как всегда, одна цензура, — улыбнулся в ответ Густав и протянул руку.       — Может, поднимемся на кофе? Мне бы с вами наедине поговорить, пока вы все тут. Или у вас запись? — кивнул я на вошедших в комнату подростков.       — Нет. Мы закончили. Ими займётся Тони.       — Он превращается в Ксавьера, — озвучил я первую мысль, которая возникла, едва я увидел Тони за работой.       — Тоже заметил? — засмеялся Крис и хлопнул меня по спине, подгоняя к выходу.       Мы проговорили около часа. На новость о болезни Эли парни отреагировали довольно эмоционально. Эмоциональнее Тома. Крис даже предложил дать контакты знакомого иммунолога. Я рассчитывал на поддержку с их стороны, но никак не ожидал получить её в таком объёме.       — В этом нет необходимости. У неё свой лечащий врач, а их, как правило, меняют в исключительных случаях.       Крис понимающе затряс головой и, почесав щёку, спросил, как прошли оба концерта.       — В Бохуме был аншлаг. В следующий раз можно смело брать клуб побольше.       — Теперь Мюнхен? — сделав шумный глоток, вопросительно вскинул он брови.       Я лишь утвердительно промычал, помешивая чай. За субботнее выступление All That Jazz я не переживал, так как мы играли в Hard Rock Café просто «для своих». А вот что делать с воскресной презентаций на телевидении — я не знал. Эли просилась с нами, но я не хотел, чтобы пресса или фанаты заметили нас вместе, тогда бы в следующем интервью мне пришлось отвечать на вопросы о личной жизни. Оставить её с матерью — значит, позволить той промыть Эли мозги рассказами о моём занятии сатанизмом.       — Уже сообщил о вас своим? — спросил Михаэль, верно растолковав моё отрешённое мычание.       — Эли с ними даже не знакома.       Крис присвистнул, а парни издали непонятный звук.       — С кем? — прозвучал из коридора её голос.       И ещё через мгновение Эли вошла в столовую, держа в руке бутылочку с водой.       — Привет, — улыбнулся ей Крис.       — Привет, — так же тепло отозвалась она, а на розовых щеках проступили ямочки.       И в этом их приветствии было столько радушия, как если бы они встретились впервые в жизни и Крис никогда не упрекал меня, не говорил, что я сделал неправильный выбор. Хоть он и смирился ним, иной раз я всё равно кожей ощущал исходящую от него неприязнь в адрес Эли.       — Не слишком ли жарко для бега? — произнёс Михаэль как бы между прочим. А затем, словно не пиво было любовью всей его жизни, а спорт, вдруг с пристрастием заговорил о том, как правильно бегать, и что нужно обязательно пользоваться пульсометром, особенно в условиях повышенных нагрузок, таких как жара. В общем-то он был прав. О грамотном подходе к тренировкам и Жюльет постоянно твердила.       — Сегодня будут гости? — спросила Эли, пока я возился с очередной порцией чая для себя.       — А должны? — пожал я плечами.       — Ты мне скажи! — засмеялась она. — С кем я ещё не знакома?       — С моими родителями и братом.       В её глазах мелькнула паника, отчего я невольно рассмеялся. К слову, я нервничал не меньше неё. И всё думал, стоит ли сообщать семье, что я тут свою уже успел завести.       — Но это произойдёт только в субботу. А до того ещё будет время проконсультироваться с доктором Хентшель. Потому что, знаешь, моя семейка не подарок.       — Это точно, — усмехнулся Крис.       Эли вновь перевела на меня вопросительный взгляд.       — Ну-у, при тебе они будут вести себя прилично, — поцеловал я её.       Эли всё настаивала, чтобы я рассказал родным о её болезни. Я отказывался. Считал, что теперь форсирует события она. Не было никакой нужды посвящать их в наши проблемы. На самом деле я бы даже предпочёл солгать, сказать, что это я заразил Эли ВИЧ.       Позже вечером вновь приехали парни, и мы засели на заднем дворе. Крис привёз рыбы для барбекю, но я уже смотреть на неё не мог. Тони уехал сразу, как только появился Том с мясом и пивом. Мне показалось, будто между ними что-то произошло, но Том заверил в обратном. Сказал, у Тони появилась подружка, о которой он никому не говорит, но все давно в курсе.       — Та же, что была в Берлине? — спросил я.       — Нет, — мотнул головой Том и улыбнулся, переворачивая стейк. — Давай лучше о вас. Уже выбрали день свадьбы?       Мы запланировали церемонию на конец апреля, но вот саму регистрацию я не хотел откладывать до весны. Поэтому уже утром четверга наше заявление находилось в ЗАГСе. В пятницу мы встретились с доктором Хентшель и сильно удивили её новостью о браке. Когда же Эли показала ей результаты анализов, доктор Хентшель сказала, что сейчас самое подходящее время, чтобы задуматься о ребёнке.       — Может, но… мы хотим подождать несколько лет, — ответила Эли, и в подтверждение её слов я кивнул.       — Поймите меня правильно, это моя работа — говорить с вами о таких вещах, о которых вы сами, возможно, не задумываетесь. — Её речь вмиг сделалась формально-врачебной. — Воспалительные процессы органов малого таза у женщин с ВИЧ-инфекцией возникают чаще, чем у здоровых женщин. Поэтому ВИЧ-положительные более подвержены развитию трубно-перитонеального бесплодия, внематочной беременности, хронической тазовой боли. Степень тяжести поражения шейки матки может зависеть и от вирусной нагрузки. Поймите меня правильно… Этого может никогда и не произойти, но всё же лучше проконсультироваться с вашим лечащим врачом и, если понадобится, подстраховаться.       Она говорила, что раз мы не знаем, когда именно планируем обзавестись детьми, то нужно задуматься о сдаче своих «клеток» в криобанк, потому как можем упустить момент.       Да, не спорю, я хотел быть информированным и знать обо всех рисках, сопряжённых с ВИЧ, и, наверное, раз мы сообщили о своём серьёзном намерении стать семьёй, именно этому основополагающему вопросу доктор Хентшель и должна была уделить хоть немного внимания. Однако её короткий монолог о причинах, по которым мы могли бы прибегнуть к ЭКО или помощи суррогатной матери, напрочь убил во мне приподнятое настроение. Эли и вовсе сидела, отрицательно мотая головой.       — Возможно, у вас есть ещё какие-то вопросы?       — Я не хочу больше это обсуждать, — ответила Эли. — Мы поговорим с Дидье, когда… если это будет нужно.       — Завтра мы едем к моей семье, — тогда сказал я, — впервые. И, да, у нас есть пара вопросов… — посмотрел я на часы, понимая, что времени едва осталось на один.

