• ATEM •

125

воскресенье, 13 июля

      На часах 6:14, и я бы с удовольствием проспал до обеда, но Эли уже стояла перед зеркалом и застёгивала жилет для верховой езды. Из-за этого ночного откровенного разговора я тоже перебрал с алкоголем, оттого смутно припоминал, как добрался до спальни. Зато моё пьяное бормотание зацикленным эхом гудело в ушах до сих пор. Я говорил Эли, что не хочу, чтобы и у нас было так же. Она ничего не понимала. И благо сейчас вела себя так, словно не слышала тех слов.       Утро было свежим, а день обещал быть солнечным. По аккуратно выстриженным гольф-полям, цветущим пригоркам и зелёным холмам, на траве, под молочной пеленой тумана искрилась роса. А из конюшни доносилось фырканье лошадей и голоса парней; и чем ближе мы подходили, тем отчётливее становилась их речь.       — Эта скотина явно зуб на меня точит, — сказал Том, когда Моника указала ему на загон с рыжим жеребцом.       — Может, потому что ты воняешь как скотина? — презрительно бросила она в ответ.       Тоби попытался обратить грубое замечание жены в шутку, но она осадила и его, упрекнув во вчерашней беспричинной попойке.       — Ну что, по коням? — появился довольный Густав в ковбойской шляпе и тёмных очках. Казалось, он всегда и выбирался с нами ради этой одной фразы.       Предполуденное солнце палило неистово. Так жарко не было даже в пересушенных лугах Италии. От выжигающих лучей не спасали ни шляпы, ни сень деревьев. Ни малейшего дуновения ветерка. Лишь раскалённый воздух, пронизанный терпким запахом дыхания лошадей, которые, как и мы, после четырёх часов осмотра местных красот были изнурены опаляющим зноем. И мы вернулись обратно.       Отец сидел на террасе, курил в одиночестве. Мать и Дитрих-старшая, накрыв лица панамами, лежали в тени зонтов на берегу пруда. Маркус и остальная ребятня с криками плескались в воде, но, заприметив нас, принялись зазывно махать. И, наспех пообедав, мы присоединились к ним, правда, ненадолго. Вот-вот нужно было собираться на презентацию. Эли сама предложила остаться с матерью и Дитрихами. И я был рад и благодарен ей за то, что она не стала задавать лишних вопросов, когда я сказал, что после съёмок хочу недолго побыть с братом вдвоём и поговорить.

126

      Ряды зрительских трибун, плотно заполненные едва не одними лишь подростками в рокерской одежде, с множеством цветных плакатов в руках, на которых красовались признания в любви к группе и не только. Эти заведённые юные фанаты то и дело оглушали нас своим хоровым ором, взрывающимся после каждого провокационного вопроса ведущих. Атмосфера всеобщей вовлечённости в музыку быстро настроила меня на рабочий лад, хорошенько встряхнув перед завтрашними масштабными съёмками клипа в Берлине.       Остаток вечера я планировал провести в гамаке у воды, а не в душном городе. Но вот солнце уже поползло к горизонту, а Тоби всё не было. Вернуться без него — значит, подставить. Ведь Моника уверена, что мы вместе. Парни уехали к мюнхенским друзьям-музыкантам пропустить по рюмке-другой. А мы с Ксавьером битый час ждали горе-папашу в кафе телестудии. И только я собрался в очередной раз набрать его номер, как он просигналил нам, припарковавшись на противоположной стороне дороги. На его лице было отчётливо написано, что их разговор не принёс ничего хорошего, однако я всё же спросил. Тоби нервозно почесал затылок, взъерошив волосы и ответив: «Я попал». И пока он с Ксавьером пылко обсуждали возможные способы решения проблемы, я молчал, слушал брата и не понимал: какого чёрта чувствовал себя виноватым за его ошибки. Его же самого беспокоило всё, кроме чувства вины: как найти время на третьего ребёнка, в каком размере придётся выплачивать алименты, да и его ли это ребёнок. Иной раз мне казалось, что нас с Тоби связывали лишь цепи ДНК. Он даже взял фамилию жены, посчитав, что для семейного бизнеса так будет лучше. Он и отец Моники вообще довольно часто и с неподдельным воодушевлением произносили слово «семья», не замечая недовольных лиц своих жён, ведущих немые беседы об изменах мужей. Но на удивление ни один из Дитрихов не считал себя несчастным. И, наблюдая их лицемерную мораль, мне хотелось поскорее сесть в самолёт и улететь домой, к своей «эгоистичной, неправильной жизни».       Когда мы вернулись, обнаружили всех в гостиной перед телевизором. Парни тоже были здесь, приехали минутами раньше нас.       — Ну надо же, вырезали! — раздосадовано усмехнулся Том, кивнув на экран, где его же улыбающаяся физиономия смотрела прямо на нас.       Его шутливый ответ на вопрос ведущего об идее клипа редакторы подвергли цензуре и не пустили в эфир.       — Полагаю, спросить о тексте песни стоит его создателя. Штэфан, — произнёс ведущий, и камера переключилась с моего лица на взорвавшийся визгом и аплодисментами зал.       А после мы продолжили говорить о теме клипа и взаимоотношении полов, перебравшись на террасу. Я не заметил, в какой момент наших бурных дискуссий Эли и мать покинули стол. Только когда Ксавьер предложил взять футбольный мяч и пойти на лужайку, я увидел их, вышагивающих вдоль широких окон гостиной. Мать что-то рассказывала, а Эли кивала и записывала в блокнот.       Позже, уже готовясь ко сну, я вспомнил об этом странном моменте вечера и поинтересовался, что именно она там столь прилежно конспектировала.       — Названия тех цветов, что распускаются ночью и вкусно пахнут, — ответила она.       — Хочешь посадить и у нас?       Эли коротко кивнула и, погасив свет, забралась в постель.       — О чём ещё вы говорили, пока нас не было?       — О том, что я думаю о твоём занятии «такой агрессивной музыкой», — произнесла она последнюю фразу, имитируя интонацию матери.       — И что ты ответила? — усмехнулся я.       — Что мне нравится.       — А она?       — Не поверила, — засмеялась Эли.       — В этом вся мать, — рассмеялся и я.       Хотя подобная твердолобость присуща и мне. И я не безоговорочно примиряюсь с иной точкой зрения и редко понимаю веру, отличную от своей. Стараюсь быть предельно объективным, но иной раз не выходит.       — К слову, другие «агрессивные» группы ты и не слушаешь, — сказал я, понимая, что эта опрометчивая фраза может стоить нам отсрочки сна и возобновления философского разговора о взаимоотношении полов, ассимиляции женщины мужчиной. Женщина всегда перенимает интересы своего мужчины, становится для него зеркалом его поражений и витриной побед.       — Не слушаю, потому что у них нет такого голоса.       Её соскользнувшая с моего живота ладонь, заставила мышцы невольно вздрогнуть, отчего по телу прокатилась холодная волна возбуждения.       — Какого? — вырвался из меня пересохший хрип.       Но она не ответила, приподнявшись на локтях, словно кошка, нависла надо мной. Волосы упали с плеч, коснулись моей кожи, вызывая очередную дрожь. Приставив палец к моему горлу, истязающе медленно, намеренно царапая острым ногтем, провела им вниз до самой ложбинки, где сердце отбивало ошалелый ритм. А потом вместо пальца на пульсирующую ямку нажал её горячий язык. Эли неспешно повела им вверх по шее, оставляя влажный след, касаясь невидимой тонкой линии, по которой спускался её «нож».