121

суббота, 12 июля

      Пасмурным совершенно не баварским утром субботы мы прилетели в Мюнхен. Взяли по кофе и расположились в зале отдыха аэропорта, ожидая отца. Объявили о прибытии рейса из Ганновера, на котором он и должен был прилететь. Но первым появился брат, приехавший нас встретить. Выглядел он так помято, как если бы только что проснулся. Увидев нас, выдавил из себя безотрадную улыбку и наскоро пригладил взъерошенные волосы.       — Простите, что задержался, — произнёс он и улыбнулся более радушно. Мы обнялись, и он протянул Эли руку: — Тобиас. Можно просто Тоби.       — Дэниэ́ль, можно просто Эли, — ответила она, а я почувствовал себя крайне неловко, потому как хотел сам представить их, но они меня опередили.       — Рад наконец с тобой познакомиться, — поцеловал он её в щёку. — Ну что, кажется, все в сборе? — кивнул он на мелькнувшую в толпе седую голову отца.       — Я м-мог бы с-сам з-заплатить з-за б-б-билет, — заикаясь, произнёс тот, едва подойдя к нам. — Что ты с-с-со мной нь-нянчишься?!       — Мог бы, — похлопал брат его по плечу, а я украдкой кивнул на Эли.       Выражение лица отца тотчас переменилось, и он сверкнул своей частично беззубой улыбкой. Ноздри Тоби рассерженно раздулись. И я уже знал, о чём будет их сегодняшний разговор: почему отец в очередной раз не пошёл к стоматологу и пропил присланные ему деньги.       — П-п-простите, з-з-з…з-за м-мою эту реплику, — виновато положив ладонь на грудь и чуть склонившись, обратился отец к Эли, от волнения начав заикаться сильнее. — Г-герхард, — произнёс прокуренным голосом и надрывно раскашлялся.       — Всё нормально, — сказал я и представил их друг другу.       Я боялся, что пока будем ехать, Тоби с отцом начнут ругаться в машине. Тоби был на взводе, как бы умело ни старался скрыть. Потому-то я и взял на себя инициативу и начал расспрашивать обоих о поездке на финал Евро, наивно надеясь разрядить атмосферу чем-то позитивным. В итоге это вылилось в разговор на повышенных тонах, упрёки Тоби, и гневные речи отца, решительно настроенного вернуть брату все деньги.       — Если вы не прекратите, мы поедем в гостиницу.       — Лучше отвезите меня! — обиженно сказал отец.       — Маркус ждал твоего приезда всю неделю, не будь долбанным эгоистом! — выпалил брат.       Оба шумно выдохнули и замолчали. Маркус действительно всегда радовался этим встречам, ждал их сильнее, чем собственный день рождения. Он любил проводить время с дедом, но тот бывал у брата редко. Всё из-за баснословно богатых родителей Моники, рядом с которыми отец чувствовал себя полным неудачником. Впрочем, и отцом он был паршивым, но вот дед из него вышел что надо. Думаю, в какой-то степени сейчас он пытался загладить вину перед Тоби и исправить свои прошлые ошибки.       Пока ехали, я смотрел на его состарившееся лицо и всё пытался вспомнить самые мрачные моменты нашего детства: его скандалы и драки с матерью, его попойки. Ничего не выходило. Картины словно стёрлись. Вернее, я так долго блокировал их, что они и впрямь вымылись из памяти. Осталось лишь одно тошнотворное ощущение, что всё было не так. Не так, как должно было быть.

122

      На дорогу ушло едва ли не вдвое больше времени, чем на перелёт, всё потому что пришлось ехать на противоположный конец города, где находился дом брата, вернее, семейства Дитрих. Да и само слово «дом» уж больно мелкомасштабное, чтобы охватить в полной мере размеры поместья с прилегающими к нему землями на сто двадцать гектаров.       Не знаю, как сложилась бы жизнь Тоби, не заведи он интрижку четырнадцать лет назад с дочерью своего шефа. Он не планировал связывать себя узами брака с Моникой, пока та не забеременела. И только через несколько лет после появления на свет Маркуса я увидел в глазах брата потухшие огоньки юношеского безрассудства. Он стал спокойнее, превратился в настоящего семьянина и выглядел неподдельно счастливым. На третий день рождения Маркуса наши родители поскандалили и решили разъехаться. И мать переехала к Тоби.