127

понедельник, 14 июля

      В восемь утра мы уже были в Берлине. Два часа провели в тренажёрном зале отеля. Приняли душ, позавтракали и через сорок минут приехали к заброшенной психиатрической больнице — месту съёмок клипа. Перед входом стояли десятки машин и несколько фургонов, вероятно, привезших камеры и декорации.       Мы выбрали песни для синглов и обсудили сюжеты клипов ещё в начале весны. За процессом подбора локаций, актёров, режиссёров я не следил. Знал, что Ксавьер найдёт толковую команду, которая сделает всё как надо. Парням и вовсе в этот раз было откровенно плевать на сюжеты клипов. Они согласились с моими идеями, даже не предложив внести какие-то правки. Хотя, мне казалось, и мой креатив на этом альбоме изрядно себя исчерпал. У меня не получалось придумать ничего оригинального, потому я наглым образом позаимствовал идею у По: взял за основу рассказ «Система доктора Смоля и профессора Перро», где врачи и душевнобольные пациенты поменялись местами.       Полтора часа ушло на грим. Ещё четверть часа мы позировали на камеру, слушая советы ассистентов по свету и съёмочной бригады: как не следует поворачиваться к объективу, чтобы не попасть в «слепые зоны». Все основные движения координировал приглашённый режиссёр-постановщик дрезденского театра. Мы дважды прогнали с ним первую сцену, и наконец прозвучало: «Снимаем!»       В пять часов всех отпустили на перерыв — перекусить, перевести дыхание. Команда за это время переставила камеры и сменила декорации. Затем последовала работа со сценографами. После — снова грим. В шесть мы продолжили съёмки. И только без пяти одиннадцать сделали финальный на сегодня дубль.       Моя голова была настолько забита работой, что я впервые забыл о времени приёма лекарств. Думал, мы вообще не взяли лекарства с собой, но Эли успокоила, сказав, что таблетки всегда в её рюкзаке.       Следующие три дня нам предстояло работать с актёрами, а это значит — на площадке нужно быть аж в шесть тридцать утра. Снаружи — адское пекло. Внутри — лабиринты из разваливающихся коридоров и обветшалых палат. И ни одного кондиционера. Вентиляторы стояли лишь в зоне отдыха, так как во время съёмочного процесса лишние «дуновения» были запрещены. Эли уверяла, что чувствовала себя прекрасно, упрямо не желая возвращаться в отель, я же, вспоминая недавние высыпания на её коже, накручивал себя параноидальными страхами. Возможно, напрасно. Ведь, в отличие от неё, на мне был чёрный плотный костюм и белый халат, а не ситцевый сарафан. И если бы не специально установленный душ в одной из старых ванных комнат больницы, не представляю, как бы мы умудрились сохранить свежий вид до конца рабочего дня, потому как в перерывах между основными съёмками второй режиссёр снимал ещё и видео «Making of».       Четверг прошёл на автопилоте. И в девять вечера под всеобщие аплодисменты съёмки завершились. Но завтра группе опять предстоит приехать сюда на промо-фотосессию, после — дать интервью для столичного журнала. Потому мы в очередной раз не успели заскочить к Ксавьеру и посмотреть его новые апартаменты. Из редакции журнала мы с Эли сразу поехали в аэропорт — на рейс до Мюнхена — поздравить мать с днём рождения и провести с ней выходные. Единственные выходные, которые у меня оставались в июле.       В понедельник мы вернулись домой, и тем же вечером приступили с парнями к репетициям нового репертуара и для грядущего тура, и для предстоящего трёхдневного фестиваля в Швейцарии. Полторы недели безвылазно проторчали в студии и утром первого августа вылетели в Берн.

128

пятница, 1 августа

      Каждый новый день, казалось, был жарче предыдущего. Словно лето намеренно выжидало, когда мы вернёмся в рабочий строй, чтобы разразиться нестерпимым пеклом. И вот мы, наш тур-менеджер Дэвид и остальная тур-команда, изнемогая от жары, выстроились у входа в аэропорт Берна, ожидая трансфера до городка Интерлакен, где сегодня проходил первый день фестиваля Greenfield. Наше выступление завтра.       — Живописное место, — сказал Густав, когда автобус остановился у нужного отеля близ озера. — Не то что в прошлый раз.       — Действительно, — согласился Том и сфотографировал вид из окна. — Ну-с, забросим вещи и на фестиваль?       Позже вечером, прихватив ужин из отеля, мы расположились на зелёном пригорке у озера. Температура упала до приятно-тёплой. Мы говорили о музыке, наслаждаясь местными красотами, вкусной едой и напитками. Ничего не предвещало неприятностей. Все дела были выполнены, а следующий день распланирован. Но громкий крик Дэвида с балкона его номера заставил нас перепугано поднять головы. Оказалось, пропал чемодан со сценическими костюмами. За всю гастрольную карьеру подобное произошло с нами впервые. Обыски номеров не увенчались успехом. Привезшие нас автобусы тоже были пусты. И никто не помнил, когда и где видел чемодан в последний раз: то ли в Мюнхене, то ли уже на выдаче в Берне. Время — девять. Утром — общение с репортёрами. В обед — саундчек. И когда заниматься шопингом? Да и что могли предложить местные магазины: джинсы и футболки, которые у нас и так были?