123

      Точно к обеду приехали парни и Ксавьер. Я же успел представить Эли всем, кроме матери и Моники, которые именно этим утром решили заняться садоводством, отправившись в город за декорациями для клумб. Впрочем, я был готов к тому, что мать не упустит возможности лишний раз показать своё пренебрежительное отношение к моей личной жизни. Предпочитая судить о книге по обложке, она всегда крайне неодобрительно отзывалась о моих знакомых, навешивая на каждого ярлык «наркомана» или «пропащего человека». Девять лет назад на семейный рождественский ужин я привёл свою тогдашнюю пассию: панк-рок певицу. У неё были цветные татуировки, много пирсинга и ярко-синие волосы. Стол мы покинули, даже не дождавшись десерта. С тех пор многое изменилось: я стал держать любые свои отношения вне поля зрения матери и научился подавлять её высокомерие. Эли не была похожа ни на одну из моих бывших подруг, однако я всё равно нервничал, опасаясь возможного скандала.       Хоть солнце и выглянуло из-за облаков, те ещё низко висели над землёй, будто собираясь в дождевые тучи. Брат и отец Моники жарили барбекю. Маркус играл с дедом и младшими кузенами. Мы же вместе с парнями и остальными Дитрихами, попивая свежезаваренный мятный чай и сетуя на погоду, расположились в беседке.       — Вроде к вечеру должно распогодиться, — сказал Бруно, брат Моники. И мы, не сговариваясь, подняли головы, посмотрев в небо. — Вы здесь на все выходные? — теперь перевёл он взгляд на меня.       Я ответил кивком.       — Завтра презентация клипа группы, — включился Крис. — Не на концерт же мы приехали, — хохотнул он и кивнул на сидящих рядом с ним Густава и Михаэля.       — Что за концерт? — вопросительно изогнула брови Дитрих-старшая.       — Разве Тоби не сообщил? — зачем-то спросил я, уже зная ответ.       И пока мы рассказывали о сегодняшнем выступлении All That Jazz, я заметил красный внедорожник Моники, въезжающий в главные ворота.       Достав сумки из багажника и даже не посмотрев в сторону беседки, Моника и мать пошагали к террасе, о чём-то воодушевлённо тараторя. Моника никогда не являла собой образец стройности, но сейчас выглядела уж слишком располневшей: заметно округлившееся лицо, бесформенные руки и неприлично раздутый живот. А шагающая рядом с ней мать в резиновых сапогах, соломенной шляпе и «рваном» пончо, из-под которого торчали скелетоподобные руки, и подавно походила на огородное пугало. Неужто она забыла о нашем приезде? Или ей настолько наплевать? Тоби окликнул их первым. Они остановились у порога, приветливо махнули руками и зашли в дом. Надеюсь, переодеться.       К счастью, я оказался прав. Вернулись они уже во вполне презентабельной одежде. Тоби положил обеим мяса, и они присоединились к нашему столу.       — А говорил, приедешь с девушкой, — сказала мать, прежде чем мы вообще поздоровались.       Вот только слов её я не понял, оттого и впал в тупой бессловесный ступор. Ксавьер сообразил резвее, пояснив, что это не его подруга.       — Мама, это Дэниэль, — начал было я.       — Можно просто Эли, — вмешалась та. — Рада наконец с вами познакомиться, фрау Рихтер.       — Сара, — поправила она её, протянув морщинистую ладонь.       — Штэфан о вас много рассказывал…       — Вот как, — вздёрнув нос, усмехнулась мать. И я был готов услышать её извечное «уверена, ничего хорошего», но она промолчала, а её ледяной взгляд сделался чуть теплее.       Воспользовавшись минутной паузой, я переключил внимание с матери на Монику, представив и её Эли.       