129

суббота, 2 августа

      Мы всегда уделяли особое внимание внешнему виду, для каждого турне тщательно продумывали концепцию образов, старались сделать так, чтобы они точно отражали идею альбома. За фестивалем и релизом Ashes последует обновление сет-листа. Может, это своеобразный знак? Подведём черту «нейтралитетом».       Том предложил надеть костюмы, оставшиеся после съёмок клипа, — их мы захватили с собой по настоянию Ксавьера, организовавшего группе очередные промо-съёмки на фоне швейцарских пейзажей для иностранных журналов.       — Почти два часа в костюме за барабанами? В такую жару? Я пас! — вскинул ладони Густав и сказал, что наденет шорты с майкой.       Остальные согласились с его аргументом и тоже решили выступить в чём-то полегче. А я всё стоял перед зеркалом в небрежно надетой белой рубашке, выпущенной из брюк, с расстёгнутыми пуговицами на рукавах и груди, и вспоминал, что ещё приличного можно найти в нашем чемодане.       — Пять минут, и выдвигаемся! — раздался в коридоре крик Дэвида.       — Кажется, я начинаю понимать тебя, — сказал я Эли, вышедшей из ванной.       Она остановилась, внимательно осмотрела меня с ног до головы критически-оценивающим взглядом, подошла ближе и быстрыми движениями взъерошила ещё совсем недавно уложенные стилистом волосы. Сделала несколько шагов назад. Снова осмотрела.       — Разуйся, — сказала.       Я снял туфли.       — И носки.       И носки.       Эли довольно улыбнулась и, экспрессивно вскинув ладонь, произнесла:       — Vo-i-là!       Я перевёл взгляд на зеркало шкафа и, признаться, созданный ею неряшливый образ, словно я только проснулся после угарной ночи, мне и впрямь понравился. И, как оказалось, не только мне.       Следующим утром новостной блок-отчёт фестиваля начинался со слов: «Появившиеся в непривычном образе…» Репортёр и оператор, разгуливая меж палаток, расставленных по полю, спрашивали фанатов о впечатлениях и эмоциях от прошедшего вечера, хедлайнерами которого мы и являлись. Многие поклонники связали смену моего имиджа с темой нового альбома. Кто-то даже назвал меня «мрачным романтиком», попав в точку: Ashes и в самом деле вышел самым мрачным из всех альбомов группы.       Пока мы завтракали в столовой отеля, позвонил Ксавьер, поздравил с отличным шоу, сказал, ему тоже понравилось наше «креативное решение проблемы» и поинтересовался, действительно ли мы хотим выбрать нечто подобное для грядущего тура.       — К слову, он прав, с костюмами нужно определиться в сентябре, — согласился Густав, и парни посмотрели на меня, потому как этим вопросом всегда занимался я. Рискну предположить, всё из-за того, что больше никому до этого не было дела. Я утвердительно промычал и перевёл взгляд на окно.       Последние дни воздух был раскалён до предела. Но ночью наконец разразилась гроза. Дождь лил часы напролёт. И сейчас, в половину девятого утра, отметка на термометре показывала двадцать градусов. Поэтому до вечерних выступлений остальных команд мы решили выбраться за пределы Интерлакена, в который приезжали каждое лето и где осмотрели все возможные достопримечательности. Дэвид организовал автобус, и, скооперировшись с другими музыкантами, также отыгравшими свои шоу, наша шумная компания в тридцать человек отправилась в близлежащий городок — Люцерн. Дорога к нему пролегала вдоль каменных хребтов, зелёных холмов и озёр, наполненных благородной синевой. Воздух был чистым и прохладным. Несколько раз мы останавливались, чтобы сфотографироваться или просто полюбоваться горами. А когда добрались до пункта назначения, чтобы не тратить время на «хождения по неправильным местам», нашли себе гида — женщину лет шестидесяти. И уже с ней организованной группой разгуливали по старинным улочкам Люцерна и слушали лекцию об истории главных памятников и строений города.       — Этот горельеф называется «Умирающий лев». Как видите, его плечо пронзено копьём. — Гид указала на громадного льва, высеченного в выступе скалы за мутно-зелёным то ли прудом, то ли болотцем. Она воодушевлённо рассказывала о доблестных швейцарских гвардейцах, о каком-то средневековом штурме, о скульпторе, о дате основания и прочих значимых деталях, я же слушал вполуха, — не мог отвести глаз от морды льва, от практически человеческого выражения боли, которое с тем же величием едва ли бы выразил человек.       Не знаю, что в нём было не так. Но чем дольше я на него смотрел, тем противнее щемило в груди. Мне вспоминался сон о русалке, торчащий из её ключицы гарпун и моё ощущение боли. Я хотел было взять Эли и уйти подальше от этого проникающего в мозг чувства безысходности, как вдруг меня остановили слова женщины. Сначала мне показалось, будто я и впрямь ослышался, когда до сознания донеслось «Лили», я даже как-то машинально и потеряно произнёс: «Что, простите?»       — Лапа льва покоится на щите. На нём изображены лилии — символ короля Франции, его защищали швейцарские гвардейцы, — повторила гид.       Когда я умудрился стать таким? Когда начал видеть во всём закономерности, знаки и совпадения? А что, если Де Морган со своими законами логики о мнимых связях между случайностями неправ? Что, если весь этот чудовищный хаос мироздания на самом деле — большая паутина, где нет ни единой лишней нити? Мы продираемся по мраку жизни, натыкаемся на такой маячок и?.. Что дальше? Для чего они нужны? Да и маячки ли это? Может, своеобразные транзисторы в сложной вселенской схеме? Получается, наша жизнь уже кем-то запрограммирована? Я вспоминал поезд. Вспоминал рассуждения этих наших «случайных» попутчиков. Вспоминал Твена, связавшего день появления кометы со своей смертью, когда, как мне почудилось, услышал его имя, вырвавшееся из уст женщины. Она зачитывала с листка чьё-то литературное описание горельефа.       — Чьи это слова? — уточнил я, и собственный голос дрогнул.       Мне казалось, сама Вселенная или какое-то её божество сейчас глумились над моим разумом: стоило мне только подумать о чём-то, как оно «сбывалось».       — Марк Твен, — так же спокойно произнесла гид.       Я нервно рассмеялся. Женщина эту странную реакцию не поняла, а Эли сильнее сжала мою руку, спросив, что со мной. Я лишь мотнул головой, потому что слов не находилось.       Ирония. Вся наша жизнь — ирония. И если озвученным желаниям не свойственно сбываться, то ко сказанным в порыве эмоций словам и даже вспыхнувшим безголосым мыслям судьба относится как к вызову. В тот день, что я впервые оказался в библиотеке, Эли предстала передо мной с красными от слёз глазами, она была похожа на потерянного ребёнка, потому-то мне и вспомнились слова из романа Кундеры о величайших трагедиях, о древних мифах, что начинаются со спасения брошенного ребёнка. «И я готов окунуться в глубочайшую из этих трагедий», — подумал я тогда, и в то же неуловимое мгновение осознал, сколь необдуманной и поспешной была мысль. Жизнь обязательно напомнила бы мне о ней, хоть я уже никогда и не забыл бы. Я думал о любви, думал, что с появлением Эли всё моё существование перевернётся вверх ногами, кардинально изменится. Ведь любовь и есть та самая величайшая трагедия. Взглянуть хотя бы на Бога и его любовь к собственному творению. Но… после Алассио меня терзало чувство, что это не то. Совершенно не то. Со мной должно произойти что-то другое. Что-то ошеломительно колоссальное. И это предчувствие висело на сердце тяжёлым грузом, приводило в ужас, заставляя обращать внимание на любую даже незначительную деталь, подходящую к мозаике моей жизни.

130

      А может, я ошибался. По крайней мере, мне этого безумно хотелось, оттого по возвращении домой я договорился о двух сеансах с нашими психотерапевтами. Надеялся, доктор Нойберт навесит на нити между странными случайностями какие-нибудь весомые научные аргументы и тем самым разорвёт созданную мной паутину, в которую я сам себя и поймал. Она же советовала переключить внимание на другие мелочи, те, что вызывают во мне положительные эмоции.       — Крошечные белые песчинки на чёрном листе жизни, — сказал я ей.       — С такими сравнениями ты будешь видеть только один чёрный лист, — рассмеялась она.       — Звёзды в ночном небе? — полувопросительно произнесла Эли, когда мы, уже выйдя из клиники, шагали по залитой золотым солнцем улице.       Я не стал рассказывать ей о своих тревогах, сказал лишь, что начал плохо спать и без причин переживать по пустякам.       — Звёзды ведь лучше песчинок? — посмотрела на меня Эли и улыбнулась в ожидании ответа.       Однако после её слов мой разум предательски выдал: «Не все звёзды, что сверкают над головой, живы».       — Это всё иллюзия. Они там, мы здесь, — рассуждал я, — и даже не догадываемся, которая из звёзд уже давно не существует. Живём с мыслью, что это настоящее, когда…       — Это так важно? — оборвала меня Эли. — Ты… — взглянула так, будто желала сказать что-то ещё, но только вновь улыбнулась, сжав мою ладонь сильнее.       — Возможно, ты и права. Время, расстояние, законы физики. Вселенная устроена так сложно, что до нас ей словно и дела нет. И в этой неоглядной пустоте, в этом бесконечном времени нам важен лишь момент. И… если в нём даже нереальное становится реальным, то, значит, оно реально?       — Ты ведь помнишь, что я тебя люблю? — спросила Эли и закатилась смехом.       — Не всегда, — невольно улыбнулся я. — Если бы ты напоминала чаще, не забывал бы.       Но в следующий раз я услышал от неё эти слова лишь в день, когда мы официально стали мужем и женой. В пятницу. Восьмого августа. Кроме Жюльет, на нашей скромной церемонии были парни, Густав с женой и Тони с новой подружкой. Жюльет прилетела ещё за пару дней до церемонии. В конце месяца она отправлялась в Перу, поэтому главной причиной её визита было не столько бракосочетание, сколько желание повидаться с дочерью.       Вечер был тёплым. Прихватив арбуз, мы расположились на заднем дворе, который Эли планомерно превращала в цветочный сад. Мы говорили об отношениях, любви и семейной жизни, поддерживали приподнятый настрой, как вдруг Том, посмеиваясь, спросил: «Так, ну, а торт когда вынесут?» И внутри меня будто разорвалось что-то ледяное — похожие слова произнесла Эли на дне рождения сестёр Ксавьера: «Когда выносят торт — праздник всегда кончается». А позже и нашему «празднику» пришёл конец — мы расстались. Я не понимал, как превратился в такого параноика. Не знал, как избавиться от очередного дурного предчувствия, тенью преследующего теперь ещё и из Люцерна.       — Я принесу, — ответила Жюльет.       — Помогу с чаем, — подскочил с места Том и направился вслед за ней.