Мы проговорили до вечера: то выбираясь из беседки на игру в гольф, то на осмотр «достопримечательностей» поместья. Я всё же решил не торопить события и в первый день знакомства не сообщать всем, что уже восьмого августа мы с Эли официально станем мужем и женой. Полагал, раз мы приехали в Мюнхен и я представил её обеим семьям, то это и так понятно — планы у меня вполне серьёзные. Но в эту серьёзность почему-то никто не поверил. Возможно, причиной подобной реакции был я сам, раньше частенько выказывающий желание остаться холостяком. Пока Тоби показывал конюшню гостям, я даже намекнул матери о грядущих переменах, но она, как и остальные, сочла это лишь пустыми разговорами о будущем, словами, не имеющими за собой реального намерения. Да, какое-то время назад я с трудом мог представить себя связанным узами брака, потому как не собирался завязывать с музыкой. Раньше мы могли месяцами быть в туре, а потом сутками напролёт торчать в своей студии или в студиях друзей: записывая новый материал, черпая вдохновение извне. О какой семейной жизни могла идти речь, когда я спал в собственной спальне лишь пару раз в неделю? Но сейчас энтузиазм отдавать работе сто процентов своего времени угас. Сейчас эти вокзалы, аэропорты, жизнь в дороге, ночи в отелях, концерты в разных городах уже не будоражили воображение так, как в молодости. Сейчас я хотел чаще просыпаться в собственном доме и реже бывать в прокуренных тур-автобусах. И главное, сейчас я знал, как совместить работу с личной жизнью. Однако мать узрела проблему в другом. «Вы не пара», — небрежно бросила она, разбив ледяной фразой подготовленный мною рассказ. Хоть меня это задело, я не держал на неё зла — в чём-то она была права. Вот он я: в чёрных джинсах, чёрной футболке, с чёрными татуировками на руках; и Эли — в небесно-голубом платье и лентой в волосах. «И что она только с ним делает?» — наверняка мать не единственная среди присутствующих, кто так подумал. Но, видит Бог, что только она со мной не делала! Да, мы с Эли не были похожи, но мы и не были разными. Я не хотел переубеждать мать или навязывать своё видение. Рано или поздно она бы поняла, что ошибалась.       — Поедешь сегодня с нами? — предложил я ей, когда Ксавьер указал на наручные часы: время собираться на короткий саундчек и выступление. — Это другая музыка, тебе понравится. Мне было бы приятно.       Она чуть помолчала, а затем согласилась кивком.

124

       В половине десятого мы вернулись домой. Настроение у всех было приподнятым. То ли из-за тёплой музыкальной атмосферы, то ли из-за оранжевого солнца, сверкающего на чистом небе над макушками абрикосового сада. Даже отец с матерью за всё время в адрес друг друга и слова колкого не кинули. Оба были увлечены беседой с Дитрихами.       Моника и её сестра созывали бегающую по зелёному пригорку ребятню, в надежде уложить тех спать. Но идея эта провалилась, как только Тоби предложил развести костёр. Маркус тут же стал уговаривать отца позволить ему сегодня отправиться в кровать позже, а вслед за его просьбой заныла и остальная мелюзга, клянча лишних часов для веселья. И пока эта неугомонная детвора крутилась у разгорающегося огня с насаженной на палки провизией для жарки, Том и Бруно принесли ящик пива для «ребятни постарше». А мы с Эли улизнули в спальню, чтобы она смогла спокойно принять лекарства. После случая в Париже я соблюдал график терапии с точностью до минуты. Да и сам следовал всем советам Дидье, уделяя внимание собственному иммунитету больше обычного.       — Ну, раз все в сборе, — кинув взгляд на Бруно, начал Тоби, когда и мы, и родители подтянулись к костру, — мы бы тоже хотели поделиться с вами чем-то важным, — теперь поочерёдно посмотрел то на меня, то на отца. Но дальше слово взяла Моника и сообщила о своей беременности.       Не скажу, что новость стала для меня полной неожиданностью. Разговоры о втором ребёнке шли уже который год. Скорее, я удивился, почему они молчали три месяца, когда могли рассказать о пополнении ещё на мой день рождения. Но, очевидно, у всех свои предрассудки и суеверия.       