131

      Спасала только работа. Вернее, помогала отключаться. Наш третий клип был готов к релизу. И в воскресенье вечером я отправился в столицу на презентацию, оставив Эли с матерью дома. В среду утром вернулся. И мы поехали в аэропорт, проводить Жюльет. Я изо всех сил старался не идти на поводу собственных страхов, до отказа забивал голову мыслями о музыке.       Была суббота. С самого утра я торчал в студии, занимался сведением песни.       — Может, хоть на обед выберешься? — прозвучал за спиной голос Эли.       Я кивнул, отложил наушники, и мы поднялись в дом.       — Ты чем-то недоволен? — поставила она передо мной тарелку с дымящимся супом, а сама села напротив и подпёрла подбородок ладонью.       — Я?! — излишне изумлённо вырвалось у меня. — С чего ты взяла?       Эли тяжело выдохнула.       — После того, как ты вернулся из Берлина, словно намеренно избегаешь меня. Уходишь в студию на рассвете и сидишь там до вечера. Я… У нас что-то не так? — дрогнул её голос, и она опустила глаза.       — Эли, — только и смог произнести я и всё смотрел на неё, поражённый услышанным.       Я долго и упорно доказывал, что дело вовсе не в ней. И всё боялся озвучить свои необъяснимые тревоги.       — Ты переживаешь из-за выхода альбома? — прозвучало очередное предположение.       Я понимал — моё абстрактное описание какой-то там проблемы Эли не устраивало, поэтому выдавил мучительное: «Угу». Она недоверчиво посмотрела, а потом, едва заметно улыбнувшись, стала расспрашивать, что конкретно не так с релизом. Я рассмеялся, сказал, что решение этих проблем лучше доверить нашим PR-менеджерам, и пообещал, что впредь не допущу, чтобы работа негативно сказывалась на наших отношениях.