Я всё слушал восторженные поздравительные речи в адрес Моники и Тоби и никак не мог понять, что изменилось в их поведении. Может, я слишком навязчиво наблюдал за выражениями их лиц, отчего Моника бросила в мой адрес, как мне показалось, намеренно колкую фразу, что я «непростительно эгоистичен, раз живу в своё удовольствие». За её словами не крылось ничего, кроме явной зависти, а с моей стороны умнее было бы промолчать, но в грудной клетке словно что-то сдетонировало. Ведь ради этого я и приехал вместе с Эли в Мюнхен — рассказать о своих «не эгоистичных планах». Всерьёз мои намёки никто не воспринял, поэтому вслед за радостной новостью Моники я преподнёс свою. А когда к разговору подключилась и Эли, сказав, что её родне мы уже сообщили о намеченной на весну свадьбе, на секунду все смолкли.       — Так вы это серьёзно, что ли? — хохотнул Тоби, почесав в недоумении лоб.       И пока мы отвечали на его вопрос, я краем уха услышал, как мать Моники шепнула моей, что до весны Эли ещё успеет передумать. Я даже хотел отпустить шуточку на эту её конспиративную ремарку, но вовремя осёкся. Несчастные люди физически не способны на проявление тёплых эмоций по отношению к другим. Их раздражает исходящее от кого бы то ни было счастье. Они озлоблены, неоправданно высокомерны и стараются не упустить повода выплеснуть это из себя. Что ж, становиться урной для слива накопившегося в Дитрих-старшей дерьма я не собирался, поэтому, утвердительно кивнув, демонстративно ей улыбнулся.       К полуночи все стали поочерёдно отправляться на покой. Сперва Моника с сестрой и детьми, за ними родители. Потом не выдержали и перебравшие Михаэль с Бруно. Я тоже не хотел долго засиживаться, раз нам предстоял ранний подъём на конную прогулку, но Тоби словно намеренно не отпускал, без конца о чём-то говоря и расспрашивая.       — Ну всё, я пас! — поднялся с места Крис, когда Том протянул ему очередную бутылку.       — Ты утром с нами? — прокричал ему вдогонку Ксавьер.       Тот лишь, пожав плечами, ответил: «Посмотрим».       — Думаю, и мы пойдём, — уже было собрался я встать со скамьи, когда Тоби вдруг сказал, что хотел бы со мной поговорить. А не присущий ему безотлагательный тон привёл меня в замешательство. — Что-то важное? — спросил я.       Он утвердительно кивнул.       — Подождёт до утра?       Теперь он скривил непонятную гримасу. Мне же ничего не оставалось, как согласиться.       — Только уложу Эли.       — Никак не выйдешь из роли дядюшки? — усмехнулась она. — Справлюсь сама, — украдкой поцеловала и, прихватив кофту, направилась в дом.       Тоби предложил переместиться в беседку — подальше от окон. А в моей голове уже вспыхнули десятки предположений, что у него могло стрястись. Наверное, минуты три мы сидели молча. Том и Густав не отрывались от бутылок. Тоби наблюдал за Эли, остановившейся у веранды и о чём-то говорящей с Моникой. Ксавьер, сощурившись, смотрел то на меня, то на брата.       — Помнишь, — вполголоса наконец произнёс Тоби, когда дверь в дом закрылась с обратной стороны, — я рассказывал о своей ассистентке? Дочери нашего по закупкам.       — Моника узнала? — предположил я.       Может, оттого от них весь день веяло холодом и неприязнью.       — Угу, — промычал он.       — Ты говорил, это увлечение на одну ночь. Или?..       Тоби снова скривил лицо. Очевидно, их ночь — полярная.       — Она беременна, — прошептал он и добавил, что об этом никто не знает.       Густав поперхнулся пивом, Том с Ксавьером одновременно присвистнули, а я просто уставился на брата в недоумении. Я никогда не играл с ним в судью, не учил, что правильно, что нет. В конце концов, это всегда было его законной прерогативой. Но как мужчина я понимал его мотивы утолять голод на стороне, изменяя жене, которой было плевать на свои расплывающиеся формы.       Мы всё говорили и говорили. Коллективно ломая хмельные головы над вопросом Тоби: «Как убедить её сделать аборт?» Девчонке только исполнилось девятнадцать, и его аргументы о слишком юном для материнства возрасте не возымели над ней силу. Тоби даже признался, как украдкой засунул таблетку для прерывания беременности в кекс во время их совместного обеда. Но его замысел был раскрыт. Теперь пошёл второй месяц — время упущено, и ситуацию можно исправить лишь хирургическим путём.       — Завтра мы встречаемся с ней. Согласилась поговорить, но… — обречённо выдохнул он.