132

воскресенье, 17 августа

      В воскресенье мы хотели заняться чердаком, но до обеда бессовестно провалялись в постели, снимая эмоциональную перегрузку единственным действенным способом. А когда выбрались на завтрак, я заметил на лужайке перед домом Ксавьера. Он говорил с Тони и громко смеялся.       — Эй! — окликнул я его через окно.       — Э-эй! — махнул он, хлопнул Тони по плечу и направился к порогу.       Эли возилась у плиты, а мы молчали, глупо улыбаясь друг другу. Я молчал, потому что подозревал подвох, скрытый за этим внезапным приездом. Без предупреждения Ксавьер появляется в исключительных случаях. Он молчал, потому что понимал — я прокручиваю в голове возможные ответы на это самое «почему».       — Ну, как семейная жизнь? — наконец спросил он, когда Эли налила нам какао. — Неделю женаты, а у тебя уже кружки в цветочек, — заскрипел он смехом.       — Всегда любил лилии, — ответил я, продолжая вопросительно смотреть на него.       — Это ландыши, — поправила Эли.       — Странные какие-то, — усмехнулся Ксавьер и перевёл взгляд на окно: о чём-то споря, к дому вышагивали парни. Думал, они направлялись в студию. Оказалось, к нам. И минутами погодя мы все сидели за круглым столом, пили какао, говорили о погоде и притворялись, что всё так и должно быть.       — Так по какому поводу собрание? — не выдержал я.       — В общем, — начал Том, почесав затылок, — мы тут подумали и решили вас поздравить. Такое значимое событие…       — Так вы же уже, — пожал я плечами, потому как лейбл перевёл деньги, ещё когда мы были в Монреале.       — Томас неправильно выразился, — рассудительно произнёс Крис. — Не «поздравить», а «отпраздновать». Вот, — положил он на скатерть конверт с логотипом аэроклуба.       — Твоя идея? — покосился я на Ксавьера. Тот улыбнулся и кивнул. — Ну спасибо.       — Да брось! Был уверен, ты оценишь. В прошлый раз же… — явно растерялся он.       В прошлый раз я втайне надеялся, что парашют не раскроется. В этот же раз меня пугала одна только мысль о возможном несчастном случае. И в свете своих недавних размышлений и дурного предчувствия, мне казалось, будто это он и есть — тот момент, когда может произойти нечто ужасное.       — Нет, давайте без нас.       — Что там? — непонимающе спросила Эли и открыла конверт. А когда увидела сертификат на прыжки с парашютом, стала уговаривать, чтобы мы поехали.       Я всё отказывался. Она настаивала на своём, оспаривая мои доводы.       — Я справлюсь! — с отчаянием в голосе вскрикнула и, скрипнув стулом, встала из-за стола.       — Я не справлюсь, если что-то случится! — направился я за ней следом.       — Случится что? Ты же слышал, что сказал Ксавьер: самолёты надёжные, парашюты тоже, а правильно приземлиться я смогу!       — Нет! Всё. Не обсуждается. Можем поехать за компанию. Погуляем вдоль побережья, подышим морским воздухом…       Обиженно прорычав, Эли произнесла что-то на французском, полагаю, обзывательство, и закрылась в спальне. От недавнего «доброго утра» не осталось и следа.       Я зашёл в ванную, подошёл к умывальнику, включил кран с холодной водой и окатил лицо. Какое-то время просто стоял перед зеркалом, тупо пялясь на своё перекосившееся от злости лицо. Ждал, когда дыхание придёт в норму. Прокручивал в голове мысли о прыжке. В конце концов, если рассматривать каждую похожую на эту ситуацию по шкале собственных навязчивых страхов и предрассудков, то проще заточить нас в подвале, чтобы исключить возможные риски увечий. Решил поехать. Эли обрадовалась. Парни повеселели.

133

понедельник, 18 августа

      И вот мы в небе. Барханы белых облаков километрами выше. Гул мотора. Дверь в пропасть. Инструктор, на пальцах объясняющий очерёдность. Ощущение такое, будто вчера был апрель и мы так же сидели друг напротив друга, с предвкушением ожидая команды «Пошёл!». Вместе с нами в самолёте ещё две девушки и четыре парня. Прыгаем в соответствии с весом: сначала все парни, затем девушки.       — Стропы, — прокричал я Эли, но из-за шума она меня не услышала. Тогда дёрнул за воображаемые ленты над плечами. Она широко улыбнулась и жестом показала «ОК».       Не знаю, как скоро прыгнула она. Я уже какое-то время парил, как вдруг услышал её голос, зовущий меня по имени и звенящий в этой поролоновой тишине. Она находилась в десятках метров от меня. Парашют её был раскрыт, а стропы не спутаны. Мои тревоги и страхи вмиг отступили, а по телу растеклось былое умиротворение. Наверное, мне и в самом деле нужна была подобная встряска. Какая к чёрту психотерапия?! Три секунды до раскрытия парашюта, три минуты спуска — и из меня вышло всё то дерьмо, что мешало спокойно спать ночами и трезво мыслить днём.       Позже, когда мы возвращались домой, я извинился и перед парнями, и перед Эли за свою упёртость. А вечер, проведённый на баскетбольной площадке, и вовсе напомнил мне о прошлом сентябре. Я всегда ждал наступления осени, подобно школьнику, уставшему от месяцев летнего безделья. Правда, моей школой была работа, а одноклассниками — коллеги по цеху. Но эту осень я ждал с особым нетерпением. Для меня она олицетворяла начало нового этапа жизни.